Текст книги "Навсегда
(Роман)"

Автор книги: Федор Кнорре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

Глава десятая

Весенний ливень бушевал в темных переулках. Он бил со звоном в железные крыши, рушился с глухим шумом на деревья, неутомимо заливая и без того уже покрытую водой землю.

Степан то пускался бежать, наугад перепрыгивая в темноте через воображаемые лужи и попадая в настоящие, то стоически переходил на размеренный, неторопливый шаг, решая не обращать внимания на ливень, так как сильнее промокнуть все равно было невозможно.

Наконец, во весь дух пробежав от шоссе до самого дома, он с разбегу вскочил на крыльцо и постучался в дверь.

Аляна открыла и отступила на шаг, давая дорогу. Лампочка, которую она держала в руке, бросала розовый теплый свет на ее улыбающееся, радостное лицо. Пухлая нижняя губа была прикушена с выражением веселой насмешки.

– Ой, утопленник!..

– Почти, – сказал Степан, растопырив руки, чтоб показать, как с него течет. – А вы уж надеялись, что я вовсе где-нибудь потоп?

– Да, да, надеялась, – подтвердила девушка, продолжая обрадованно улыбаться. – Не могли подождать, пока утихнет?.. А это кто такой сюда явился? – вдруг совсем другим, весело-угрожающим тоном спросила она, вглядываясь себе под ноги.

Пятнистая маленькая собачонка, проскочившая следом за Степаном в дверь, стрелой пронеслась из прихожей в кухню и с разбегу втиснулась всем своим лохматым мокрым тельцем в тесный, горячий закуток под печью, о котором, вероятно, давно мечтала, отсиживаясь от дождя в своей темной сырой дворовой будке.

Степан едва успел, закрывшись в комнате, стащить с себя все мокрое и надеть сухую рубашку и брюки, как Аляна позвала пить чай.

Мягко ступая босыми ногами, она ходила по кухне в стареньком, коротком, до колен, платье, наливала горячую воду в корыто, что-то прибирала и, поглядывая на Степана, шутливо прикрикивала:

– Пейте чай как можно горячей! Обязательно побольше надо горячего!

С того дня, когда сама собой закончилась разговором на крыльце их размолвка, установился период безоблачного мира. Но ощущения такой близости, как сейчас, Степан еще не испытывал. За окнами хлестал ливень, заливая весь мир, а они вдвоем, отрезанные от всех, были в этой теплой сухой комнате.

Сквозь шум множества маленьких водопадов, плескавшихся под окнами, слышно было уютное потрескивание поленьев в печи, сонное похрапывание успевшей заснуть собачонки и шипение лампы под розовым абажуром со следами переводных картинок.

И то, что старое, полудетское платье Аляны было немножко узковато и слегка надорвано под мышкой, казалось Степану особенно милым, и он вдруг легко представил себе, что это не первый вечер в их жизни, а было уже много таких мирных, домашних вечеров, и они давно вместе, и это не случайно… С наслаждением прихлебывая горячий чай, Степан не замечал, что улыбается.

– Чему это вы? – спросила Аляна.

– Так… Собачонка у вас смешная: вон разнежилась, засопела. Вы ее жалеете?

– А что ж? Она очень верная. Непородистая и некрасивая. Я ее и жалею за это… Я и сама некрасивая, вот, наверное, и сочувствуешь как-то.

– Вы некрасивая? – Степан от удивления опустил на стол стакан, да так, что чай плеснул через край. – Это кто же вам сказал?

– Я сама прекрасно знаю… – Чуть покраснев, Аляна пожала плечами. – У нас в школе каждая девочка еще с третьего класса знала, кто красивая, кто нет. Магдяле – та красивая, это любая скажет.

– Дуры ваши девочки, – презрительно сказал Степан, крепко вытер облитую горячим чаем руку и снова молча взялся за стакан.

Аляна почувствовала, что вот теперь-то краснеет вовсю. Она поспешно нагнулась и, взявшись широко раскинутыми руками за края глухо погромыхивающего корыта с мыльной водой, быстро пошла к двери, сильно откинув назад туго напрягшуюся гибкую спину. Выплеснув воду, она постояла немного на крыльце, подставив лицо и руки под прохладные дождевые брызги.

За оврагом, в городе, в кругах влажного тумана светились фонари и глухо пело радио под дождем, смешиваясь с шумом бегущих по оврагу ручьев… Конечно, он не понимает и ошибается. Но, оказывается, как хорошо это слышать… Наверное, ошибается. Почти наверное. И все-таки, как приятно…

И музыка, и радио, и косые полосы дождя, которые проносились по освещенному кругу фонаря, вылетая из темноты и снова пропадая в темноте, – все это было до того ново и удивительно, что Аляна с недоумением спросила себя: «Почему же я никогда раньше не замечала, до чего все хорошо вокруг?..»

Степан встретил ее внимательным взглядом. Когда она, вернувшись, налила чистой воды в корыто, бросила туда белье и начала стирать, у него мелькнуло неприятное подозрение. Он быстро встал, сделал шаг вперед и заглянул в корыто. Так и есть! Его толстые штопаные носки и рубашка плавали в мыльной пене.

– Кто вас просил? – сердито спросил он. – Зачем вы мои… взяли?

– Ой, ужас какой! – насмешливо сказала Аляна. – Вы что, меня за барышню считаете?.. Слышите, дождь, кажется, перестает. Скоро наши из кино вернутся.

– Он, кажется, любит в кино ходить?

– Отец? Ужас до чего любит! Больше, чем мама. Ему все равно, что показывают. Индейцы за кем-нибудь гонятся или собираются невинно осудить какую-нибудь девицу, – все равно переживает, растрогается другой раз до слез…

– Он хороший человек, ваш отец.

– Да, – кивнула Аляна. – Иногда скажешь ему: «Ведь глупое показывают», так он сердится. «Конечно, глупое, говорит, я разве не понимаю. Да девицу-то эту мне все-таки жалко, ведь она, оказывается, ни капельки не виноватая…»

Аляна, смеясь, обернулась, чтобы посмотреть, смеется ли Степан. И оба, глядя друг на друга, расхохотались в приступе веселья, которое накатывало на них иногда без всякой причины.

Степан вдруг решился и спросил как можно небрежнее:

– Да… Я видел, объявление висит. В субботу вечер какой-то, что ли, у вас в клубе. Посторонним туда можно?

– Конечно, можно.

– Так, может, пойдем вместе?

Аляна быстро вскинула на него глаза и тихо сказала:

– Пойдем.

Собачонка, лежа под печкой, открыла глаза и насторожила уши.

Через минуту в дверь постучали, и Аляна побежала открывать.

– Ну, как ваше кино? – громко спросила она в прихожей.

– Ну его, это кино… – встревоженно ответил Жукаускас, входя. – Маме нехорошо сделалось.

Поддерживаемая мужем, Магдалэна с трудом переступила порог кухни. Губы у нее были совсем синие, но держалась она прямо, как всегда.

– Душно было в зале. Вот и все… – капризно сказала она и медленно обвела глазами кухню. – Зачем ты стирать взялась? Я завтра постираю. – Она шагнула к стулу и опустилась на него. – А собака зачем опять в доме?

Собачонка съежилась и крепко зажмурилась, наверное для того, чтобы ее не заметили. Однако при слове «собака» она покорно встала и, еле передвигая ноги, с убитым видом пошла к двери.

– Спокойной ночи, надо ложиться, – сказала Магдалэна и, тяжело опираясь о край стола, поднялась…

Через полчаса Аляна лежала в своем пропахшем укропом и тмином чуланчике, где спала с того дня, как была сдана комната.

Некоторое время она с тревогой прислушивалась к тому, что делается за перегородкой, у матери, но там было тихо. Наверное, обойдется. В семье привыкли, что «у мамы плохо с сердцем», и, как это всегда бывает, близких почему-то очень успокаивало, что болезнь определена и у нее имеется свое название.

Тревога Аляны постепенно утихла, потом исчезла совсем и сменилась чувством покоя и такой полноты радости, точно само счастье лежало под подушкой, и достаточно было протянуть руку, чтобы убедиться: да, оно там, надежно укрытое, ее собственное…

Глава одиннадцатая

На шаткой пирамиде из трех табуреток, поставленных одна на другую, стояла Аляна, приподнимаясь на цыпочки, чтоб дотянуться до потолка. В руках у нее были молоток и гирлянда, сплетенная из дубовых листьев.

Альдона и Магдяле с двух сторон поддерживали табуретки и, закинув головы, следили за работой. Аляна два раза стукнула по гвоздю, с трудом удерживая тяжелый молоток, приложила к потолку гирлянду и последним ударом загнула гвоздь.

– Слезай, – сказала Альдона, – а то я все время боюсь, что упадешь… Посмотри-ка, Магдяле, какие у нее ножки ровненькие. Прелесть, правда?

– Дура, не щекочи! – пробормотала Аляна, едва шевеля губами из-за гвоздей, которые боялась выронить. – Какие у всех, такие и у меня!

– Нет, правда, даже завидно, – сказала Магдяле, ласково похлопывая Аляну по щиколотке.

Аляна вынула гвозди изо рта и осторожно опустилась на колени.

– Ходить на них ничего, удобно, – ну и ладно. Вот даже прыгать можно! – и соскочила на пол.

– С гирляндами совсем другое дело! Правда?

Магдяле с удовольствием оглядела украшенный к предстоящему вечеру клубный зал, недавно оборудованный на пустующей даче. Влажно блестели только что вымытые девушками полы. На стене висела большая картина, изображавшая гору и башню Гедимина, возвышающуюся над Вильнюсом. Картина была старая, и под горой можно было разглядеть парные экипажи и фигурки прогуливающихся дам в старинных платьях, но это не смущало девушек, так как фигурки сильно потускнели, их едва удавалось различить, а над башней развевался пририсованный клубным художником алый флаг.

– Хорошо, – согласилась Аляна. – А при больших заводах клубы бывают как дворцы: с колоннами, все в коврах, с люстрами, даже собственное кино… Степан мне рассказывал…

– А он придет сегодня?

– Придет! – Аляна бросила молоток на табуретку и крикнула девушкам, кончавшим мыть пол на веранде: – У нас все готово!.. Все готово!.. – запела ома на мотив вальса и, подхватив пухлую, маленькую Альдону, закружилась с ней по залу.

Девушки побросали тряпки и, вытирая мокрые руки, прибежали в зал и тоже начали танцевать.

– Что такое тут происходит? – озабоченно спросил, входя, секретарь комсомольской организации конфетной фабрики Антик.

– Происходит хорошее настроение, больше ничего… – Магдяле насмешливо поглядела на сухопарого, всегда озабоченного секретаря с мальчишеским хохолком на затылке и потрепанной полевой сумкой на боку и подала ему руку.

– Глупости какие затеяли, – укоризненно сказал Антик, но, нехотя примирившись, с хмурым видом закружился с Магдяле.

Минут пять все кружились, подпевая мелодию вальса, пока кто-то не крикнул, что скоро надо пускать публику в зал.

Девушки, испуганно ахнув, побежали переодеваться…

В тесноте и спешке, сбившись в маленькой комнатке, они стаскивали рабочие платья, натягивали чулки, переобувались, застегивали друг другу кнопки и крючочки на спине и, смеясь от радостного возбуждения, толкались у единственного зеркала, поправляя прически.

Аляна тоже надела принесенные с собой в пакете новые чулки и лучшее свое платье. Только туфли остались старые. Порядочные уроды, если присмотреться, но в толпе, пожалуй, будет не особенно заметно…

Наконец, следом за другими девушками, она вышла в зал, где сдержанно гудели голоса собравшихся работниц и гостей и шипели под потолком только что зажженные яркие лампы-«молнии».

Антик, придерживая на боку полевую сумку, где у него лежал заготовленный доклад, тщательно переписанный в школьную тетрадку, прохаживался между скамеек с решительным и суровым видом, точно ровнял ряды солдат перед атакой.

Аляна глубоко вдохнула в себя воздух, напоенный терпким запахом вянущих листьев, обвела взглядом зал, почти не разбирая отдельных лиц, и, безошибочно определив, что Степана еще нет, присела среди других девушек на скамейку у стены.

День сегодня был совершенно особенный, она это ясно чувствовала. Ожидание переполняло ее. И она знала, что наполняющая ее сейчас радость – это еще не главное, главное будет впереди. Она не думала, что именно это будет, но знала, что будет какой-то необыкновенный, счастливый поворот всей ее жизни и он уже начался…

Антик взошел на маленькое возвышение и решительно поднял руку, словно укрощая разбушевавшуюся стихию. Негромкий шум голосов постепенно затих.

Антик вынул тетрадку, бегло заглянул на первую страницу и, торопливо засовывая тетрадку обратно в полевую сумку, начал доклад.

Степан весь день только и думал, что о вечере в клубе. Чтобы убить время, он старался делать все как можно медленнее, так что наконец стал не на шутку опаздывать.

Домой он пришел гораздо позже обычного и сразу бросился к себе в комнату, переодеваться. Нырнул головой в рубаху, и нерасстегнутая пуговица с тугим треском отлетела на середину комнаты. Чертыхаясь и торопясь, он стал ее пришивать у себя на груди, уколол палец и посадил на самом видном месте пятнышко крови. После долгой возни и плескания над умывальником маленькое ярко-красное пятнышко превратилось в большое водянисто-розовое пятно.

Он попробовал потереть его полотенцем, но только помял рубашку, швырнул полотенце на кровать и, накинув на плечи пиджак, – будь что будет, может, по дороге высохнет, – выскочил из дома, спрыгнул с крыльца и во весь мах зашагал по переулку.

В наступившей темноте на берегу озера смутно белели седые волны тумана, из которых вдруг выступал то смоленый черный нос рыбачьей лодки, вытащенной до половины на песок, то угол маленькой коптильни, то сети, развешанные для просушки на жердях.

Издалека доносились звуки аккордеона, тягучие, плавные, и такая тревожно-томящая и сладкая тоска послышалась в них Степану, что он остановился в тумане и, пока не кончилась музыка, слушал, стараясь понять и как-нибудь запомнить то неясное и необыкновенное, что чувствовал.

У входа в клуб слабо светил фонарь, освещая только крюк, на котором висел, и белесую муть окружающего тумана.

В темноте у крыльца, то разгораясь, то тускнея, тлели папиросы мужчин, выбравшихся на воздух покурить.

На ступеньках веранды Степан наткнулся на старого Казенаса, который сейчас же схватил его под локоть. В зубах у него пыхтела, пуская клубы вонючего дыма, трубочка, такая коротенькая, что в те моменты, когда она вспыхивала, разгораясь, нос старого лесничего казался в темноте докрасна раскаленным.

Лесничий дружески притянул Степана к себе поближе и доверительно шепнул в самое ухо:

– Я, знаешь, очень доволен сегодня. Это дело мне по душе, – он немножко отпустил Степана, но все-таки продолжал придерживать за локоть. – Ты вот опоздал, а я выслушал доклад. Я тебе признаюсь, очень я пристрастился к этому делу – выслушивать разные доклады… Раньше, бывало, выберешься раз в месяц из лесу в город. Ну куда? В трактир. Ну, выпьешь, побуянишь немножко и обратно в берлогу.

А сегодня?.. Ладно, в трактир я и сегодня заглянул на минутку, ты не придирайся, – строго сказал лесничий, хотя Степан молчал и только улыбался, слушая. – А потом сразу сюда. Девчонки меня очень прилично усадили, в первый ряд. Я сидел и слушал, а мне докладывали все по порядку. Этот бродяга пан Гитлер, который верховодит сейчас у себя в прусских землях, рад бы нас живьем сожрать!.. Факт, я тебе говорю! Клайпеду он уже зацапал! Да теперь-то дело кусается, раз мы объединились со всем Советским Союзом. Теперь старый разбойник задумается, как ты полагаешь? Не совсем же он сумасшедший?

– Будем надеяться, что не совсем, – шутливо утешил Степан.

– Вот я тоже так надеюсь, уж очень нам война ни к чему. Только у людей кое-что налаживаться стало…

Две девушки со смехом выскочили из зала на темную веранду, захлопнув за собой с размаху дверь, так что та отскочила обратно и широко растворилась.

– Вот, погляди на этих девчонок с фабрики. Ведь они у нас раньше были самый последний народ. Не лучше батрачек. А теперь глянь. Хозяйки. Барышни. Скачут там, как лягушата. Это мне чертовски по душе…

Дверь снова отворилась, и Степан точно сквозь пеструю дымку увидел освещенную пылающими лампами большую комнату, полную движения, шума, шарканья ног и гула голосов. И в то же мгновение он увидел синие глаза Аляны, настороженные, ждущие, безошибочно устремленные в темноту открытой двери, прямо туда, где он стоял, собираясь войти.

Щурясь на свет, Степан перешагнул порог, и в лицо ему пахнуло нагретым воздухом. Плавно загудел аккордеон, и пары, одна за другой, стали отделяться от стен, вдоль которых теснились, сидя и стоя, нетанцующие.

Прислонившись к стене, Степан смотрел, как танцует Аляна, при каждом ее повороте встречаясь с ней глазами. Один раз она сделала ему какую-то гримасу, смешливо покосившись на своего кавалера, и Степан улыбнулся в ответ.

Бросив своего партнера, из круга танцующих вышла Магдяле. Обмахиваясь платком и улыбаясь, подошла прямо к Степану. Тотчас же новый кавалер с какой-то незнакомой Степану франтовской повадкой подлетел к Магдяле и ловко изобразил всей фигурой с легким полупоклоном «приглашение».

– Я приглашена, – Магдяле лениво усмехнулась своими яркими губами и положила руку на плечо Степану. Они дождались удобного момента и нырнули в общую массу танцующих.

В это время Аляна, все время оживленно осматриваясь по сторонам, нетерпеливо пробиралась вдоль стены через толпу. Не найдя Степана около двери, где только что его видела, она остановилась, растерянно оглядываясь, и тут же увидела его с Магдяле. Она следила за ними глазами и с печальным недоумением думала: «Что же это? Разве сегодня это может быть? Сегодня!..»

Когда танец окончился и Степан наконец отыскал ее, они, не сговариваясь, вместе вышли на веранду. В темном углу что-то звякнуло, и старый Казенас, подмигивая с заговорщицким видом, поманил Степана к себе. В руке у него был маленький стаканчик, до половины налитый водкой.

– Да нет, спасибо, ни к чему, – сказал Степан.

– Что вы еще придумали! – сердито сказала старику Аляна. – У нас здесь клуб.

– Ну все-таки, сегодня вечеринка, – радушно упрашивал Казенас. – Капельку, от сырости.

– Не надо пить, – попросила Аляна.

– Да я и не буду, – ответил Степан.

Они прошли мимо Казенаса на крыльцо, и Аляна тихонько благодарно пожала ему руку. Он тоже слегка сжал ее ладонь, и так, не разнимая рук, они оживленно заговорили о всяких пустяках, изо всех сил стараясь показать, что совершенно не знают, что у них там происходит с руками.

Нет, ожидание ее не обманывало. Все оказывается сегодня еще прекраснее, чем она ждала, – успела подумать Аляна и тут же услышала, как ее зовут сразу несколько голосов из зала.

Она мягко высвободила руку.

– Придется пойти попеть немножко.

Посреди зала для нее поставили стул и табурет для аккордеониста.

Аляна запела без всяких приготовлений, так просто, будто заговорила, и разом все стихло, только слышно было, как проскрипел сапогами, пробираясь на цыпочках в зал, старший Казенас.

Она пела, спокойно сложив руки на коленях, слегка наклонив голову к плечу и внимательно глядя куда-то прямо перед собой, поверх голов слушателей. Негромкий чистый голос звенел на тонких нотах и, спускаясь вниз, на самых глубоких, «душевных», будто хрипнул от волнения.

Нагловатый парень-аккордеонист сидел, не отрывая преданных, послушных глаз от лица Аляны, и благоговейно, едва касаясь, пробегал пальцами по клавишам.

Степан, стоя вдали, у стенки, невольно видел застывшие лица людей. Некоторые сидели, уставясь в одну точку, точно стараясь вспомнить что-то важное, давно забытое, но большинство смотрело прямо в лицо Аляне с таким выражением, что Степан с тревогой подумал: «Что же это? Оказывается, ее все любят? Оказывается, все понимают, что она одна особенная, необыкновенная? И эта пожилая женщина, которая смотрит на нее, кивая в такт, с такой благодарной ласковостью. И эта девушка, что с полуоткрытым ртом заглядывает через плечо подруги, чтоб видеть лицо Аляны. И этот бородатый старый человек с растерянной детской улыбкой на грубом морщинистом лице… Все они ее любят. Что же я могу для нее значить?»

Аляна допевала песню, все замедляя. Задержав дыхание так, что голос на мгновение в нерешительности замер, она словно с облегчением выдохнула последнее слово и исподлобья улыбнулась своей милой, притворно хмурой улыбкой.

Слушатели все время были точно связаны песней, а теперь, как будто их развязало, задвигались, ожили, заговорили.

– Чертовски прилично спела! – громко объявил Казенас и, зажмурив глаза, помотал головой.

Девушки окружили аккордеониста, выровнялись в два ряда и запели хором. Казенас потянул Степана за рукав, и они выбрались из зала покурить на свежем воздухе.

– Если хочешь увидеть настоящего, стопроцентного, ничем не разбавленного дурня, – с громким причмокиванием раскуривая трубку, вполголоса пробурчал лесничий, – посмотри вон туда. Сыночка моего, Пятраса, видишь? Люди веселятся, а этот сидит кислый, как уксус.

Степан посмотрел на Пятраса, который в этот момент, сидя на ступеньке крыльца, вынул изо рта окурок, зажег от него новую сигарету и с безучастным видом вяло продолжал курить…

– Мне про него говорили что-то, – начал было Степан, но замолчал: по ступенькам крыльца стремительно сбежала Магдяле, оглянулась, увидела Пятраса.

– Это еще что такое? Идемте танцевать. Там кавалеров не хватает, а он сидит.

Пятрас нехотя встал и бросил сигарету.

– Ведь там еще поют…

– О, да тут целая компания собралась, – протянула Магдяле, заметив Степана и старого Казенаса. – Тогда вот что. Пятрас, вы пойдете со мной. Живо! – и, не оглядываясь, выбежала за калитку.

Пятрас лениво двинулся за ней, потом пожал плечами и тоже побежал.

– Вот как у нас, – сказал старик, провожая их взглядом. – «Бегом марш!» – и мой дурень бежит за юбкой. Ну, пускай, лишь бы не киснул…

– Так я слышал какую-то историю, – опять начал, припоминая, Степан. – Невеста его бросила, что ли?

– Ну, бросила. Ну, пожалуйста! – с сердцем воскликнул Казенас. – Вчера, что ли, бросила? Год прошел. Давно плюнуть пора… Девка-то, главное, эта его Ирэна – поглядеть не на что. Ножки тоненькие, как у козы. Глазищи – во!.. – старик растопырил пальцами веки. – Они с моим дурнем были по уши влюбленные друг в дружку… Да он-то кто? Простой лесник. А она взяла да и вышла за фабриканта. Малюнас, слыхали? Конфетная фабрика. Ну, фабрику у него отобрали через месяц после свадьбы. Зато сам старый пузан остался у нее в полном распоряжении. На всю жизнь.

Лесничий выколотил о каблук потухшую трубку и, ворча что-то себе под нос, стал набивать ее снова.

Вынырнув из тумана, тяжело дыша после бега, появились Магдяле с молодым Казенасом и, пересмеиваясь, прошли прямо на террасу.

– Чего-то они там затевают! – с интересом заметил лесничий. В это время Пятрас смеющимся голосом окликнул:

– Быстро идите сюда, Магдяле требует!

В темном углу веранды стояла Магдяле, вытирая платком стаканчик. Пятрас взял его у нее из рук и налил какой-то крепко пахнущей травами настойки.

– Я уже что-то чувствовал, – оживляясь, сказал старый Казенас. – Только барышня должна выпить первой…

Магдяле засмеялась, осторожно поднесла до краев налитый стаканчик ко рту и, без всякого отвращения отхлебнув, протянула стаканчик Степану. Она вызывающе смотрела ему прямо в глаза, высоко подняв стаканчик, точно для тоста. Он попробовал отнекиваться, но она не опускала руки, не упрашивала, просто со спокойной уверенностью смотрела и ждала.

– Пей же, пей… – приговаривал старый Казенас. – Так не очень-то прилично…

Глаза у Магдяле блестели в темноте, и она казалась Степану сейчас такой красивой, что ему никак не хотелось перед ней осрамиться. Смущенно и глуповато усмехнувшись, он принял у нее из рук стаканчик и выпил, стараясь не морщиться, что-то очень крепкое.

Магдяле сама передала стакан Пятрасу, спокойно взяла Степана под руку, и он даже не заметил, как они вместе вошли в зал. Вид у него при этом был растерянный, но самодовольный.

Хоровое пение кончилось, и в зале расчищали место для танцев. Едва переступив под руку с Магдяле порог освещенного зала, Степан наткнулся на потемневший от возмущения, с силой упершийся прямо ему в глаза взгляд Аляны. Она отвернулась и ушла куда-то в боковую дверь.

Все как будто опрокинулось. У Степана не осталось ни радости, не покидавшей его весь день, ни даже того щекочущего тщеславного удовольствия, какое он испытывал от близости Магдяле. Почему-то, когда Аляна отвернулась, и Магдяле стала неинтересна и не нужна. Он невпопад что-то ответил ей, и она, заглянув ему в лицо, досадливо рассмеялась, вырвала руку, отошла.

Начался какой-то танец с притопыванием. Степан постоял у стены, чувствуя себя лишним. Потом он увидел Аляну. Низко пригибая голову, чтобы никого не видеть, она быстро шла к выходу. Поверх праздничного платья на ней была старая вязаная кофточка грубой деревенской вязки. Она уходила домой. Мимо Степана прошла, не взглянув, едва не задев его плечом.

Только на улице, чуть не упустив ее в тумане, Степан нагнал Аляну и пошел рядом. «Нет, так нельзя, возьму и спрошу», – подумал он и, так как горло перехватывало от волнения, неестественно и как-то развязно проговорил:

– Просто не понимаю! Почему это вы так нехорошо на меня посмотрели?

– Вы дурного глаза боитесь? – чужим голосом, насмешливо спросила Аляна. – Мой глаз вам не повредит, не бойтесь.

Степан совсем не знал, что говорить дальше, и они прошли еще несколько шагов, пока Аляна не остановилась на берегу озера, у самой воды.

– И водку вы все-таки пили! – брезгливо сказала Аляна, не поворачивая головы.

– Ну, вот еще! – оживляясь от того, что она с ним заговорила, быстро сказал Степан. – Водку! Ну просто она меня угощает… Мне как-то неудобно показалось…

– Кто угощает? – рассеянно переспросила Аляна.

– Ну, я говорю, эта Магдяле мне стакан подала…

– Что? – она вскинулась, будто ее хлестнули. Она совсем забыла про Магдяле, не думала о ней.

– Ну ладно, ну так уж получилось, ну хватит, а? – просительно бормотал Степан и ласково чуть-чуть потянул ее за рукав кофточки.

Аляна вырвала руку.

– Что это вы?.. Руками стали?.. Вы меня так, пожалуй, совсем со своей Магдяле спутаете!

– Да ведь что Магдяле? Мы с ней только… – опять начал Степан и вдруг ощутил короткий жесткий удар в плечо. От изумления он не сразу сообразил, что это она его ударила, да не каким-нибудь трогательным, девичьим ударом, вроде символической пощечины, а по-настоящему, так хватила, что его даже пошатнуло.

– Ах, «с Магдяле!»… Ты с Магдяле!.. – невнятно и почти бессмысленно в отчаянии повторяла она. Ее глаза, расширенные от ненависти и возмущения и вместе с тем от испуга за то, что она наделала, одно мгновение были близко, прямо перед ним, потом она круто повернулась, шагнула в сторону и бросилась бежать, скрывшись в сплошном белесом тумане.