Текст книги "Навсегда
(Роман)"

Автор книги: Федор Кнорре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

Глава тридцатая

Итак, его день наконец настал! Высокий, широкоплечий, в грубой куртке серого сукна и немецких брезентовых башмаках на деревянной подошве, с грязным мешком на плече, день за днем, километр за километром, он шел, возвращаясь домой.

Нигде он не задерживался надолго, но и не спешил. Бурной радости он не чувствовал, нет, только спокойную уверенность человека, добившегося своего.

Его не будут встречать с цветами? Ничего, это он переживет!.. За это возвращение он заплатил дорогой ценой: годами, полными унижений, подлой старательной работы на врага и животного страха. Все у него хватало силы вынести по своей доброй воле, чтобы купить себе вот этот день возвращения!

Кое-кому, может быть, придется не по вкусу, что Пятрас Казенас сумел сохранить себя живым и невредимым, вместо того чтобы героически взлететь на воздух вместе с какой-то кучкой снарядов в железнодорожном вагоне…

Милая, наивная Магдяле! первые минуты встречи она будет немножко ошеломлена. Может быть, возникнут не совсем приятные вопросы, но у него найдутся на них не совсем точные ответы! А когда он обнимет ее покрепче, все уладится, все станет на свое место, и снова он будет просыпаться в мягкой постели, говорить громким голосом, смеяться и есть вдоволь вкусную, жирную пищу. Жить!..

Не ускоряя шага, он вошел в город и, не глядя по сторонам, опустив глаза, миновал длинную главную улицу родного Ланкая.

Он поднялся по знакомым пяти ступенькам крыльца и не узнал своих шагов. Да, конечно, он никогда еще не входил в свой дом на деревянных подошвах.

Негромко постучав, он отдернул руку и стал ждать, приоткрыв от волнения рот.

Натянувшись, звякнула металлическая цепочка. Загорелая девочка-подросток уставилась на него, придерживая за ручку дверь.

– Квартира Казенаса тут? – спросил Пятрас и тут же подумал, что ничего глупее не мог бы сказать. Будто он сам не знал, где его квартира. И раньше, чем девочка успела ответить, он быстро спросил – Магдяле дома?

Девочка сказала, что Магдяле на работе, и Пятрас, к собственному удивлению, почувствовал какое-то облегчение.

– А ты кто? – спросил Пятрас. – Ты здесь живешь?

Девочка оглядела его с ног до головы, показывая, что не очень-то торопится с ответом.

– Ну, здесь… Я не совсем живу, а в гостях… – Она минуту подумала и все-таки сочла нужным добавить: – Меня зовут Оняле. Здесь у меня подружка. Надька.

– Ну, отлично. А теперь пусти-ка меня! – Он уверенно потянул к себе дверь, позабыв про цепочку, и, едва не выругавшись, постарался как можно добродушнее улыбнуться.

– Сними цепочку. Не бойся, в этом доме мне будут рады… Ты слыхала, кто тут хозяин?

– Хозяин? Хозяином здесь был Казенас. Молодой Казенас.

– Ну вот, я и есть… его самый близкий, самый лучший друг! Говорю тебе, мне тут обрадуются! Мне нужно рассказать о нем. Очень много интересного… Откроешь ты, наконец? Чего ты боишься?

Он говорил снисходительно посмеиваясь, а сам слышал, как неуверенно, как просительно у него все это получается. Даже эта деревенская девчонка, наверное, чувствует! Совсем разучился говорить по-мужски.

– Не очень-то мы и боимся! – заносчиво тряхнув головой, сказала Оняле и, отворив дверь, посторонилась, пропуская его вперед.

Слегка волоча ноги, Пятрас переступил порог своего дома и прошел через темную переднюю.

В столовой за обеденным столом сидели две девочки в одинаковых клетчатых фартучках. Черноглазая, курчавая девочка лет семи пристально смотрела на вошедшего Пятраса, не переставая помешивать кисточкой в перепачканном во все цвета стакане с водой. Другая, совсем маленькая, беленькая, с проворными глазками и смешливыми морщинками около носа, была целиком поглощена разглядыванием лежавшего на столе листа бумаги, где был нарисован наполовину раскрашенный, очень толстый и кривой самолет с гирляндами разноцветных флажков.

Шаркая деревянными подошвами, Пятрас подошел и остановился против фотографии, висевшей на стене. Пониже фотографии были накрест приколоты две зеленые веточки, увитые траурной лентой.

«До чего же задорная, самоуверенная морда! – подумал Пятрас. – Ворот расстегнут, голова откинута. Зло берет смотреть… Если бы ты мог, милый, тогда хоть немножко заглянуть вперед и увидеть, что тебя ждет, это посбило бы с тебя спеси… Где же это я снимался? На пикнике, что ли?.. Герой с пикника! Сорвать бы сейчас эту картинку со стены…»

Он услышал, что обе старшие девочки шепчутся в углу, настороженно поглядывая в его сторону. Надо встряхнуться! Глупо он себя ведет. И, развязно потирая руки, он бодро воскликнул:

– Ну-с, а это что за девицы тут малюют картинки? – и оперся руками о стол, нечаянно закрыв угол рисунка.

Маленькая девочка взяла у старшей кисточку, испачканную в ярко-зеленой краске, и ткнула его в руку:

– Пусти!

Оняле крикнула:

– Люне, не пачкайся!

Значит, это Люне. Он никогда ее не видел. Только знал, что, если родится девочка, Магдяле назовет ее Люне… Наверное, он и вслух произнес ее имя, потому что Оняле кивнула и сказала:

– Да, Люне… – И, показывая на черноглазую курчавую девочку, равнодушно сообщила – А это Надя… Ее сперва старый Казенас нашел, потом мы ее на хуторе прятали, а уж потом она к тете Магдяле перешла.

– Вот оно что? За такие дела по головке бы не погладили. Расскажи-ка, это очень интересно! – Он испытывал громадное облегчение, что ему самому сейчас больше ничего не придется говорить. Пока Оняле рассказывала, он, почти не слушая, кивал головой и думал свое: надо же как-то начать? Чего он боится? Почему наконец не скажет, что он тут хозяин?! Почему не чувствует, что он наконец дома? Надо бы умыться, переодеться в приличное платье, сбрить эту бородку, из-за которой он, наверное, на разбойника похож!..

И все-таки он слышал, что рассказывала Оняле. Значит, Магдяле была заодно с отцом. Они кого-то спасали, рисковали жизнью… И ведь девчонка, наверное, многого еще не знает…

Пока он сидел, не в силах сбросить с себя какое-то дурацкое оцепенение, девочки опять о чем-то потихоньку перешептывались.

– Вы как? – вдруг спокойно спросила Оняле. – Сейчас уйдете и к вечеру опять придете? Или вы хотите сидеть тут, дожидаться?

«Нахальная девчонка! – подумал Пятрас. – Вот что значит мямлить…» – и постарался засмеяться.

– Нет, милая, я не уйду… Да, да, я буду сидеть…

Девочки переглянулись, и Надя сказала:

– Тогда, может быть, дать вам чаю?

– Вот это разговор другой, – одобрил Пятрас и сел в кресло.

Ему принесли чашку и немножко меда на блюдечке. Видно, так уж было заведено в доме. Он выпил чай и, повертев чашку перед глазами, внимательно осмотрел нарисованные на ней знакомые цветочки и ободки. Потом небрежно отставил чашку в сторону и увидел две пары устремленных на него испытующих детских глаз.

– Вы все расспрашиваете только, а сами ничего не говорите, – сказала Оняле. – А говорили, что про молодого Казенаса что-то знаете.

«Да, – подумал он, – надо было все говорить сразу, а не тянуть и не вилять. И почему у него не хватило на это пороху?»

– Про такого человека, как тети Магдяле муж, всем интересно послушать, – вежливо сказала курчавая девочка.

«Про такого человека!.. – подумал Казенас. – Эти щенята, наверное, воображают, что хороший человек сидит-сидит, да вдруг и решит: „Дай-ка я пойду и совершу подлость!..“ Черта с два! Он лучше знает, как это происходит. Нужна лишь одна-единственная минута неуверенности, колебания… одна минута слабости, которая гнездилась в тебе давным-давно, как тайная болезнь… И вот человек шагнул не на ту тропинку, что ведет к охраняемым вагонам, которые надо взорвать хотя бы ценой своей жизни, а… к хутору, где можно опомниться от пережитого страха и спрятаться. А потом уже поздно возвращаться, поздно оглядываться. Тропинка сама приведет тебя туда, куда ее проложили… В Бюро по добровольному найму рабочей силы в восточных провинциях, потом в десятники на военном заводе, потом в старшие надзиратели…»

– Он просто нас обманывает, сам ничего про него не знает, – сказала Оняле, обращаясь к Наде, и презрительно повторила – Ничего он не знает.

– Помалкивай! – решительно оборвал ее Пятрас. – Очень вы все здесь умные. Разве вы никогда не слыхали, что какой-нибудь человек не возвращается, не возвращается – и вдруг вернется?

Оняле, настороженная, вся взъерошенная, стоя к нему боком, вызывающе сказала:

– Бывает. Только молодой Казенас уже не вернется. Он был героем и погиб. Девятого числа. Все знают. Они погибли вдвоем с товарищем.

– А если он взял да и дожил до десятого числа?

– До десятого? – возмутилась Оняле. – Здорово же вы врать умеете! А после? Где же он был после? Прятался?

– А хоть бы и прятался? Или был где-нибудь…

– Ага! – со злорадным восторгом воскликнула Оняле. – Вот теперь-то и видно, какой вы человек! Знаем мы таких! Не из лагеря, и не партизан, и не военный!..

– Ну, ты! – прорвался вдруг Пятрас такой откровенной злобой, что Оняле отшатнулась от него и даже зажмурила на мгновение потемневшие от гнева и страха глаза.

– На дурочек, думаете, напали! Пришел и нарочно хочет все как-нибудь его опозорить своими разговорами. Никогда вы его не видели, и никогда Пятрас с такими не был. Уходите лучше, пока тетя Магдяле не пришла!

Пятрас встал с кресла. Оняле показалось, что он опять хочет подойти к портрету на стене, и она загородила ему дорогу.

– Уходи отсюда! Думаешь, тут некому за него заступиться? Уходи сейчас же!..

– Да, уходите! – вдруг испуганно проговорила черноглазая Надя. – У нас за стеной майор живет! Двое! Два майора! Стенка тонкая, они, наверное, уже слышали, что тут, и сейчас придут.

Он не поверил, конечно, ни в каких майоров. Просто какая-то мысль все разматывалась, разматывалась у него в голове во время разговора, и вот теперь, наконец, ему все стало ясно.

– Сумасшедшая ты девчонка, – с отвращением сказал он Оняле и отвернулся. Больше она его не интересовала. Даже маленькая Люне, сидевшая с искривленным от страха ртом, была ему безразлична.

Он снова украдкой бросил взгляд на свой портрет. Надо уходить. Сейчас он уйдет. А этот? Останется здесь? Как же это случилось? Этот вот улыбается над траурным крепом. Он окружен любовью, верой, благодарностью – всем, что делает человека живым… А ему, действительно живому, выходит, нет здесь места? Он уцелел, спасся и все-таки не существует. Конечно, он мог бы остаться насильно. Но это совершенно бесполезно и ничему не поможет. Сам он от этого не оживет, не станет желанным, не найдет здесь ни дома, ни любви, ни жизни…

Оняле с облегчением перевела дух, увидев, что человек подхватил сброшенный заплечный мешок и, шаркая подошвами, пошел к выходу…

Глава тридцать первая

Он прошел несколько десятков шагов по улице, и вдруг его охватил страх, что сию минуту, вот-вот из-за угла появится Магдяле. Он быстро повернул в переулок, свернул еще раз и так, переулками, вышел на огороды, а потом за город. Здесь не было видно людей, и он успокоился.

Шагая по меже длинного картофельного поля, он пошел в сторону болота, и чем дальше уходил от города, тем слабее делался его страх и сильнее злоба.

Дойдя до первых деревьев леса, он остановился, чтобы еще раз взглянуть на город. Теплый воздух струился над залитыми солнцем крышами. Какое-то мирное жужжание стояло над городком, точно над большим ульем. Да, им-то теперь там неплохо!

Если бы он застал вместо города одни развалины, ему, быть может, было бы легче. А теперь он чувствовал такую злобу, что хотелось схватить громадный камень и швырнуть его, чтобы он покатился по улицам, опрокидывая дома и давя людей.

Разве не жил он как раб, как вьючная скотина? Разве не терпел унижения? И все ради того, чтобы выжить, чтобы сохранить себя…

Он снова вспомнил детей и ощутил прилив настоящего бешенства. До чего идиотски робко и неуверенно держался он с ними. Разве не мог он отпустить хорошую пощечину этой девчонке? Стукнуть кулаком по столу, заставить их всех замолчать!

Вдруг у него мелькнула мысль, что он стоит на виду и его можно отовсюду заметить. Он повернулся и, стараясь шагать бесшумно, пошел в глубь леса.

Чутьем, по старой памяти, он забирал все правее и правее, пока не вышел на тропинку, ведущую прямо к дому отца. Он прошел уже большую часть пути и старался представить себе и внутренность дома и самого старика. Один за другим в памяти всплывали разговоры с отцом о партизанах, об оружии; потом вспомнился рассказ Оняле. И вдруг ему стало ясно, что к отцу идти не нужно. Он рисовал себе встречу и так и этак, – ничего хорошего не получилось.

Круто свернув, он пошел в чащу, обходя большую заболоченную низину…

Когда от долгой ходьбы заболели ноги, он остановился и прилег на берегу мелкого ржавого ручья, дожидаясь наступления темноты. В сумерках развел в ложбинке костер, вскипятил воду и поел.

Он хорошо выспался и с утра чувствовал себя совсем иначе. Подумать только, как он раскис вчера! Будто нет других городов, где его никто не знает. Магдяле? Ну что ж! Он найдет еще не одну. Что-что, а девушкам он всегда нравился.

Он нашел внизу, по течению ручья, довольно глубокий бочажок, разделся и потихоньку вошел в студеную, чуть слышно журчащую воду, над которой с жужжанием летали мохнатые лесные пчелы и стрекозы. Растирая водой широкие плечи и грудь, он ощущал под ладонями упругую, гладкую кожу и бугорки удлиненных крепких мышц. Все-таки он сохранил себя! Он не голодал. Другие голодали. А он работал по первому разряду и пищу получал тоже по первому разряду… И вот он стоит живой и дышит полной грудью, когда те, другие, давно уже превратились в искалеченных каторжной работой инвалидов или вовсе перестали существовать! Не так уж плохо, вовсе не так плохо!..

Он заметил у себя на руке зеленое пятнышко от кисточки Люне и с остервенением смыл его с кожи.

В течение всего дня он подумывал о том, чтобы выйти к железнодорожной станции и уехать в какой-нибудь другой город. Справка у него есть. Он найдет работу – мужчин теперь везде не хватает. При этой мысли он усмехнулся и ободрился окончательно. Однако торопиться не стал, смутно сознавая, что здесь, в лесу, ему гораздо лучше, чем среди людей.

Уже в сумерках, сидя у костра, он услышал за спиной легкий шорох и привычным ухом тотчас же определил, что это осторожно шагают двое людей. Если бы не треск костра, он расслышал бы это гораздо раньше и успел бы уйти в лес. Но теперь было поздно, и он сидел, весь похолодев, ожидая, что будет.

Шаги у него за спиной медленно приближались. К затылку прикоснулось что-то твердое и сейчас же сдвинулось книзу, отворачивая ворот куртки. Он ощутил холод металла, который с силой вдавился ему в ложбинку под затылком. Голос за спиной шепотом произнес по-немецки: «Руки вверх!»

Какие знакомые слова!

Он высоко поднял руки.

Второй человек обошел вокруг и стал против Казенаса. Костер горел слабо, то выбрасывая языки пламени, то готовясь совсем погаснуть.

Под затылок по-прежнему сильно давил ствол пистолета. Если бы в эту секунду он смел ненавидеть, он ненавидел бы этого человека, с такой ненужной силой давившего ему стволом на затылок.

Человек, стоявший против него, вдруг опустил винтовку, присел на корточки и, покопавшись в кармане, вытащил скомканный кусок бумаги. Брошенная в костер, она ярко вспыхнула, и Казенас узнал Кумписа. Обросший щетиной, осунувшийся, плохо одетый, это был, тем не менее, сам господарис Кумпис!

– Сын лесника! – произнес Кумпис. – Так вот это кто! Что ты натворил? Удрал?

Пятрас мгновенно понял, что эти вооруженные люди, тихими голосами разговаривающие ночью в лесу, – преступники. Значит, самым безопасным будет сказать им, что и он не лучше их.

– Ну ясно! – развязно подтвердил он.

– Так что ты натворил-то? – повторил Кумпис.

– Да ведь я в Германии работал. Я добровольно записался, – признался Пятрас и на всякий случай соврал: – А теперь меня за это хотели посадить. Вот я и удрал.

– Правильно сделал, – с удовлетворением заметил Кумпис и сказал, мешая литовские слова с немецкими: – Я знаю этого парня, Макс. Он будет с нами. Пригодится.

За спиной Казенаса послышалось какое-то ворчание. Ствол пистолета будто присосался и не сразу смог оторваться от его затылка.

Пятрас потер шею и почувствовал лютую ненависть к этому человеку, которого даже не видел.

Через минуту он его увидел. На нем была расстегнутая крестьянская куртка, надетая поверх немецкого мундира со следами споротых нашивок. Длинные светлые волосы зачесаны назад, открывая высокий узкий лоб. Нос пуговкой и очень маленький, круглый рот с пухлыми губами.

С насмешкой глядя на обоих, Кумпис сказал:

– Ну, господа, познакомьтесь. Будем друзьями. Я всегда думал, что из Пятраса выйдет толк. А это… ну, не будем болтать лишнего, скажем просто: некий господин Хандшмидт!

Глава тридцать вторая

На цветном бордюре маленького зала в Озерном переулке по-прежнему играют в мяч и прыгают через обручи зайчики и ежики, те самые, которых до конца жизни будут помнить истекавшие здесь на допросах кровью, измученные люди.

А сейчас на них снова с удивлением и радостью таращат глаза малыши, никогда не видевшие ни такой хорошей, светлой комнаты, ни таких веселых зверьков на стенах…

В доме на Озерном переулке снова стоит низкий длинный стол, и два ряда ребятишек, причмокивая, жмурясь и сопя от наслаждения, с жадностью тянут из чашек молоко. Бледные, перенесшие оккупацию дети с синяками под глазами, с втянутыми щеками, в перештопанных фуфаечках, в курточках из солдатского сукна, в платьицах, перешитых из старья…

Насытившись, они перестают сосать и начинают прихлебывать, потом принимаются потихоньку булькать, балуясь, и робко улыбаются бледными губами. Это очень смирные, тихие дети, они совсем не умеют шумно веселиться, и, глядя на них, Магдяле, их воспитательница, кусает губы и думает: поскорее бы они начали шалить, хохотать, бегать, не слушаться…

С хутора Кумписа теперь аккуратно приезжает телега с полными бидонами молока, и детские миски каждый день полны…

А на самом хуторе никто не спит по ночам.

В первое же утро после той тревожной ночи Аляна вместе с подводой, отвозившей в город бидоны, послала записку Матасу. Ответа не было до самого вечера.

Йонас, сам не свой от тревоги, только вздыхал и крякал, поглядывая на солнце, быстро уходившее за дальний лес, на вечерние тени, потянувшиеся по земле.

Вместе с дневным светом убывала и бодрая уверенность Аляны. Она долго стояла, прислонившись к дереву на выезде из хутора, и смотрела на темнеющую, пустынную дорогу, уходившую в безлюдные поля, где вечерний туман уже начинал сливаться с темнотой.

Раза два ей показалось, что на дальнем пригорке мелькнула темная фигура. Прижавшись к стволу, она ждала. Звать Йонаса не хотелось.

Наконец Аляна разглядела, что по дороге торопливыми шагами приближается женщина, и пошла к ней навстречу. Через минуту она узнала старую Юлию.

– Ну, здравствуй, что у вас тут делается? Сосед Кумпис дойную корову зарезал? Взбесился он, что ли? – еще издали заговорила Юлия.

– Здравствуйте, – ответила Аляна. Среди безлюдья и сумеречной глухой тишины от сварливого голоса старухи сразу сделалось веселее у нее на душе. – Да вы-то откуда знаете? Я ведь только Матасу об этом написала.

Они медленно пошли к хутору.

– Матас мне и говорил, – сказала Юлия. – Я сама вызвалась сходить сюда, посмотреть, в чем дело. Ему некого послать, вот я и вызвалась. Мне этого Кумписа повидать охота. Поговорить с ним.

– Ничего не понимаю! – с досадой сказала Аляна. – Матас прислал вас сюда разговаривать с Кумписом?

– Да нет, Кумпис – это мое дело. А вот это он велел тебе передать. – Юлия полезла за пазуху и очень осторожно вынула плоский сверточек, завернутый в платок… – На!.. – проговорила она и брезгливо вытерла руки. – Довольна?.. Эхх!.. – осуждающе покачав головой, вздохнула Юлия, когда Аляна, развернув, достала из платка тяжелый, хорошо знакомый трофейный «вальтер» с коробочкой патронов.

– Довольна!.. Я ведь сама просила.

– Ужас и грех! – сурово провозгласила Юлия. – Ведь ты девчонка! Тебе бы в хороводе венки плести. Или малыша своего нянчить. А ты радуешься этой машине для убивания людей!

– А что же делать? Ждать, пока и нас зарежут, как корову?

– Верно, делать нечего… А то неужто я, старая дура, бегом бежала бы сюда из города, чтобы поскорее доставить тебе эту окаянную штуку…

За ужином все семейство Йонаса с почтительным восторгом разглядывало пистолет. У самого Йонаса настроение настолько поднялось, что, наперекор всем своим прежним мрачным предсказаниям, он даже высказал предположение, что, пожалуй, Кумпис больше не появится на хуторе. А один из мальчиков объявил, что даже очень хорошо, если Кумпис явится, его можно будет пристукнуть из этого пистолета, Йонас, правда, звонко шлепнул сына ладонью по затылку, но и ребята и взрослые разошлись по своим постелям оживленные и бодрые и долго шептались в темноте.

Луна, ныряя среди поспешно бегущих облаков, то освещала двор, то снова надолго пряталась. Не было слышно никаких подозрительных неясных шумов, как в прошлую ночь. Просто в какую-то секунду все разом услышали громкий, повелительный голос Кумписа, кричавшего из темноты двора:

– Йонас!.. Эй, Йонас, собачий сын! Живо ко мне!

– О господи, – с тоской сказал Йонас. – Ну, что мне с ним делать?

Убедившись, что Аляна не спит, он не спеша приоткрыл дверь и выглянул.

Кумписа не было видно, его голос доносился откуда-то из-за сарая:

– Ты, сволочь, посмел все-таки мое молоко отправить в город, а? Как ты посмел?

– Разве это я? Приказ такой пришел из города. Вот… оно, значит, и… отправилось как ему… приказано, – примирительно мямлил Йонас.

– Я тебе покажу, как отправилось!.. Иди запрягай сейчас же буланую, я кое-что увезу с собой. Живо иди, я ведь здесь не один. Тебя не тронем, подумай о своих ребятишках, дуралей!

– А коров не станете резать, хозяин? – все больше теряя уверенность, спросил Йонас.

– Ну-ка, посторонись, – с каким-то каменным спокойствием сказала Юлия.

Она отодвинула рукой топтавшегося в дверях Йонаса, неторопливо вышла из дома и стала в полосе лунного света.

– Здравствуй, сосед! – проговорила она, обращаясь в темноту. – Ты меня узнаешь, надеюсь?

В темноте молчали, не отвечая.

– Я нарочно пришла с тобой поговорить. Одумайся! Ну куда тебе на старости лет в разбойники идти? Ты и без того много нагрешил. Опомнись, ты ведь просто ослеп от злобы. Чего ты думаешь добиться? Иди, пока тебя никто не задерживает, иди и раскайся в том зле, какое ты причинил людям.

Юлия говорила медленно, рассудительно, сурово, но миролюбиво.

Из темноты не слышно было в ответ ни звука. Тогда она вздохнула и заговорила снова:

– От чистого сердца прошу тебя…

В этот момент у сарая вспыхнул бело-розовый язычок пламени и в тишине оглушительно бухнул выстрел.

На одно мгновение опять стало тихо, и слышно было, как Юлия с отвращением проговорила:

– Собака ты, а не… – и, поворачиваясь боком, стала падать.

Послышался легкий звон выдавленного стекла, торопливые, один за другим, выстрелы. Аляна, опершись локтями о подоконник, стреляла туда, где только что вспыхнул огонек. Перезарядив обойму, она нырнула за дверь, сейчас же кинулась в сторону и залегла за углом дома. Ясно слышались тяжелые шаги бегущих людей. Потом все стихло.

Йонас нерешительно вышел во двор. Вдвоем со своей хозяйкой они подняли Юлию и, толкаясь в дверях, втащили ее в дом.

Аляна, притаившись, лежала среди колючих, сырых стеблей репейника. Скоро какой-то тревожный запах понемногу стал вмешиваться в сырые, привычные запахи росистых трав.

Бензин!..

Она поднялась на ноги и, прижимаясь к стене, тихо ступая босиком, прошла вдоль длинного строения коровника. Запах бензина делался все явственней. Ей стало казаться, что слышно даже бульканье льющейся жидкости.

Она осторожно заглянула за угол, ничего не увидела, только услышала, как чиркнула и не зажглась спичка и кто-то выругался шепотом в темноте. Наугад Аляна выстрелила в ту сторону. Мужской голос в ответ громко и злобно выругался.

Отскочив за угол, она упала на землю. Очередь из автомата врезалась в угол коровника так близко от нее, что брызнувшие в сторону щепки поцарапали ей щеку и застряли в волосах…

Она долго лежала, не отвечая. Еще раз прогремел автомат, и очередь ударила в тот же самый угол. Потом зашуршала солома, и она смутно различила какое-то движение в кустах, с другой стороны. Считая шепотом про себя патроны, она быстро выстрелила несколько раз подряд. Снова затарахтел автомат. И вдруг весь двор озарился ослепительно ярким светом, наполнился ревом мотора. Два снопа света, полоснув полукругом по постройкам хутора и кустам, разом погасли, и Аляна, задохнувшись от радости, услышала тревожные голоса:

– Э-ге-гей!..

– Аля-ана!..

– Сюда, к нам!

Она узнала голоса своих – Валигуры, Станкуса и старшины.

На полном ходу влетев на пикапе во двор, Валигура включил на одно мгновение фары, развернул, чуть не перевернув, машину и, со скрежетом затормозив, остановился под прикрытием стены коровника.

Аляна выскочила из-за угла к ним навстречу, громко откликаясь. Кинувшийся к ней Валигура так и вцепился в нее обеими руками, желая убедиться, что она жива и невредима.

– Окаянный черт этот Валигура, – возбужденно говорил Станкус. – Кошачьи глаза! Как он нас не перевернул!

Перебивая его, старшина рассказывал:

– Мы слышим, бьет автомат, потом отвечает пистолетик, автомат – пистолетик, автомат – пистолетик! Ты что? Одна тут воюешь? Давай обстановку, скорей!

Новая автоматная очередь, пущенная с большого расстояния, сбила веточки с большой березы посреди двора – прямо над их головами.

– Обстановка такая: опять явился Кумпис, Юлия вышла его уговаривать, а он в нее стрелял… потом вот там стали бензин лить, а я все старалась их к тому месту не подпускать… их трое или четверо, наверное, не меньше.

– Все ясно, – сказал старшина. – Удачно получилось, что ты их задержала. Скоро рассвет.

– Рассвет? – Аляна подняла голову. Небо действительно с одного края как будто начинало светлеть. А ей казалось, что прошло каких-нибудь полчаса.

Вдали ударили два винтовочных выстрела.

– Это они к болоту уходят, – прислушиваясь, сказал Станкус. – Пора и нам за ними двигаться.

– Правильно говорите, к болоту. Вон туда!

Все обернулись, Йонас стоял рядом. Тощий, жилистый, в белой исподней рубахе, он вытянутой длинной рукой указывал направление.

– А! – приветливо сказал Станкус. – Это ты, что ли, с хозяином лопатой сражался?

Йонас хмуро кашлянул и нерешительно проговорил:

– Тропинки-то эти… чтоб напрямки к болоту пройти, я ведь, пожалуй, получше хозяина знаю.

– Ну, пошли, показывай дорогу, – решительно сказал старшина. – Стрелять умеешь?

– А из чего же я стрелять буду?

– Мы тебе винтовку дадим. У нас в машине лежит.

– А зачем мне стрелять? – уклончиво спросил Йонас. – Я вам дорогу буду показывать.

– Ну, так бери свою лопату, если ты такой дурак, – зло проговорил Станкус. – Будешь лопатой отмахиваться, когда он в тебя начнет из автомата садить.

– Это кто? Хозяин? – по-прежнему тянул, напряженно раздумывая, Йонас.

– Скоро ты хоть его хозяином называть перестанешь? Какой он тебе хозяин теперь?

– Чего кричишь-то? – вдруг огрызнулся Йонас. – Хозяин, хозяин! И всегда его буду так называть, милый человек. Может, для меня поганее этого слова и на свете нет!.. Ну, где твоя винтовка? Давай, пойдем…