Текст книги "Навсегда
(Роман)"

Автор книги: Федор Кнорре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

Глава четырнадцатая

Жизнь на Гусином хуторе мало-помалу вошла в прежнюю колею, и никто больше не вспоминал вслух о недавних посетителях. Старая Юлия первые дни еще многозначительно усмехалась, как будто все предвидела заранее:

– Этого и следовало ожидать. Явились, а потом пропали. Это они хотят показать, дескать, ваш товар нам не к спеху. О, хитрые!

Однако прошла целая неделя, и самой старухе стало казаться, что дело становится что-то уж чересчур хитро.

Однажды она осторожно попыталась выспросить у зятя, не могли ли эти люди получить в другом месте планы вроде его собственных? Нет? Ага, она так и думала! И с самоуверенным видом, с высоко поднятой головой вышла из комнаты.

Это был последний разговор, после которого в доме не только не говорили больше на эту тему, но никто даже в окно не решался поглядеть при других, чтоб не показать виду, что все еще кого-то ждет.

Наконец всем обитателям хутора стало казаться, что никто к ним и не приходил вовсе и ничто не нарушало годами устоявшегося унылого уклада жизни.

И вот однажды маленькая батрачка Оняле, протопав по крыльцу, с разбегу влетела в кухню и встала как вкопанная, всем своим видом – широко раскрытыми испуганными глазами, крепко, в ниточку, сжатым ртом и загадочным молчанием – показывая, что ее надо поскорее о чем-то спросить.

– Ну, что с тобой стряслось? – спросила Юлия.

Девочка крепче стиснула губы и еще больше выпучила глаза.

Только когда Юлия, слегка встряхнув ее за плечи, раздраженно осведомилась, не откусила ли она себе язык, Оняле решила, что ей удалось вызвать подобающий интерес, и прошипела на всю кухню:

– Иду-ут!.. Которые приходили!.. И с ними еще идет! И лошадь!.. – После чего, дав волю распиравшему ее возбуждению, помчалась обратно во двор.

Юлия посмотрела в окно и увидела Дорогина и Матаса, которые шли через двор, к крыльцу, оживленно разговаривая.

– Юстас! Юстас! – крикнула Юлия. – Явились твои гости! Ну, что я говорила? Ядвига, скорее возьми приличное платье и беги переодеваться ко мне в комнату…

Затем она поспешно накинула на голову платок, подбежала к двери и, неторопливо приотворив ее, с видом равнодушного удивления произнесла:

– A-а, вот это кто?.. То-то я слышу, гуси разгоготались… Заходите, пожалуйста.

Дорогин и Матас, усталые и небритые, в сапогах, испачканных болотной грязью, подошли к крыльцу и поздоровались.

– Просим прощения, – сказал Матас, – что мы в таком виде. Двое суток по болоту колесили.

– Ничего, это бывает, – холодно сказала Юлия. – Вот тут вы можете вытереть ноги.

Дорогин и Матас по очереди почистили сапоги сперва о железный скребок, вбитый в нижнюю ступеньку, потом о половичок, но так как старуха, не двигаясь с места, продолжала стоять, загораживая дверь, они, переглянувшись, принялись снова скрести уже чистые подошвы.

Только убедившись, что Ядвига с платьем в руках сбежала вниз по лестнице и успела юркнуть в дверь, Юлия посторонилась, приглашая посетителей войти.

Внимательно проследив глазами, как они поднялись по лестнице и, постучавшись, вошли в комнату профессора, Юлия пошла поторопить Ядвигу, которая, по ее плану, должна была, переодевшись, идти к гостям, поглядеть, что там происходит, и послушать, к чему клонится разговор.

Перед Степаном, дожидавшимся на дороге, ворота хутора растворились точно сами собой. Он въехал на тележке во двор, разнуздал лошадь и осмотрелся по сторонам. Два любопытных детских глаза исподтишка выглядывали из-за края колодца, наблюдая за каждым его движением. Степану стало смешно. Он тоже присел и, испуганно округлив глаза, выглянул из-за другого края колодезного сруба.

Девочка, прятавшаяся за колодцем, сначала удивилась, потом растерялась и смутилась, но, увидев, как здоровенный чужой дядька вдруг прыснул от смеха и выпрямился во весь рост, она, неуверенно улыбаясь, поднялась из-за своего укрытия.

С ней никто никогда не играл, она была серьезная, работящая батрачка. Что же это за странный дядька?

– Хозяйка, – весело сказал Степан, – чем у вас тут коней поят?

Девочка не поняла по-русски, но слушала внимательно, приоткрыв рот.

Мешая русские и литовские слова и сопровождая их жестами, Степан стал объяснять, что лошадь хочет пить.

Наконец Оняле кивнула три раза подряд, показывая, что поняла.

– Ну что тут у вас есть? Пиво есть? – деловито осведомился Степан.

Девочка по привычке плотно стиснула губы, так что образовались две тугие складки вокруг рта, и, догадываясь, хотя и боясь еще ошибиться, что этот русский дядька с ней шутит, нерешительно показала на колодец:

– Вон там… пиво!

– Пиво? Давай его сюда!

Степан вытащил из колодца и опрокинул в желоб полное ведро воды. Когда лошадь потянулась пить, Оняле вдруг захохотала, дергая Степана за рукав, чтобы он посмотрел, как лошадь пьет пиво. Болтая быстро-быстро на родном языке, захлебываясь от смеха, она принялась рассказывать, как лошадь напьется пьяная и пойдет плясать. И даже показала, как именно подвыпившая лошадь должна хлопать копытами в ладоши и пританцовывать.

Потом они поставили лошадь под навес и задали ей корму. С хохотом, поливая друг другу на руки и обливаясь, вместе помылись у колодца и отправились к дому.

Девочка тащила Степана за руку, заглядывая ему в лицо, и болтала без умолку, а тот, мало чего разбирая, улыбался и подмигивал. К величайшему изумлению старухи, Оняле так и вошла в кухню, по-детски держась за руку незнакомого взрослого русского, морща нос и смеясь, точно маленькая беззаботная девочка, а не взрослая, самостоятельная работница – батрачка с Гусиного хутора…

Сверху спустилась Ядвига. Юлия схватила ее за руку и втащила к себе в комнату.

– Ну, что? Что они там делают? – жадно спросила она, плотно прикрыв за собой дверь.

– Ползают на коленях.

– На коленях? По полу?

– Да. Они весь пол застелили его чертежами и теперь ползают и водят пальцами по бумаге.

– И он прямо так им все показывает? – тревожно нахмурилась Юлия. – А как он с ними держится?

– Он? Он как маленький. Знаешь, он сейчас точно мальчик, которого попросили показать игрушки, и тот рад-радехонек, тащит и выкладывает все, что есть. Он выглядит очень счастливым, мама. – Ядвига попробовала тихонько всхлипнуть, но Юлия властно прикрикнула:

– Еще чего? Держи себя в руках. Тут нужен соколиный глаз, чтобы приглядывать, а не то что нюни распускать. Беги в погреб, я знаю, что делать…

Наступил вечер, над хутором все ярче разгорались звезды в чистом небе. В доме зажгли лампы. Оняле дали поужинать и отправили спать. Она сидела на своей постели за печкой, поджав ноги, навострив уши, чутко прислушиваясь ко всему происходящему в доме и принюхиваясь к запаху гуся, который жарился на плите.

Юлия в последний раз потыкала вилкой гуся, вытерла руки, сняла и повесила передник на гвоздь и стала подниматься по лестнице.

Наверху она громко постучала в дверь и сейчас же вошла.

При ее появлении профессор оборвал разговор на полуслове и едва поборол желание как следует протереть себе глаза.

Прямая и пасмурная, как всегда, Юлия стояла в дверях в своем лучшем шерстяном платье и с заветной брошью – зеленый стеклянный паук в серебряной паутине – на груди.

– Прошу, пожалуйста, гостей к столу, – сдержанно проговорила она по-литовски.

Через минуту, когда профессор последним входил в столовую, вежливо подталкивая перед собой Матаса, он, глянув на накрытый стол, изумился еще больше, чем парадному пауку, появившемуся на свет божий в будний день.

Две пузатые бутылки с домашними наливками и громадный гусь стояли среди тарелок с грибками, капустой и печеньем…

– Заждался нас? – сочувственно спросил Дорогин, когда Степан в сопровождении Ядвиги вошел в столовую. – Ну ладно, не горюй. Поскучал, зато теперь гусь – вот он!

– Да нет, мы там с одной барышней занимались. Батрачка вроде.

– Нет, – сказала Ядвига. – Это так, сиротка. Просто пришлось ее взять. Правда, она помогает. Старательная…

Все разместились на указанных хозяйкой местах, отчасти скованные сумрачным видом старухи, которая, держась необыкновенно прямо и зорко приглядывая за всем происходящим, возвышалась над столом, точно сторожевая вышка. Она сидела, почти не раскрывая рта, так как по некоторым весьма тонким соображениям предпочитала не показывать, что понимает по-русски.

Выпив вместе со всеми из своей толстой на вид, но очень невместительной рюмки, в то время как гостям были поставлены стаканчики тонкого стекла (что было также одной из заранее продуманных хитростей), Юлия сочла момент подходящим и, придвинувшись поближе к Матасу, рассказала ему всю историю с процентами по закладной, которые у нее не хотят принимать.

– Два раза запрягала лошадь, ездила в город и никак не добьюсь, чтобы взяли у меня эти окаянные проценты. Непорядок сделали!

Матас оторвался от гуся и терпеливо объяснил, что по закладным теперь платить вообще больше не придется. Никто не отберет у нее дома за долги. Разве это плохо?

Юлия слушала и кивала головой, соглашаясь:

– Конечно, хорошо… Уж чего лучше! – Но за свою жизнь она привыкла, что разговоры о разных реформах и переменах к лучшему для простых людей – это только пустые разговоры, и потому, терпеливо выслушав все, лишь вздохнула, а немного подумав, хитро спросила – А что же с нашим банком? Его больше не будет вовсе, что ли?

– Прежнего банка не будет, матушка, – сказал Матас. – Будет совсем другой. Он такими делами не станет заниматься, чтобы у бедного человека отнимать имущество.

– Значит, банк все-таки останется? – Юлия минуту соображала и потом, слегка подтолкнув Матаса локтем (он казался ей совсем своим), вкрадчиво сказала: – Это все очень справедливо, как вы говорите, но пока что написал бы мне кто-нибудь записочку, чтоб эти проценты у меня приняли. Бог с ними, с деньгами, было бы сердце спокойно.

– Да успокой ты свое сердце, – почти растроганно сказал Матас. – Приезжай лучше ко мне, в исполком. Спроси там председателя. Мы обо всем поговорим.

Фу ты!.. Так это она самого начальника уезда под бок толкала? Чудеса все-таки происходят на белом свете.

Дорогин и профессор Даумантас тем временем оживленно разговаривали и иногда, отодвигая тарелки, принимались чертить вилкой по скатерти, что-то объясняя друг другу.

Юлия, налив всем еще по стаканчику, напряженно прислушивалась к их разговору.

– …Что наша мелиоративная контора! – восклицал Дорогин. – Это только так, первый робкий росток…

– Робкий, нежный росток с четырьмя экскаваторами, – сказал Матас, и все засмеялись и опрокинули стаканчики.

Юлия наклонилась к Матасу и ни к селу ни к городу потребовала спросить у Дорогина, нет ли в районе какого-нибудь другого специалиста, кто знал бы это дело лучше Юстаса?

Матас перевел. Дорогин удивленно повернулся к Юлии и ответил, что, конечно, нет, Юлии понравилось, что он не пытается хитрить, но она все еще настороженно продолжала слушать.

– Ну, ну, ну… – загораживаясь ладонями, профессор точно придерживал пыл Дорогина. – Машинно-мелиоративная станция в каждом районе? Вот куда хватили! Вернемся к фактам. У вас еще ни одного экскаватора нет!

– Первый станет фактом как раз в среду: приезжайте на станцию встречать! – усмехнулся Матас. – Не верите?

– Нет, почему? В среду я могу поверить. Но разговор у нас вон куда заехал! В те отдаленные времена, когда станции начнут расти, как грибы. В каждом районе!

– Это будет лет через пять-шесть. Если, конечно, Гитлер не полезет к нам воевать. А тогда – через десять – пятнадцать лет, но все равно будет.

– Ах, – помотал головой профессор Даумантас, – вы забываете, какая мы маленькая и бедная страна. Я знал лично, так сказать, в лицо, каждый экскаватор, какой был в Литве. Знаете, сколько их у нас было? Три.

– Маленькая страна, это верно, – согласился Дорогин. – Но ведь теперь вы – часть громадной, богатой страны. Наши осушительные работы – это разрозненная оборона от наступающего врага – болот! А машинно-мелиоративные станции в каждом районе – это регулярная армия, которая сама пойдет в наступление. И она будет у нас в руках, увидите…

В этот момент Юлия, отодвинув в сторону свою рюмочку, налила себе обыкновенный вместительный стаканчик, со звоном стукнула им о стакан Дорогина и вдруг, показав прямо на него пальцем, громко сказала по-литовски:

– Он не врет! – брякнула ладонью по столу и выпила.

– Мама, что вы? – вздрогнула Ядвига, метнув испуганный взгляд на гостей: поняли они или нет?

Матас, пряча улыбку, низко склонился над тарелкой.

Дорогин, отлично поняв, что старуха ляпнула что-то именно про него, вежливо спросил, о чем идет речь.

Ядвига сделала умоляющие глаза, но Юлия, не обращая на нее никакого внимания, повторила:

– Я сказала, что он не врет! Говорит, что думает! И этот, другой, тоже. Понял, сынок? Если требуется, ты отдай им свои бумаги. Можно!

– В переводе на русский, товарищ Дорогин, – сказал Матас, – это значит: хозяйка дома находит, что ты говоришь правду.

– А правда что по-литовски, что по-русски – одна! – совершенно неожиданно, впервые за весь вечер переходя на русский, объявила Юлия.

– Золотые слова! – горячо воскликнул Дорогин.

– Так и есть – золотые, – значительно подтвердила старуха и встала со стула. Стаканчик слегка подрагивал в ее руке. Она строго взглянула на него, чуть нахмурилась, и он застыл неподвижно.

– А раз так, – торжественно, медленно начала она, – я хочу у вас вот про него спросить, – она повела рюмкой, указывая на профессора. – Если взять справедливые весы и на одну чашку положить вот его с его бумагами… ты мне не моргай, Юстас, все равно я свое договорю… а на другую какого-нибудь… ну, хоть самого господина фабриканта Малюнаса со всем его богатством. Какая чашка перетянет? Скажите только…

– Ну уж и придумала ты, матушка! – перебил, поднимаясь со стаканом в руке Матас, стараясь не замечать, как профессор делал старухе умоляющие знаки, на которые она сперва не обращала внимания, а потом, еще того хуже, стала в открытую от них отмахиваться, как от мух. – …Ну уж и придумала вопрос! Малюнаса взвешивать! Да кто станет весы пачкать таким навозом?.. За ваше здоровье, профессор Даумантас!

Юлия, вдруг закрыв глаза своей сухой черствой ладонью, затряслась от смеха и, собрав со стола грязные тарелки, ушла на кухню.

– Я знаю, ты воображаешь, что у тебя мать – старая грубиянка, – загородила она дорогу дочери, вышедшей следом на кухню. – Воображаешь? – Она чуть не взмахнула руками, но вовремя вспомнила про посуду, осторожно поставила тарелки на плиту и тихо рассмеялась. – Мужики! Простые мужики! Окаянные, упрямые мужики, из тех, что если гора торчит у них на дороге, они хватают лопату и начинают копать, пока не сковырнут ее к черту, прости господи…

Юлия всхлипнула и потянулась обнять дочь.

– О, старая дура, – торжественно произнесла она. – Когда-то я ждала, что с неба слетит к нам благая весть. Я гадала о том, кто же будет этим вестником справедливости. Тихий седой старичок? Богатый добрый господин? Или девушка с льняными волосиками? И вот является такой мужик и грубым голосом орет у меня в доме: «Навоз этот ваш Малюнас»… И вот он-то и есть тот, кто принес благую весть…

– О чем вы там рассуждаете? – крикнул через полуоткрытую дверь столовой Дорогин.

Юлия громко высморкалась и, невозмутимо спокойная, опять вышла к гостям.

– Так, о мужиках и об ангелах, обо всем понемножку!

– Ого! – засмеялся Матас, потирая щетину на полных щеках. – Если бы еще о леших, мы бы догадались, о ком идет речь.

– Как сказано, – провозгласила старуха, торжественно поднимая вверх палец, – «лучше тот, кто в мохнатой шкуре приносит радость в дом, чем тот, кто в шелковых одеждах приносит нужду и горе».

Матас нагнулся к Дорогину с блестящими от удовольствия глазами и прошептал:

– Ну и старуха великолепная… И, главное, имей в виду, нигде ничего подобного не сказано!

Глава пятнадцатая

Случится у человека в жизни что-нибудь хорошее, он и успокоится, зазевается, и вот тут-то, того и гляди, на него свалится неприятность. Слова словами, а пока своими глазами не убедишься, успокаиваться нельзя.

На другое же утро, после того как на хуторе побывал Матас с Дорогиным, старая Юлия опять запрягла лошадь и, никому не сказав ни слова, поехала в город, чтоб самой поглядеть, как там обстоит дело с банком. Может, и вправду старый банк прикрыли, а может, и нет? Кто его знает. Есть такие чудовища в сказках: отрубят ему голову, а на ее месте вырастают три новые. Минутами она верила, что со старым банком покончено, а потом сердце замирало от страшного предчувствия: пока она сидела дома со своими гусями, в городе банк давно открылся, и прежние вежливые, беспощадные господа с гладкими проборами сидят, притаившись за окошечками, считая каждый день опоздания, дожидаясь момента, когда она совсем просрочит платеж, чтобы отнять все, превратить старую Юлию с Гусиного хутора в батрачку Юлию…

Едва проехав собор, она издали увидела, что банк открыт. Окна вымыты, двери распахнуты настежь. Так и есть! Недаром у нее щемило сердце.

Жив банк во всей своей силе! И как она могла, старая дура, поверить, что все ссуды и проценты, которые свинцовыми гирями висят на ней столько лет, вдруг сами собой слетят и унесутся, как сухие листья по ветру?

Не властная хозяйка хутора, а съежившаяся, испуганная старая крестьянка поднималась на крыльцо, стискивая заветную пачку кредиток в истертой сумочке. Старая крестьянка, приготовившаяся оправдываться и упрашивать, притворяться непонятливей, старей и покорней, чем она есть на самом деле.

В операционном зале банка не оказалось ни окошечек, ни перегородок, за которыми сидели обычно служащие. Юлия постояла, осматриваясь, среди пустого зала, покашляла, надеясь, что ее услышат, но никто не откликался.

Тогда она с опаской нажала на ручку двери и вошла в коридор, ежеминутно ожидая, что кто-то закричит на нее сердитым голосом. В коридоре тоже было пусто. Где-то за стеной слышалось неясное жужжание.

«Будь что будет, – сказала себе Юлия, – пускай накричат, обругают, прогонят, а дело надо выяснить». Она открыла еще одну дверь, переступила через порог и попятилась: у окна прямо к ней лицом стоял скелет.

Юлия машинально перекрестилась, стиснула зубы, но уходить и не думала. «Хорошенькие, видно, дела творятся в этом банке, – подумала она, – но меня не так-то легко напугать».

Она присмотрелась к скелету, и он показался ей немного кривоногим и жидковатым, вполне безобидным. И она вошла в комнату.

Чучела белки, совы и зайца со стеклянными глазами, стоявшие на столе, ее совсем успокоили. Потом она увидела в стеклянной коробочке маленький скелетик лягушки и нагнулась, чтобы рассмотреть.

Неясное жужжание за стеной вдруг перешло в многоголосый крик, смех и детский говор. Послышалось топанье множества ног, точно табунок жеребят промчался по коридору.

В открытую дверь заглянул бритый человек в очках и спросил:

– Вы что, мамаша, интересуетесь скелетами?

– Избави боже! – быстро проговорила Юлия, отшатываясь от лягушки. – Я только не пойму никак, откуда такие вещи завелись в банке?

– Тут не банк, а школа, как видите, – сказал человек в очках.

– Школа?.. Господи, а где же теперь будут принимать проценты?

– Какие проценты?

Юлия толково и коротко объяснила все насчет закладной, сроков платежей и на всякий случай два раза повторила, что не ее вина, если она запоздала со взносом.

Бритый все выслушал с интересом, протер свои стеклышки, чтобы лучше разглядеть Юлию, и сказал:

– Ну-ну-ну! Да неужели вам до сих пор никто не объяснил, как обстоит дело?

– Да говорили люди кое-что, – уклончиво пробормотала Юлия, – но мало ли что говорят люди.

– Значит, вы им не поверили?

– Да ведь как сказать? И веришь и побаиваешься. Потом совсем уж было поверишь и вдруг опять испугаешься. Пока своими глазами не убедишься, разве верить можно?

Учитель мягко положил ей руку на плечо:

– Так за чем же дело стало? Пожалуйста! Пойдемте. Вы посмотрите все, что вам захочется.

Он проводил ее обратно в операционный зал, по которому, играя в мяч, с веселым криком носились ребятишки.

Юлия остановилась, прижавшись к стенке, чтобы никому не помешать. По тем самым квадратикам пола, где прежде стояли столы чиновников, с топотом пробегало множество ног в туфлях, стоптанных башмачках и сапожках.

«Господи! – думала Юлия. – Они смеются и пробегают не запнувшись там, где мы в трепете и со свинцовым сердцем ждали, как приговора, пока объявят цифры, решавшие нашу судьбу… Сколько бедных крестьян входили сюда хозяевами и уходили бездомными батраками и нищими?! А они бегают тут, и смеются, и ничего этого не знают, благослови их боже!..»

Она простояла у стенки до самого конца перемены, потом вышла на площадь и обернулась. В кабинете директора банка девочка поливала на подоконнике цветы, с усилием наклоняя двумя ручками стеклянный графин с водой.