Текст книги "Король-Бродяга (День дурака, час шута)"
Автор книги: Евгения Белякова
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)
Конечно, у меня ничего не получилось. Я все думал, думал – а имею ли я право? Как говорил Пухлик – ученик не тыква.
Ну почему мне приходится принимать решения? Да и еще нести за это потом ответственность? Одно без другого невозможно, а жаль: я с удовольствием взял бы на себя ответственность за чужие глупости, это забавно и благородно. И напринимал бы целую кучу решений, не интересуясь их дальнейшей судьбой – но нет, о таком можно только мечтать. Если бы здесь был Пухлик, все было бы просто. Он ткнул бы в нее своим толстым пальцем и сказал – "Это она", или "Это не она".
Забрать ее от новоприобретенной семьи… у девочки ведь никогда ее не было, не слишком ли жестоко? Но все же я чувствовал – она предназначена мне судьбой. Я уже струсил раз – повторяют свои ошибки только дураки и мудрецы. Первые – потому что не способны сделать выводов из предыдущих случаев. Вторые – потому что в своей мудрости им хочется хоть разок вернуться в не рассуждающее и простое прошлое. Ни тем, ни другим я себя не считал. Я раз за разом наступал на одни и те же грабли, потому лишь только, что никак не мог понять – получить толстой палкой по лбу – это хорошо или плохо? Это мне, а что думают по этому поводу грабли? Им нравится? А трава, что растет рядом, сорная трава – как она относится к тому, что грабли, которыми ее пропалывают, нанесли вред кому-то еще?
Если эта встреча – указание Судьбы, то на что она указывает? Хватай и беги – уноси ноги, пока есть еще возможность; тебе, дурачине, последний раз дают возможность забрать ее с собой… вот что услышал я в шепоте Судьбы. А если и схватить, если я решу украсть ее, что я скажу моей Хил? Пойдем со мной, дедушка даст тебе конфетку?
Я все ворочался и ворочался, Рэд спал, как убитый, и не слышал ни моих фырканий, ни приглушенных проклятий. Подушка, избитая мной в недовольстве собственной нерешительностью, уронила на пол пару перьев – и застыла в изголовье кулем, слишком неудобным, чтобы класть на него голову.
Демоны дери! Все же я решил взять ее в ученицы. Попытаться.
Забираю Хилли с собой, и плевал я на все бумажки и сомнения. В конце концов, король я или не король?
***
– Учитель, а что мы здесь делаем?
Хороший вопрос. Самое время было его задать – мы с Рэдом лежали на холме, вжавшись в землю, чтобы циркачи, разбившие лагерь на поляне перед нами, не заметили наших силуэтов.
– Мы наблюдаем за ними, ждем, когда они лягут спать.
– А потом?
– Проникнем в лагерь и украдем девчонку.
Рэд тихонько фыркнул:
– Зачем нам девчонка?
– Рэд, когда-то, несколько лет назад, я встретил на дороге одного юношу… Этот юноша был предназначен мне судьбой в ученики. Сейчас похожая ситуация.
Он нахмурился, но спорить не стал.
Я и сам бы поостерегся спорить с собой в таком состоянии. Время раздумий прошло; решение принято, настала пора действовать. Лежать на сырой земле было неприятно, но того требовали все учебники по тактике. Нет, не подхватить насморк, а досконально изучить позицию врага, перед тем, как нападать. Я подумал немного и ткнул пальцем в тот самый приметный фургончик.
– Она скорее всего там, мой юный ученик. Я сейчас устрою небольшой переполох… на другой стороне их лагеря, они выбегут с ним разбираться, а тем временем мы, незаметно подкравшиеся к фургону, либо поймаем ее на выходе, либо вытащим оттуда. Твоя задача…
– Никто ведь не пострадает?
– Разве что мои старые кости, если мы тут еще хоть немного проваляемся… – отмахнулся я, – так вот, твоя задача – схватить ее и держать, это раз. Учти, она царапается, как дикая кошка, и плюется, и наверняка у нее будет кинжал. Но ты справишься. Два – надо будет отнести ее сюда, к нашей тележке. Дождемся только, пока луну скроют облака.
А пресловутые облака, словно в насмешку, уплывали на восток, унося с собой дожди. Я поцокал языком, провожая взглядом самую толстую, кучерявую и самодовольную тучку, все тем же взглядом зацепил ее за краешек и аккуратно повел обратно. Тащить приходилось против ветра, так что я даже немного взмок; Рэд сначала непонимающе пялился на небо вслед за мной, потом заметил тучу и охнул тихонько. Я оттянул наше прикрытие немного дальше, с учетом того, что ветер через несколько минут все равно вступит в свои права, и вытер лоб ладонью.
– Будь у меня высший балл по управлению погодой, мой мальчик, я бы сделал это гораздо быстрее… Пошли, иначе потеряем драгоценное время.
Мы, на манер полуночных призраков, скользнули вниз с холма как раз в тот момент, когда все еще яркая, только еще начавшая убывать луна скрылась за облаком.
Я почувствовал неуместный азарт и возбуждение; будто я военачальник, пробравшийся в лагерь противоположной стороны, с целью добыть некий ценный трофей. 'Намного более ценный для меня, чем для них', – успокоил себя я.
Приблизившись к краю лагеря, я дал Рэду знак остановиться. Осмотрелся еще раз, чтобы быть уверенным, вытянул перед собой руки… Рэд, не понаслышке знакомый с этим жестом, округлил глаза и втянул голову в плечи. И правильно сделал.
Тишину прорезал шипящий звук, и два сгустка огня полетели по направлению к фургону, стоящему в отдалении. Я метил не в сам фургон, там ведь могли быть люди, в том числе и Хилл, если я ошибся с ее местоположением; а на землю и колеса. Несмотря на то, что они были мокрые, огонь занялся тут же – выпущенный в таком количестве, когда влажность не помеха, он с хрустом вгрызся в дерево, и поспешил наверх, раздуваемый свежим ветерком. Целую минуту ничего не происходило: обитатели фургона спали мертвым сном. Да и потом никто не проснулся – а огонь меж тем добирался до холста, укрывающего повозку. 'Он же пропитан маслом… сейчас полыхнет, да так, что в столице увидят…', – подумал я и толкнул Рэда в бок, кивая на фургон с колокольчиками. Он все понял и двинул туда, пригибаясь к земле, что при его росте выглядело смешно. Я же открыл рот и изо всех сил заорал:
– Пожар! Пожар!
Это их проняло. Послышались крики, и из фургонов посыпался народ – кто в нижнем белье, кто почти нагишом; долговязый силуэт Дамиана в ночном колпаке набекрень ругался матом и требовал воды. Я присел на корточки и стал отползать назад, не теряя из виду носящихся по поляне людей. Хилли среди них не было – как я и предполагал. Пусть она забыла свое имя и все, что было до инцидента с сосудом, но интуиция и реакция трущобного ребенка должны были остаться; в таких случаях уличные детки Дор-Надира сначала прячутся в укромном месте, потом оценивают опасность, силы сторон и необходимость своего вмешательства, и уж потом, если надо, вылезают и наносят удар в спину. Рэду я примерно так и объяснил, не посвящая в то, откуда я это все знаю. Просто сказал, что Хил наверняка тихонько вылезет из своего фургончика и спрячется под ним или неподалеку, и будет наблюдать.
Прогалина между двух холмов наполнилась криками и ревом ополоумевшего от ужаса льва – прости, зверюга, я кажется подпалил фургон с твоей клеткой, – редкая рощица справа могла бы скрыть нас от глаз преследователей, но тележка моя там не проедет. Надо было думать раньше; с другой стороны, по дороге мы будем улепетывать куда быстрее. Я напряг зрение: темное пятно, стелящееся у самой земли, это, должно быть, мой ученик. А пятнышко поменьше, скрючившееся под фургоном, это… приятно оказаться правым, для разнообразия.
Два силуэта слились. С этим порядок – я на карачках, не спуская глаз с бедлама, царившего впереди, стал двигаться к дороге. Все прошло на удивление гладко, и в этом я увидел перст Судьбы, значит, я все делал так, как надо.
Я немного запыхался – я еще могу дать фору семидесятилетним в вертикальном положении, но вот четвереньки меня доконали; едва я успел отдышаться, как на обочине показался Рэд с маленьким тельцем через плечо.
– Боги, мальчик, что ты с ней сделал? Клади ее в тележку, быстрее, и… что у тебя с лицом?!
– Она царапалась.
– Я же предупреждал. Кинжал при ней был?
– Да.
– И…?
Рэд бережно положил Хилл на мешки, накрыл парочкой, так, чтобы не было заметно, что под ними кто-то лежит, и уж только потом повернулся ко мне, вытирая кровь с лица. Похоже, она метила в глаза.
– Ну, говори же? Она тебя достала? Куда попала? – я подскочил к нему и провел ладонями по торсу, ища мокрые от крови пятна. Их не было.
– Нет, не достала, учитель, все в порядке…
– Тогда что ты торчишь тут, как статуя? Погнали, погнали!
Я запрыгнул на облучок и, отвязав поводья, хлестнул ими Громобоя. Умный конек все сразу понял – он будто проникся важностью нашей миссии, – и припустил по дороге так, что я от тряски тут же прикусил язык; и только потом спросил себя, запрыгнул ли Рэд? Оказалось, запрыгнул. Он сел рядом со мной, сиденье заскрипело под его весом, и мне пришло в голову – вот будет смешно, если повозка наша прямо сейчас развалится. Рэд мягко, но твердо вынул поводья у меня из рук и подбородком дернул вбок, на Хилли.
– Перелезайте к ней.
Я послушался.
Примерно час мы, подпрыгивая, неслись по ухабам дороги; затем я попросил Рэда придержать коня, мы уже достаточно далеко отъехали от лагеря циркачей, а, учитывая, что им было не до погони, успеть бы потушить пламя, так и вовсе можно было не торопиться. Этот час дикой скачки – подстраховка. Хилли все это время мотало по телеге, я, как мог, старался удерживать ее, прикрывая собой, но иногда не успевал, и два поворота оставили на мне здоровенные синячищи. Громобой, фыркая, замедлил ход, и я наконец рискнул размотать тот куль, в который превратилась моя девочка.
На лбу у нее виднелся внушительный кровоподтек. Я не помнил, чтобы она во время езды стукалась головой, ее то я поддерживал в первую очередь. Рассмотрев ее внимательней, я понял, что в остальном она целехонька.
– Рэд, а что у нее на голове?
Рэд никогда не умел держать паузы, он вечно ерзал, портя все впечатление. Он напряг плечи и сказал, сев вполоборота ко мне:
– Я ее… Это я ее ударил.
И все. Ни оправданий, ни объяснений, в этом весь Рэд. Раз уж он сделал что-то, значит, была причина, а если старенький психованный учитель захочет несправедливо наказать ученика – что ж, так тому и быть. Дубина… Не люблю бить лежачих, но в данном случае дело касалось хрупкой тринадцатилетней девчонки. А засветил ей здоровенный громила, кулаком размером с мою голову.
– Чтоб тебе пусто было, Рэд, она же ребенок!
Он пожал плечами, отвернулся и буркнул что-то вроде 'простите'. Я прикрыл Хил мешками и сел, устало привалившись спиной к бортику повозки. Ну что за неделя выдалась. И кругом сплошные кретины. Особенно этот, белоголовый. Вон, сидит и в ус не дует, оглобля, и как у него рука поднялась, он, наверное, не в себе был, обычно…
Вот именно, обычно. Восемь лет общения, пусть и прерываемого его отлучками, даром не прошли, я знал его, как свои пять пальцев. И если он ударил ее, значит…
Солнце еще только готовилось встать, но предрассветная тьма уже отступила, и я пристальнее вгляделся в своего ученика. Старая куртка, растянутая за несколько лет носки, пузырилась на боках, и было трудно понять, есть там что или нет, но я же не зря жил в трущобах. Вернее – не без полезных в данном случае знаний. Рэд правша, синяк у нее справа у виска, скорее всего бил назад, оборачиваясь… А Хил у нас левша. Так-так… Я привстал, держась за бортик, подполз ближе к Рэду и, уверенный почти на все сто, хлопнул его по левому боку.
Надо же, угадал. Рэд взвыл, как раненый медведь (очень похоже, кстати) и дернулся в сторону, скорчившись от боли. Я хмыкнул.
– Идиот.
Я перелез к нему на облучок и привязал поводья к специальной ручке: Громобой, как умный конь, продолжал идти с одной и той же скоростью, и подхлестывать его не было надобности; а дорога была ровной. Рэд хмурился и косился на меня, глаза его сверкали из-под бровей; не будь я уверен, что он скорее вырвет себе печень, чем нанесет мне вред, я бы испугался.
– Подвинься. Оттяни куртку. И ты все это время ехал с дырой в боку? Где кинжал? – сыпал вопросами я, выдирая пропитанную кровью рубаху из штанов. – Он глубоко вошел? Да что я, наверняка не глубоко, иначе я с тобой бы сейчас не разговаривал. А ты – идиот, ты знаешь?
Я наклонился, рассматривая рану. Скверно было дело, скверно.
– Почему не остановил кровь, как я тебя учил? А, ну да, ты же без полной концентрации не можешь, а какая уж тут концентрация, когда во весь опор по ночной дороге… Рэд, угадай, кто из нас дубина тупоумная? Даю подсказку: это не я, не девчонка, и не Громобой.
Он заскрипел зубами. Знаю, я топтался по его самолюбию и по святой уверенности в том, что старых людей обижать нельзя, потому что они мудры, всегда правы и беззащитны. Но такой уж я – едкий и злой на язык, он мог бы и привыкнуть… Стоило ему сразу сказать мне, что Хил его пырнула…
Он молчал, уставясь на круп коняги, казалось, еще чуть – и запахнет паленой шерстью. Желваки на его скулах так и ходили – туда-сюда, туда-сюда.
– Похоже, внутренние органы не задеты.
Заживлять рану и останавливать кровь и на себе трудно, я не говорю уж о том, чтобы проделывать это с другим; но я, несмотря на то, что был почти полным профаном в целительстве, все же сумел немного подлатать его. Свел пальцами края разреза и пропустил через него толику энергии. Рана частично затянулась и стала напоминать большого темно-красного червя, вольготно расположившегося на коже. Я вытер руки о штаны и хлопнул ученика по плечу.
– До свадьбы заживет.
Рэд издал едва слышный рык, хотя только что, когда я копался у него в боку, не издал ни звука – из чего я сделал вывод, что он капельку расстроен.
– Что-то не так? Ну, не молчи, говори…
Рэд закусил губу, но вскоре потрудился сказать что-то членораздельное:
– А если она очнется и попытается убежать?
Солнце уже показалось за краем холмов, и я сделал вид, что любуюсь рассветом, хотя, признаюсь, просто размышлял над его вопросом. Дело было в том, что я понятия не имел, что буду делать. Как украсть Хил, я придумал, а вот как удержать ее рядом – нет. Проблема была и в том, что она с детства была очень недоверчивой, и в том, что я не мог сказать ей всей правды – да она и не поверила бы. Значит, придется врать. Или, другими словами – сочинять, а это звучит куда как благороднее, только вот что сказать? Проблема эта увлекла меня настолько, что я пропустил мимо ушей некоторое количество хмыканий моего ученика, и очнулся где-то на пятом 'Г-хм!'
– А? Что? То есть – я не заснул, если ты про это. А разве надо будет что-то говорить?
Он тяжко вздохнул.
– Сомневаюсь, что она будет гореть желанием учиться у вас… как я.
Брови мои поползли вверх, я даже наклонился вперед, чтобы заглянуть в лицо сутулившемуся из-за боли Рэду.
– Парень, ты что – ревнуешь?!
– Кто?! Я?! – он порывисто разогнулся, но тут же со стоном скорчился опять, держась за бок, и полным страдания голосом возопил: – К кому? К этой пигалице?!
– Хто это пигАлица? – послышалось сзади.
Доброе утро, девочка.
Я подумал тогда – на что я готов? Лгать, изворачиваться, льстить, воровать, и – да, да! – даже убить, если нужно будет. Чтобы она осталась со мной. Я терял ее несколько раз – мне не понравилось. Такое больше не повторится.
– Э-э-э, девочка моя, возможно, эта история покажется тебе неправдоподобной, но… – я решил бить в лоб, не тратя время на вступление, – ты с Юга, ты и сама это чувствуешь, и наверняка заметила, что не похожа на здешних жителей, и на своих… 'родителей'.
– Так они меня соврали?
– Да, деточка. Нехорошие люди.
А чем я лучше? Да ничем. Просто уверен в своей правоте и в ее… принадлежности мне.
– Откуда ты это фсе знать?
– Я был знаком с твоими настоящими родителями, – она порывисто вздохнула, и я предвосхитил ее следующий вопрос: – Они умерли, давно. Тебя украли работорговцы, отвезли на север, но там на них напали. Во время боя, судя по всему, ты получила сильный удар по голове и потеряла память. Потом, видимо, эти циркачи нашли тебя, приютили, так что не такие уж они и плохие, просто решили не травмировать ребенка. Да и детей им хотелось.
– Так… у меня никого не оставается?
Сказочка у меня получилась такая складная, что аж самому стало тошно; только вот в сказках девицы, узнав такие вести, начинают биться в истерике и требовать посещения могилы папы с мамой. Хил же только сжалась, и зябко повела плечами – но у меня сердце екнуло. Уж лучше бы она рыдала. Маленькая храбрая птичка.
Но уже через секунду я зарекся жалеть маленьких птичек. Потому что ее опущенная голова и дергающееся плечо – это были признаки раздумий. И как я мог забыть… Хил подняла на меня глаза, черные, как ночь, и тихо, но внятно сказала:
– И почему я должна ферить тебе, старик?
Я не размышлял ни минуты. Я просто запел на джамби, языке Хавира:
О, пустыня золотая, жарким зноем залитая
Даришь тем, кто умирает восхитительный мираж
Юркой змейкою сознанье покидает мирозданье,
Жизнь тебе – послушной данью не захочешь, да отдашь
Здесь что в солнце, что в ненастье медленной голодной пастью
Дюны тянутся со страстью ко всему, что может жить
Пусть проходит время мимо – тихо, неостановимо
подойдут неуловимо, чтобы влагу иссушить.
Отдохни. Мы все здесь – гости, ветер зло бросает горсти
На белеющие кости – кто ошибся, тот остыл.
Тихим шорохом песочным, жарким ветерком восточным
Шепчет нам о сладкой ночи голос демона Пустынь.
Боль и отчаянные попытки вспомнить, на ее лице, словно целиком состоящем из слез. И в то же время – ярость… злость. На память, на Судьбу. Как же она в этом похожа на меня. Я закончил петь, и по выражению ее глаз понял, что добился своего, значит, сердце в который раз правильно мне подсказало.
– Майниль джаши ах кефрраг… – повторила она. – Я не софсем понимаю, что это сначит. Слова во мне… больше похоши на сон. Это что-то о пустыне?
– О бескрайней пустыне. И о людях, потерявшихся в ней.
– Хорошо… – голосок ее все еще немного дрожал, но она явно была полна решимости выгрызть зубами из меня все, что возможно. – Я ферю насчет… моего прошлого. Но почему я должна езжать вместе с фами?
Ну, это было еще проще.
– Видишь ли, я – волшебник. Я могу… Я ХОЧУ научить тебя магии, деточка… Из тебя получится хорошая волшебница.
Возможно, если бы у нее было больше времени – выучить язык, привыкнуть к новой обстановке, почувствовать уважение и любовь к своим 'родителям', в ответ на это предложение она дала бы мне в нос, вырвалась и удрала. А так она только переспросила:
– Магии? Это как?
Я зажег над ладонью маленький язычок синего пламени, самый простейший фокус, которым баловались все до одного студенты начальных курсов в Академии. Хил восторженно присвистнула.
– Ух ты… я тоже так сумею?
– И так, и по-другому, и еще многое, удивительное и волшебное… Ну как, согласна?
– Идет! – она, по южному обычаю, плюнула на ладонь и протянула руку мне, скрепляя сделку. Я с готовностью ответил тем же. Огонек зашипел и исчез.
– Прежде чем брать ее в ученицы окончательно, ее надо хорошенько отмыть. – Пробасил с облучка Рэд. Человеку, незнакомому с северянами, могло показаться, что он язвит. Но я то знал – мой увалень искренне обеспокоен. Да к тому же, по каким-то там их северным правилам, совершать такие важные вещи, как обряд принятия в ученики, следовало чисто вымытыми, нарядно одетыми и только после трехдневного поста.
– А этьот большой и глупофастый парень – он что, Фаш слуга? – с невинным видом цокая языком, спросила Хилл. Я отметил это 'Ваш' – наши отношения перешли в разряд деловых и она отбросила фамильярности. Рэд же возмущенно засопел.
– Имей уважение, детка. Он мой ученик, и в отличие от тебя – уже давно.
Хилл мгновенно сменила выражение лица и с непосредственностью ребенка запрыгнула к Рэду на скамью. Участливо шмыгнула носом.
– Ой, прости. Я не снала. А я тебя отшень больно напорезала?
– Нет, не очень, – смягчился Рэд. – Я тебя стукнул, наверное, больнее…
– Софсем нет! Я уже и не чуфстфую ничего!
Оставив их выяснять, кто кого сильнее приложил, я со вздохом облегчения вытянулся на мешках. Над головой вежливо спорили ученики, Громобой фыркал, птички пели, и я почувствовал себя совершенно счастливым.
***
НАСТОЯЩЕЕ
ГОРЫ АГА-РААВ
Пришла. Все-таки – пришла.
Выпестованная воспитанница – выпестованная – пестик – лепесток…
Люблю играть словами. Эмоциями. Душами.
Ну что, золотая моя, мы заговорим первыми или будем разглядывать Меня, как букашку? Это ее тщательно культивируемое презрение ко мне – как панцирь, в который она прячется. Ничто и никто не может поколебать ее устоев, мыслей, представлений о мире… Разве что я, да и то, только в те моменты, когда эти изменения не разорвут ее пополам. Все-таки слишком я ее жалею – другой бы на моем месте… Например, она до сих пор верит, что впервые меня увидела четыре года назад, в столице.
Хилли, Хилли… Что принесла? Что с таким стуком поставила на стол? А, вино и… что там у нас? Мясо. Мясцо.
Я пытался стать вегетарианцем, давно. Не вышло. Поглощать плоть живых когда-то существ – в этом что-то есть. В отличие от других стариков, мне повезло – все мои зубы при мне. В жесткости мяса – вызов, и – ах, как жаль, что я не сам охочусь на них, тех, которых подают к моему столу. Чуточку жизни другого существа, приправленного усилиями учеников – неплохое сочетание вкусов.
Она ждет, что я заговорю с ней, спрошу, чем вызвано такое настроение. Ох, девочка, твои настроения меняются так часто, что луна по сравнению с тобой – сама незыблемость. Ладно, я спрошу.
– Как твои опыты?
– Ты гадкий и злобный старик. И эти твои дурацкие листочки, ты все что-то пишешь, пишешь…
Все еще обижается на меня, хотя давно должна была понять… эх.
Я решил давить на жалость и симпатию. На них же легче всего давить, правда?
– Ах, своими злыми словами ты меня ранишь – в самое сердце…
Правильно, все-все, и себя в том числе – крупным помолом на мельницу обучения. Глядишь, когда-нибудь будет хлеб. И она скажет мне спасибо. Хотя – пусть это случится нескоро, потому что слова благодарности от учеников означают конец обучения.
– Деточка, это все для тебя. Воспоминания, перенесенные на бумагу. Я пишу для тебя, чтобы ты потом прочла и хоть чуть-чуть поняла меня, старого.
Эти слова – червячки на крючке, для маленькой рыбки, Хилли. Рано или поздно она заглотит наживку, и сделает то, к чему я ее подталкиваю вот уже несколько месяцев. Пора ей узнать, что она и кто.
А то плюется на меня, старого и уважаемого человека, ха!
Похоже, она успокоилась, перестала метать в меня свои пронзительно-злые взгляды. Хотя мне-то что: я и не такое видал. Черноокими вспышками презрения меня не пробьешь, тут нужен таран.
– Что же, рад за тебя… Не дрожи ресницами, сядь и расскажи. Что сделала, что получилось, а что нет. Все-все расскажи, а добрый дядюшка Джок послушает и посоветует что-нибудь.
– Собирала травы. Все, как ты учил… – пауза, потраченная на бесплодные попытки забыть мои слова, сказанные вчера. Или позавчера… А, может, и на той неделе, я ведь постоянно издеваюсь над ней. – Два зелья получилось, одно – нет.
– Корень мандрагоры добавляла?
Для несведущих… Это – шутка. Нет такого корня, и растения такого нет, это миф для непосвященных. Мы специально пишем в книгах такие ингредиенты, как рог единорога, корень мандрагоры и чешуя дракона – для того, чтобы всякие дилетанты не совались куда не надо. В этих названиях мы зашифровываем настоящие травы и коренья.
Она слабо улыбнулась. Выдавила:
– Его найти трудно.
– Учиться всегда трудно, – благожелательнее, с ней, нежнее, – ты скажи спасибо, что я вас с Рэдом лицедейству не учу – вот где настоящая трудность.
Ах, не получилось мягко. Как всегда – на языке одни колючки.
Я вскочил и проделал несколько смешных па, дергая конечностями, как марионетка на нитке, угловато и нескладно. Затем поднес указательные пальцы ко рту и растянул 'улыбку' до ушей.
– Не злись, моя радость, лучше раскрой-ка свои глазки, приготовь ушки… а заодно перо и чернильницу, и бумагу. Я буду диктовать следующее задание.
Меня два. Один произносит въевшиеся в мозг слова, бубня, как сумасшедший колдун (кем, в общем-то, частично и является), а другой уходит в воспоминания.
Нет, меня даже больше, чем два. Король – р-р-раз, Актер – два, Маг – три.
И все эти три личности иногда готовы удушить друг друга, а иногда воют на луну, вспоминая дни, когда все они были вместе.
Я непростительно долго молчал. Об этом говорили ее злые глаза. Интересно, сколько я шлялся по воспоминаниям – час, два? Судя по ее гримасе, никак не меньше. И еще одна деталь – я сидел в кресле, держа на коленях листочки, 'эти мои бумажки', как она говорит. Видимо, начав объяснять какие-то тонкости, вспомнил что-то важное, сел записывать… Я, когда начинаю лить мою медово-чернильную память на бумагу, становлюсь очень рассеян, и забываю обо всем вокруг.
Сквозит. Да… Я окинул грустным взглядом веранду.
– Я бы попросил тебя прикрыть дверь, мое сердечко, но их нет, в этом проклятом доме нет ни дверей, ни окон… На чем мы остановились?
– На самом начале, – ответила она, глаза ее метали молнии. 'Однако же она не решилась потревожить тебя', – напомнил я себе. Ждала…
– Тогда оттуда и продолжим… Листья, корни и цветки тебя не должны интересовать… О, а вот и Рэд…
Северянин, войдя, с шумом скинул огромный меховой плащ, потом подумал, поднял его и укрыл мои ноги.
– Вы начали без меня, – он укоризненно набычился, поджимая губы.
– Начали – это сильно сказано, – едко прокомментировала Хилли, – я уже вообще стала сомневаться, что он сегодня скажет что-нибудь путное…
– Нельзя так, Хил, – Рэд схватил чайник и отправился на кухню, чтобы поставить на огонь, – мы же его ученики. А он наш учитель…
– Учитель, которому на нас плевать, – Хил прищурилась, – или не плевать? Вот ты спрашивал, любим ли мы тебя, а ты то нас любишь? Мы тебе хоть чем-то дороги?
Я размышлял, какое выражение надеть на лицо – беззаботно рассеянное или же серьезное. Но выбрал третий вариант, самый привычный. Глумливое.
– О, да, мои дорогие, люблю до одури. Люблю, как в сказках, беззаветно и преданно.
Рэд, похоже, сарказма не понял. Робко улыбнувшись, он скрылся за стенкой.
А Хил, маленькая провокаторша, все не успокаивалась.
– А кого больше?
Я сделал вид, что раздумываю. Хотя я и так знал. Оба – мои. Оба – плод моих трудов, кровавого пота и слез… Одинаково.
Нет, не обманывай себя. Признай… что эта хрустальноголосая и порывистая девушка тебе ближе и дороже. Она поносит меня последними словами, не ставит ни во что мои попытки сделать из нее хотя бы сносного мага, огрызается и дерзит, но все равно – я отдал бы за нее свою правую руку. Скажи это. Скажи. Рэд поймет, добрый, толстокожий Рэд, он же поймет, что, после сегодняшних обидных слов, ей необходимо услышать что-то подобное… Я верю, что он поймет.
– Милая моя, конечно же, тебя… Ты моя душа и моя надежда. Когда я смотрю на тебя, мое сердце радуется. Это – правда.
Теплый, непривычный тон, похоже, смутил ее. Она покраснела и мигом проглотила все колкости.
Вошел Рэд и уселся на стул напротив меня.
– Чайник скоро закипит.
Он поймет. Поймет. Обязан понять…
На следующий день мы с Рэдом собрались за продуктами в деревню. Я специально оттягивал отъезд, чтобы выехать на пределе светового дня. И, скрипя ступеньками и костями, наказал Хилли 'быть паинькой', приготовить к нашему возвращению чай и не свалиться в пропасть. И предупредил, что мы задержимся в деревне, а если что – и переночуем там. Так что…
Сами понимаете, времени, чтобы помахать плавничками вокруг крючка, оценить размеры червяка и жадно схватить его, у нее должно было быть предостаточно. По моим расчетам, наступило время, когда ей стали мешать иллюзии, построенные ею же самой. Потеря памяти – ха! Я рассчитывал вернуть ей память в ближайшее время. Пора было узнать правду о маленькой Хилли и старом колдуне.
Чтобы уж точно не промахнуться, я положил часть своей рукописи на самое видное место. Потом, поразмыслив, спрятал подальше – Хил не из тех, кто реагирует на зрительные раздражители. Напиши я ее имя большущими буквами на первом листе – она пройдет мимо и не заметит.
Вместо этого я достал из старых, почти что древних запасов маленькую коробочку. Сдул пыль, с трудом отогнул заржавевший замок и присыпал листки тончайшим порошком. Закрыл шкатулку, и машинально потер большим пальцем бронзовую табличку на боку, ощущая под кожей витиеватые буквы 'джамби', языка, почти забытого мной.
Надпись гласила: 'Смесь пряностей для любых блюд. Аша Тихтха, купец Звезды Пяти Лучей, Дор-Надир'.
Я знал, что сладковатый, тягучий запах, медленно обволакивающий страницы, исписанные моим корявым почерком, притянет ее к себе. Ибо будет заключать в себе боль и тайну. И память…
После этого я спокойно позволил Рэду схватить меня в бережную охапку, послал девчонке с тонко-колючей улыбкой воздушный поцелуй и гадко ухмыльнулся. О, да, если надо, мы с Рэдом останемся в деревне хоть до осени, но я почему-то был уверен, что бесценная Хил залезет в мои записи сегодня же вечером.
Я оставил на столике (грубом столике, сколоченном Рэдом, кажется, уже в незапамятные времена) именно те листки. Те, которые начинаются моим позорным бегством на Юг, и заканчиваются ее 'смертью' от Кары Богов. И несколько листков о заточении в хрустальном шаре. Те, что озаглавлены ИСТОРИЯ ХИЛЛИ.
***
Мы с триумфом возвращались домой, волоча на себе гору продуктов. Вернее, я ехал на ослике, торжественно устроив на коленях шерстяной платок (опять!) с пятью десятками яиц, а Рэд вез все остальное. Домик, приплюснутый собственной тяжестью, встретил нас, тихо звеня колокольцами.
Ну-с, девочка моя.
Рэд вывалил на стол сыр, масло в горшочке, тушки куриц и победно оглянулся, с таким видом, словно сам их поймал и придушил. И завертел головой.
– Джок… Хилли, она же…
– Да, помню. Мы оставили ее тут вчера.
Я уселся в свое кресло-качалку, накинул на ноги плед. Холодно… и зябко.
Мальчишка пронесся с топотом по комнатам. Не так уж и много их было – кухня, две спальни, 'кабинет для дум' (там как раз обвалилась часть крыши и стен, и я настрого запретил Рэду ее чинить, так что можно было сидеть прямо на краю пропасти, свесив ножки, и думать), кладовка. Он нашел ее. Я не прислушивался специально, но они кричали. Хил даже топала ногами, и взвизгивающие нотки в ее голосе поддакивали скрипу кресла.
Мой первый ученик притащил Хилли буквально за шиворот, подтолкнул ко мне и с крайне озабоченным видом обвиняюще ткнул ей в спину пальцем.
– Я нашел ее в кабинете! Она плакала!
Боги вы мои, таким тоном, словно девчонка там проводила запрещенные темные ритуалы.
– Почему ты плакала, голубка сердца моего?
Я не смотрел на нее, просто покачивался, отвернувшись к окну. И жалел, что не курю трубку, – вид тогда у меня был бы еще более домашний, солидный.