Текст книги "Навсегда
(Роман)"

Автор книги: Федор Кнорре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Глава двадцать шестая

По ночам Аляна топила печь, варила похлебку из картошки с маленькими кусочками сала и заваривала сушеный липовый цвет, которого много было рассыпано по кухонной полке.

Первые дни она с трудом будила раненого, чтобы покормить. Потом он стал просыпаться от запаха пищи и, слабо причмокивая сухими губами, терпеливо и жадно ждал, следя за руками Аляны, помешивающей в горшке похлебку. А доев последнюю ложку, засыпал с такой быстротой, точно его оглушали дубинкой.

Днем печь никогда не топилась, чтобы не было видно дыма. Аляна уходила в лес, рубила на дрова не очень толстые елки и сосенки и, прижимая к груди большой глиняный горшок, таскала из проруби воду.

Целыми часами она терпеливо забивала мхом в стенах щели, из которых так несло холодом, точно снаружи кто-то назло с силой вдувал в каждую дырочку ледяную струю.

Короткий зимний день проходил в работе быстро, и снова наступали сумерки, и надо было затапливать печь и всю долгую ночь поддерживать огонь… А наутро все начиналось сначала…

Юргис не возвращался. Единственный кусок свиной грудинки подходил к концу, и Аляна иногда подолгу стояла, раздумывая, сколько же отрезать на похлебку.

Дни и ночи проходили в молчании. Только иногда Аляна говорила: «Давай ешь!.. Пить хочешь?» И раненый тянулся к еде или утвердительно опускал ресницы.

Потом Аляне стало казаться, что он внимательно следит за ней из-под полуприкрытых век, когда думает, что она этого не видит. Иногда, внезапно обернувшись, она замечала, как он прячет глаза. «Еще шпионит за мной, – думала она. – Добрый человек так делать не станет, а у этого на уме что-то есть…»

Однажды, не выдержав, она вызывающе спросила:

– Ну, чего ты высматриваешь?

Человек испуганно заморгал, точно она на него замахнулась.

– Молчишь?.. Ну, говори же хоть что-нибудь!.. Как зовут-то тебя?

Раненый еще помолчал и наконец сипло и неуверенно выговорил первое за все время слово:

– Йонас…

Аляна с откровенной насмешкой поглядела прямо в его глаза.

– Долго же ты подбирал себе имя по вкусу!..

После этого они снова прожили бок о бок несколько дней в прежнем молчании.

В первые ночи, лежа на своей колючей подстилке из еловых веток и глядя в огонь, Аляна ловила себя на мысли, что, если раненый, несмотря на все, что она для него делает, умрет, она сможет вернуться в город. А сегодня она подумала, что Йонас, пожалуй, и не умрет и скоро не поправится. И придется ей за ним ухаживать, пока не кончится еда или не вернется пропавший Юргис.

И в тот момент, когда она так подумала, он вдруг сказал тихонько, точно про себя:

– Сколько тебе со мной мучения…

Это было довольно неприятно, что он почти угадал ее мысли, и она, слегка смутившись, быстро спросила:

– О-о, заговорил?!

– Знаешь, – внятно и медленно, точно прислушивался к чему-то внутри себя, продолжал Йонас, – у меня сейчас в голове… тихо стало. Я все слышу, что говорю… и понимаю… Как тебя звать?

– Меня-то Аляна. Мне врать нечего. Честные люди не прячутся.

– Прячутся, – тихо возразил Йонас. – Объясни мне хоть что-нибудь. Я ведь ничего не знаю. Кто ты? Где мы?.. Как я здесь оказался?..

– Тебе все скажи, а ты отмалчиваться будешь? Или врать? Йонас, говоришь, тебя зовут, да?

– Нет, – сказал Йонас. – Но пусть пока будет Йонас.

– И то спасибо, а то я думала, опять соврешь. Как ты сюда попал? Это тебе лучше знать… А вот скажи, как ты на грузовике очутился?

– Грузовик?.. – Йонас весь напрягся, что-то припоминая, потом растерянно покачал головой. – Нет, не помню никакого грузовика.

Аляна вскочила, подошла к нему и резким движением сдвинула рукав его пиджака.

– А ремешка тоже не помнишь? Откуда у тебя ремешок.

– Ремешок помню.

– Ты его украл? Говори!

– Честное слово, – умоляюще проговорил Йонас, – не украл. Я его правильно получил… А откуда ты знаешь про ремешок?

– Все выведываешь, все ты выведываешь! – стискивая зубы, крикнула Аляна. – Говори правду, а то брошу тебя тут и уйду, тогда и молчи сколько влезет! Кто ты?

– Ты же видишь: из лагеря я.

– Мало что из лагеря! А может, тебя нарочно подсунули вместо… Может, ты какая-нибудь сволочь, которую припугнули, избили и выпустили за то, что ты обещался продавать родину. Почем я знаю? Будешь говорить, где взял ремешок? Лучше говори! Уйду!

– Не мне был ремешок, не мне, – оправдываясь, покорно признался Йонас, и Аляна увидела, что здоровая рука его дрогнула и поднялась, точно он хотел от нее защититься.

– Кому, кому?.. Говори сейчас же! – сжимая кулаки и задыхаясь, кричала Аляна. Ей нужно было сейчас же, сию минуту все узнать, иначе этот проклятый молчальник успеет придумать что-нибудь или опять замолчит на неделю, если не навсегда.

– Кому, кому, говори! Как его имя?

– Да что ты, право, – укоризненно и жалобно пробормотал Йонас. – Я скажу… Ну, Степан его звали, Степан… – И тут ему показалось, что он ударил женщину по лицу, так она отшатнулась, обхватив голову руками. – Ты его знала? Знаешь?

Аляна стояла перед ним согнувшись, тихонько раскачиваясь, точно от боли. После крика она, казалось, потеряла голос. Губы беззвучно шевелились, прежде чем она смогла пробормотать:

– Ты видел… его? Там? Они его?..

Она чувствовала, что вот-вот сорвется с какой-то высоты, и замерла, как человек, поскользнувшийся на самом краю пропасти, когда он ничего уже не может сделать и, в последний раз взмахнув руками, застывает без движения и ждет, куда его перетянет.

Это продолжалось одно какое-то мгновение, пока она не услыхала откуда-то издалека, как Йонас повторял, спеша, волнуясь, напрягая свой хриплый голос, одно только слово:

– Нет! Нет! Нет!.. – От волнения он в первый раз за все время приподнялся на локте, чтоб лучше докричаться, но локоть не выдержал, подломился, а он продолжал повторять: «Нет, он жив, клянусь, жив…» – И это была та минута, когда Аляна поверила Йонасу. Именно по тому, как отчаянно он твердил это «нет», она поняла, что он не плохой человек.

Когда оба они отдышались и успокоились, он снова спросил:

– Так ты его, значит, хорошо знаешь?

Аляна без укора, без злобы, тихо сказала:

– Он мой… Это его я выкупила… Моего…

– Господи, – слабо прошептал Йонас, прикрыв глаза. – Вот уж это мне хуже всего.

Через минуту он стал бормотать что-то бессвязное и впал в беспамятство, а потом, кажется, заснул.

Всю ночь Аляна просидела перед огнем, чутко прислушиваясь, не придет ли в себя Йонас, но он только стонал во сне, тяжело дышал и, когда она пробовала его разбудить, мгновение смотрел на нее тупым, мутным взглядом и снова засыпал.

Почти двое суток он был в каком-то полусознании, старался и не мог связно отвечать на ее вопросы. И только к концу второй ночи она по дыханию поняла, что он пришел в себя.

На рассвете он попросил пить.

Аляна торопливо налила полную кружку горячего отвара липового цвета, подбавила туда водки и с самого дна мешочка наскребла две ложечки сахару – все, что у них осталось. Она помогла ему держать кружку, которая дрожала в его руке. Выпив, он прошептал: «Сейчас…» И, в изнеможении полежав еще немного с закрытыми глазами, вдруг слабо улыбнулся.

– Так, значит, ты вышла… за него… замуж? А к морю вы ездили? – Йонас открыл глаза, сейчас они были ясные, блестящие. – Ты сядь к свету, чтоб я мог на тебя смотреть… Вот так… Ты видела море?

– Видела… Откуда ты знаешь?

– Я хитрый, – сказал Йонас. – Я очень рад… Знаешь, когда у меня в голове опять стало неладно, я почему-то все думал: успели вы побывать у моря или нет… До того мне обидно было, когда казалось, что нет. А теперь я рад: побывали, значит!

На минуту у Аляны в голове замелькали, набегая одна на другую и путаясь, отдельные яркие вспышки воспоминаний о каких-то людях, о кем-то сказанных словах, о чьих-то знакомых голосах, и, сама не понимая почему, она вдруг испуганно вскрикнула:

– Матас!.. – И, глядя в лицо лежащего, сейчас же с досадой ответила себе: – Нет! Нет!

– Ну вот, – усмехаясь, пробормотал раненый. – Теперь ты даже себе не веришь.

– Так это ты? – с жалостью вглядываясь в худенького, похожего на подростка со старческим лицом человека, сказала Аляна. – Ты и есть Матас! Господи, что они с тобой сделали!

– Нет, нет, – торопливо сказал Матас. – Ты не думай, что все там такие, как я… Так это, значит, ты своего Степана выкупила у фельдшера?.. Ну, тогда слушай… Сейчас я уже, кажется, смогу сказать все.

Степан был не в моем блоке… нам в штаб связной сообщил… Да, у нас там штаб есть, – все нормально. Кто не умирает, тот борется… Ну, а кто не борется, тот быстро умирает… Так связной сказал, что Степану фельдшер предложил списать его, как умершего, и вывезти на похоронном грузовике. Степан спросил штаб: как ему поступить?.. Товарищи подумали: провокация?.. Нет, слишком сложно и глупо для провокации. Вспрыснуть морфий или что-нибудь еще похуже фельдшер мог любому из нас без всяких разговоров… Тогда мы и подумали: может быть, взятка?.. А?

– Да, он потребовал свиную тушу. Я ему привезла, и он согласился… Ну, говори скорее дальше…

– Штаб решил, что Степан должен согласиться. Потом мы очень долго ждали. Думали, что все дело расстроилось. Вдруг от Степана снова передали, что фельдшер дал ему кожаный ремешок на руку, чтоб его не спутали с другим, когда будут вывозить из лагеря. И сам Степан предложил отдать ремешок кому-нибудь другому, кто его подменит. Он просил, чтоб отдали кому-нибудь, кто знает здесь людей, язык, кто сможет, выйдя из лагеря, принести больше пользы… Ведь он русский, чужой здесь, почти не знает языка… Еще капельку дай выпить…

Аляна налила еще кружку отвара и, пока он медленно, обжигаясь, пил, спросила:

– Ну, а дальше? Можешь дальше говорить?

– Да уже почти все… Товарищи решили… Нет, не думай, я не хочу на товарищей сваливать. Я и сам согласился. Я знал, что ремешок отдадут именно мне, и я согласился, потому что это было правильно. Ничего не поделаешь, я понимал, что я подходящий человек. По совести так. Хотя никуда не уйдешь от мысли, что, кроме всего прочего, моя жизнь, возможно, будет спасена таким образом. Тяжело через это перешагнуть: человек остается за тебя в аду, а ты вместо него выходишь на божий свет. Это как жернов на сердце. Но я согласился.

Десятки людей помогали нам и устроили так, что я попал вечером в его блок, лег рядом с ним. Он отыскал в темноте мою руку и надел на нее ремешок. Он пожал мне руку, и мы молча лежали рядом, пока не пришел фельдшер. Он шагал, наступая на лежащих, ругаясь и пиная сапогами тех, на кого наступал. Потом нащупал у меня на руке ремешок и ткнул мне под кожу иглу. Я тогда был ничего, не такая дохлятина, как сейчас. Наверное, уже потом меня чем-нибудь ударили или фельдшер добавил к морфию что-то покрепче… Ну вот… А теперь ты все знаешь и, наверное, возненавидишь меня окончательно. Да?

– Так ты его даже не видел? Откуда же ты знаешь, что он здоров?

– Он мне руку пожал тогда, в темноте. Клянусь тебе, это была крепкая, хорошая рука.

– Вот эту? – спросила Аляна и осторожно дотронулась до его руки.

– Эту самую.

Неожиданно спокойно она сказала:

– А теперь ты спи, тебе уже плохо.

– Будешь ненавидеть? – спросил Матас.

– Буду, буду, – успокоительно, как маленькому, сказала Аляна. – Спи. Мне одной подумать хочется.

Глава двадцать седьмая

Точно сквозь толстое стекло, видела она до сих пор все окружающее: людей, их страдания, страшную их жизнь во мгле и унижении. Собственное горе целиком заполняло всю ее жизнь, отбирало все ее силы.

И вот настал момент, когда она увидела, в каком жалком самообмане жила все это время. Она мечтала выручить, спасти Степана, спрятать его в глухом лесу, в темном подземелье, – одного его из всех людей!.. Его, который снял со своей руки и, как брату, отдал чужому человеку заветный ремешок… «Брат»… Какое бледное, пустое слово. Много ли людей ради родного брата снимут с руки золотые часы, не то что такой ремешок?

Как презирал бы ее Степан, если бы знал, о чем она мечтала: об избушке в непроходимом лесу, о какой-то кротовой норе…

Ее передернуло от стыда, когда она представила себе, что Степан узнал бы все это.

– Ты не спишь?.. – окликнул ее Матас. – Я все ждал, когда ты проснешься… Знаешь что? Тебе нужно идти.

– Куда еще?

– Я тебе скажу. В Ланкай. Надо повидать людей и передать им кое-что.

– Нет, – подумав, сказала Аляна. – Никуда я не пойду, пока ты не встанешь. Не могу тебя бросить.

– Обязательно надо идти, поскорее.

– И не уговаривай, – сказала Аляна. – Ты даже печки затопить сам не сможешь… Искра на солому выскочит, тут ты и сгорел…

– Ты обо мне слишком много не раздумывай. – В голосе его послышались и раздражение и тревога. Он боялся, что не сумеет заставить ее сделать по-своему. – Глупости все это… я и без тебя теперь управлюсь…

– А что, это очень важно?..

– Важнее всего. Для этого я у твоего мужа и ремешок взял. Поняла?.. Ты много сделала для него, ради него сделаешь и это.

Она видела, что он волнуется, подыскивает доводы поубедительнее.

– Глупый ты! – сказала она, пренебрежительно усмехнувшись. – Воображаешь, что ключик ко мне подобрал. «Ради него!» Будто если не ради него, так я и делать ничего не стану?

– Да, – очень серьезно подтвердил Матас, – правда, я дурак. Ну, прости… Мне сначала и впрямь так показалось.

– Ну, мало ли что было сначала, – отвернувшись, тихо сказала Аляна. – Я тебе сварю похлебки на несколько дней и воды принесу… Подтащу к печке поближе, чтоб ты хоть дрова мог подкладывать.

Пока они возились, перебираясь поближе к печке, Матас, держась за Аляну, стискивая зубы и кряхтя от усилий, с досадой приговаривал:

– Я сам… сам! Погоди, я сам… Тьфу ты черт. Голова вроде ничего, все понимает, а вот ноги – ну просто пара дураков, совсем отбились от работы!.. Да будете вы меня слушаться, собаки, или нет?!

– Да что ты с ними ругаешься? – тяжело переводя дух, спросила Аляна. – Все равно не поможет.

Матас лежал на новом месте, откуда он мог, протянув руку, подкладывать в печку дрова.

Борясь со слабостью, он улыбнулся, но улыбка вышла какая-то кривая.

Он устало закрыл глаза.

Через несколько часов, вздрогнув от испуга, Матас проснулся. Во сне он кричал, спорил с Аляной, доказывая, что ей надо поскорее идти, а она отказывалась. Тогда он хотел встать сам, но она уперлась руками ему в плечи и не пускала. Он дернулся в отчаянном усилии, приподнялся и проснулся. Было совсем темно, холодно и тихо. Он вспомнил, что остался один. Аляна давно ушла, повторив по нескольку раз все имена и все адреса, которые надо было запомнить.

В печи еле тлели угасающие красные точки угольков, подернутых серым пеплом. Так и есть, он даже за печью уследить не сумел. А уж разжечь заново – это ему никак не удастся.

Он подполз к самому отверстию топки и стал дуть.

Пепел закружился, тускнеющие огоньки немножечко посветлели. Он уложил на них крест-накрест несколько маленьких щепочек и опять начал дуть и дул до тех пор, пока у него не закружилась голова. Чувствуя, что больше не может удержать голову, он прилег, уткнувшись лбом в пол. «Нельзя терять сознание», – думал он, напрягаясь и чувствуя, что «сознание» – это что-то неуловимое, неясное, что вот-вот ускользнет от него, оставив лежать перед потухшей печью.

Немного погодя он услышал какое-то веселое, бойкое потрескивание и вдруг понял, что щепочки загорелись. Опершись на локоть, он медленно приподнялся, ровно настолько, чтобы заглянуть в топку. Из груды растопок достал одно за другим три мелких полешка, осторожно положил в огонь и прилег, чтобы передохнуть.

Так он лежал, набираясь силы, чтобы приподняться еще раз, слушал отрадное потрескивание разгорающейся печки и испытывал чувство, близкое к счастью. И в эту минуту он впервые заметил, как ослабел в нем мучивший все время страх умереть, ничего не свершив, обманув ожидания тех, кто остался в лагере. Если Аляна дойдет и передаст его поручения хотя бы одному человеку, – его жизнь уже не пропала зря, хотя бы ему пришлось умереть вот сейчас, сию секунду… Только нет… изо всех сил он постарается не умирать!..

Глава двадцать восьмая

Весь день Аляна шла, как могла, быстро, не останавливаясь, и все-таки густые сумерки застали ее среди незнакомого леса. Ни одной приметы из тех, что так подробно описывал ей Матас. Она оглянулась, отыскивая, где бы присесть и отдохнуть хоть несколько минут. Большая сосна с развилкой у подножия показалась ей самым удобным местом. Она села, привалилась плечом к стволу и минут десять сидела в изнеможении, пока не вспомнила, что среди примет, названных Матасом, была и сосна, похожая на канделябр для двух свечей.

С облегченным сердцем она пошла дальше. Где-то совсем рядом дорога должна была свернуть к хутору, который назвал Матас. Вот он, этот поворот.

Ускоряя шаг, Аляна вышла на полянку, ожидая, что за деревьями откроется дом, и увидела ровный квадрат фундамента из дикого камня… Три каменные ступени крыльца вели в пустоту, в исчезнувшее, начисто сгоревшее человеческое жилье.

Ветер слабо шевелил безжизненные черные ветки березы, клонившиеся к холодному, пахнущему горечью пожарищу.

Аляна негромко крикнула: «Есть здесь люди?»

Но никто не отозвался, только мяукнула в ответ кошка, лежавшая, прижавшись к голым сучьям березы.

Аляна поманила кошку к себе, но та, свесив голову, снова одичало, злобно мяукнула и не двинулась с места.

На сырой земле Аляна заметила расплывчатые следы колес большого грузовика, пустую бутылку от немецкой водки и размокшую пачку от иностранных сигарет. В стороне, у большой лужи, лежала на боку самодельная детская тележка.

Матас так хорошо рассказал ей, какой надежный и верный человек хозяин этого хутора, как он взял себе в жены немолодую вдову с ребятами и старухой матерью, как любил этих ребят и как хорошо он примет Аляну, во всем ей поможет… А теперь оставаться здесь было страшнее, чем на кладбище. И Аляна, не оборачиваясь, пошла обратно к дороге…

Под вечер третьего дня, обессилев, она входила в Ланкай.

Она ожидала, что будет волноваться, но не испытывала никакого волнения. Все было неузнаваемо чужое. Это был уже не тот городок, где в ее жизни произошло столько плохого и хорошего. Тот хранился в памяти, и при воспоминании о нем быстрее билось сердце. А сейчас она шла по чужому городу, сама не понимая, почему так хорошо знает расположение всех его переулков и улиц.

Правда, где-то на окраине был домик над обрывом. Там жил ее Степа, родители… Но об этом лучше не думать: туда и близко подходить нельзя – так велел Матас…

Как она ни спешила, но опоздала: почта, куда ей нужно было сразу же зайти, была уже закрыта. Теперь в запасе оставался всего один адрес.

Странно было впервые в жизни отворить калитку и войти во двор дома, мимо которого в детстве она тысячу раз пробегала по дороге в школу.

Она постучала в дверь и, когда ей никто не ответил, нерешительно вошла в темную прихожую. Неужели и здесь она найдет опустевшее жилье? А может быть, чужих людей или даже полицейскую засаду? Она услышала равномерное постукивание корыта и плеск. Пахло мыльной водой. Такой знакомый с детства звук! У Аляны отлегло от сердца, и она постучала в обитую войлоком дверь. Ей ответил женский голос.

Аляна вошла в кухню и увидела полную женщину, стиравшую в корыте, которое равномерно стучало, покачиваясь на двух табуретках.

Женщина равнодушно оглянулась через плечо и спросила, что нужно.

– Чесловас здесь живет? – спросила Аляна.

– В это время он всегда на работе, – сказала женщина.

– Это ваш муж?

– Да, – сказала женщина. – Будешь ждать?

– Если можно.

Женщина показала ей, где повесить полушубок. Аляна разделась и прошла в соседнюю комнату. На широкой постели, застланной стеганным из ситцевых уголков одеялом, возились две маленькие девочки в штанишках и замусоленных лифчиках.

Аляна села в камышовое кресло, раскрашенное под бамбук, и в изнеможении откинулась на спинку. Через минуту она уже крепко спала.

Она проснулась от громких детских голосов и увидела, что прямо ей в лицо смотрит какой-то высокий, худой и очень широкоплечий человек. На руках у него сидели обе девочки и, громко пища, теребили отца за шею и за уши, трепали его светлые, редкие волосы.

– Ну, что тебе? – спросил он, увидев, что Аляна открыла глаза.

Она посмотрела на девочек и ничего не ответила. Тогда Чесловас отнес их обратно на кровать и свалил на подушки. Потом подошел к Аляне и сел рядом с ней на низкий детский стульчик.

– Меня прислал Матас, – вполголоса сказала Аляна. – Ты знаешь такого?

– Он… где? – запинаясь спросил Чесловас. – Ведь там, где он был, его больше нет!..

– Да. Матас на свободе, – сказала Аляна. – Только слабый он еще очень. И он один там. Мне сейчас же нужно к нему вернуться.

– Но все-таки он жив? Да?

– Я же тебе говорю, на свободе. Мы его увезли и спрятали, так получилось, – сказала Аляна и увидела, что Чесловас покраснел от волнения. Он порывисто вскочил со своего детского стульчика, отвернулся, стремительно подошел к кровати и, став на колени, сгреб в охапку обеих девочек и стал их целовать.

Девочки весело завизжали, так громко, что мать выглянула из кухни, чтоб спросить, что там такое у них происходит.

Чесловас не ответил ей.

– Ты мне ребят передавишь, – сказала женщина. – Тут что-то случилось, я вижу! Иди-ка сюда ко мне, на кухню!.. Ну! Оставь их, дурень этакий!

Усмехаясь и отворачивая от Аляны лицо, Чесловас вышел. Минуту в кухне было тихо, затем женщина вошла одна, без мужа. Она приблизилась к Аляне, внимательно ее оглядела с головы до ног.

– Так это ты его увезла?

– Так вышло, – сказала Аляна.

– И долго ты с ним была?

– Мы счет потеряли.

Женщина все еще серьезно, пристально ее разглядывала.

– Такая маленькая! – Губы ее разжались в неожиданно нежной улыбке. Она обняла Аляну, с грубоватой силой притянула к себе и крепко поцеловала прямо в губы.