Текст книги "Навсегда
(Роман)"

Автор книги: Федор Кнорре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Глава шестая

Ранним утром к городской заставе подъехал крестьянский воз с капустой. Светловолосая девушка в домотканом армяке шагала по грязи рядом с лошадью, а в телеге, развалясь среди светло-зеленых кочанов, как в кресле, сидел, свесив ноги в ярко начищенных сапогах, хорошо одетый господин, по виду мясоторговец или скупщик зерна, в щегольской фуражке с лакированным козырьком.

Часовые проверили засаленную бумажку, поданную девушкой, солидное удостоверение торговца, вынутое из хорошего кожаного бумажника, и пропустили телегу в город.

Добравшись до первого городского тротуара, господин соскочил с телеги, отряхнулся и, с небрежностью деревенского барина кивнув на прощание девушке, зашагал к главной улице.

Телега затарахтела дальше. Деревенская лошаденка, испуганно прядая ушами, то покорно осаживала назад, чтоб пропустить громадный военный грузовик, то, вытягивая шею, изо всех сил наваливалась на хомут, чтоб не задержать напиравшую сзади городскую ломовую телегу, запряженную здоровенным битюгом.

Аляна, торопливо подергивая вожжами и чмокая, понукала свою лошаденку, а сама все следила глазами за Станкусом, самоуверенно шагавшим далеко впереди.

Наконец он свернул за угол. Нет, никто не пошел за ним следом, никто не обратил на него внимания. Пока все благополучно. А они-то, подъезжая к заставе, обсуждали, что будут делать, если их схватят прямо при въезде.

Улица тянулась бесконечно длинная и унылая. Хмурое небо нависло над нею, предвещая начало дождей, холод и слякоть близкой осени.

По этой самой улице два дня назад входил в город Ляонас.

На хуторе его ждали целые сутки, пока от соседей не прискакал на неоседланной лошади связной-пастушонок. Испуганно тараща глаза, он повторял одну и ту же фразу, которую ему велели передать: «Вашего человека схватили на улице». Потом, стискивая кулаки и ужасаясь, стал описывать, как было дело, точно все видел своими глазами. «Его какой-то полицай, сволочь, узнал, понимаете? И он его повел, и они шли тихо-мирно, а потом вдруг у них дело пошло в драку. Они в обнимку катались по мостовой у рынка, и этот… ну, наш парень-то (он уже говорил „наш“) его чуть-чуть не задушил, да тут еще один фашист подоспел, и полицай разными этими приемами заломил парню руку назад. И народ весь от них шарахался, а один дядька рвал на себе рубаху и кричал: „Люди, что же мы смотрим?“ Но тут уже целый патруль прибежал, и они ему сломали руку! Совсем сломали, даже людям слышно было, как хрустнуло».

А сегодня утром сержант Гудков, провожая Стан-куса и Аляну в город, дошел до самого поворота на шоссе. На прощание он еще раз тщательно оглядел щегольскую одежду Станкуса, подпоясанный армячок Аляны, потрогал холодные от росы кочаны и, пожимая им руки, хмуро сказал:

– Задача вам ясна?

– Вывезти гранаты, – ответила Аляна.

– Задача ясная, – не поднимая глаз, сквозь зубы пробормотал Станкус.

– У тебя горит сердце за товарища. Не у тебя одного горит… – Сержант отстегнул кобуру, вытащил трофейный «вальтер» и на раскрытой ладони подал его Станкусу. – Выполняйте нормально задачу, и чтоб никаких глупостей.

Станкус нерешительно, двумя руками, взял пистолет, вопросительно глядя на сержанта. Гудков подал ему еще запасную обойму и, вытащив из кармана куртки второй пистолет, протянул Аляне.

– О, спасибо, – обрадовалась она.

– Спасибо, – быстро сказал Станкус и бережно опустил пистолет в боковой карман.

– Товарищ Матас не велел с оружием в город… – сурово сказал Гудков. – Однако ввиду изменившейся обстановки, под мою личную ответственность… Не могу я теперь вас безоружными отправлять, ребята… – И, чувствуя, что окончательно срывается со своего обычного бесстрастного, волевого тона, ожесточенно махнул рукой, давая знак трогаться.

И вот теперь, медленно продвигаясь одна на своей телеге по улице чужого, завоеванного врагами города, Аляна вспоминала этот последний разговор с сержантом, думала о том, как далеко от нее друзья и как близко враги. И единственным другом, который еще оставался при ней, был этот согретый теплом ее тела пистолет, тяжесть которого она чувствовала в боковом кармане на груди.

Выехав на рыночную площадь, она поставила свою телегу в ряду с другими, отпрягла лошадь и дала ей сена. Нужно было ждать, пока к ней подойдет женщина, знавшая ее в лицо. Женщина подошла очень скоро, видно, сама ждала ее.

Торопливо взяв в руки первый попавшийся кочан капусты, она низко нагнулась и спросила, приехал ли кто-нибудь за товаром. Аляна ответила «да». Тогда женщина сказала, что через час или два вернется, и, сунув кочан в кошелку, ушла.

Станкуса почему-то долго не было видно, и, когда Аляне показалось, что прошло уже около часа, она забеспокоилась. Попросив соседку, краснолицую торговку луком, присмотреть за возом, она двинулась вдоль нестройных, грязных рыночных рядов, всматриваясь, не покажется ли где-нибудь в толпе лакированный козырек фуражки Станкуса.

Так она дошла до старинной арки в монастырской стене с маленькой иконкой наверху. Тут был проход с рыночной площади на площадь старой ратуши. Аляна прошла под сырой каменной аркой. Площадь была удивительно безлюдна, только на противоположной стороне, у другой арки, тоже старой, сырой и облупленной, прямо на земле неподвижно сидели какие-то женщины и пожилой крестьянин. Странно, что Аляна сперва увидела их и лишь потом, мгновение спустя, заметила посреди площади слегка покосившееся, странное сооружение, какого она никогда в жизни не видела. Оно было похоже на высокий столб с кронштейном для фонаря. Только вместо фонаря на туго натянутой веревке висел человек.

Аляна увидела его сзади: затылок, спина, босые, чуть вывернутые ступни беспомощных ног, которым не на что опереться. Голова склонилась к левому плечу… Аляна сразу узнала Ляонаса.

Сухая старушонка с желтым лицом свернула с площади под арку, оглянулась, перекрестилась под широкой шалью и, глянув в лицо Аляне, быстро прошептала:

– Это семья его приехала, видишь, там сидят. Родители и сестренка. Дожидаются, когда разрешат снимать… До чего эти мужики глупые: разве им разрешат его снять? – Она оглянулась и, опять тайком перекрестившись, суетливо пошла к рынку.

И тут, почти рядом с собой, за обвалившейся колонной, Аляна увидела Станкуса. Упорно, не отрываясь, он смотрел на виселицу. Наверное, он давно уже так стоял и смотрел, позабыв обо всем на свете.

– Пойдем, – тихо сказала Аляна. – Что ты тут стоишь!

– Мы пойдем, – как будто в беспамятстве, пробормотал Станкус. – А он?..

– Нельзя здесь стоять. Идем сейчас же…

– А его оставим висеть? Пусть он висит, наш…

Чувствуя, как сердце заливает томительный холодок подступающего отчаяния и страха, Аляна рванула Станкуса за рукав и втащила под арку. Задыхаясь от злобы, она ткнула ему кулаком прямо в лицо, так, что он отшатнулся.

– Правильно, бабенка, пускай не нахлестывается с утра, ждет до обеда! – с хохотом крикнул подвыпивший прохожий и, обернувшись, помахал ей шапкой.

Станкус заморгал, будто просыпаясь, и с глубоким изумлением спросил:

– Это ты меня?.. – и дотронулся рукой до подбородка.

– Ладно, оставайся, все без тебя сделаю, раз ты такая сволочь, – с ненавистью глядя в его глаза, хрипло прошептала Аляна. – Оставайся!

– Иезус Мария, что ты говоришь?.. – Станкус испуганно схватил и удержал ее за руку, хотя она старалась вырваться.

Глаза у него совсем прояснились. Он неожиданно быстро нагнулся и поцеловал ей руку.

– Прости, сестренка…

Они вышли из-под арки на рыночную площадь: маленькая батрачка в армяке шла впереди, а за нею, отстав на несколько шагов, пробирался через толпу щеголеватый торговец с угрюмым лицом.

Еще издали Аляна увидела около своего воза Юлюса с дровяного склада.

Длинными грязными пальцами он копался в маленьком бумажном фунтике, доставал из него липкие черносливины и медленно жевал.

Когда она подошла, он, глядя куда-то в пространство, сказал:

– Хорошо, что ты приехала.

– Сегодня можно? – спросила Аляна.

– Обязательно.

– Вот он с тобой пойдет, – сказала Аляна, показывая глазами на подходившего Станкуса.

Юл юс пошарил пальцами в пакетике, где не оставалось больше ни одной черносливины, смял пакетик и, вытирая об него пальцы, сказал:

– Ну, я пошел, ладно?

Оглянувшись на Станкуса, он бросил скомканную бумагу себе под ноги и пошел вдоль рыночных рядов.

– Твоя капуста? – сварливо крикнула Аляне барынька, копавшаяся в кочанах на возу. – Так ты торгуй, а не зевай по сторонам!

Глава седьмая

Базарному дню сегодня, кажется, конца не будет.

Ветер, налетая на площадь, рябит серые лужи, засыпанные плавающими соломинками, воронками закручивает пыль и мусор, заставляя отворачиваться и протирать глаза толпящихся спекулянтов сахарином и сигаретами, немецких солдат и женщин с корзинками.

Крестьянские возы со свеклой, хомутами, свежевыструганными бочонками и бадьями стоят, растянувшись неровными рядами по площади.

Угрюмый старик корзинщик, разложивший на рогоже свой хитроумно сплетенный товар, только что сбегал за угол хлопнуть шнапсу и теперь вернулся совсем другим человеком. Посмеиваясь, щурясь и потирая ладони, он соображает, чем бы поразвлечься, и, видимо, ему взбредает на ум изобразить себя отчаянным кавалером. Натянув помятую фетровую шляпу на левый глаз, он облокачивается о передок воза своей соседки, краснолицей торговки луком, отпускает ей какой-то комплимент и тотчас сам давится от смеха.

Не обращая на него внимания, торговка покачивает ногой в тяжелом солдатском сапоге и равнодушно вмазывает поломанным перочинным ножичком топленое сало в горбушку черного хлеба.

Рядом, сторонясь толчеи, женщина с печальными, испуганными глазами, как ребенка, прижимает к груди сонного гуся.

Две городские дамы в замысловатых прическах копаются, перебирая на возу кочаны капусты, а хозяйка воза, беловолосая деревенская девушка, стоит рядом, покорно за ними наблюдая.

Корзинщик, которому, видимо, то и смешно, что сам он такой облезлый, в продавленной шляпе, а торговка здоровенная, красномордая, раза в полтора выше его, все больше входит в роль и делает вид, что хочет поцеловать ей руку. Он приходит в восторг от своего успеха, когда торговка, усмехнувшись, делает движение ногой, будто хочет его оттолкнуть сапогом.

Молодой широкоплечий полицейский, который давно уже прихотливыми зигзагами бродит по базару, задержался, посмотрел в лицо старику, потом на его ноги, точно приложил мерку. Но старик, видно, не подошел под мерку, и полицейский, скользнув взглядом по торговке, двинулся дальше.

Деревенская девушка, перегнувшись через край воза, долго выбирала покупательнице кочан покрепче и побелей. Полицейский примерил на глаз лошадь, воз, сбрую, колеса.

Девушка услужливо помогла уложить в корзину покупательницы кочан, вытащила из глубокого бокового кармана армяка помятую пачку грошовых оккупационных кредиток, бережно приложила к ним две только что полученные и снова по локоть засунула руку в карман.

Полицейский, с видом знатока, решившего не спеша полюбоваться каким-нибудь натюрмортом, стал разглядывать девушку.

Заложив руки за спину, он стоял и примеривал к ней свою мерку и, хотя, видимо, ничего определенного пока не получалось, поманил ее пальцем и спросил документы.

Все окружающие сразу уставились на девушку: женщина с гусем испуганно и сострадательно, торговка искоса, но с интересом, а корзинщик просто выпучил пьяные глаза и смотрел не отрываясь до тех пор, пока торговка не толкнула его в бок носком сапога: подальше от всяких дел с полицией.

Девушка торопливо и с бестолковой готовностью обернулась к полицейскому.

Он снова потребовал документы, а она смотрела ему в глаза, моргала, силясь понять его, но так и не шевельнулась.

Краснолицая торговка, делавшая вид, что ничего не замечает, не выдержала и закричала:

– Ну, чего ты не понимаешь? Документ! Ну, бумажку тебе дали в волостном управлении, с печатью? – И она кулаком на широкой ладони показала, как ставят печать.

Женщина с гусем облегченно перевела дух, когда девушка, наконец поняв, суетливо полезла в свой бездонный боковой карман и, вытащив какую-то помятую бумажку, подала ее полицейскому.

Бумажку он как будто не читал, а тоже примеривал, приглядывался к ней. И все же по его лицу было видно, что бумажка как будто бы правильная. Он отдал ее обратно девушке и спросил:

– А где я тебя все-таки мог видеть? – Он щурился, даже голову наклонял набок, прикидывая и так и этак свою невидимую мерку. – Нет, все-таки где-то я тебя видел! Пойдем-ка со мной!

На этот раз девушка оказалась понятливее. Она не удивилась, не испугалась, не стала ни о чем просить. Быстро затянув под подбородком платок, она досыпала лошади в торбу овса, по-деревенски поклонилась торговке, чтоб та присмотрела за возом, и пошла впереди полицейского.

Бестолковая, покорная, она шла, пробираясь через толпу, все время растерянно поправляя на лбу платок, а следом за ней неторопливо шагал молодцеватый полицейский, брезгливо и точно снисходительно придерживая ее двумя пальцами за рукав вытертого армяка.

Выбравшись из толпы, девушка вопросительно обернулась, не зная, куда идти дальше, а полицейский слегка подтолкнул ее к старой каменной арке в монастырской стене.

– Где же это я тебя видел? – снова задумчиво спросил он. – В Ланкае?.. Нет, давно я не был в Ланкае. Ей-богу, я тебя где-то совсем недавно видел. А?

«Еще немного, и он вспомнит! Вот-вот вспомнит, что видел меня с Ляонасом. Вот сейчас вспомнит!» – думала Аляна, продолжая в каком-то оцепенении неторопливо идти впереди полицейского.

Они вышли на площадь ратуши, где стояла виселица. К полицейскому подошел военный из фашистской полевой жандармерии. Аляна сразу узнала эту форму – по большой металлической бляхе, висевшей на груди на двух цепочках. Таких даже сами немецкие солдаты ненавидели.

Полицейский, щеголевато щелкнув каблуками, отдал честь. Они заговорили по-немецки, остановившись посреди площади, а Аляна, стоя рядом, дожидалась, когда ее поведут дальше. Она то начинала что-то понимать, то теряла нить их разговора и вдруг снова схватывала.

Сначала они смотрели на нее и говорили о ней: немец спрашивал, а полицейский отвечал. Потом заговорили о чем-то другом. Кинув взгляд на виселицу, полицейский сказал: «Я свою работу всегда узнаю». Он сделал едва заметное движение, вернее, только намек на движение рукой, как будто коротко и резко нанес удар, и сейчас же уронил голову на плечо. «Мастер, – сказал немец. – Мастер! А все-таки это будет получше!» – и хлопнул по кобуре своего пистолета.

Аляну снова слегка подтолкнули, и они пошли дальше через площадь, все втроем. И тут она услышала звук, которого все время ждала: взвизгнув тормозами, грузовая машина обогнула поворот и, набирая скорость, вышла на прямую. Самой машины нельзя было видеть из-за стены. Аляна увидела только верх кабины и человека, высоко сидевшего в кузове на каком-то грузе. Это был всего один момент, но она узнала лакированный козырек фуражки Станкуса.

Минуту она прислушивалась, как мотор, завывая, все набирал скорость. Вот машина громыхнула уже в отдалении на каком-то ухабе городской мостовой; вот ее звук еле донесся издалека и погас, заглушенный окружающим шумом.

Смешанное чувство радостного освобождения от опасности и полного одиночества охватило Аляну. «Счастливый путь, прощайте, прощайте!.. Теперь я должна все сама… Одна!..»

Они пересекли наискось всю площадь и подошли к другой арке, пробитой в толстой стене.

– Ну!.. – издали крикнул полицейский, и сидевшая на земле в молчаливом, долгом ожидании крестьянская семья стала торопливо подниматься. – Чтоб я вас больше здесь не видел! Демонстрации устраивать, а? – вполголоса добавил полицейский, глядя вслед пожилой женщине и девушке, тащившим прочь, поддерживая под руки, дряхлую, ковыляющую старушонку.

«Ну, вот теперь пора, теперь самое время…» – говорила себе Аляна, когда они вошли под полутемный свод арки. Медленным мягким движением она подняла руку, сунула ее в боковой карман, нащупала рукоятку пистолета и, быстро обернувшись, шагнула в сторону. При этом она дернула пистолет, но не смогла его вытащить. Громко треснула подкладка, за которую он зацепился.

Полицейский с каким-то коротким, точно обрадованным возгласом кинулся к ней. Отступая, Аляна еще раз дернула изо всех сил эту проклятую подкладку и вырвала наконец пистолет. Почти одновременно она услышала свой выстрел, почувствовала оглушительный удар кулаком в ухо и успела заметить, что полицейский валится прямо на нее. Отлетев в сторону, она упала на землю, и хотя была оглушена ударом, но, падая, инстинктивно приняла нужное положение «для стрельбы лежа, с локтя», бессознательно выполнив надоедливое упражнение, повторением которого их всех так донимал на занятиях педантичный «нормальный сержант» Гудков.

Ноги и локти оперлись о землю, пистолет оказался прямо перед глазами. Аляна выровняла мушку и плавно нажала на спуск. Жандарм успел вытащить пистолет и выстрелить одновременно с ней, и Аляна почувствовала, что ранена. Она выстрелила в жандарма еще два раза, хотя видела, что тот падает, и подождала, что будет дальше. Все было тихо. Тогда она поднялась с земли, обошла стороной жандарма и лежавшего ничком, с выброшенной рукой, полицейского и вышла из-под арки в переулок.

Двое мужчин, гремя сапогами, опрометью пробежали, оглядываясь на нее, и скрылись за углом.

Ухо горело, дергало и гудело, и она шла, зажимая его рукой, в которой все еще открыто держала пистолет.

Пройдя так несколько шагов, она опомнилась, сунула пистолет за пазуху и пошла быстрее. Свернула в ворота разбитого бомбежкой дома, карабкаясь по грудам кирпича, выбралась в соседний двор. В дальнем конце его виднелась калитка, выходившая на другую улицу. Во всем дворе не было никого, только одна женщина стояла, наклонясь над колодцем. Она обернулась, и глаза у нее стали удивленные и испуганные. Потом просто удивленные. И, наконец, удивленные и жалостливые.

Женщина посторонилась, пропуская Аляну на узкой тропинке у колодца, и сказала:

– Посмотри, на рукаве…

Выше локтя по рукаву расползалось темное пятно крови, Аляна нагнулась, на ходу захватила с края грядки рыхлой земли и затерла пятно.

Закрывая за собой калитку, она оглянулась. Женщина, отвернувшись, непослушными, трясущимися руками спускала ведро в колодец.

По улице быстро шли люди, все в одну сторону, и все они шарахались от бешено мчавшегося мотоцикла с пулеметом на коляске.

Она смешалась с толпой и пошла в ту же сторону, что и все.

Глава восьмая

Наугад сворачивала Аляна в какие-то переулки, пока не вышла на длинную безлюдную улицу, в конце которой, за мостом, открывался простор пустынных полей, освещенных бегущими пятнами солнечного света.

Мост и поля казались бесконечно, недосягаемо далекими. Не было никакой надежды благополучно пройти всю эту длинную прямую улицу, но она все шла и шла, ускоряя шаг, прижимая к груди простреленную руку. Она понимала, что не надо, нельзя так долго идти по этой улице, но никак не могла побороть безрассудное желание просто бежать.

Она уже пропустила один переулок и только резким усилием воли заставила себя свернуть в следующий, наискосок спускавшийся к речке, невдалеке от моста.

Илистый берег весь был истоптан утиными лапами. На кустах, на земле и даже на воде – повсюду белел утиный пух. Утки встревоженно закрякали и начали подниматься с мест, когда она подошла к узеньким мосткам из жердей, проложенных к маленькому островку.

Она осторожно перешла по прогибающимся жердинкам на утиный островок. С улицы донесся рев мотоциклетных моторов. Аляна пригнулась, потом прилегла на бок и ползком перебралась на край островка, где кусты казались немного погуще.

Мотоциклисты, въехав на мост, заглушили моторы. Аляне хорошо было видно, как они возились, подтаскивая деревянные рогатки, опутанные колючей проволокой, и загородили проезд по мосту.

Теперь она не решалась даже пошевелиться. Осторожно уложив свою раненую руку, она опустила голову и осталась лежать, прислушиваясь к плеску воды, глядя снизу, как перебегали блики отраженного водой света по узким серебристым листикам кустов.

Она так устала, что ни о чем не могла думать. Локоть совсем онемел, руку ломило до самого плеча, но ухо, надорванное у мочки, болело почему-то всего сильнее…

К вечеру мотоциклистов сменили пехотные солдаты. Было хорошо слышно, как они топали по мосту, скучно зевали и плевали через перила в воду.

В наступившей темноте Аляна напилась прямо из речки холодной воды, и у нее начался озноб. Всю ночь она не могла согреться.

Едва начало светать, она кое-как высвободила и стала заново перевязывать платком свою руку. Увидев рану, она заплакала от жалости, – такой больной и тонкой выглядела ее рука.

Аляна лежала с еще не просохшими глазами, глядя вверх, на чистое, начинающее светлеть вольное небо, когда услышала топот копыт и тарахтенье.

Крестьянская тележка шажком проехала по мосту мимо раздвинутых рогаток и спокойно направилась в город. Часовых на мосту не было!

Аляна почувствовала, что от надежды и страха сердце у нее забилось сильнее. Если немцы сняли пост на выезде из города, она может сейчас же встать, пройти по мосту.

Она осмотрелась. Шоссе, мост и пустырь перед мостом – все было безлюдно. На краю дороги стояла старая, заброшенная будка какого-то мелочного торговца.

Аляне видна была только боковая и задняя стенка будки с заколоченной дверью. Того, что было за будкой, она не могла видеть, но, конечно, нелепо было бы предположить, что солдаты, охраняющие мост, столько времени не двигаясь с места, будут стоять как раз за будкой.

И все-таки, хотя Аляна с тревогой замечала, что с каждой минутой становится все светлее, и понимала, что теряет время, упускает, быть может, последнюю возможность, – она продолжала лежать, не спуская глаз с будки и не находя в себе сил пошевелиться.

Отражение моста отчетливо проступило в темной воде. Пели, перекликаясь, петухи, вчерашние утки вперевалку подошли к берегу и лениво поплыли, подняв чуть заметную рябь.

«Я устала, ослабела и потому боюсь, не могу решиться… Надо встать, надо идти, пока не поздно! Встать! Встать!» – приказала она себе несколько раз и наконец, стиснув зубы, встала на колени, стряхнула с армяка грязь и поднялась во весь рост, не спуская глаз с будки.

Петух и две пестрые курицы прохаживались около будки, разбрыкивая лапами землю. Потом петух зашел за угол, и курицы послушно последовали за ним. Но он тут же с громким, паническим криком выскочил обратно из-за угла и, возмущенно клекоча, расправив крылья, промчался шагов тридцать, все время продолжая оглядываться.

Так испугать его мог только человек. Значит, за будкой люди!

Аляна опустилась на колени, поспешно легла, неосторожно опершись на больную руку, так что несколько минут ничего не помнила от острой боли.

Вскоре она опять услышала стук колес. Из города выезжал шарабан. У моста его остановили и тщательно осмотрели солдаты, появившиеся из-за будки.

Аляна лежала и думала о том, почему солдаты стоят за будкой? Почему, осмотрев шарабан, они снова ушли туда же?

Она не могла знать, что там, под заколоченным окном, тянется широкая ступенька и именно на этой ступеньке, под навесом, удобно устроились часовые…

До самого вечера Аляна молча терпела муку неподвижного ожидания, со страхом думая о том, что же будет, когда она окончательно ослабеет от голода и раны. Рука стала совсем чужой, одеревенелой и мертвой…

Вечером пасмурное небо сразу необыкновенно быстро потемнело, точно внезапно наступила ночь. Начался дождь. Шум его быстро нарастал, частые капли стали сливаться в длинные струйки, и вдруг, все затопляя и оглушая ревом рушащейся воды, хлынул ливень.

В последнюю минуту Аляна увидела неясные тени солдат, бежавших под навес, и тут же все закрыла пелена воды.

Разом промокнув и уже не обращая внимания на ливень, Аляна вошла в реку. Когда вода дошла ей до подбородка, она оттолкнулась и поплыла, работая одной рукой. Одежда отяжелела и облепила ее, мешая двигаться. Под собой она чувствовала холодную глубь реки, а вокруг был только дождь, и Аляна почти сразу потеряла направление.

Выбившись из сил, она попробовала достать ногой дно и с головой ушла под воду. Задыхаясь, она вынырнула, судорожно ловя воздух широко открытым ртом.

Она плыла все медленнее, потом почти перестала плыть и только старалась держаться на воде. Почувствовав, как что-то щекочет ей щеку и упруго упирается в лоб, она с трудом приподняла голову и увидела веточку ивы, окунавшуюся в воду около самого ее лица. Это было уже в трех шагах от берега.

Держась за веточку, Аляна шаг за шагом выбралась на сушу и, прислонившись к стволу ивы, некоторое время стояла, стараясь отдышаться. Дождь ослабевал с каждой минутой. Аляна увидела перед собою несколько обрубленных стволов старых ив с пучками новых отростков, кусок берега и… мост. Он казался теперь даже ближе, чем с утиного островка.

В ста шагах от берега, среди открытого поля, тянулась узкая полоска молодого осинника, наискось прорезанного колеей проселочной дороги. Аляна добралась до дороги, когда дождь уже совсем переставал и кругом все прояснилось. Здесь она свернула в низкорослый осинник и свалилась.

Когда наступила ночь, Аляна выбралась из осинника и пошла сначала по дороге, потом по тропинке, протоптанной через пшеничное поле, сама не зная куда, просто подальше от города.

Всю ночь она шла, сначала полями, потом по лесу, без дороги. Она помнила, что жевала какие-то кисловатые ягоды и съела несколько сыроежек. Был день, потом опять была ночь, и ей казалось, что всю эту ночь она шла и шла. Но, проснувшись утром, она поняла, что лежит на той самой поляне с тремя соснами и зарослями можжевельника, куда пришла накануне вечером.

Лежа, Аляна тщательно обдумала все, что надо сделать, чтобы встать: как согнуть ноги, опереться рукой и потом перехватиться за сосновый сук, торчавший над самой головой.

Она все так и сделала, но рука сорвалась от слабости, и, едва успев приподняться, она упала.

После этого наступила темнота и тишина, сквозь которую не чувствовалась даже боль. А бесконечно долгое время спустя откуда-то возникло слово:

«Убита».

Больше она уже не слышала ничего.