Текст книги "Навсегда
(Роман)"

Автор книги: Федор Кнорре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

Глава двенадцатая

«Да, я сам все испортил, я сам во всем виноват, – говорил себе Степан, медленно, кружным путем возвращаясь домой по затянутым туманом переулкам. – Нечего себя оправдывать, незачем себя обманывать. Вот до чего я ее довел, что она, бедная, ударила меня. Ударила и сама испугалась и убежала, потому что видеть меня больше не может. И правильно. И заслужил… И хныкать теперь уж поздно. Пойду завтра к Дорогину, скажу, что хочу перевестись обратно куда-нибудь в Россию, и уеду… А через год напишу ей письмо…»

Не доходя нескольких шагов до дома, он услышал странный звук приглушенного всхлипывания. Жукаускас сидел скорчившись на ступеньках у дома и плакал.

– Что случилось? – еле выговорил Степан, чувствуя, как внутри все напряглось и замерло в ожидании чего-то страшного.

Жукаускас поднял непонимающие глаза, лицо его снова сморщилось, и он, пересилив себя, выговорил:

– Ничего… Ей теперь немножко лучше стало… Сердце…

– Сердце? – Степану стало легче дышать. У него в голове только что мелькнуло кое-что похуже: утонула, упала, убили…

– Мы повторяем: сердце, сердце, а у нас-то не болит… Еще немножко, и несчастье бы случилось, это сам врач сказал.

– Ах, так это… ваша жена? – проговорил Степан, понимая, что подло чувствовать такое облегчение, даже радость, и все-таки чувствуя и то и другое. – Может, нужно помочь? – уже почти бодро предложил Степан и, не дождавшись ответа старика, вошел в дом.

Высокая, сухая женщина в накрахмаленной одежде сестры милосердия, стоя посреди кухни, тщательно вытирала руки чистым полотенцем, которое держала перед ней Аляна.

– Спасибо вам, сестра Лиля. Ведь ей теперь лучше, правда? – шепотом говорила Аляна, опасливо оглядываясь на дверь комнаты, где лежала мать. – Спасибо… спасибо… – все повторяла Аляна, обгоняя двинувшуюся к выходу сестру и отворяя перед ней двери. Уже шагнув за порог, сестра на минуту задержалась и совсем тихо сказала:

– Ей нельзя оставаться дома, понимаете? Завтра мы ее возьмем в больницу. И не хнычьте при ней, – она неодобрительно покосилась на Жукаускаса, который, торопливо вскочив со ступенек, посторонился и бестолково заелозил по карманам, не находя платка.

После ухода сестры Аляна молча подала отцу носовой платок и, сделав спокойное, почти веселое лицо, крадущейся походкой вошла в комнату матери. Глядя на дочь, и старый мастер немножко подбодрился, вытер платком лицо и, неуклюже ступая на цыпочках, вошел к больной.

Слышно было, как они там пошептались, после чего Жукаускас вышел и сказал Степану, чтобы он спокойно ложился спать, а если хочет чаю, то можно будет согреть.

– Какой там чай, – обиженно сказал Степан. – Вы обо мне не заботьтесь, пожалуйста. Захочу лечь, так лягу.

– Ну-ну, – уныло согласился мастер. – Он потоптался немного на месте, вздохнул и ушел обратно.

Так же разительно, как все меняется к хорошему в праздник, теперь все в доме изменилось в плохую сторону.

Большая холодная печь, терпкий запах осиновых дров, звонкие удары капель, неутомимо равномерно падающих в таз умывальника, – все стало другим от одной простой мысли, что в доме есть человек, который, может быть, уже завтра не увидит ни этого щелястого пола, ни помятого листа железа перед топкой, ни умывальника, который все собирались, да так и не собрались починить, ни всего этого бедного дома, где прошли долгие годы и дни жизни…

Прошел час, два или три часа – время перестало иметь значение в доме, где никто и не собирался ложиться спать. Степан сидел в кухне у стола, на том самом месте, где увидел Аляну в день своего приезда, и думал, что, может быть, завтра будет сидеть здесь в последний раз.

Было слышно, как тихий голос Магдалэны проговорил:

– Она сказала, меня увезут завтра утром… Значит, сегодня. Ведь уже утро?

– Нет, нет, не волнуйся… – спешил успокоить Жукаускас. – Еще не скоро утро…

– Скоро, – с упрямым раздражением повторила больная. – Незачем меня обманывать, уже светает…

Степан услышал шаги Аляны, звук отдергиваемой занавески. Лампа в комнате Магдалэны погасла.

– Ну вот, смотри сама, – проговорила Аляна.

Некоторое время все молчали, потом Магдалэна смягченным, виноватым голосом попросила:

– Зажги опять лампу… А мне показалось, что уже рассвет и сейчас за мной приедут.

Степан поспешно чиркнул спичку, когда Аляна вышла на кухню с погасшей лампой. Опустив глаза, она подождала, пока Степан поджег фитиль, и, не взглянув на него, опять ушла.

Степан на цыпочках подошел и заглянул в комнату больной. На высоко подоткнутых подушках, ни на кого не глядя, лежала Магдалэна, и ее светлые волосы с пушистой прядью, упавшей на висок, были так похожи на пушистые волосы Аляны, что сердце Степана сдавила нестерпимая жалость. Поскорей отвернувшись, он прокрался через кухню, вошел в темный чуланчик Аляны и не в силах ни о чем думать, сжав голову руками, сел на узенькую постель.

Все двери были раскрыты настежь, и тишина в доме стояла такая, что слышно было каждое слово, когда Магдалэна опять заговорила, часто и слабо дыша:

– …Я мешала, но это потому… всегда боялась… Теперь уже не надо на меня сердиться.

Старый мастер невнятно бормотал что-то утешительное, успокаивая ее.

После долгого молчания Магдалэна как-то по-новому, спокойно, почти равнодушно протянула:

– Меша-ла… А ведь я вас любила… обоих.

– Мама! – вдруг торопливо позвала Аляна. – Мы знаем, мы всегда это знали, мама!

Магдалэна, вероятно не слушая, удивленно сказала:

– Дождь! – И, когда муж несколько раз повторил ей, что дождя нет, мечтательно добавила: – А в детстве была такая хорошая погода…

Много времени спустя Степан услышал шаги Аляны, заплетающиеся и неуверенные, точно она шла с закрытыми глазами. Она остановилась в дверях своего чуланчика. Глаза ее были переполнены слезами, заливавшими лицо.

– Ну что, что? – замирая, спросил Степан.

Прерывающимся шепотом она сказала:

– Ничего… Завтра увезут и… вдруг она не вернется?.. – Она запрокинула голову и, точно терпела сильную боль, тяжело перевела дыхание. – Какие мы все жестокие, какие черствые и жестокие друг к другу… Она стирала чужое белье… А дома не успевала, сил не хватало. Она была такая приветливая и покладистая, когда работала у хозяек, а дома у нее был тяжелый характер. Не хватало сил… Боже мой, и я спокойно говорю: «был», как будто уже…

– Перестаньте вы себя мучить! Перестаньте сейчас же! – сказал Степан, подходя к ней вплотную. – Какая вы жестокая?.. Вы добрая, вы самая милая, и я вас ужасно, я вам прямо говорю, на всю жизнь…

Не дав ему договорить, не переставая плакать, Аляна все с тем же горестным, безутешным выражением лица перебила:

– Да, да, и я вас тоже ужасно, ужасно люблю…

Она положила руки ему на плечи, обняла за шею и прижалась мокрой, залитой слезами щекой к его лицу.

Так они простояли долго, осторожно держась друг за друга, и она наконец затихла и перестала плакать. Немного погодя она слегка отстранилась, внимательно посмотрела ему в лицо, прерывисто вздохнула и, медленно потянувшись, поцеловала его губы своими горячими, распухшими от слез, мокрыми губами.

Потом со вздохом, мечтательно прошептала:

– А если ты мне когда-нибудь изменишь, я тебя убью-у… Ладно?

– Хорошо, – радостно сказал Степан.

– Ну ладно, – сказала Аляна. Чуть улыбаясь и еще прерывисто вздыхая, она поцеловала его еще раз.

Глава тринадцатая

Ранним утром к пустынной платформе полустанка железной дороги подошел товарный поезд. Дежурный, ежась от утреннего холода, вышел встречать.

Паровоз окутался белым паром и затих, будто принял решение ни за что дальше не ехать. В тишине стало слышно, как шумят вокруг насыпи сосны.

В самом хвосте длинного состава в одном из вагонов послышалось сиплое простуженное откашливание. Тяжелая дверь приотворилась, и в щель просунулось бледное лицо зевающего во весь рот с зажмуренными глазами человека. С усилием поборов грозивший накатить на него новый приступ судорожной зевоты, человек кое-как разлепил глаза и равнодушно осмотрелся.

Прямо против вагона, шумя и покачиваясь от ветра, стояли первые редкие сосны леса. Под насыпью, зарывшись в землю, валялась красная от ржавчины железная бочка. Мелкий ручеек ленивыми извивами уходил между деревьев в безлюдные поля.

Оглядев все это, человек обернулся в темную глубь вагона, где провел ночь, и вдруг решительно поднял с пола кусок мешковины, служившей ему подстилкой. Он аккуратно сложил и спрятал его в ковровый саквояж, натянул в рукава долгополое непромокаемое пальто и спрыгнул на землю. Там он старательно отряхнул от вагонной пыли свой костюм и мятую-перемятую шляпу и стал спускаться под откос насыпи.

Пройдя по скользкой от осыпавшейся хвои тропинке до топкого берега ручья, он вынул из саквояжа стеклянный стаканчик с золотой надписью «Кафе Люкс» и зачерпнул воды. Затем, выбравшись обратно на сухое место, улегся под сосной, вытащил завернутые в бумагу два ломтика черного хлеба с сыром и начал есть, запивая маленькими глотками холодной воды и поглядывая вокруг с брезгливым недоверием человека, привыкшего ничему не удивляться, ничему не верить и ничему не радоваться.

По шоссе протрусила телега с закутанной бабой, затем какой-то парень деревенского вида, остановившись у края дороги, поздоровался и спросил, показывая на станционные постройки:

– Что это за место, прошу прощения?

Человек, продолжая жевать, оглянулся на станционный домик и пристально осмотрел парня:

– Место? А черт его ведает, голубчик. Может быть, это Ошмяны. Или Шяуляй. Или Нью-Йорк. Предположим даже, что это какой-нибудь чертов Шяуляй-Йорк, тебе-то на что?

Парень поморгал, ничего не поняв, и осведомился насчет отхода пассажирского поезда на Ланкай. Человек решительно ничего не знал про расписание, но пригласил парня подойти поближе:

– А курить мы с тобой что будем?

Парень, недоуменно моргая длинными белыми ресницами, пожал плечами:

– А что же курить, как не папироски? – и полез за пазуху.

– Ну, папироски так папироски, – снисходительно согласился человек в шляпе, закуривая предложенную папиросу, и, полузакрыв глаза, жадно затянулся.

– А теперь рассказывай! – кивнул он между двумя затяжками. – Зачем тебе ехать, куда ехать и так далее. Валяй, я слушаю.

Парень поглядел на него не совсем доверчиво, но вздохнул и, так как скрывать было нечего, объяснил, что едет искать работу. Слышно, что в Ланкае требуются люди на работу. Какая-то там мелиоративная контора открывается.

– Слышно! Каких же там рабочих будут нанимать? – с сомнением спросил человек, прикидывая, сколько еще остается докурить.

– Уж я не скажу точно. Разных, говорят. Чернорабочих, и механиков, и всяких, говорят.

– Хм! Говорят! – насмешливо хмыкнул человек. – Ланкай – это где-то близко, глухая дыра. Брехня какая-то!

– Эх, – сказал парень с некоторой досадой. – Так я ведь не на базаре слышал, я открытку получил.

Человек потребовал открытку и так внимательно стал ее читать, что даже позабыл про догоравшую папиросу. Прочитав, он перевернул открытку на другую сторону, где был адрес.

– Ляонас, это ты сам и есть? Очень приятно. Станкус! – Он быстро повернул голову, услышав, как запыхтел оживший паровоз. – Ага, наш экспресс собирается двинуться, надо подниматься, живо! Ну, Понас-Ляонас, не отставать, делать все, как я!

Он подхватил ковровый саквояж и бегом пустился к насыпи по тропинке.

– Куда же это мы? Куда мы? – на бегу растерянно повторял парень, колеблясь и все-таки стараясь не отставать.

Станкус поднял и бросил свой сак в приоткрытую щель вагонной двери и следом ловко вскарабкался сам.

– Живей, сейчас тронется! – торопил он парня, протягивая ему сверху руку.

– Куда же это нас повезут? – волновался парень, в страхе оглядываясь по сторонам, в то время как паровоз тяжело и часто задышал, набираясь сил. – Ведь это же не разрешается – так просто садиться в вагоны! И куда поезд этот пойдет?

Начиная злиться, Станкус нагнулся, схватил мешок парня и втащил в вагон. В ту же минуту гром прокатился от одного конца поезда до другого. Парню показалось, что поезд уходит вместе с его мешком. Он в отчаянии грудью кинулся в вагон и повис на руках. Поезд на мгновение замер и от рывка паровоза дернулся и загрохотал еще сильнее.

Станкус подхватил парня под руку, с силой подтянул к себе, так что тот сразу очутился на четвереньках на полу вагона.

С ровным шумом поезд покатился вперед.

– Закрывай дверь, увидят! – приказал Станкус.

Парень испуганно выполнил приказание, все еще ужасаясь и бормоча:

– Ой, да разве же это так можно делать? А?

Станкус как будто вернулся к себе домой, снял пальто, подстелил мешковину и улегся, подложив саквояж под голову.

Затем он снисходительно принял от Ляонаса еще одну папиросу и с видом человека, наслаждающегося полным комфортом, заложив ногу на ногу, задумчиво прищурясь, уставился на носок ботинка.

– А все-таки мы с тобой пара дураков, парень! На что мы надеемся? Открытка пришла уже три дня назад. Пока мы с тобой доберемся до места, другие птички расклюют всю работу до последнего зернышка, и мы останемся в дураках.

Ляонас только вздохнул. Его и самого сосала та же тревожная мысль.

Немного погодя Станкус вдруг расхохотался.

– А ведь ты подумал, что я собираюсь укатить с твоим мешком, а?

Парень сконфузился.

– Ну вот еще… это я с непривычки. Непривычный я к таким делам. Вот, думаю, сейчас как нас увидят! Как кондуктор в свисток засвистит!

– Брось! За мешок! За мешок испугался, уж я видел! – Станкус сплюнул через весь вагон и, продолжая усмехаться, потянулся на подстилке. – Дурак. Станкус товарища не подведет. Ни за эту твою латаную торбочку, ни за пару кожаных чемоданов, битком набитых шелковыми подштанниками. Заруби на носу, сынок.

– Да я и по железной дороге-то в первый разочек еду, – признался парень, стараясь замять неловкость.

Станкус издал какое-то удивленное, вялое хмыканье и даже слегка повернул голову, чтобы с новой точки зрения посмотреть на Ляонаса.

– Экземпляр!

Парень не понял, но на всякий случай попытался немного оправдаться:

– Не то что я поезда не видал, нет, сколько раз даже видел. Только садиться на него, чтоб ехать куда-нибудь, – вот этого не приходилось. А уж вы-то, наверное, много поездили? Всюду побывали?

– Нет, не стану хвастать, не всюду. В Австралии не был. Что же ты ржешь? Где не был, там не был! В остальных местах пришлось-таки побывать.

– В Америке были? – догадался Ляонас, потому что любой деревенский парень в Литве знает, что дальше Америки ничего на свете нет и именно туда едут все отчаявшиеся люди, кому не хватает работы дома.

– Говорю тебе: везде, кроме Австралии. И почему это я в Австралию не попал, сам удивляюсь. Вероятно, как-нибудь проехал мимо и случайно не заметил в тумане… Что? Ты хочешь знать, каково оно там?..

Станкус зажмурил один глаз и осторожно повел в воздухе кончиком ботинка, точно брал на мушку какую-то отдаленную цель. Он уже третий день ехал, пересаживаясь с одного товарного поезда на другой, и все три дня молчал из-за отсутствия собеседника. Кроме того, впервые за два дня он покурил, почти натощак, и голова у него немножко кружилась, и хотелось поболтать с живым человеком.

– Шикарная страна, сынок. Трава там совсем зеленая, зато море синее и песок на берегу желтый. А облака там белые, честное даю тебе слово… А уж пальмы! По собственному опыту тебе говорю: ничто так не освежает человека в то время, как он обливается потом в кочегарке или глотает угольную пыль в подземной шахте, как радостная мысль, что кто-то в это время в коротеньких штанишках бултыхается среди прохладного прибоя на пальмовом берегу.

Ляонасу все было никак не сообразить, шутят с ним или нет, и он то начинал улыбаться в ответ, то молча смотрел во все глаза, внимательно моргая своими бесцветными длинными ресницами.

Наконец он догадался:

– А ведь вы все-таки уехали оттуда?

– Уехал? – подхватил Станкус. – Восемь лет, могу сказать, я только и делал, что ехал, потому что человеку всегда кажется, что впереди его ждет кое-что получше, чем то, что было позади. Если бы земля была плоская, я бы, наверно, куда-нибудь шел, ехал, плыл или карабкался на четвереньках, пока не свалился бы, добравшись до края. Но она, черт ее возьми, оказывается – шар. И вот однажды, совсем недавно, я плыл себе на пароходе, выглянул вперед и вдруг вижу, что порт, куда мы входим, называется Клайпеда! Мать честная! Земной шар кончился. Я проехал полный круг на карусели, и деревянная лошадка остановилась у ярмарочного столбика с флажком, откуда началось катанье… И вот я снова в Литве, у себя на родине, где не был восемь лет.

– Первым делом родных, наверное, повидали, да?

– Родных?.. Старики мои, пожалуй, ждут не дождутся, когда к ним вернется сынок из Америки, этот шикарный господин, который, может быть, подарит им племенную корову. Или хотя бы преподнесет какую-нибудь заморскую трубку с загогулинами, которой старик будет до самой смерти хвастаться перед соседями… Да я, как на грех, забыл захватить с собой что-нибудь в этом роде. Забыл – и все тут. Так что не будем торопиться с трогательной встречей.

– Значит, вы совсем недавно возвратились? – спросил Ляонас.

– Всего несколько дней, да. И все время еду, пересаживаясь из одного спального вагона в другой, по разным направлениям. Выбираю себе местечко по вкусу. У меня большие требования, видишь ли! Мне нужен красивый пейзаж. Здоровый климат! Приятные люди. И какая-нибудь, хоть самая черная работа, чтобы не подохнуть с голоду на фоне этого пейзажа… В самом крайнем случае от пейзажа я могу и отказаться. Но уж работа нужна мне просто позарез.

– Да и мне тоже вот как нужна! – озабоченно пробормотал Ляонас.

– Какое поразительное совпадение! Подумать только! – ухмыльнулся Станкус. – А ну-ка, высунь нос в щелку, погляди, что за станция! Не проехать бы нам этот самый «Ланкай-Сити»!

Хотя станции еще не было видно, но стук колес все замедлялся, и скоро поезд, дернувшись в последний раз, остановился совсем.

Станкус встал и, отряхнув от пыли пальто, надел его в рукава.

– Надо пойти осмотреться. Все равно нас загнали на запасный!

Они вылезли и пошли к станции мимо штабелей мешков с цементом, обходя бревна, лежащие в беспорядке, как их скатили под откос при разгрузке с платформы.

На желтой кирпичной стене издали видно было по-литовски и по-русски написанное название «Ланкай».

– Сынок, чуешь, чем тут пахнет? – оглядываясь по сторонам, отрывисто бросил Станкус. – Чуешь?

Парень ничего решительно не чуял и с удивлением поглядывал на спутника, который весь вдруг спружинился и все ускорял шаги.

Не доходя до станции, они свернули на шоссе и зашагали прямо к городу. Только тут Станкус заговорил снова, и Ляонас услышал в его голосе охотничье возбуждение.

– Ничего не понимаешь? Да бревна-то заметил на станции? А цемент? Дренажные трубы?.. Ну? Ты видел, сколько всего этого? Что ж ты думаешь, здешний бакалейщик себе дачку затеял строить? Не понимаешь, что тут затевается серьезное дело? Тут так и пахнет работой на многие месяцы, а может быть, и на год! У нас шанс в кармане, парень, если не дадим себя обскакать другим!

Он шагал теперь стремительно, закинув на плечо саквояж, вытянув шею, точно его тянуло вперед по невидимому охотничьему следу.

– Дело пошло не на шутку! Верь мне, парень, мой нюх не раз выводил меня, как по компасу, туда, где едва-едва только начинала постукивать молотком, тарахтеть вагонеткой или плеваться нефтью хоть какая-нибудь работенка. Я работу чую, как индейская лошадь подземный родник в прерии.

У парня сердце слегка начинало замирать от этих разговоров.

Через полчаса, расспросив встречных, Ляонас со Станкусом чуть не бегом подходили к дому, где помещалась мелиоративная контора.

На дощатом заборе, прикрепленное кнопками, висело объявление. В первой строке было крупно написано: «Требуются на работу…»

– Э-э, черт, оно пожелтеть уже успело, – с досадой выругался Станкус. – Может, его просто позабыли снять?

В безлюдном переулке солнце припекало по-летнему. Монотонно звякал колокол в костеле.

Две женщины, отчаянно болтая, прошли мимо и завернули за угол. Станкус внимательно посмотрел им вслед.

«И чего интересного он нашел в них?» – подумал Ляонас, но тут же услыхал шелест рвущейся бумаги и увидел, как Станкус, быстрым движением сорвав объявление со стены, засовывает его в карман.

– Зачем? – через минуту, еле поспевая вдогонку, спросил Ляонас. – Зачем вы это сорвали со стенки?

– Заткнись! – оборвал Станкус. – «Зачем»! Да просто, чтобы никто не прибежал к конторе сейчас же следом за нами. Лишний шанс на успех. Не соображаешь?.. Ну, а теперь, парень, какая у тебя есть самая веселая простодушная улыбка – вытаскивай ее и надевай скорей на морду, чтобы у тебя был вид смирного парня с приятным характером… с которым хозяину легко поладить!..