Текст книги "Квест в стране грёз (СИ)"

Автор книги: Федор Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Глава 39. Идти и умирать

1

Лиза повернулась ко мне. Мир вокруг – огромное, бескрайнее раскаленное пространство – словно бы остывал, съеживался, принимал незаметно свои обычные очертания.

Мы лежали рядом. В нас было еще достаточно тепла, чтобы оградить от сырого холода подземелья.

Она подперла голову рукой и посмотрела на меня долгим взглядом. Мне показалось – в нем таяли последние сомнения. Она на что-то решилась.

– Ты должен это знать, – сказала она.

Возможно, то было кульминацией моего задания, моей работы, моего участия в операции, но в то же время – и я, как никто, понимал этот факт – это являлось и концом моей новой, очередной и, вполне может статься, последней жизни.

Я разрывался между этими двумя ощущениями, а она все смотрела на меня – испытующе и, мне показалось, все еще в нерешительности, все еще взвешивая в своем сознании доводы за и против.

Снова загромыхал трамвай, громко и совсем рядом – за ближней стеной; но для нас, я думаю, он был далеко – где-то в другом мире.

Протянув руку, я провел ладонью по ее теплому боку, ощутил ее кожу, гладкую, шелковистую, волнующий изгиб ее талии.

– Ты не обязана мне ничего объяснять, – сказал я.

Что-то промелькнуло в ее взгляде.

Я не хотел в этом больше разбираться. Я закрыл глаза и перевернулся на спину. Возможно, причиной тому была накопившаяся усталость, возможно, проблеск настоящего предвиденья, но я чувствовал, что эта моя жизнь стремительно подходит к концу.

Неумолимая река времени, обтекая нас, уносила прочь мгновения нашей жизни.

Я понял: то, что было между нами – уже не повторится.

Никогда.

Ужасное слово. Слово, за которым стоит вечность и ее хозяйка – Смерть.

Моя хозяйка.

А раз так, то по всему выходит, что моя работа, а вместе с ней и моя очередная жизнь в конечном счете протекает по ту сторону барьера, отделяющего живых от мертвых.

Я появляюсь в каком-то участке этого мира, но я ему не принадлежу.

Я что-то делаю, и в результате моих действий часть этого мира исчезает, переходит в вечность.

А то, что остается, оно становится лучше?

Я сказал, неожиданно для самого себя:

– Я люблю тебя, Лиза.

Ответа я не ждал и даже не открывал глаз и не поворачивал головы, чтобы не видеть ее лицо, но ответ, неожиданно для меня, последовал.

– Я тоже люблю тебя, Малыш.

А потом моего лица коснулись ее волосы, а моих губ – ее губы. Это был долгий поцелуй, вначале нежный, а потом, когда я вновь ощутил ее тело, прильнувшее к моему, в нем появилась чувственность.

Лиза оторвалась от меня, прежде чем нас окончательно захлестнула новая волна страсти.

Она села рядом, одним быстрым гибким движением. Ее ладонь легла мне на глаза.

– Нет-нет, не поворачивайся и не смотри. Так мне будет легче.

– Лиза…

Я хотел возразить, хотел сказать ей, что не надо никаких разговоров, никаких объяснений, но другая ее ладонь мягко легла мне на губы.

– Молчи. Я должна тебе все рассказать.

– Ты ничего мне не должна, – прошептал я

Она не могла услышать это, но, наверное, ощутила своей кожей смысл моих слов.

– Нет, Малыш, ты ничего не понимаешь. Я должна. Я тебе все расскажу, и после этого мы расстанемся.

Я был готов к этому, и все же меня охватило отчаяние.

– Нет!

Я замотал головой, но она не убирала своих рук с моих глаз и губ.

– Молчи, милый! Молчи. Ты должен знать обо мне все. Иначе это будет… будет неправильно!

По ее голосу я понял, что она плачет.

Время неумолимо обтекало нас, бурлящее, безвозвратное.

Мне стало ясно, что уже ничего не остановить. И ничего не исправить.

2

Так я услышал эту историю, в сыром подземелье, под грохот трамваев, который, нарастая, сотрясал толстые бетонные стены то справа, то слева от нас.

В истории, конечно, содержался ключ – если не ко всему, то ко многому в нашей операции. Впрочем, судить об этом, конечно, должен был Капитан. Что же касается меня, то эта история, завершая мое личное участие в расследовании, давала мне то, что так редко выпадает в этих моих мимолетных жизнях – свободу.

Лиза еще не рассказала все до конца, а я уже понял это и – принял решение.

– Я не знаю, с чего начать, – говорила она тихо и, когда вновь начинал грохотать очередной трамвай, мне приходилось напрягаться, чтобы расслышать ее слова. – Наверное, у этого было несколько начал. Об одном я уже рассказала… когда у меня появился этот меч. Сейчас я верю, что в этом появлении не было случайности. К тому же другая причина существовала уже и тогда…

Она замолчала и убрала, наконец, ладони с моего лица. Я повернулся – может быть, в последней безмолвной попытке заставить ее прекратить свой рассказ, словно это могло хоть что-то исправить, хоть что-то предотвратить.

– Сын, – сказала она, таким тоном, словно это все объясняло.

Ее глаза затуманились. Она смотрела мимо меня, в пустоту. И, наверное, видела что-то важное – грустное, но и приятное одновременно. Лицо ее блестело от слез, но губы тронула странная, будто робкая, улыбка.

– У тебя есть сын, – тихо сказал я.

Она ведь уже говорила о ребенке, и я не спрашивал, а утверждал. Фраза прозвучала немного странно, но не более странно, чем весь ее рассказ, к которому она подбиралась с видимым трудом.

Она медленно кивнула. Улыбка на лице стала более определенной, и я понял: то, что я принимал за робость, на самом деле оказалось нежностью.

– Сын… – прошептала Лиза. – Он… особенный. Он не такой, как все. Когда он родился, нам сразу предложили от него отказаться. Он… он родился дауном.

Наверное, ей трудно было говорить. Скорее всего, она впервые рассказывала об этой части своей жизни кому-то постороннему, а потому создавалось впечатление, что она говорит сама с собой. Но я-то знал – не только догадывался, но и на самом деле знал по опыту предыдущего общения с ней, – что на самом деле она нуждается, хотя сама может и не осознавать этого, в понимающем и сочувствующем собеседнике.

Я неловко откашлялся, нарушая воцарившуюся тишину.

– Я знаю, это особенные люди, – сказал я. – И я знаю, как их можно любить.

Она быстро взглянула на меня, но тут же отвела глаза. Лицо ее опять стало отрешенным, взгляд погрузился в прошлое.

– Мы любили его, – подтвердила она и тут же поправилась: – Я любила, и люблю сейчас, и буду любить всегда.

Местоимение «мы» она заменила на «я» и сама, наверное, почувствовала, что это требует объяснения.

– С некоторых пор я ничего не могу сказать о муже. Он стал другим человеком. Может, был им всегда. Еще до того, как… как переродился.

Я отметил, что это странное слово она произносит уже второй раз. Но это было одно из тех слов, о которых никогда нельзя сказать – в каком из смыслов – прямом, переносном? – оно используется.

Но спросил я не об этом, потому что чувствовал: вопросы в лоб ничего не прояснят, Лиза может просто отгородиться от моего любопытства, как привыкла отгораживаться от любопытства посторонних каждая мать такого особенного ребенка.

– Как зовут твоего сына? – спросил я.

Она опять коротко взглянула на меня, и в ее взгляде я различил странную смесь эмоций – удивление и, почему-то, благодарность.

Я почувствовал себя неловко, потом решил, что это уже не имеет значения: ее старая жизнь разбилась еще до моего появления, поэтому я не лез в чужие жизненные обстоятельства, а всего лишь интересовался ее прошлым – но таким прошлым, которое окончательно еще не завершилось.

На ее отрешенном лице появилась улыбка, нежная, любящая.

– Дени, – тихо сказала она. – То есть, по-настоящему, Денис. Но это как-то слишком по-взрослому. А он ведь всю жизнь будет ребенком, – голос ее стал еле слышен, когда она добавила: – Вернее, был бы, если… Если бы ему дали жить…

Меня охватила острая волна жалости. Я взял ее руку, сжал ее пальцы – они теперь были холодны, как лед – и почувствовал ее ответное пожатие.

Ее голос, когда она опять заговорила, звучал пусть и тихо, но уже вполне уверенно. Она преодолела начало. Она утвердилась в своем решении обо всем рассказать. Ее рассказ стал необходим ей самой.

– Настоящее начало – это когда мой муж поступил на работу. В фирму «Биотехнологии».

Пожалуй, я ничему не удивился. Чего-то подобного я и ждал, но все же уточнил, даже не сомневаясь, что не угадаю:

– Охранником?

В ответ я услышал тихий и грустный смешок.

– Нет, Малыш. Мой муж в свое время был хорошим спортсменом, но это не значит, что он не думал о будущем. Нет, он очень заботился о собственной карьере и получил хорошее образование. Нам в свое время пришлось сильно ужиматься, чтобы обеспечить его учебу. Сначала в университете, потом в аспирантуре. Он стал биохимиком, несмотря на то, что в то время это не выглядело престижным. Его преподаватели, а потом и научные руководители говорили, что он очень талантлив.

Я слушал. Я не хотел этого, но слушал, и чем дальше, тем с большим вниманием, которое под конец стало прямо-таки болезненным, когда я заворожено следил, как с почти физически ощущаемым скрипом сдвигаются шестеренки в моей голове, решая, без всякого, впрочем, усилия с моей стороны, заданную головоломку, помещая на место все новые и новые фрагменты до сих пор скрытой от моего взгляда картинки.

– Он действительно быстро сделал карьеру. Насколько я понимаю, фирма «Биотехнологии» каким-то образом участвует в разработке лекарств. Не самостоятельно, на это у них нет ни денег, ни возможностей, а в качестве подрядчика на первичные виды работ.

Подробностей Лиза не знала. Вначале работа мужа не особенно ее интересовала, а потом, когда такой интерес появился, никто уже не собирался посвящать ее в происходящее.

– Я не знаю, когда это произошло впервые. Сама я обнаружила это три месяца назад…

Ее глаза расширились. В них плескалось отчаяние, в которое она погружалась, наверное, не в первый раз.

3

Мне было больно за нее, но я понимал, что ей нужно пройти через это, чтобы потом, возможно, освободиться хотя бы от части этого невыносимого груза.

– Что ты обнаружила?

Я уже не боялся, что она прервет свой рассказ, и я уже знал, что, несмотря на то, что мое задание практически подходит к концу, я ее не оставлю.

Я обязательно ей помогу, в чем бы не заключалась эта помощь.

Прошлое захватило ее целиком, и ей пришлось сделать усилие, чтобы вернуться в реальность – в темное подземелье, к нашему разговору.

– Уколы, – сказала она и тут же поправилась, – следы от уколов. Красные точки на сгибе локтей, и на правой, и на левой руке…

– Кто-то делал твоему сыну уколы?

– Да. А я ничего не замечала. Спохватилась только тогда, когда обе руки его оказались буквально исколоты иглой. Я насчитала больше десяти отметин на каждой вене.

Уколы. Внутривенные инъекции… С этим мы тоже уже встречались.

– Но кто и зачем?!

Она ответила просто:

– Сергей. Муж. Когда я поймала его на этом, он сказал, что хочет вылечить Дени.

– Вылечить? – Я действительно был удивлен, потому что даже моих познаний хватало, чтобы понять: это невозможно. – Но ведь… таких людей не вылечишь. Это не болезнь в обычном смысле этого слова. Это просто дополнительный набор хромосом в каждой клетке.

Лиза печально улыбнулась.

– Я знаю. Каждый из родителей даунов знает об этом. Сергей пытался что-то объяснить, точнее, придумать объяснение. Но я сразу поняла, что он просто использовал Дени в качестве подопытного животного.

Ее голос стал сух и бесстрастен. Она словно пыталась отгородиться таким образом от остроты, от травмоопасности этих воспоминаний.

– Он испытывал на Дени какие-то лекарства?

Она устало пожала плечами.

– Я думаю, нет. Мне кажется, это не были настоящие лекарства. Откуда им взяться, если к стадии клинических испытаний, насколько я знаю, в новое химическое соединение нужно вложить сотни миллионов долларов. – Она резко, почти ожесточенно мотнула головой. – Нет, это никак не могло быть новым лекарством.

– Тогда что же это было?

Лиза тяжело вздохнула.

– Я думаю…точнее, я практически уверена в этом, потому что с тех пор, вопреки им, многое узнала… Это было что-то, на что они наткнулись почти случайно.

– Ты имеешь в виду, что-то, что они там синтезировали?

– Вот именно. Синтезировали по заказу, на чужие деньги. И что-то у них получилось такое, чего они и не ожидали. Муж говорил, что это уже испытано на собаках и на добровольцах. Насчет собак я верю, потому что видела их там, и… это очень опасные твари. А вот добровольцев у них не было и быть не могло. На самом деле Дени был первым…

Это никак не укладывалось в моей голове.

– Твой муж испытывал на собственном ребенке новые химические соединения?

Гримаса горечи пробежала по ее лицу.

– Ты прав, ты все правильно понял. Хотя в это трудно поверить… На самом деле я уверена, я теперь убедилась, что он всегда воспринимал сына как… как бракованный биологический материал. Его можно использовать для собственной карьеры и просто списать, когда он отслужит свое.

Я молчал. Если то, что она говорила, было правдой, то ее жизнь действительно превратилась в запредельный кошмар, который постороннему человеку трудно даже вообразить.

Какую-то минуту я даже думал, что она не сможет продолжить рассказ, но Лиза проглотила слезы и заговорила вновь.

– Наверное, после того, что он сделал, ему оставался только один путь, хотел он этого или не хотел. В самом начале он еще пытался оправдаться в моих глазах, он повез меня к себе на работу. Это был огромный завод, совершенно заброшенный, кое-где здания начинали разваливаться. Он долго вел меня внутренними дворами, а потом, когда мы зашли в совсем уж дикое место, с кучами мусора, заросшими травой, он показал мне собачий питомник, чистый, только что собранный, с новыми вольерами и блестящими заборами из толстой проволочной сетки. Там были щенки, с виду совсем обычные, разных пород и просто беспородные. Он продемонстрировал мне, на что они способны. Мне это показалось страшным…

Странное дело, она приближалась к кульминации своего рассказа, но голос ее становился все более тусклым и невыразительным, словно речь шла о наскучивших ей самой банальных вещах, а не о трагедии, перевернувшей всю ее жизнь.

– Что в них было не так? – спросил я.

Наверное, я не мог уже скрыть свой интерес и охватившее меня напряжение. Наверное, по мне было видно, как захватил меня ее рассказ. Это было неправильно, я не должен был так явно проявлять свои чувства, но ничего уже не мог с собой поделать, потому что понимал: я слышу, в который уже раз, одну и ту же историю – ту самую, которая в свое время и меня вытолкнула из списков живых.

У меня даже имелась своя могила, фальшивая, но оформленная по всем правилам отечественной бюрократии.

А сейчас я вдруг понял, что закономерным финалом ее, Лизиной, истории тоже должна стать могила. А еще я осознал, с внутренним содроганием, которое так походило на приступ ее собственного отчаяния, что ее могила, скорее всего, будет настоящей.

Она посмотрела на меня, вроде бы мельком, но взгляд ее задержался на моем лице, а глаза чуть расширились.

Неожиданно она спросила:

– У тебя есть дети, Малыш?

Я не мог выносить ее взгляда. Я поднялся, сел, уставился в полумрак в дальнем углу подземелья.

Но вопрос висел в воздухе, и я понял, что не могу его игнорировать.

– Была дочь. – Голос мой был похож на карканье простуженной вороны. – Но можно сказать, что и не было. Она умерла, так и не родившись.

Наступила тишина. Я чувствовал, как на меня накатывается привычная черная волна.

Здравствуй, тоска, моя старая подруга. Извини, что так долго не звал тебя в гости.

На плечо мне легла мягкая, нежная рука.

– А жена?

Тихий голос, полный участия. Голос близкого друга, любящего человека.

– Умерла.

Я понял, что дрожу. Не от холода, а от той тоскливой, яростной, но бессильной энергии, что взмутила во мне, подняв с темного дна души, моя вечная спутница – депрессия.

– Прости.

Теперь ее голос стал глуховатым, она понимала, что слова ничего не значат, что стандартные извинения – всего лишь формальность, но я почувствовал, что ее отношение ко мне не то, чтобы изменилось, но стало более теплым: она узнала меня ближе, узнала то, что я скрываю, ношу в себе, что составляет боль моей жизни, она узнала обо мне что-то важное, и дистанция между нами – людьми, которые фактически и не знают друг друга – сократилась, а может, и совсем исчезла.

Наверное, то действительно был миг, когда мы оказались близки, как никогда.

Я передернул плечами. Дрожь проходила. Тоска, конечно, еще долго от меня не отстанет, но теперь это была скорее печаль – она не разрушала мою жизнь, а всего лишь создавала для нее привычный фон.

Глубоко вздохнув, я почти избавился от тяжести в голове. Я даже смог оторваться от темноты в дальнем углу и взглянуть ей в лицо.

– Я не могу допустить, чтобы тебя убили.

Лиза отвела взгляд. Я успел заметить, что глаза ее вновь подернулись влагой. Губы задрожали, а вслед за ними и подбородок, но все же она сумела совладать со своим лицом и своими эмоциями.

Мне подумалось, что уже очень давно она одинока, потому и попалась так легко на заброшенный Капитаном – о, как я ненавидел его в эти мгновения! – крючок с наживкой.

– Расскажи все до конца, – попросил я.

Она с готовностью кивнула, будто раз и навсегда признала за мной право знать о ней все, что я захочу.

Я напомнил:

– Ты говорила о щенках, что они странные.

Она решительно качнула головой и поправила:

– Страшные. Мне они показались страшными. Их физические данные, как бы это объяснить… не соответствовали их возрасту. Они были очень сильными и очень быстрыми. Наверное, один такой щенок мог бы разорвать на части обычную взрослую собаку, а им ведь от роду было не больше двух месяцев.

– Ты считаешь, им вводили какую-то «химию»?

– Я не считаю. Я знаю. Сергей сказал мне об этом. Он сказал, что наш Дени станет таким же сильным и быстрым. Мне это показалось чудовищным. Мой мальчик действительно хрупкий не годам и слабенький, но… – По ее лицу пробежала судорога. – Я не знаю, как до этого можно было додуматься!

Она уронила голову в ладони. Дальнейший ее рассказ прерывали рыдания, а голос стал совсем тихим, временами она шептала что-то совсем неразборчивое. Я понимал, что это изливается ее горе, и не прерывал ее больше расспросами. Но слушал внимательно – ведь от этого зависела не только ее, но и моя жизнь, да, пожалуй, и жизни еще многих людей.

Постепенно начала складываться такая история.

4

Однажды утром Лиза почувствовала себя плохо. Она решила, что это простуда или, может, грипп, но прошло несколько часов и ее самочувствие улучшилось. После обеда она уже и не помнила об этом, но на следующее утро все повторилось.

В другое время она могла подумать, что настал пора пройти обследование в женской консультации, но отношений с мужем – она сама удивилась, когда проанализировала последний отрезок своей жизни и вспомнила об этом – у нее не было уже несколько месяцев. Следовательно, тошнота по утрам, слабость и головокружение не могли иметь своей причиной незапланированную беременность.

Несколько дней, в течение которых эти утренние симптомы по-прежнему проявлялись, она пребывала в недоумении.

А потом обнаружила едва заметные следы уколов на сгибе локтя.

За периодом паники и страха последовала вспышка ярости – когда она сообразила, что для того, чтобы сделать эти инъекции, ее должны были предварительно искусственно усыпить.

К сожалению, она не сумела скрыть от мужа свое открытие.

Это была ошибка, но она ее совершила.

– Господи! Если бы я могла вернуться назад! – Ее глаза горели болью, которая, наверное, все это время сжигала ее изнутри. – Мне надо было хватать Дени и бежать! Бежать куда угодно! Куда глаза глядят!

Вместо этого она бросила мужу в лицо свои догадки и обвинения.

А в ответ – получила порцию усыпляющего газа. Точнее, парализующего, поскольку в последующее время Лиза оставалась в сознании, хоть и несколько помраченном.

Обездвижив ее, муж вызвал кого-то по телефону. Довольно быстро приехали несколько мужчин, в одном из которых она угадала охранника с работы мужа.

Потом ее везли куда-то, и не только ее, но и Дени. Путь занял совсем немного времени. Когда машина прибыла на место, ей что-то вкололи в вену, и она провалилась в черную пустоту.

Очнулась она, судя по смутному ощущению прошедшего времени, а также по изменениям в собственном теле, лишь через несколько дней.

Голова болела адски, а скоро она обнаружила, что и все тело болит – каждая мышца, каждая косточка, каждый участок кожи. Эта боль, похоже, и привела ее в чувство, хотя сила ее была такова, что сама по себе способна была вызвать обморок.

О том, чтобы пошевелиться, не могло быть и речи. Даже дышала она с трудом – слабые движения дыхательных мышц словно погружали ее в океан раскаленной лавы.

Потом загромыхала связка ключей, лязгнула железная дверь, и в камеру, где она была, вошли несколько человек.

Кто-то неизвестный засопел рядом, а затем прямо над ней, должно быть, всматриваясь ей в лицо.

– И долго это будет продолжаться? – спросил кто-то недовольным начальственным баском.

Ему ответил муж Лизы:

– До полного курса осталось две инъекции, Владислав Константинович.

– И что дальше? – брезгливо осведомился начальственный басок. – В утиль. Как и всех остальных?

– Нет, это исключено.

Голос мужа показался Лизе слишком самоуверенным. Он явно что-то знал, что не было известно его собеседнику.

– Что, жалко жену?

Короткий презрительный смешок.

– Мне плевать на эту суку. Я давно бы с ней развелся, если бы не ребенок. – В этой фразе можно было бы увидеть при желании проявление человеческих чувств, но только у Лизы такого желания не было и, как тут же выяснилось, совершенно обоснованно. – Если бы не даун, я никогда не вышел бы на новую модификацию.

– Но дауна ведь все равно придется списывать, – возразил начальственный басок. – Он уже не жилец.

– Черт с ним, – равнодушно ответил тот, кого Лиза даже по привычке не могла уже считать своим мужем.

– Можно сделать уколы? – осведомился новый, незнакомый голос.

– Валяй.

Лиза ощутила острую боль на сгибе локтя, но она быстро прошла. По телу, заглушая все ощущения, стала разливаться приятная убаюкивающая истома.

– У нее пролежни, – сказал тот, кто делал уколы.

– Черт с ней. Завтра введем ей последнюю дозу, а послезавтра – под нож. Будем исследовать нервные ткани.

– Она останется жива? – поинтересовался начальник.

Вопрос вызвал новую презрительную усмешку.

– А зачем? Нам понадобятся препараты. Много препаратов. Чем больше, тем лучше. Это ведь наш самый удачный образец. Я думаю, он стоит очень много денег. Но только не тогда, когда остается живым.

С тем они и ушли, а Лиза провалилась в новое беспамятство.

5

На этот раз он пришла в себя достаточно быстро.

Все тело болело, как и прежде. Хотя нет, все-таки, наверное, не так: Лиза смогла пошевелить пальцами, и боль, хоть и сильная, оказалась все же вполне терпимой.

Чуть позже она смогла даже открыть глаза, приподнять голову и оглядеться.

Она находилась в запертой камере, больше, впрочем, напоминавшей вольер. Стены, за исключением одной, были образованы толстыми железными решетками. Такая же решетка была и вверху, а настоящий потолок едва виднелся в темноте, очень высоко, метрах в тридцати или сорока над крепким деревянным топчаном, к которому Лиза оказалась пристегнута кожаными ремнями.

На стене рядом с топчаном была укреплена капельница. Через иглу, торчащую из вены, что-то поступало в ее организм.

Лиза рассудила, что это, скорее всего, раствор глюкозы. Возможно, в смеси с наркотическим веществом, которое все это время продержало ее без сознания.

Только сейчас наркоз почему-то перестал действовать.

Чувствовала себя Лиза просто ужасно, поэтому попытка освободиться от пут, которую она предприняла, представлялась актом чисто символическим, – ей нужно было засвидетельствовать перед самой собой, что ее дух не сломлен окончательно.

Тем не менее, ей показалось, что ремни, удерживающие руки, немного, совсем чуть-чуть, ослабли.

Она удвоила усилия.

С громким звуком ремень на правой руке лопнул.

Она рванула на себя левую руку.

Лопнул и левый ремень.

Теперь она могла сесть и заняться путами на ногах.

Голова сильно кружилась, все мышцы болели, руки дрожали от слабости, тем не менее она без труда разорвала ремни и на ногах – прежде чем сообразила, что, имея руки свободными, могла бы просто распутать эти широкие и толстые кожаные полоски.

Это удивило ее, но в то же время удивление было каким-то слабым, смазанным, мимолетным. Одна мысль, одна идея захватила ее в это время – Дени.

Дени.

Он был где-то здесь. Он был жив. Но …

Его собирались убить!

Как он выразился, тот человек с манерами мелкого начальника-бюрократа? Списать в утиль?

Фраза была произнесена совершенно привычным тоном. Списать человека в утиль для них было делом банальным, рутинным – всего лишь завершение технологического процесса.

И что это значит – пустить человека на препараты? Будто свинью на колбасу.

Дени!

Шатаясь от слабости и головокружения, Лиза подошла к двери, такой же решетчатой, как и стены, но в дополнение еще и отделанной, как и дверной проем, толстым стальным уголком.

Просто так, не отдавая себе отчета, в смутном ожидании чуда – вдруг они не стали закрывать замок на ключ, ведь их пленница полностью парализована и прикована к топчану – она ткнула дверь.

Та оказалась заперта, но, кажется, слегка подалась, словно замок, которым она была снабжена, оказался слишком хлипким.

Она толкнула чуть сильнее.

Дверь распахнулась с громким скрежетом раздираемого металла. Из замка на бетонный пол посыпались искореженные стальные детали.

Лиза вышла наружу, в огромное помещение с высоким потолком и пыльными непрозрачными окнами.

Только тут она обнаружила, что почти раздета. Она была в одном лишь белье. В камере, которую она покинула, ее одежды не было. Как не было и обуви.

Она посмотрела на свои босые ступни. На пол натекла лужица крови. Тогда она сообразила, что из ее левой руки торчит игла с обрывком пластиковой трубки – часть оставшейся в камере капельницы.

Вытащив иглу, она бросила ее на пол. Кровь шла еще какое-то время, потом кровотечение прекратилось.

Она пошла вдоль длинного ряда клеток.

Их было много. Может быть, несколько десятков. В некоторых были люди. Точнее, неподвижные человеческие тела на крепко сбитых деревянных топчанах.

Она проходила клетки. Одну за другой.

В каждой третьей или четвертой лежали люди.

Дени!

Ее сына не было нигде.

Впрочем, ряд клеток был длинным, а она начала осмотр далеко не с начала ряда: ее собственная камера находилась почти посередине.

Она уже хотела повернуть назад, но решила, что это будет неправильно. Надо проверить все камеры до конца.

6

Ей оставалось пройти, наверное, десятка полтора камер, когда впереди показались охранники.

– Стой! – скомандовал один из них.

У них были пистолеты, и все они были направлены на нее.

Она повернулась и побежала.

Сзади раздались крики, потом выстрелы.

Вокруг засвистели пули. Повинуясь инстинкту, она нырнула вправо, в проход между станками. Точнее, останками станков, поскольку с них, как она могла заметить, были сняты многие детали. Так что это были лишь остовы некогда работающего заводского оборудования, но они защищали от пуль, особенно если согнуться и бежать между ними, петляя.

– Где она?

– Она уходит!

– Убейте суку!

Последний голос она узнала. Он принадлежал ее бывшему мужу.

«Если бы не даун, я никогда бы не вышел на новую модификацию».

Кажется, ему повезло с семьей: прекрасный материал для лабораторных опытов.

Жаль только – отработанный. Подлежащий утилизации.

Ее маневр оказался удачным. Охранникам пришлось рассыпаться цепью, чтобы не упустить ее.

Время от времени они стреляли, и это убеждало Лизу, что кошмар, в котором она оказалась – это смертельно опасный кошмар, и для того, чтобы выжить в нем, нужно быть очень осторожной и очень хитрой.

Сначала она слишком углубилась в этот нелепый, выглядящий продолжением кошмара псевдоиндустриальный лабиринт, но потом, сообразив, что так она потеряет последние шансы увидеть Дени, вернулась ближе к центральному проходу, отделяющему бывшие производственные площади от вольера для людей, выступающих в роли подопытных животных.

Все же полностью укрываться от взглядов и пуль за руинами заводского оборудования было невозможно. Время от времени кто-нибудь из охранников видел ее на относительно свободном участке пространства и кричал: «Вот она!»

После чего на место, где она только что находилась, обрушивался шквал пуль, и Лизе, несмотря на слабость и головокружение, приходилось быстро бежать, спасая свою жизнь.

Дени она увидела почти в самом конце ряда: его клетка была четвертой с краю, а три последние оказались пусты.

Он лежал, как и все остальные пленники, привязанный толстыми ремнями к жесткому деревянному ложу.

Лиза остановилась.

Целый поток пуль, провизжав в воздухе прямо перед ней, заставил ее отпрянуть назад.

– Стреляйте! Убейте суку!

Голос мужа приблизился. Выстрелы охранников бухали где-то совсем рядом.

Она тихо позвала:

– Дени.

Ей показалось, он еле заметно пошевельнулся.

– Дени!

По проходу прокатился презрительный смешок.

– Дени!!

Издевательский голос мужа прокричал в ответ:

– Дура! Твой даун оказался бракованным! Он не выдержал испытания! Он сдохнет самое позднее через три недели. Он перерождается! Никто ему уже не поможет.

Ее истошный вопль перекрыл все звуки – и голос мужа, и даже буханье выстрелов.

– Дени-и-и!!!

Она не помнила, как оказалась у решетки. Рывок – и в руках у нее осталась железная скоба, – подобие дверной ручки, приваренной к прутьям.

Ее сын поднял голову и поглядел на нее.

– Дени… – Она плохо видела из-за слез, и ей приходилось часто моргать. – Что он с тобой сделал?!

Лицо ребенка покрывали многочисленные наросты самых разных размеров. Многие из них нарывали, образуя открытые кровоточащие язвы.

Насколько она могла видеть, такие же наросты усеивали все его тело.

С видимым трудом мальчик разлепил опухшие, обезображенные губы.

– Мама.

– Дени, сынок.

Она ухватилась за прутья двери, рванула их на себя.

– Мама!

Послышался скрежет железа. Дверь выгнулась наружу, но устояла.

– Мама!

Кто-то завизжал полным ужаса голосом:

– Пристрелите ее! Убейте суку!

Она рванула сильнее, но что-то ударило ее в бок, развернуло на месте, повалило на бетонный пол.

Лежа, уже понимая, что умирает, она увидела, как перед ее лицом в бетон ударила пуля и, обдав ее цементной крошкой, рикошетом пронеслась сквозь прутья решетки – в камеру Дени.

Охранники обошли ее, как загнанного зверя, и теперь подходили цепью, непрерывно стреляя, из глубины лабиринта.

Она поняла, что лежа перед камерой сына, подставляет его под пули. Это заставило ее собрать остатки сил, упереться руками в пол и перекатиться назад.

– Да убейте же ее наконец!