Текст книги "Король-Бродяга (День дурака, час шута)"

Автор книги: Евгения Белякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Я усмехнулся, вспомнив давние и рискованные вылазки… Когда-то это казалось мне забавным. Фасмик по молодости лет трясся, как девственница перед брачной ночью, а я просто развлекался. Но он изменился. Даже с того времени, как проездом в родные края заглянул навестить меня в горах; не говоря уж о тех славных деньках, когда мы с ним бедокурили в Дор-Надире. Стал жестче и приземленнее, и мне оставалось лишь надеяться что все эти перемены – не являются результатом тех самых событий…

– Мне нужно… Ты ведь учился у Мага Рэнди? Ну, преподавательская деятельность и все такое… Понимаешь, однажды утром я проснулся, и понял… эх, да что там тянуть. Мне надо бы найти себе ученика. Где их обычно берут?

Пухлик посмотрел на меня, покачал головой – и вдруг с силой произнес:

– Джоселиан, ты говоришь об ученике, как о… тыкве. Так вот, тыквы обычно покупают на рынке. Учеников к нам приводит судьба.

Уж он-то знал, что такое судьба. Глядя на него сейчас, на его горевшие внутренним светом глаза, слушая отзвуки Силы в его голосе, я вспомнил его прежнего. Он был самым выдающимся студентом. Талантливым, умным, возможно, чересчур осторожным иногда, но в магии это даже полезно. Разница в возрасте – придуманная мной, да и реальная, не помешала нам стать друзьями.

Он явно шел на Мага Первой Ступени, может даже – Архимага, но… Несчастный случай втоптал в грязь его честолюбие, уничтожил все надежды на реализацию себя в любимом деле, загубил на корню будущее…

– Мик, я говорю, как есть. Ты же знаешь, я – въедливый старый сморчок, без сердца и совести. Мне нужен ученик. Я спрашиваю, где их берут. Ты говоришь – судьба. Хорошо. Но как узнать, что судьба, а что… тыква?

Он задумался. Огонь в его глазах погас. Буднично так, по-крестьянски, он почесал затылок.

– Когда кто-то сваливается тебе на голову безо всякой причины – это судьба. – Он фыркнул, – Этот вот парень… Кто знает, может он – твой ученик, а?

– Дурацкая шутка, – поморщился я.

– Вовсе нет. Расскажи, где ты его подцепил.

Я постарался уложиться в пару минут. Но Пухлик требовал подробностей… и во мне взыграл дух Актера. Я встал на скамью, изобразил в лицах себя, разбойников, моего осла, Рэда и его лошадь, природу, небо, солнце и даже дуновение ветра. Я рад был хоть таким способом еще раз вернуть на лицо друга прежнюю улыбку, горевшую огнем и Силой, но… Лишь раз промелькнула искра в глазах. Лишь раз. Но это дало мне надежду.

– Джоселиан, ты смотришь и не видишь. Он и есть твой ученик.

– Мик, ты же… ты посмотрел?

– А мне даже и смотреть не надо. Я узнаю судьбу и ее усмешку с закрытыми глазами. Доверься моему опыту, раз уж моей магии… словом, это он и есть.

Я взглянул на Рэдрогта, Рэда, белокурого, медведя, обалдуя, оглоблю, кретина и пустомелю, мальчика и умника, ох, как только я не называл его потом, и все эти клички, обидные и не очень, я ясно увидел в будущем. Да. Это он.

Рэд.

Я не помню, сказал я это вслух или же подумал. Но мальчик проснулся мгновенно, поднял голову и посмотрел на меня чуть осоловевшими глазами.

Я подошел к скамье, на которой он лежал. Протянул ему руку.

– Ты, юный друг мой, только что обзавелся еще одной задницей. Без сердца и совести. Как мы уживемся вместе, даже не представляю.

И добавил:

– Меня зовут Джоселиан. Или Джок. Но ты можешь звать меня просто – Учитель.

Пухлик тихо и радостно засмеялся. И подмигнул вконец озадаченному Рэду:

– Раньше эта задница болталась рядом со мной. Не скажу, что это было самое скучное время в моей жизни. Передаю ее тебе, береги ее…

Юноша решил, что старики сошли с ума. Я еще больше укрепил его в этом мнении, скорчив рожу, а потом рывком поднял его со скамьи (что, как ни странно, его не удивило, видимо, он умел изумляться лишь одной вещи зараз) и отправил приготовить наших 'скакунов'.

Пухлик разлил вино по кубкам и поднял свой в тосте:

– За задницы.

Мы выпили. Нижние Боги побери, я чуть не прослезился. Эта торжественная передача моей драгоценной персоны из одних рук в другие тронула мое нежное актерское сердце, вернее, его более чувствительную половину. Вторая, черствая и сухая, принадлежала магу. Но именно она задала следующий вопрос:

– Мик… Надежда есть?

Пухлик бросил быстрый взгляд в окно. Наклонился к моему уху, и, словно кто-то мог нас подслушать, прошептал:

– Я попытался сварить лечебный отвар. Не то чтобы совсем не вышло, но что-то… определенно, результат был. Не бойся, твоего… ученика я напоил качественным, производства местной колдуньи…

Я махнул рукой.

– Пустое, на нем, кажется, итак как на собаке заживает… Но… сколько времени пройдет до… полного… выздоровления?

Последнее слово стало у меня в горле хуже сухих крошек. Каждая из букв царапала нёбо.

– Столько не живут, – усмехнулся мой друг, – но ты же знаешь, я упрямый.

Я знал. Я улыбнулся, молча поднялся и кивнул ему.

И вышел.

За много лет до того, как мы с Рэдом навестили деревеньку Толькич, с моим другом, Миком Пухликом, лучшим студентом курса, который аспирантов бил одной левой во всевозможных магических поединках, студентом, за право учить которого профессура дралась, причем иногда кулаками, как плебс; студентом, который мог почти все – произошел несчастный случай. В результате этого случая он навсегда потерял способность заниматься магией, даже самой примитивной…

Невозможно волшебствовать, если у тебя нет тела.

Я сел на ослика, сделав вид, что не заметил его возмущенных глаз. Однако, какая неблагодарная скотина, пожрал половину подсолнухов с крылечка и еще морду корчит… Лидика точно будет недовольна. Рэд уже сидел верхом, с серьезным лицом, хмурясь на закатное солнце.

Мы отъехали на порядочное расстояние, прежде чем я нашел в себе силы обернуться. Я поднял руку и помахал другу. Голем помахал мне в ответ. И на секунду мне показалось, что я вижу прежний огонь в его глазах.

Мы с учеником возвращались в горы, ставшие на неопределенный срок моим (а теперь и его) пристанищем. Компания не прибавила моему ослу прыти, даже наоборот. Мы остановились у речушки с намерением порыбачить, сварить уху и только потом уже двинуть дальше – как бы не так.

Дурак-учитель ловит рыбу, дурак-ученик сидит неподалеку и делает вид, что у учителя получается.

День был неудачный, с какой стороны не посмотри. Сразу видно было: не клюет, не клевало и клевать не будет, видимо, корм не тот, и тучи низко. Или просто цапли утром пролетели, клином, слева направо, а для рыб это признак того, что жрать червяков не следует.

– Будет уха без рыбы, – пошутил я, имея в виду, что пора подниматься и двигать дальше. Но Рэд понял это по-своему.

– Варим овощи, учитель? – Он все чаще и чаще в речь вставлял глаголы во множественном числе, словно бы подчеркивая, что теперь мы с ним – вместе. – Морковку?

– Только не ее, увалень, – вздрогнул я. – Несколько самых ужасных эпизодов моей жизни связаны именно с этим хрустящим, оранжевым, продолговатым кошмаром.

Лук, белый корень, свекла, картошка. Мой ученик – проглот, он ест по пять раз в день все, что поддается пережевыванию. Я даже хотел подшутить над ним, предложить съесть подошву сапога, но вовремя понял, что так он и поступит. Рэд доверчив, суеверен, и даже нечаянно мной мистифицирован – небось подумает еще, что это магический ритуал, и сожрет всю свою обувь, а хорошие сапоги его размера стоят дороже, чем овощи.

Парень умял свою порцию, потом еще раз свою, потом три моих, но не успокоился, пока не запихал оставшееся на дне разварившееся месиво в учителя. По меркам его народа я не просто худой, я невообразимо тощ, меня почти что нет. Вот и хорошо, объяснял ему я, когда тебя не существует, меньше оснований что-то о себе воображать. Рэд нахмурился на три дня, не вру – ровно на три. К тому утру, когда мы подъехали к подножию гор, лоб его торжественно разгладился, и ученик мой провозгласил громоподобно, что 'он все понял'.

– Я рад, чрезвычайно рад, мальчик мой. А еще я рад, что мой осел не умер еще вчера, взяв твой темп; и еще я рад, что зад мой не стерт до основания, то есть – до шеи.

Дело было в том, что я, желая снизить расходы на питание (да и банально желая поскорее оказаться дома), 'проговорился' о том, что мне срочно надо быть дома до конца недели. И – понеслось. Рэд подгонял свою лошадь, как сумасшедший, а, поскольку мой ослик был уздечкой неразрывно связан со скакуном моего же ученика (как много собственности, не находите? ученик, домик, ослик…), мы пронеслись по удивленным деревушкам, как ураган. Пошли бы слухи о Дикой Охоте, или явлении Бед Мира, но этому помешали следующие обстоятельства. Во-первых я, долженствующий изображать Смерть, нарушал сей образ тем, что беспрерывно шмыгал носом и чихал, вспоминая при этом лужу на тропинке с разбойниками, куда мне пришлось упасть. Возможно, я походил на Мор с моим насморком. Во-вторых, Рэд ну никак не был похож на Глад. Он был упитан, румян и лоснился, как молодой бычок. Раны зажили быстро. Он мог бы изображать Смерть, но кто тогда был бы Гладом? Ослик мой категорически возражал, а лошадь Рэда далека была от подобных проблем идентификации себя с мировыми несчастьями. Так вот, ругаясь на чем свет стоит, я тащился за Рэдом, и к концу путешествия был готов на все, лишь бы оказаться дома, завернуться в старую шаль и соснуть недельку-другую.

Естественно, все вышло совсем по-другому.

По отвесной лестнице, прилепившейся к камням, почти скрытой за лишайником и кустиками, скрюченными, как мои пальцы, меня нес Рэд. Полный одержимой решительности и героизма. Но, поднявшись на самый верх (к его чести, он не запыхался), ученик мой открыл рот так широко, что подбородком уперся в мою и без того многострадальную грудь.

– Это? Что? – упавшим голосом просипел он, – Вы… разве тут живете?

– Что такого? Да отпусти ты меня, олух, пришли же уже. Да, чем плохо? Ну, окон нет, дверей тоже, и камина, и половины крыши, и мебели – кроме старого кресла, помнишь, я тебе рассказывал, что лошадь твоя икает очень похоже на него? То есть, кресло, конечно, не икает, оно скрипит, и с твоим – Громобоем, так его, да? – они бы могли составить неплохой дуэт. Только вот я себе не представляю, как поднять твою конягу наверх, мы ведь оставили наших скакунов в деревне, помнишь?

Все время, пока я тараторил, и показывал пальцем на отсутствие перечисленных мною удобств, Рэд стоял, морща лоб то ли в презрительной, то ли в жалостливой гримасе. Следующие слова определили для меня еще одну сторону его души.

– Тут высоко, и холодно, Учитель. – Меня удивило, что он говорит шепотом, хотя раньше при мне говорил басом, – Вы замерзнете – удивляюсь, почему не сделали этого раньше.

Потому что был почти мертв, чуть было не ляпнул я, но передумал – парень бы не понял, испугался, обиделся бы…

– Я все починю, Учитель, не беспокойтесь. Деревья тут растут неподалеку, будет мебель; камней много, камины я умею складывать, меня отец научил. Не беспокойтесь, – повторил он, со странной нерешительностью топчась на месте.

– Делай что хочешь, – вспылил я, – только одно условие. Ни окон, ни дверей. И в проеме должны висеть колокольца. А так – вперед! Все остальное не моя забота.

Я удалился в колючую, шершавую шаль, мое старое пристанище. Когда-то я купил в деревне яйца, семь десятков, половину разбил по дороге наверх; так вот, их мне завернули в потерявшую вид шаль. Я не стал ее возвращать, наоборот – я к ней привязался. На краях до сих пор следы от желтка.

Угол комнаты, где я обычно сидел, закуклившийся в неопределенного цвета шерстяное уродство, был выбран со всем эстетическим тщанием. В окно справа виден крутой склон горы, сухое деревце, изъеденное ветрами, иногда облака. А за всем этим – снежные вихри волос на головах горных великанов, вершин хребта Ага-Раав. Слева окно в никуда, с подоконника – провал в голубизну неба. А прямо – дверь. Лестницы не видно, так что в прямоугольнике входа вполне вольготно расположилась долинка, зеленая или золотая, неважно, но в любое время года спокойная и умиротворенная. И другая сторона ее, в серых гранитных скалах гор Нетотон. Там, по преданиям, живут Старцы-Под-Горой. Не знаю, ни одного не видел. Хотя я-то на горе, и Нижние Боги знают, может там, в глубине, и живут эти старцы, и даже занимаются чем-то загадочным, на зависть обывателям.

Я выбирал этот угол несколько недель, садясь то так, то эдак, и не собирался его никому уступать, или ставить там мебель… Но Рэд решил по-своему.

Он смотался в деревню, выпросил там инструменты; срубил несколько деревьев, напилил досок – чтобы сколотить кровать, крепкую, удобную. Но сначала он постелил мне свой плащ из шкуры медведя, и пообещал раздобыть подушку.

Я мстителен до крайностей. Поэтому решил в этот же вечер прочитать ему лекцию о магии, для, так сказать, сбалансированности его как личности: он зверски устал физически, так пусть устанет, ворочая своим умишком всю ночь, нэ?

Но потом я передумал. Отложил. Просто потому, что сам уснул без задних ног, и без рук, и вообще весь растворился во сне без остатка. Разве вот зад, натертый деревянным седлом, обтянутым кожей, существовал в яви, тревожа сон ноющей болью.

Следующий день я провел за лицезрением, вернее, спинозрением моего ученика, мастерящего мебель. Я устроился в кресле, подобрав под себя ноги, и молчал, улыбаясь. Потом, пресытившись видом чужой работы (а говорят, это никогда не надоедает), спросил:

– Ну? И чему же мне тебя учить?

Рэд опешил, отложил рубанок, за которым, забыв его взять в первый раз, мотался в деревушку ни свет, ни заря, и нахмурился. Он вообще делал это презабавно: сначала сводил брови, потом вспоминал, что поступать так в присутствии учителя невежливо, старательно разглаживал морщины на лбу… и потом все равно брови его сползались друг к другу, словно сами собой.

– Я не знаю, учитель… Это вы знаете, а не я. Хм… – он провел рукой по белой копне своих волос, и в них осталась мелкая стружка, – или это испытание?

– Демоны тебя дери, увалень, я понятия не имею, что с тобой делать.

Самое смешное было в том, что я сказал правду. Я вообще ввязался в эту эпопею с учениками только потому, что внезапно проснулся от своей двухгодичной спячки и почувствовал: надо. И, поскольку моя интуиция никогда не давала сбоя, собрался, сел на ослика… И в итоге оказался на той обледеневшей дороге.

Но не бывает безвыходных положений. Буду выкручиваться, как и всегда.

– Ну-у-у… Задай мне вопрос.

Он почти не раздумывал.

– В чем смысл жизни, учитель?

– Обалдуй, ничего другого ты не мог придумать? Вот уж и правда – один дурак может так спросить, что и сто мудрецов не ответят. Давай начнем с чего-нибудь простого, ладно? Пожалей мои высушенные старостью мозги.

– Хорошо. – Он снова зашуршал рубанком по дереву, минуту шевелил мускулами на спине, потом тряхнул головой. – Там, в доме у вашего друга, вы взяли меня за шиворот, и подняли, как котенка.

Ох, этот парень не так уж прост и вовсе не тупица. Надо же, он все-таки обратил внимание, но решил спросить позже. Наплачусь я с ним, ох, наплачусь…

– И где вопрос? – кисло поинтересовался я, уже предчувствуя свое длинное выпутывание из сетей мною же и нагроможденной лжи.

– Как вы это сделали? Вы же старый человек, еле ходите…

А, к черту! Парень заслужил честный ответ, а если он его испугает до полусмерти, то это уже будут не мои проблемы.

– Видишь ли, мальчик мой… Я живуч, как кошка, и, по правде говоря, мог бы позволить себе существовать в гораздо более молодой шкуре. Но предпочитаю эту – так я не имею поводов думать о себе слишком хорошо.

– Вы уже во второй раз говорите мне о том, что вредно воображать о себе. Почему?

– Как только ты начинаешь мнить себя значимым, жизнь щелкает тебя по башке. Но, мне кажется, не далее как вчера ты сказал мне, что 'понял'. Ты ошибся или соврал?

– Учитель, я… как вы можете думать…

– Могу, не сомневайся. Думать – моя прерогатива, а твоя – слушать меня и принимать все, что я надумаю, за чистую монету. Но все же… э?

– Я… мне казалось, что я понял. Но все, чему меня до этого учили, совсем не так. На моей родине говорят, что, чем более славные дела ты совершил, тем лучше. И стараются, чтобы подвиги стали известны всем.

– Это зависит от того, кого ты считаешь своим покровителем и одновременно оппонентом. Герои обычно совершают деяния во имя Вечности. А ее одобрение легче всего заслужить громкими поступками и словами. Но ты теперь в учениках у мага, и наша наставница – Судьба. А привлекать внимание этой капризной особы ой как опасно. Ну, теперь понял?

– Ага.

– Точно понял?

– Да, учитель.

К концу дня у меня была кровать, вполне приличная, и стол, и четыре стула.

– Так чему вы меня будете учить, Учитель? – спросил Рэд вечером. Мы сидели на веранде и наслаждались: Рэд – заслуженным отдыхом, а я просто небом, звездами и вином со специями.

– А чему придется. Что моя пятка захочет или нутро подскажет.

– Это как? – изумился он.

– А вот так. Ты же чувствуешь, когда тебе хочется есть, или пить, или в туалет, или женщину… Кстати, насчет женщин – никаких вообще несколько лет. И мужчин тоже.

У него вытянулось лицо, и резко побагровели щеки.

– Чт-т-то? Я…

– Молчать и слушать меня! – скомандовал я, – Принеси воды и дров, шалопай! – я заскрипел качалкой и захихикал.

Хорошо иметь ученика…

Всего месяц спустя я сидел, покачиваясь себе в креслице, а рядом стоял столик, стулья, и кровать была, и камин, и половички на полу. У меня появилась даже кухня, в которой Рэд обычно 'колдовал' над чайником.

– Учитель, хотите чаю?

– Нет. Или… да, налей. И подай мне перо, чернила и бумагу. Я тут вспомнил кое-что, надо записать, пока из головы не выветрилось. А потом… – я мечтательно прикрыл глаза, – … я научу тебя чему-нибудь новенькому.

Мой ученик издал нечто среднее между боевым кличем и мальчишеским гиканьем – и убежал за требуемым. А я весело посмотрел ему вослед.

Весело? 'Постойте, постойте', – сказал себе я. За пару месяцев до этого тут все было совсем по-другому. Тишина, мертвая, казалось, окончательная; и мое почти не дышащее тело. Вы спросите – как это, 'почти'? А просто. Есть такой способ – сердце замедляется, как и дыхание, и ты как будто засыпаешь. С той поры, как я вернулся в Невиан и поселился в горах, и до того момента, как очнулся с воплем: 'Ученик! Мне нужен ученик!' – прошло ни много ни мало восемьдесят шесть лет. Не то чтобы я 'спал' все эти годы; в восемьсот тридцатом ко мне заехал Пухлик (как он меня нашел – ума не приложу, наверное попросил кого-то из настоящих ясновидящих Академии пособить), да и каждые шесть-семь лет я просыпался и выходил подышать воздухом, преимущественно – ранней осенью. Но в основном я находился в состоянии полной отрешенности от мира и его проблем. Это был своеобразный вызов – ничего не делать, эдакий кукиш Судьбе. Не было для меня ничего привлекательного в так называемой жизни; что власть, что деньги или слава? Я повидал всего на своем веку. 'Что нового я могу узнать?', – думал я; но жизнь решила иначе. Пришло, видимо, время делиться полученными знаниями, и я, лохматый, высохший, трясущийся и подслеповато щурившийся со сна, откинул с себя старое одеяло с ворохом листвы, занесенной ветром в мое скромное жилище, воскликнул: 'Пора!'. Наверное, со стороны это выглядело жутко – восстание из гроба мертвеца и то смотрелось бы эстетичнее.

Но вот у меня появился Рэд – я сбросил сотню лет, как старую одежку, и стал учиться получать удовольствие от выцеживания из себя знаний. Сначала я ими делился неохотно, признаю, но старался, старался…

Рэд вернулся из кухни быстро, с дымящимся чайником.

– С чего начнем?

– А вы можете научить меня… ну, тому, что вы тогда сделали на дороге с разбойниками?

– Лед? Ты смеешься? Вижу – нет. Со льдом работать сложно, уж лучше… А давай я покажу тебе, как сделать цветные искорки в воздухе?

Он косо глянул на меня и прикусил губу.

– Я не мальчишка. Если вы боитесь, что я не смогу…

Ну вот. Обижается – а зачем? Ладно – начнем с чего-нибудь не слишком трудного, но впечатляющего.

– Рэд, мальчик мой, садись на пол, поближе. Нет, не так близко, мы будем учиться выпускать огонь из ладони, а я не хочу, чтобы ты устроил пожар. Вытяни руки… вот так, вперед ладонями. От себя, обалдуй. А теперь, э-э-э-э…

Я постарался вспомнить, как именно объясняли в Академии эту технику. Припомнил то я быстро, но сложность состояла в том, что 'высечь' огонь можно было двумя способами. Один нам описали на коротких курсах по 'Бытовому использованию волшбы', а второй преподавался на кафедре Боевой магии. Причем, несмотря на кажущуюся похожесть, разница между этими способами была колоссальная; осталось решить, чего я хочу добиться в результате: того, чтобы мой ученик смог зажечь костер в мокром лесу, или того, чтобы он при случае смог поджарить пару-другую неприятелей. Наверное все-таки поджарить.

– А теперь представь, что у тебя в желудке свернулась в тугой клубок саламандра…

Рэд, зажмурившийся в начале моего объяснения, видимо, для лучшего усвоения материала, приоткрыл один глаз:

– Что?

– Не знаешь, что это? Ах да, у вас про таких и сказок-то нету. Ладно, представь… солнце. Клубок огня. Да хорошенько, чтобы пропекло до самых кишок!

Мой ученик напрягся, да так, что шея его стала почти вдвое толще, а голова ушла в плечи.

– Нет, ты должен расслабиться!

'Это будет не так уж легко', – пришло мне в голову. И я оказался прав.

Часа полтора мы с ним бились только над тем, чтобы представить 'клубок огня'. Я ругал его последними словами, хотя, наверное, зря: в свое время я пыхтел ничуть не меньше. Самое сложное в этом упражнении – умудриться оставаться абсолютно спокойным, как бы впасть в некое оцепенение, и сосредоточить все свои мысли в центре живота. И не отвлекаться ни на что и ни на кого. Так что определенная польза от моей ругани была: он вскоре привык к ней, а потом и отсек вообще все посторонние звуки и мысли. И вот, когда чай уже остыл, а солнце задело краем верхушки гор, он добился желаемого. Я увидел, как внутри него словно расцвел огненный цветок. Он тут же начал разрастаться, буйный, неконтролируемый; я заорал и вскочил на ноги, опрокинув поднос с чайником. Рэд, безразличный ко всему вокруг, лишь чуть повернул в мою сторону голову.

– Держи его, держи! Идиот, лепи его в комок, не давай расти, лепи его, как снежок!

Я подскочил к ученику, протянул руки и оттянул часть энергии на себя, готовый в случае чего направить ее в стороны; правда, тогда дом наш сгорел бы сразу, как солома, но что – дом, тут сейчас парень вспыхнет, как сухой хворост. Или я, что было бы справедливее, поскольку только такой кретин, как я, мог дать задание, не потрудившись рассказать все до конца.

Рэд открыл оба глаза и недоуменно посмотрел на меня, я понял, что он только-только начинает понимать и чувствовать, какая сила бурлит в нем.

– Что… мне делать?

Я постарался, чтобы голос мой звучал спокойно.

– Для начала – отверни от меня свои ладони, если, конечно, ты не хочешь меня убить. Молодец. В сторону окна, правильно… А теперь медленно разделяй этот свой… шарик на два потока, веди по рукам… И в окно их, в окно!

Я отскочил в сторону, скрипя старыми костями, и вовремя: над головой полыхнуло, меня обдало жаром, даже, готов поспорить, припалило волосы. С потрескиванием и шуршанием два потока огня устремились наружу, и я мысленно пожелал им счастливого пути. Где-нибудь над Анадриатом они выдохнутся, и не поздоровится той птичке, что будет пролетать на их пути.

Рэд выдохнул (то ли от восхищения, то ли от напряжения, я не понял) и повалился набок.

– М-да, – поделился я с ним умной мыслью.

– С вами все в порядке?! – Он действительно сильно за меня испугался. Так и надо.

– Нормально. Но ты мог бы и погибнуть…

Тут уж он испугался за себя. Добряк, но не идиот – чувство самосохранения присутствует, и это хорошо. Но уже через минуту, разгладив морщины на лбу, он радовался, как ребенок.

– Получилось, учитель, получилось!

– Вижу. Немного не с того я начал. Знаешь, из меня выходит никудышный учитель, Пухлик справился бы куда лучше. Я еще никогда никого не учил… Тем более таким смертоносным вещам. Давай договоримся…

– О чем?

Он готов был сейчас согласиться со всем, чем угодно, в глазах его горела жажда нового и осознание своей силы. Но мне вовсе не улыбалось остаток дней провести на пепелище.

– С этого дня будем все делать очень осторожно. И понемногу, хорошо?

– Хорошо!

Я потер ладони друг о друга – их покалывало, они были горячими. Надо было сбросить куда-нибудь лишнюю энергию, и я выбрал для этой цели чайник, как раз можно будет не ходить на кухню, чтобы его подогреть… Рэд, наблюдая за моими манипуляциями, вздохнул.

– Что не так, страдалец? – усмехнулся я.

– Долго вы учились… ну, этому?

– Долго. Или нет – смотря как посмотреть. Четыре года.

– Так мало? – удивился он, и недоверчиво посмотрел на меня.

– Не так уж и мало, четыре года – каждый день, почти без перерыва. Два раза в неделю можно было на вечер отправляться в город покутить. Ты готов заниматься каждый день по десять часов?

– Да, учитель! – воскликнул он, горя энтузиазмом.

– А я нет.

Рэд ошеломленно распахнул глаза.

– А чему ты удивляешься? Я уже не так молод, как тогда. – Три раза 'ха', я и тогда не был молод, но ему знать об этом ни к чему… пока. – И мне необходимы перерывы. Минуты тишины и недели спокойствия. Так что условимся так: ты будешь приезжать ко мне раз в месяц на несколько дней… А в оставшееся время делай что хочешь – чем ты там собирался заниматься, когда я тебя подобрал на дороге?

– Я ехал на подвиги.

– На подвиги, вот оно как… М-да. Ну, наемником ты всюду сумеешь устроиться, или охранником – ты ведь оружием владеешь?

– Конечно, я…

– Не надо демонстраций, я верю тебе на слово, – я махнул рукой на него, когда он ринулся к углу, где хранил свой меч, аккуратно завернутый в три шкуры. – Мне важно, что тебе будет чем себя развлечь, пока ты вдалеке от дядюшки Джока. Ну как, согласен?

– Согласен. – Он сразу понял, что выбора у него нет. Сел обратно на пол и скорчил физиономию, отображающую напряженную работу мысли.

– Что еще?

– Я… я просто подумал – извините, – просто подумал… а вдруг, вы… что, если с вами…

– Не мямли, парень, ты хочешь сказать – 'что если Вам на голову упадет крыша, и все Ваши замечательные знания расплющатся в лепешку вместе с головой'?

Он начал было спорить насчет формулировки, но быстро заглох, как только я поднял указательный палец, призывая его к молчанию.

– Не упадет. А упадет, так не расплющит. А расплющит – так не насовсем. Словом – со мной ничего не случится, и ты сможешь вытянуть из меня столько, сколько в тебя поместится, мой дорогой героический Рэдрогт.

– Я не потому что знания… хотя я, конечно, хочу узнать… но если я буду отсутствовать, и что-нибудь случится… – пробурчал он.

'О Боги, я всяких людей повидал, но таких ненормально добрых и бескорыстных – ни разу', – подумал я, – 'Его надо засолить и показывать на ярмарках'. Раздумывая, что бы такого ему сказать, чтобы он прекратил трястись надо мной, как наседка над яйцами, я отхлебнул чаю. Он опять остыл, пришлось подогреть чай рукой еще раз, хотя особого дискомфорта я не ощутил: энергии во мне плескалось раза в три больше, чем обычно. Мальчишка чрезвычайно силен, я всего-то толику его силы оттянул, а мерзнуть перестал, вскипятил два чайника и, похоже, еще и воздух вокруг себя нагревал. Силен, силен, только вот контроль… да.

– Не спорь. Я сказал, что все будет хорошо… И вообще, из-за тебя мы теряем драгоценное время. – Я качнулся в кресле пару раз, приводя мысли в порядок. – Итак, продолжим: главное, мальчик мой – контроль! Без контроля твоя жизнь окажется короче, чем у бабочки, магия – ужасно опасная штука, запомни это! Эх, с этого и надо было начинать; честное слово, ну почему я не Пухлик?

Асурро дураком не был – он рассказал мне правду только на третий год обучения. 'Этот ваш контроль, – сказал он, – полная ерунда. Маг не может себя уничтожить магией. Она сама вывернет его тело, заставляя сбросить излишек в окружающее пространство. Что будет с этим пространством – дело десятое, но 'перенапрячься' просто невозможно'. Я, помнится, после его слов вычеркнул еще один способ самоубийства из своего списка; магия в этом помочь мне не могла. А потом я и вовсе забросил мысли о смерти, но эту простую истину усвоил. А Рэд усвоил свою – и теперь он поостережется делать что-либо грандиозное, до тех пор, пока не будет готов. До тех пор, пока я ему не скажу, что пределов, в общем-то, нет.

ГОРЫ АГА-РААВ, 8 ЛЕТ СПУСТЯ

***

Мы с Рэдом поехали в столицу – тихо, скромно, как и подобает. А началось все с того, что он заявился с идеей обновить мой гардероб.

Я как раз вылез на солнышко, подставил его лучам старые кости и определенно не хотел, чтобы меня отрывали от этого занятия.

– Учитель!

Я открыл глаза, в которых после солнца плясали красные пятна, и вопросительно поднял брови.

– Вам надо купить одежду побогаче, – заявил он.

– Чем тебе не нравится эта?

– Ну, во-первых, она у вас одна.

Гляди-ка, научился острить, подлец. И в чей адрес – учителя, старого и уважаемого человека! Я примерно так и сказал ему, после чего нарвался на полный скептицизма и недоумения взгляд.

– Уважаемый человек не ходит в рванье, а вы к тому же еще и король, хоть и бывший. Еще одна зима – и дырок на вашей куртке станет больше, чем ткани!

– Я уже жалею, что рассказал тебе о своем коронованном прошлом, парень, – зашипел я, но был рад его заботе. Сам-то Рэд ходил в той же самой одежде, какую мы ему купили два года назад в деревне; и спал в ней же. И ему приодеться было бы гораздо полезней, чем мне. Поэтому я согласился.

Мой ученик нанял в деревне телегу, и мы отправились в путь; я мягко и удобно устроился в пустых мешках, высовывая нос только заслышав запах обеда и звон котелка. Повар из Рэда получился так себе, но я не мог лишать мальчика невинной радости от кормежки учителя.

Когда выезжаешь из долины, и холмы Анадриата распахивают свои объятия, наполняешься ароматами трав и простора. И хочется просто лежать и наблюдать за мерным полетом ястреба в небе, или ловить ухом шелест высокой травы. Этой весной она налилась сочная, и поэтому издавала совершенно особый звук: даже не шелест, а густой и мягкий шум, словно большая масса воды. И, уверяю вас, находясь в таком расслабленном и умиротворенном состоянии, вы вряд ли будете рады внезапному вторжению в вашу полудрему. Во второй раз за день, заметьте.

– Учитель, учитель!

– Что? – я высунул голову из-под мешковины и недовольно повторил, – что там такое, демоны тебя дери?

– Там, кажется, что-то происходит, – Рэд придержал Громобоя (он всех своих коней, независимо от пола, называл Громобоями), недовольно фыркающего в оглоблях.