Текст книги "Король-Бродяга (День дурака, час шута)"

Автор книги: Евгения Белякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

– Ты! Ты! – захлебнулась горькой злобой моя Хил, – Это неправда! Ложь – а ты… гнусный, подлый старик! Ты…

Я склонил голову набок, подтверждая этим движением, что все еще слушаю ее, а не умер или заснул.

– Разве?

– Я… у меня были родители! Их убили разбойники, ты же сам говорил!

Я резко сорвался с кресла, прыгнул к ней вплотную; чуть не рухнул, запутавшись в пледе.

– Конечно! А как же еще? Я что, должен был тебе тогда сказать правду? Тебе, тринадцатилетней? Ты даже сейчас готова порвать меня на куски за эту самую правду, а тогда – да поняла бы ты хоть что-нибудь тогда? Я не уверен!

Рэд открыл было рот, но сморщился в неловком и печальном жесте. Было заметно – он страдает и уже жалеет, что приволок ко мне Хил. Нет, увалень ты мой, эта сцена – результат моих стараний, и ты ее мне не испортишь.

– Но… Я же помню – до того, будь он проклят, дня, как я увидела тебя в столице, я не знала тебя! Ох! Лучше б ты тогда сдох!

– Когда, мое сердце… когда тогда? – я нежно провел пальцем по ее щеке, внутренне содрогнувшись. Корявый он был, этот палец, с обломанным ногтем, сухой и узловатый. Как будто ветер, шелохнув омертвевшую ветвь, случайно задел ею нежную кожицу персика. Ай да актер… Сам то знаешь, что играешь?

– Когда тогда? – повторил я, – от Кары Богов или от твоего ножа?

Секунду она просто смотрела на меня, перебирая в сердце все возможные ответы. Потом сжала губы в тонюсенькую черту, словно подводя ею сказанное и развернулась ко мне спиной.

– Рэд, я уезжаю. Возьму твоего второго коня и упряжь. Заранее благодарю.

– Но, Хил…

И только топот сапог по шаткой лестнице.

Я сел в кресло, сложил благостно ручки на впалом животике, и растянул улыбку до ушей.

– А теперь, ученик, настало время для следующего урока. Он называется – предоставь каждого своей судьбе. Да… как ты посмотришь на то, если я начну курить трубку?

Он до-о-олго смотрел на меня. Потом пожал плечами, кивнул – и стал молча разбирать продукты. А я, свернувшись калачиком, просто наблюдал за ним: он ступал тяжело, и некоторые из половиц продавливались под ним, жалобно скрипя. Потерянный в собственных мыслях и сомнениях мальчик… Рэд остановился в дверном проеме, сжал рукой косяк.

– Скажите, учитель… вы когда-нибудь ошибаетесь?

– Бывает и такое.

Черт с тобой, Рэд, я не буду тоном давать тебе подсказку.

– И…?

– Сейчас не тот случай.

Он отвернулся, заслонив собой дневной свет, и сгорбил плечи.

– Но я не понимаю, почему она…?

Я охнул, крякнул, вылез из кресла – отказавшись от его протянутой руки, – и прошел в ее комнату. Как я и ожидал, листки лежали там, в беспорядке, и на некоторых страницах я увидел круглые мокрые капли. Наслезила моя Хил.

Я знал, что Рэд ни за что и никогда не стал бы трогать мои вещи, поэтому такие штучки, как с Хилли, с ним не прошли бы. Хоть залей страницы пивом и овечьим пометом – ароматами его родины. Хоть на голову стань.

– Вот, – я протянул стопку Рэду, – прочитай.

И до темноты сидел, грел руки о чайник, подливая густую, терпкую жидкость своему ученику в пиалу. Он, не глядя, брался за нее, подносил ко рту, и выпивал одним глотком. Тогда я снова наливал чаю, а когда он заканчивался – вставал и заваривал новый. А Рэд хмурился. Жевал губу, улыбался, но чаще – плакал. Сурово так, по-мужски, как учили в детстве – одним ртом, кривившимся время от времени.

Вечером, когда в небе стали перемигиваться звезды, яркие, как всегда в горах – он отложил последний лист.

– Теперь я понимаю. Она нашла ваши записки…

'Нет, мой мальчик', – подумал я, – 'Я всучил их ей почти что насильно. Потому что, получи она их из моих рук, не поверила бы не единому слову – учитывая ее характер. Ах, старый плут опять что-то задумал, решила бы она, и была бы права – и завеса тайны, придающая всему налет истинности, не коснулась бы ее… а так, будто случайно…'

– Да, – бодро улыбнулся я, – ты ведь знаешь – я всюду раскидываю эти свои бумаженции, вот она и наткнулась. Ничего страшного, переживет.

Он, к моему удивлению, кивнул и, придавив листки чайником, чтоб не улетели (к ночи поднялся ветер, чтоб ему), ушел на кухню. Вернулся с домашним печеньем, купленным у старушки Меок. Разложил его красивенько на выщербленной тарелочке и подлил нам еще чаю.

– Так вот почему, – проговорил он немного невнятно: засунул в рот пяток печений, не меньше, – и цирк, и все остальное… А я то думал.

– И что же ты думал, позволь спросить?

– Что она настоящая.

Я чуть не поперхнулся. Нет, покупаю трубку и курю столько, чтобы за дымной завесой не было видно моего удивленного лица. А то так портится образ мудрого старца. Где вы видели мудрого старца с отвисшей челюстью?

– Какая-какая? Настоящая? По твоему, она не…?!

– Ну… в смысле 'настоящий волшебный джинн'.

Бывают же на свете идиоты. Это я, для разнообразия, не про ученика, а про себя. Я вздохнул.

– Поверь мне, она самая что ни на есть настоящая, из плоти и крови.

'И волшебная, о, да' – добавил я про себя.

Он сконфузился, покраснел и замолчал.

На следующий день Хил не вернулась. И на следующей неделе тоже. Первое время Рэд ходил из угла в угол, бормоча: 'Она приедет, скоро…', вскидывал голову на любой звук, доносившийся снаружи и странно поглядывал на меня. Я все гадал, что означают эти взгляды, до тех пор пока он не подошел ко мне, и, уставясь носом в пол, не спросил:

– Учитель… а вы знаете, где она сейчас?

– Нет, мальчик, не знаю. Но догадываюсь. Скорее, всего, сейчас она мчится в Дор-Надир, проверять свою память… Она достаточно взрослая, чтобы принять ее. Это ее дело, я не собираюсь за ней подглядывать… даже если б мог – не стал бы.

Но я видел, что не только гневный отъезд Хил беспокоит моего первого ученика. Он еще пару дней ходил кругами, намекающе ронял чашки и сопел. Я же делал вид, что ничего не замечаю. Его терпения хватило ненадолго – он явился в мой 'кабинет', уже почти ночью, как раз тогда, когда я собирался пойти спать. Сел рядом со мной на край настила, свесил ноги в пропасть и выжидающе уставился в темноту.

– Джок…

– М-м?

– Я много думал…

– О, это радует… – съехидничал я. Но Рэд на мою колкость только рукой махнул.

– Меня мучает один вопрос…

– Только один? Да ты счастливчик!

– Учитель, что мешает мне сбросить вас сейчас вниз? – прогудел Рэд, и – странное дело, – я не смог по его тону понять, шутит он или… А лететь далеко, подумалось мне.

– Э-м-м… Любопытство?

– Наверняка это оно. Так что лучше вам, наверное, удовлетворить его, и спокойно пойти спать, вместо того чтобы… – тут он все же смутился, и я был рад этому. Еще не хватало, чтобы мои же ученики грозились выкинуть меня в собачий холод и ветер, на жесткие камни. Вот и доверяй кому-нибудь секреты своего бессмертия, мысленно посетовал я; впрочем, я был скорее доволен, чем сердит. У Рэда наконец-то начали просыпаться самостоятельность и дух противоречия.

– Что за вопрос?

– Почему вы оставили ее там? Ну, в сосуде, в Дор-Надире… Почему вообще уехали оттуда? Ведь, судя по вашему рассказу, вы хотели остаться рядом, до того момента, как она… проснется. Так почему?

– Это долгая история… – начал я, но, услышав сопение из той части темноты, где предположительно находился Рэд, быстро закончил, – Но не длиннее той части, что ты уже прочел. Так что…

– Мне сходить за рукописью? – начал подниматься Рэд.

– Зачем? Мой язык еще при мне, а рассказываю я куда лучше, чем пишу. Гм… по крайней мере, я надеюсь на это. Ту часть моей истории ты читал потому, что ее же читала Хилли, а я хотел, чтобы ты… как бы выразиться, увидел то же, что и она. И вообще… – я поерзал, потому что стал примерзать к дереву. – Ночь – лучшее время для историй. С одним только условием.

– Каким?

– Мы пойдем в мою комнату, ты зажжешь камин, я заварю чай… – я еще перечислял свои требования, а Рэд уже, подхватив меня на руки, несся в домик. Сильная это штука – любопытство. Неужто моя история не так уж скучна? Посмотрим.

– Ну вот… – я спрятал в ладонях пиалу с чаем. Полынный дым и яблоко с корицей – сложный, составной чай, один из лучших сортов… 'Кахби', я привез его из Хавира. – Хм… На чем ты там остановился?

– На вашем разговоре с профессором… Не… Нье…

– Ньеллем, да. Ну что же…

Я прикрыл глаза, погрузился в глубины памяти – и начал говорить. Это оказалось не так уж сложно, хотя первые несколько фраз были похожи на сорванные ветром осенние листья, в беспорядке кружащиеся под ногами. Но постепенно мой истрескавшийся старческий голос стал более певуч, глубок и с удовольствием окунулся в перекаты почти забытого мною языка… Названия улиц, рек, имена людей – все это щекотало мне горло, и возвращало туда, назад…

Я рассказал о Распределении, о том, как Пухлик узнал мой секрет (на самом деле часть его, целиком его не знал никто, даже я), о том, как он хотел выправить мне фигуру и что из этого вышло… Я скрыл от Рэда только одно – суть проклятия, лежащего на мне, сказав только, что из-за него то мне и пришлось срочно уехать из Хавира. Уже занималось утро, когда я кончил говорить. Небо, серое с розовым, как перламутр, постепенно наливалось золотом рассвета.

Рэд помолчал немного, затем сказал:

– Мне кажется, Хилли ушла не потому, что узнала о себе правду, а потому что не поверила в то… что вы ее бросили…

– А я бросил?

– Нет, но вы понимаете, что я имею в виду. Она же не знала того, что вы мне рассказали, потому и… А вы – вы почему не рассказали ей? Ну, про проклятие, и про то, что ваш друг остался присматривать за ней…

– Всему свое время и место, мальчик мой. Правду вредно узнавать всю сразу. Лучше подождать.

Он отхлебнул чаю, обжег язык и с присвистом втянул в себя воздух. Потом моргнул и спросил:

– А что было потом? После вашего отъезда из Хавира?

– Демоны дери, Рэд, я на такой душераздирающей ноте закончил свой рассказ, такой прочувствованный финал, а ты все портишь своими вопросами… – рассеянно покрутив пиалу, я отставил ее в сторону. – Уехал… Был в разных местах… потом приехал сюда… лет девяносто назад, или около того… и тихо мирно жил себе в гордом одиночестве…

– А что за разные места?

Вот ведь прицепился, как репей.

– Я ездил к старому герцогу.

– И? – он подался вперед. – Зачем?

– Хотел его убить, – я пожал плечами, – ведь, судя по тем фактам, что изложили мне Асурро и Ньелль, было похоже на то, что это именно герцог оказался повинен в… моих сложностях с этим миром. Так я думал. Хотя нет, я ничего не думал – просто был в ярости, хотел удавить старого ублюдка. Но не застал его в замке – там вообще никого не было… его бросили, к тому времени, как я приехал – уже несколько лет тому как… Я его немного…э-э-э… развалил, замок в смысле. Нашел там сундук с золотыми монетами – старой чеканки, юбилейные, с моим портретом. Это, как я понимаю, с его стороны было такое изощренное издевательство напоследок. Брезговать золотом я не стал – а ты думал, я деньги из воздуха достаю? Словом, уехал оттуда богатый и злой.

Он кивнул.

– А потом приехал ваш друг Мик…

– Ну, он не сразу приехал. Я долгое… очень долгое время просто спал – как делают это животные зимой. Впал, или, вернее, погрузил себя в состояние сна или полусмерти. Таким образом можно лежать много лет, я так и делал, только изредка просыпался – поесть и посидеть на солнышке. А Мик приехал ко мне лет через шестьдесят после того, как оказался в кристалле. Маги нашли способ дать ему тело – вырастили голема, во всем похожего на человека. Кроме магии, к сожалению… – я промолчал о том, что слышал от Мика. В конце концов, это только его дело. – Таким образом, мой старый друг… я не потерял его из-за неумолимого бега времени, как остальных… – я довольно причмокнул губами. Все-таки в чем-то я остаюсь везунчиком, – Он рассказал мне, что Хилли пропала вместе с сосудом неизвестно куда. Что поделать. Он очень переживал, что упустил ее из виду… Мы пообщались с ним, а потом он уехал в свое родное баронство, только не в качестве наследника, а простого крестьянина… Деревня Толькич, если ты не забыл.

– Я, пока читал, понял, что это он. А вы… до сих пор думаете, что это тот герцог виноват?

– Знаешь, мальчик мой… Искать виноватых – ужасно утомительное занятие. Легче, да и просто мудрее найти способ изменить ситуацию.

– А вы нашли?

– Можно сказать, да. Когда я здесь, в Невиане, я… ни на кого не воздействую. Меня это вполне устраивает. Я все же собираюсь умирать не на чужбине, а в родных местах.

– А вы собираетесь умирать? – ухмыльнулся мой ученик, нацеживая в пиалу последние капли остывшего уже чая.

– Знаешь, Рэд, пока я жил, я многое понял… и сейчас продолжаю понимать. Да, я, такой старый и умный, тоже могу открывать что-то новое для себя в этой бесконечной вселенной. – Я хихикнул, и тут же почувствовал всю фальшь своего смешка, слетевшего с губ по привычке. Подобрался и постарался говорить как можно серьезнее. – Я понял вот что, Рэд. Никакое заклятие или проклятие не может обмануть Смерть. Ей можно лишь на время отвести глаза. Так что, рано или поздно, я умру. И тебе придется жить в этом мире с грузом воспоминаний обо мне и кое-какими обязанностями, которые я оставлю тебе. Лучше привыкни к моей смертности заранее, ладно?

Он задумался. Устало потер глаза.

– Учитель, мне легче привыкнуть к своей, чем к вашей… вы кажетесь мне… незыблемым.

Я не знал, плакать ли мне от умиления или смеяться над его наивностью. Но решил, что еще не готов к этому разговору.

– Ха… иди спать, болван. Я всю ночь не сомкнул глаз ради тебя, и еще одного серьезного разговора не вынесу. Отложим до следующего раза?

– Да, учитель. – Мы поднялись, собрали посуду с пола. Мой первый, самый преданный и верный ученик донес меня до кровати на руках – ветер вершин не пожалел моих старых костей, сыграл на них пару мелодий, пока я сидел снаружи.

Я лег спать, но сна не было. Да и бодрствование – как удушье. Воспоминания встревожили меня.

Спать – кажется, это просто. Закрываешь глаза и падаешь в темноту. А если темноты нету?

Я совсем не прочь быть великим алхимиком. Себе – средство от бессонницы, ученикам – от дури, а всему человечеству – от паскудной жизни.

Вот так-то.

Скажете – жестоко? Может быть. Не знаю…

***

Прошел месяц, но Хилли так и не вернулась. Осень подступала, не таясь, самозабвенно раскрашивая леса в золото и королевский пурпур, и воздух был так сладок и звенящ, что я, давний поклонник осени, взял в привычку гулять по оврагам и склонам неподалеку от нашего с Рэдом жилища, иногда доходя до деревеньки внизу, в долине. Возможно, эти прогулки укрепили мое здоровье – по крайней мере, я перестал зябнуть; да и колено стало более послушным. Особенно мне полюбилось небольшое озерцо, образовавшееся в впадине, куда стекали воды трех ручьев – даже не озерцо, а прудик. В него падали желтые кленовые листья, кружились на воде и я на время забывал обо всем. Казалось, я всю свою жизнь провел в горах, видя не больше пяти лиц в год, довольствуясь малым; никогда не сиживал в тронной зале, не танцевал менуэты, не убивал крыс, чтобы прокормиться, не превращал людей в ледяные статуи… Но какое-то шестое чувство, кто-то внутри меня, твердил день и ночь, что все только начинается, что скоро произойдут события, которые могут заставить меня вылезти из своего кокона. Я не верил, смеялся беззаботно и затыкал рот внутреннему голосу красотой пейзажа и простотой восприятия. Все что мне нужно – говорил я ему, – это спокойно жить, любоваться осенними лесами и ледяными вершинами гор, рассказывать Рэду байки, учить его понемногу… Но мой внутренний Советник, как всегда, оказался прав.

Септембер налился гроздьями винограда, там, в долине; начался первый сбор. Жители деревни отпраздновали День Винной Бочки, и принялись за работу – давили виноград, разливали вино, перемежая дело развлечениями. До глубокой ночи они пели и плясали, и я частенько усаживался на своей веранде, и смотрел вниз, в долину, где полыхали костры. Казалось, прислушаешься – и различишь смех девушек в ярких юбках, стук сколачиваемых бочек, блеянье коз… Деревенька мерцала во тьме огоньками, протяни руку, сожми – и обожжешься, и свет погаснет, останутся только горячие угольки… А ведь там живут люди, совсем обычные люди, которым по большому счету нет дела до магов и пиратов, или королей; они счастливы той малостью, что дает им земля, а если вдуматься, она дает не так уж и мало – пищу и красоту, и возможность с гордостью наблюдать за тем, как поднимается из земли посаженное тобой, как оно растет и наливается соком. Я тоже в каком-то смысле – и сеятель, и пахарь, и сборщик урожая, да только вот одно из посаженных мной растений оказалось строптивее, чем я думал, оно вырвало корни из земли и убежало.

Я хихикнул, представив эту картину; странное получилось сравнение. Рэд, сидящий рядом со мной, оторвался от процесса починки упряжи и вопросительно хмыкнул.

– О, мой мальчик, ничего… просто вспомнил кое что. Скажи, ты любишь вино?

– Я люблю пиво.

Как всегда, честен и прямолинеен.

– Ну что же, а я вот люблю. Съезжу-ка я завтра туда, вниз, и прикуплю себе бочонок. А то и два – один спрячем в кладовке, пусть дозревает, годика через три выпьем с тобой по стаканчику, скажешь мне спасибо.

– А почему бы не спуститься вниз годика через три?

– Если сейчас не купить, через три годика можно и без вина остаться. Мало ли, какие там праздники будут, они все вино на продажу-то и увезут… Лучше сейчас. Поедешь со мной?

И, как только я задал этот вопрос, мой внутренний голос замотал головой: 'не бери его, не бери!'. И я, не дав своему ученику рта открыть, продолжил почти без паузы:

– Хотя стой, я, пожалуй, сам обернусь, а ты подправь лестницу, она давно скрипит похлеще моего колена.

Рэд искоса глянул на меня.

– Ваше колено, учитель, теперь почти не скрипит. Я даже скажу – совсем.

– Ну, мальчик мой, прогулки делают свое дело, знаешь ли…

– У вас не только колено. – Он отложил шило, помассировал икры и переменил позу. – Вы выглядите моложе, морщин меньше гораздо… Может, я все-таки поеду с вами?

– Рэд, увалень, какого черта? Ты что, думаешь, я собрался без тебя на подвиги? Ну, если считать подвигом торговлю со скрягой Мэйном, виноградарем с кучей плоских и носатых дочек, пучками высовывающихся из всех окон его дома, то да, я отправляюсь на подвиг. Но тебе там не место, ты на этих самых дочек плохо влияешь, они, завидев тебя, начинают вываливаться из окон с романтичными вздохами, только уворачиваться успевай… Нет, нет, сиди дома!

О, демоны его дери. И почему этот мальчишка постоянно заставляет меня выглядеть в собственных глазах бесчувственным обманщиком?

Утром следующего дня я приоделся (то есть напялил сравнительно новые камзол и штаны, стираную рубашку и вычищенные сапоги), взял посох, выструганный Рэдом из ольхи, и отправился в деревню. Довольно быстро преодолел небольшое ущелье, вместе с тропинкой пропетлял по склону и через четыре часа оказался на главной улице деревни, строя глазки вдовушкам у заборов. Проходя мимо дома Ветлухи, трактирщика, у которого мы держали своих 'гордых скакунов', я просвистел птичью трель – в ответ раздалось конское ржание и ослиный рев. Узнали. Приятно, черт побери.

Дом Мэйна стоял на отшибе, почти сразу за ним начинались виноградники, его гордость и, как он любил говорить, постоянная головная боль. Глядя на покосившийся забор и кое-как заколоченную досками крышу дома, никак нельзя было догадаться, что владелец оных – человек, в общем то, с достатком, если не сказать – зажиточный. То ли ему лень было, то ли руки не доходили – шутка ли, ухаживать за виноградником, да еще следить, чтобы ни одну из его дочек не обрюхатил какой-нибудь пронырливый парень. Хотя кто мог бы польститься на этих сухих щепок, ума не приложу.

Я постучал палкой о горшок, надетый на забор; через некоторое время из окна дома высунулись три головы, судя по длинным растрепанным волосам – девичьи. Они пошушукались, и с визгом умчались внутрь дома, голося 'Папа!'.

Мэйн, коренастый хмурый мужичок (видимо, его долговязые дочки удались в мать), вышел на крыльцо, сплюнул в сторону и гулко спросил:

– Ну?

– Приветствую, – отозвался я, ничуть не смущенный грубостью приема. – Я по поводу винца, хочу вот прикупить бочонок-другой.

Волшебное слово 'купить' сделало свое дело – Мэйн соизволил подойти к калитке.

– А ты что ли тот старик, что на верхотуре живет, в Гнезде этом? – Он оперся о калитку, и та заскрипела.

– Я – тот старик, ты угадал. Как урожай то? – я безуспешно попытался завести дружеский разговор; мои улыбки сами собой вяли рядом с его постной миной.

– Хуже, чем в прошлом году. Лето дождливое, потом жуки какие-то корни поели, раньше не было их тут, этих жуков… странные, с синими полосками.

И он посмотрел на меня так, словно подозревал, что это именно я в одну из темных ночей, пролез, как тать, на его виноградник, и собственноручно закопал у каждого кустика по жуку. А то и по два.

– Так что, вина мало в этом году? – не сдавался я.

– Да его почитай что и совсем нет…

– То есть как?

– А вот так. – Он сжал кулак, суставы хрустнули. – Все, что было, прокисло. Еле-еле с десяток бочек спас.

– Охо-хо, первый раз за те двадцать лет, что здесь живу, такое случилось, – покачал головой я, прозрачно намекая, что я и раньше тут жил, и все с урожаем было нормально, так что причин хватать меня и топить в прокисшем вине нету. – А старое вино, как, цело?

– Так старое вино забрали все подчистую, даже то, что у меня в подвале стояло в запасе.

– Что, так прям и забрали? – удивился я. Ну и ну, я скоро стану прорицать наподобие старого Ньелля. Как, однако, я угадал с вином.

– Так прям и забрали, а я и отдал – тут надо полным дураком быть, чтобы за такие деньжищи и не отдать… – он прокашлялся, покосился на свою крышу и торопливо поправился, – ну, не такие уж большие деньги дали, так, да и ушло все почти сразу, у меня вон сколько дочек, и каждой приданое подавай…

– Погоди, – я и сам не знал, почему прицепился к Мэйну, как репей, ведь общение с ним никакого удовольствия мне не доставляло. – Погоди, а кто забрал-то? Ведь права не имеют, по закону положено десятую часть оставлять…

– А они разве смотрят на это право, приехали, сунули денег и подчистую…

– Они – кто?

– Да военные, на конях.

Вот так дела. Я досадливо постучал палкой о дорогу, прикидывая, по какому такому поводу за вином могли прислать войска. Мэйн кисло посматривал на меня, видимо, раздумывая, а не уйти ли обратно в дом. Но я знал, что он этого не сделает – была у него слабость к сплетням, и он явно хотел выложить мне очередную.

– У них там что, праздник какой намечается? – предположил я.

– Ну, что праздник, не сказал бы. Король помер, вот на поминки забрали половину, потом вернулись на полпути, и все остальное взяли, ведь раз один король умер, сталбыть, другой появится. И вино уже на коронацию молодого надо будет пить.

Он еще что-то говорил о том, что его марку в самой столице ценят, и новый король не брезгует его, Мэйна, винами, но я слушал его вполуха. Так значит, Гедеон умер… Как? И Эдуард – новый король?

От виноградаря пришлось отделываться по быстрому – я внезапно выпучил глаза, указал палкой ему за спину и воскликнул: 'Глянь-ка, какой-то парень в окно к твоим дочерям лезет!'. Он тут же потерял всю свою медлительность в мыслях и действиях, и помчался домой, выкрикивая ругательства. А я вернулся по улице к трактиру, зашел внутрь, уселся поближе к кухне и заказал нелюбимое мной пиво, потому что вина действительно не было, а мне надо было выпить.

У Ветлухи, являющегося профессиональным, как и все трактирщики, собирателем и распространителем слухов, я узнал подробности, насколько его слова, конечно, можно было считать подробными. С месяц назад, поведал он, меланхолично настругивая в котел овощи, король Гедеон преставился, 'то ли от болезни брюха, то ли от того, что занозил палец и началась у него по телу гниль'. Сын его, Эдуард, объявил, что устроит родителю пышные поминки, для чего созвал всех дворян, а раз всех, и каждому из них до столицы еще доехать надо, с торжественным погребением повременили, и послали военные отряды собирать с деревень вино, пиво, птицу, мясо и прочее, и прочее, что необходимо для всякого пиршества. Трактирщик еще недоумевал, что, 'в столице у них, вишь, еды не хватает' и сокрушался по поводу того, что забрали почти весь урожай вина.

– Да и овец прихватили, у Пинека – половину стада, у остальных меньше, но все равно плохо, нет, вы не подумайте, мне не то чтобы жалко для короля, славный был король… – Ветлуха поскреб подбородок ложкой, которой только что мешал суп и хмыкнул, – Дак они забрали молодняк, а это сами понимаете…

Я, сказать по правде, ничего не понимал, кроме того, что пиво паршивое, а мир стал верх тормашками. Я прикончил кружку с неприятным осадком в душе. Повертел свою идею и так, и эдак…

Сам не знаю, почему так поступил.

– Ветлуха, завяжи в узелок еды на пять дней, приготовь моего ослика… – я выгреб из карманов всю наличность, отсчитал половину и в очередной раз порадовался тому, что на всякий случай беру с собой деньги, куда б ни шел. – И вот еще, пошли сынишку к моему домику, он знает где это, помнится, с друзьями приходил как-то, камнями швырялся и кричал что-то про сумасшедших стариков…

Трактирщик слегка смутился, одним движением ладони смел монеты со стола и кивнул, мол, продолжайте.

– Там на лестнице висит парень с молотком, пусть передаст ему, что я уеду на неделю-другую. Пусть этот парень, его, кстати, зовут Рэд, за мной не едет, сидит дома и чинит все, что под руку подвернется. Понятно?

– Дак что непонятного, – пожал плечами Ветлуха, – ясно все, как день. На поминки собрались?

– На поминки. – Я пожевал губу, раздумывая, за каким чертом меня несет в столицу, хотя я обещал себе, что ноги моей там не будет после тех перипетий с тюрьмой и Советниками. В который раз пообещал, и в который раз нарушаю свое же слово. А, ладно. – На старого короля взглянуть, да и на нового.

На лице трактирщика читался вопрос – 'зачем такой развалине, как ты, тащиться в такую даль ради такого сомнительного удовольствия, как лицезрение трупа и мальчишки, пускай оба королевских кровей'. Я не поленился и со стариковским кряхтением встал из-за стола, придерживая рукой спину, даже чуть дрогнул в колене, словом – устроил целый спектакль. Но не просто так – благодаря ему последующие слова объяснили трактирщику причину моего странного поведения.

– Стар я, умру скоро, так хоть на короля взгляну, да не на одного, а на целых двух. Всю жизнь собирался, так хотел, так хотел, а все никак ноги не доходили. Вот сейчас и отправлюсь, а потом и помирать можно.

Ветлуха покивал понимающе и крикнул одному сыну, чтоб оседлал осла, другому – чтоб бежал к домику 'старого господина'. Мальчишка сначала не понял, о ком речь, но отец зыркнул на меня, и паренек, выслушав инструкции, умчался. Я посмеялся про себя. Сказал бы Ветлуха: 'беги к той развалюхе, где этот выживший из ума старик живет', и все стало бы сразу ясно, а тут такие церемонии… Я высказал это предложение трактирщику, и он сначала покраснел, потом позеленел, а потом объяснил, что в деревне меня называют куда покруче. Сам-то он, конечно, так не говорит, но дураки всякие ляпнут не приведи Боги что, а мальчишки подхватят. Я не стал интересоваться, как именно меня прозвали в деревне, но взял на заметку справиться об этом потом.

Перед отъездом я дал себе труд еще раз подумать, зачем, собственно, я еду в столицу. А потом решил не изобретать сложных объяснений – мне нравился Гедеон, и все тут. И хотелось проводить его, пускай даже стоя в толпе, издалека – в последний путь.

Сказано – сделано, как говорят в народе. Первое время я ехал с оглядкой, не ринулся ли за мной Рэд, но на второй день понял, что ученик в кои-то веки меня послушался и не стал сломя голову мчаться спасать старенького учителя от всевозможных напастей. Приятно, конечно, такое уважение к моим наказам, но это не в его обыкновении, подумалось мне. Потом, поразмыслив, я пришел к выводу, что Рэд наверное, начал взрослеть. Понял, что иногда его юношеская непосредственность не к месту. А еще (эта мысль пришла ко мне, когда я, умываясь, увидел свое отражение в ручье) на него наверняка произвело впечатление мое преображение. И вправду, я изменился: вместо дряхлых девяноста стал выглядеть на крепкие семьдесят. То ли предчувствия сыграли свою роль, то ли действительно прогулки на свежем воздухе, однако я выехал в столицу, находясь в неплохой форме, почти 'во всеоружии'; то есть, ходить на руках я бы поостерегся, но в случае чего мог задать весьма впечатляющего стрекача. Это на случай, если всякие там Советники выскочат из своих углов и накинутся на меня с воплями: 'Садись на трон!'.

По пути я останавливался в придорожных трактирах, и наслушался всяких сплетен, от немыслимых, до вполне здравых. Ничего особенно нового не услышал. Народ в целом скорбел, но не слишком. Но что меня удивило, так это то, что некоторые (да что там, многие) возлагали свои надежды на молодого венценосца. Я то думал, им главное, чтобы король был на месте, а как его зовут, Гедеон или Эдуард, не столь суть важно. Однако ошибался. В последнее время, говорили они, 'все не так хорошо, как было совсем раньше', и урожаи не такие богатые, и погода не ласкова, и налоги повысились, а вот сядет новый король на престол… Видели б они того короля, мрачно думал я, они бы так не говорили; но я молчал, не стараясь переубедить их, просто доедал свою похлебку, заваливался на конюшне или в комнате, высыпался, а утром продолжал путь.

И вот передо мной раскинулась столица, во всей своей красе – на равнине, украшенной багряной листвой лесов, желтыми полями спелой пшеницы, в окружении небольших поселений. Я спустился по течению реки, пересек ее выше на малой переправе, а не на большой, чем сэкономил три четверти серебряного, и въехал через южные ворота. На башнях развевались черные с алой каймой флаги, траурные венки были развешаны на всех улицах – на дверях гостиниц, фронтонах административных зданий, даже на осветительные столбы привязали черные ленточки. Мест в гостиницах не было, я исколесил полгорода, прежде чем нашел скромную таверну, чей хозяин сдавал две комнаты наверху; в одной уже поселился какой-то купец, прибывший по делам, вторую, с окном на улицу, занял я.

Я успел вовремя – похороны были назначены на следующий день, коронация – через день. Побродив по городу и в который раз удивившись его обветшалости, я зашел в 'Сковороду' и откушал отменного мяса с подливой. Полюбовался из окон на тюрьму, где мы с Рэдом несколько лет назад провели чрезвычайно поучительные два дня; она вся была увешана траурными веночками, вымпелами и лентами, а у входа стояли мрачные, как виноградарь Мэйн, гвардейцы. Затем погрелся на солнышке в городском саду, где чинные мамаши выгуливали детей, покормил голубей краюхой хлеба, что остался у меня с обеда, и отправился на ночлег в 'Хрустящую корку', как называлась моя таверна. Хозяин ее поприветствовал меня дружелюбно, но без особого интереса, – еще один мелкий домовладелец, торговец или писарь на пенсии, приехавший поглазеть на торжества по случаю восхождения на престол Эдуарда. Даже в столице, несмотря на внешний траур (излишне показушный, на мой взгляд), почти никто не говорил о предстоящих похоронах, а если и говорил, то вскользь, лишь в связи с коронацией. Создавалось такое впечатление, что Гедеон правил от силы год, и никакого сколько-нибудь четкого мнения о нем не сложилось. Между тем, и я знал это абсолютно точно, он взошел на престол почти двадцать лет назад. Неужели он за эти двадцать лет не сделал ничего запоминающегося? Или тут поработала 'служба слухов' молодого принца? Все разговоры были только об Эдуарде. Даже выглядящий молчуном хозяин трактира оживился, стоило мне упомянуть наследника.