Текст книги "Охота к перемене мест"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)
20
После нескольких рейсов с вагоном-рестораном Мариша вновь обрела звонкий мелодичный голос. А боялась охрипнуть навсегда, после того как продавала зимой мороженое, зазывала покупателей.
Когда ей в первый раз дали чаевые, она сильно покраснела и отказалась.
Ресторатор выругал ее:
– Чтобы пассажиры подумали, что ты сознательнее Скуратовой? – он кивнул на другую официантку. – Выходит, все мы с родимыми пятнами, ты одна – шибко принципиальная?
За ее столиком сидел синеглазый чернобровый парень в морском кителе, чем-то привлекательный. Совершенно неожиданно он сказал Марише:
– Бросьте вы всю эту посуду! Поедемте со мной, милая девушка!
– Куда?
– Далеко-далече. Чтобы наступить ногой на горизонт.
– Вы считаете, что мне к лицу северное сияние? Увезу тебя я в тундру?
– На край света. Как высказался наш всенародный поэт:
Тот край и есть такое место,
Как раз такая сторона,
Куда извечно, как известно,
Была любовь устремлена!
– Соскочить за вами с поезда на ходу? Или сойти на первой же остановке? А кто будет кормить пассажиров обедом? У нас завтра на первое флотский борщ, на второе шницель по-венски...
– Ну не вписываетесь вы с вашими глазами в этот кабак на колесах.
– А в отделе кадров конторы вагонов-ресторанов восточного направления Главдорресторана Минторга РСФСР думают иначе. Вы же меня совсем не знаете!
– Уже давно сижу и смотрю на вас. Каждый день. С небольшими перерывами.
– Вообще говоря, я бы поехала на край света. Но жду такого приглашения от другого. Уж если ехать так далеко, то без оглядки! Не оставляя денег на обратный билет. Верно? На край света лучше ехать вдвоем, и не всякое время года для этого годится.
– Когда же лучше – летом, зимой?
– Поэты утверждают, что есть еще пятое время года – время любви...
– А вот я, увы, со всеми своими переживаниями укладывался в четыре времени года... Где же тот счастливец, который дожил до пятого?
– Работает на стройке. Славное море, священный Байкал.
– Пишет?
– Редко. Впрочем, недавно передал, – она невесело усмехнулась, – горячий сибирский привет.
Мариша говорила с той откровенностью, с какой говорят люди, уверенные, что никогда больше не встретятся.
– А я бы вам часто писал. У нас бы такая переписка затеялась!
– Уверены, что стала бы отвечать?
– А я все равно писал бы. Дайте ваш адрес, – потребовал он. – Вернетесь в Москву – найдете мое письмо.
Оба рассмеялись, и каждый про себя погрустнел.
– Почему вы так торопитесь с приглашением? Только потому, что едете в одиночестве и приятнее разделить его с вежливой расторопной официанткой, чем оказаться наедине с оленями-тюленями?
– Три месяца проваландался в отпуску и все-таки возвращаюсь раньше срока. Навидался и вашего брата. Разгуливают по курорту, загорелые как копчушки, в мини-юбках выше бедер, смеются громко. А возвращаюсь к своим оленям-тюленям один как перст, как рекрут на часах. Лучше пошлите меня к черту, но не подозревайте в неразборчивости и легкомыслии. Можете верить, можете не верить, но я вам первой сказал эти слова. А ведь в старину это, кажется, называлось – попросить вашей руки...
– В старину, кажется, задолго до свадьбы было еще и обручение... Когда электровоз приходит на конечную станцию, его иногда нужно развернуть в обратную сторону. Для этого в депо есть поворотный круг, проще простого. А вот судьбу свою повернуть на сто восемьдесят градусов...
За соседним столиком обедали молодожены. Мариша с предупредительностью и с удовольствием кормила их обедом и смотрела на них с доброй завистью.
– Это наше свадебное путешествие, – призналась молодая женщина. – Мы геологи.
– У нас в поезде тоже молодожены живут, – вспомнила Мариша. – Московские студенты без жилья. Надоело им по разным общежитиям мыкаться, жить вприглядку – она в женском, он в мужском. Поступили проводниками дальних поездов, оба надели черные шинели. У нас дорога длинная – девять тысяч двести шестьдесят семь километров. И к экзаменам готовятся у себя в служебке, сдают на «отлично». Не укатали их дальние рейсы! Знаете, сколько мы до Владивостока проводим в дороге? Сто шестьдесят три часа двадцать пять минут. А в Москву проводники-студенты вернутся – живут в парке отстоя вагонов. На сортировочной, где ожидают ремонта классные вагоны. Сторожат эти вагоны, зимой топят, Полупроводники-полуистопники...
– Внимание! – разнесся голос поездного Левитана. – Говорит радиоузел поезда номер восемьдесят два Москва – Владивосток. Сегодня в четырнадцать двадцать по московскому времени, в восемнадцать двадцать по местному, будет дана остановка по требованию. Полустанок номер триста сорок три. Для удобства пассажиров Сыромятниковых. Чтобы облегчить им переход через отрог Яблонового хребта к поисковой партии. К окнам на проводы приглашаются все пассажиры. Одновременно начальник поезда предупреждает: остановка одна минута. Из вагонов не выходить. А сейчас слушайте концерт по заявкам Лидии Ивановны и Марата Петровича Сыромятниковых.
Все прильнули к окнам, поезд провожал молодоженов. Из раскрытых окон к ним доносилась песня «Геологи».
Доброхоты помогли вынести из шестого вагона тяжелые рюкзаки, Марат Петрович закинул за спину ружье.
Сколько добрых напутствий!
Мариша долго смотрела из тамбура вагона-ресторана на стоящих в обнимку Сыромятниковых, на пустынный полустанок, все дальше отступающий от поезда...
– Как раз такая сторона... – прошептала она.
Когда поезд подходил к Красноярску, синеглазый чернобровый парень в морском кителе зашел в вагон-ресторан попрощаться.
– Мечтаю, чтобы вы накормили меня завтра флотским борщом и шницелем по-венски, но... Здесь у меня пересадка на самолет полярной авиации. Вчера, перед разговором с вами, я для храбрости выпил, – может, вы заметили? – но сегодня не выпил ни глотка...
– Заметила, Алексей.
– ...ни глотка. Чтобы вы не отнесли моего предложения на счет винных паров. Пожелайте мне, пожалуйста, Марина, счастливых посадок, а еще малых льдов... Но знайте, моя милая Марина, самые трудные льды растают в ту минуту, когда я получу ответ на свое письмо.
21
– Привет ударникам нулевого цикла! – прокричал снизу Садырин.
– Ох, хлебнем мы этого нуля, – откликнулся Ромашко.
Нет хуже времени для работы в котловане, чем дождливая осень.
Экскаваторы вычерпывают, а самосвалы вывозят глину. Огромные глубокие корыта с рыжими островками на дне; приходится откачивать воду. Всем выдали болотные сапоги, наподобие тех, какие носит Погодаев.
Напрасно к фундаментам нового корпуса не приступили летом. Рыбасов объяснил это тем, что не хватало людей.
А не проделать работу осенью – котлованы занесет снегом, и придется переобуваться в валенки.
Чернега не стал здороваться с Садыриным, отвернулся. Спецовка его расстегнута, и виднелась куртка под замшу; когда-то ее разорвал Садырин и аккуратно зашила Варежка.
Малорослый, приземистый кран Варежки курсировал вдоль котлована. Она помахала рукой в перчатке вновь прибывшим и иронически пропела:
– И с высоты вам шлю привет!
Садырин порисовался перед монтажниками – поднял и понес баллон со сжатым кислородом. Все знают, что баллон весит килограммов восемьдесят.
– А все-таки труд облагораживает человека, – крикнул Маркаров ему вдогонку.
Правой рукой Садырин придерживал баллон на плече, а левую театрально прижал к груди и натужно прохрипел:
– Для меня работа – всегда праздник.
Он и в самом деле выделялся энергией среди тех, кто укладывал тяжеловесные панели.
К одному из углов котлована не мог подойти ни экскаватор, ни бульдозер, ни Варежкин кран. Землекопы работали вручную. Садырин был за старшего, покрикивал. Он даже успел пожаловаться Шестакову на мужичка, полусонного с похмелья, у него под началом:
– Пока возьмет лопату, поплюет на руки, два камешка подцепит на совок, повернется, сбросит...
Шестаков так и не понял: то ли Садырин искренне возмущался, то ли посмеивался над своим бывшим бригадиром.
Монтажников перевели в котлованы, потому что не прибыли конструкции для эстакады. На завод поздно поступили чертежи. Проектный институт слишком долго проектировал. В министерстве слишком долго утверждали проект – цепная реакция.
Фундаменты заливали битумом, котлованы провоняли смолой. Этот запах не могли смыть дожди. Смола прилипала к подошвам, к брезентовым курткам.
Опережая календарь, многие надели ушанки и завязали их под подбородком, чтобы не так болели уши, – в дождливую погоду сильнее оглушает «баба», забирающая сваи.
Котлован, выстланный липкой глиной, – казалось бы, не такое страшное зло в сравнении, например, с ледяным ветром или скользкими заиндевевшими балками на верхотуре. Но люди всегда охотнее переносят зло большее, но уже привычное, нежели зло меньшее, но новое.
Единственное утешение – монтажников перевели сюда на две недели.
– Не волнуйтесь, Кириченков, – успокаивал прораб Рыбасов. – За вами сохраняется средний заработок. Получите даже «высотные».
– Разве это законно? – негодовал Погодаев. – Верхолазов превратили в землекопов.
– Путем скрещивания хотят вывести новое животное – гибрид белки с кротом, – подхватил Маркаров.
День шел за днем, и каждое утро Садырин встречал своих бывших коллег неизменным: «Привет ударникам пулевого цикла!»
Спустя четыре недели «кроты» стали роптать.
– Пора когти рвать отсюда, – Чернега первым выразил вслух недовольство.
В один непрекрасный дождливый день Варежку в будке ее крана сменил незнакомый крановщик. Варежку послали делегатом на областной слет передовиков кранового хозяйства.
Ей не пришлось оформлять командировку – слет проходил в Приангарске, во Дворце культуры «Спутник».
Варвару Белых избрали в президиум, – отнеслась к этому спокойно, избирали не впервые.
Она скромно села в последнем ряду за Леонидом Емельяновичем Белых, тот заслонил ее своей широченной спиной. Скучный казенный доклад. Ее заинтересовало лишь, сколько и где работает кранов. Далеко их Приангарску до Братска и даже до Усть-Илимска, там число подъемных кранов обозначают трехзначной цифрой. Горизонты, куда ни оглянись, исчерчены в тех городах башнями и стрелами кранов-трудяг.
Варежка не помнила, есть ли герб у города Братска. Будь ее воля, она изобразила бы на гербе стрелу подъемного крана, а рядом макушку лиственницы, ели или кедра; дерево пусть выберет художник по своему вкусу...
Галиуллина и Шестакова также послали на слет. Кому же лучше судить о работе крановщиков, если не бригадирам-монтажникам?
Варежка не сразу догадалась, почему она сегодня в таком приподнятом настроении, а когда догадалась, снисходительно улыбнулась: приятно, что Шестаков видит ее сидящей в президиуме... Да еще красиво причесанной, да еще в новом платье...
Утром она познакомила Шестакова с Леонидом Емельяновичем, с которым в ее жизни столько связано, рассказала об их семье.
В составе делегации Братскгэсстроя на слет приехали три брата Белых: знатный крановщик Леонид Емельянович из Усть-Илимска, Яков из Братска и Алексей из Иркутска.
Все они родом из деревеньки Зятья, ушедшей под воду. Три десятка рубленных в лапу домов исстари отражались в реке Илим. Иные дома были срублены еще в те времена, когда по соседству в остроге Илимска томился в заточении великий крамольник Александр Радищев.
Из тридцати домохозяев в Зятьях двадцать восемь – однофамильцы. Бабушка Вари Белых хозяйничала через двор от матери Леонида Белых. В годы войны они гребли в одной лодке, пасли одно стадо коров, сиживали на одной завалинке.
Породнились, когда Варя вышла замуж за Валентина Белых, младшего из братьев.
Леонид Белых был не только Вариным деверем, но и наставником. Вернувшись из армии, он уехал на стройку Иркутской ГЭС, стал машинистом крана, его часто хвалили с трибуны и в газете.
Позже он привез из родной деревеньки брата Валентина и его нареченную восемнадцатилетнюю Варю, устроил их на курсы крановщиков, которые сам когда-то окончил.
Спустя много лет Леонид признался Варежке, что поступил на курсы крановщиков, нарушив правила приема. В его запоздалой исповеди слышались отголоски давнего удалого озорства и не остывшего с годами смущения.
После армии он мечтал стать крановщиком, но куда ему! На курсы принимали с семилеткой, а Леня ходил в школу всего четыре зимы, и то с грехом пополам.
А тут на Иркутскую ГЭС приехал в отпуск из армии брат Алексей. Служил он сверхсрочную в звании старшины, парень оборотистый, придумчивый.
Записался на курсы Леонид Белых, а пошел сдавать экзамен по математике Алексей, у него знаний побольше.
Экзамены шли в длинном бараке. Алексей занял место у окна близ доски, из осторожности не поднимал головы, переодетый в мешковатую без погон гимнастерку Леонида. У того же окна дежурили на улице Леонид в братниной старшинской шинели и Яков.
Алексей кусал губы, ерзал на парте – не мог решить квадратное уравнение, смотревшее на него с доски.
Окно не успело заиндеветь, и доска была видна с улицы.
Мимо барака проходил незнакомый паренек с книгами под мышкой.
– Ты в каком классе учишься? – спросил Яков.
– В девятом.
– Квадратные уравнения помнишь?
– Ну?..
– Вон она, задача, на классной доске... Погляди прилежнее. Можешь решить?
– Ну...
Паренек подошел к окну, вгляделся в доску, исчирканную мелом, и довольно быстро решил задачу.
Яков крупными буквами-цифрами переписал решение. Встал в снег на колени, чтобы его не видно было в окне, поднял обе руки и приложил листок к стеклу.
Леонид следил за учителем, который расхаживал по классу. Когда учитель приближался к доске, Яков убирал шпаргалку. Когда учитель отходил, Яков снова показывал листок.
Алексей весело закивал и, скосив глаза, переписал решение...
Эльвира Ефимовна Хмельницкая, завуч, золотая душа, с симпатией относилась к Леониду, парню богатырского сложения, знала, что тот страстно хочет стать крановщиком, да и сам начальник строительства Батенчук хвалил его.
– Сдал экзамен по математике?
– Сдал. – Леонид потупил голову, чтобы не видно было, как он покраснел. – На тройку.
– Вот и хорошо. Теперь иди сдавай русский язык.
– Боюсь провалиться, Эльвира Ефимовна. Подзабыл грамматику...
– Ну ладно. Я тебе тоже тройку поставлю. Главное – математику сдал.
Спустя годы Леонид Белых совладал и с квадратными уравнениями. Но можно ли упрекнуть его в давнем обмане?
Если бы математик, принимавший экзамен, знал про его детство, он тоже, возможно, нарушил бы правила приема...
К началу сорок четвертого года их колхоз совсем обезлюдел. Женщины, выполняя госпоставки, вывозили продукты на лодках. Десятки километров на веслах вверх по течению – ни одного мотора не было. А зимой хлеб, мясо, рыбу доставляли санным путем по замерзшему Илиму.
В феврале одиннадцатилетнего Леню отправили в зимовье за двадцать пять километров от Нижне-Илимска, вверх по речке Тушаме.
– Если Ленька оставит зимовье, – пригрозил матери председатель колхоза, – не дам муки на девок.
Сестер у Лени пятеро. Отца и старших братьев мобилизовали в армию.
Когда-то в зимовье был загон для конского молодняка, но всех лошадей отдали армии. Рядом с загоном остались зароды – большие четырехугольные продолговатые стога сена. Корму много, и бывшая конюшня стала телятником.
На попечении Лени оказались породистый бычок и тридцать тощих телят, которые с трудом держались на ногах. Верхом на бычке он протаптывал тропу в глубоком снегу, чтобы телята могли добраться до сена. Леня не гонял телят на водопой, еще какой-нибудь теленок-доходяга сорвется с обледенелого берега, утонет. Носил воду из Тушамы, благо река недалеко. Воду подогревал в железной бочке, подсаливал, наливал в длинное корыто и поил телят.
Ни одной человеческой души на двадцать пять километров в округе! Лишь Леня да его пес Цыган. Поблизости от зимовья не раз виднелись медвежьи следы, и на всякий случай Лене вручили ружьишко. Трижды в месяц из деревни приезжали за сеном, и мать присылала что-нибудь съестное – мороженое молоко, кусок серого пирога.
Ну и забот, хлопот выпало на долю одиннадцатилетнего зимовщика!
Собирал в тайге сушину, привозил на санках, рубил ее и топил печку. Нужно питаться самому и кормить Цыгана. Мать сплела из конского волоса сетку, летом она защищала лицо от мошки, гнуса. Леня просеивал через волосяную сетку отруби, овсюг и пек из этой условной муки лепешки без капли жира. Непросеиваемые отходы шли в пойло телятам.
Лучина и отсветы огня из раскрытой дверцы печи – освещение. Ни одной книжки с собой, забот столько, что все равно читать некогда.
Зиму он проходил в холщовых штанах. Поверх надевал «шабурку» – подобие телогрейки из холстины и ватина. На ногах самодельные «чирки» из мешковины, галоши, выкроенные из старого автомобильного баллона.
Лене удалось сохранить все поголовье телят – ни одного случая падежа! И его оставили в зимовье сперва до сенокоса, а затем и на следующую зимовку – прощай, четвертый класс! Единственное утешение – ростом и силенкой не уступал и шестиклассникам...
После Иркутской ГЭС Леонид Белых прославился в Братске, его наградили орденом Ленина. Два года разъезжал по плотине его двухконсольный кран. А когда плотина выросла до своего гребня, кран размонтировали и отправили вниз по Ангаре. Баржа счастливо миновала Ершовские и другие пороги, следом за своим краном в Усть-Илимск подался и его хозяин...
Курсы крановщиков Варежка окончила с отличием. Сдавая выпускной экзамен, не оглядывалась на доску, куда кнопками прикрепила свой чертеж. Стояла к доске спиной и докладывала все на память.
С первых дней практики, работая ученицей под присмотром Леонида Емельяновича, она берегла руки. Перчаток не было, даже в теплые дни надевала варежки, связанные бабушкой в Зятьях; тогда он и прозвал ее Варежкой.
Все эти годы Варежка поддерживала дружеские отношения с Леонидом Емельяновичем, не мешали разность в возрасте, без малого в двадцать лет, и ее неудавшаяся семейная жизнь.
Развелась она с Валентином через полтора года, и никто из братьев, сестер, ни Зося, жена Леонида, не винили в этом Варю. Валентин и родичей своих чаще огорчал, чем радовал...
Во время перерыва Варежка, Леонид Емельянович и Шестаков направились в буфет, сели за отдельный столик.
– Сижу между вами двумя, как в президиуме, – заметил Шестаков. – Варежка сегодня такая важная!
– Это я платьем хотела похвастаться. Все заметили, ты один мимо глаз пропустил.
– Симпатичное, – поспешно похвалил Шестаков, глянув на нее.
– Сижу в модном платье в президиуме, а счастья нет! – она засмеялась.
Разговор в буфете ушел в сторону от подъемных кранов. Речь зашла о подготовке молодых кадров.
– Главный двигатель роста – чувство ответственности, – настаивал Леонид Емельянович. – Необходимо принимать самостоятельные нестандартные решения.
– У меня в бригаде есть люди, которые панически боятся ответственности, – сказал Шестаков. – Например, наш Ромашко.
– Ты ошибаешься, Саша, – возразила Варежка. – Тут есть существенное различие. Ромашко избегает всякой административной ответственности. А технической, творческой ответственности он не боится. Я по подъемам тяжеловесов знаю: он принимает смелые, остроумные решения. – Варежка неожиданно спросила: – Ты кем, Саша, в детстве мечтал стать?
– Летчиком.
– Если б ты знала, если б ты знала, как тоскует сердце без штурвала... А я мечтала работать на подъемном кране. Леонид Емельянович помнит, как я ему надоедала. – Белых молча положил ей на плечо свою большую руку. – А вот с недавних пор стала завидовать хирургам. Читаю про них или смотрю кино с восхищением.
– Просто вам понравился «дорогой мой человек» Баталов, – засмеялся Шестаков. – Халат, белая шапочка, повязка на лице, стерильные перчатки.
– Не смейся, я ведь только мечтаю. Хирург, кандидат медицинских наук Варвара Петровна Белых! Но для этого и мозги требуются с большим числом извилин, и руки другие.
– Судить насчет твоих мозгов воздержусь, а руки подходящие для самого тонкого дела, – Белых погладил ее руки. – Вот не думал, Варвара, что ты такая коварная изменщица! Я своей карьерой на всю жизнь доволен.
– Ты не находишь, Саша, что эти две профессии в чем-то сходятся? – с надеждой спросила Варежка.
– Хирург и летчик? Вот так сходство! – рассмеялся Шестаков. – Если только летчик после аварии попадет на операционный стол, а хирург починит ему руки-ноги.
– Их объединяет совсем другое. Случится шок у больного или отказал мотор в полете – явления одного порядка. Смело и мгновенно принять решение, если обстановка внезапно изменилась! Например, был поставлен неверный диагноз. Или вынужденная посадка.
Шестаков поглядывал на Варежку и с большим удовольствием слушал ее. Он и не подозревал, что Варежка может так тонко вести разговор.
Откуда же берется на стройплощадке развязная грубость? Ее, пожалуй, не было, когда Леонид Емельянович устраивал Варежку на курсы крановщиков.
Скорей всего, такая манера появилась от девического желания подчеркнуть свою независимость, лишний раз напомнить не слишком вежливым парням, что она себя в обиду не даст, за словом в карман не полезет.
Но при уважаемом наставнике Леониде Емельяновиче Варежка прекрасно обходится без неряшливых слов.
Удивительно, как в ее речевом обиходе соседствуют и стыкуются два совершенно разных языковых слоя!
– Читал статью знаменитого летчика Громова Михал Михалыча, – сказал Шестаков. – Если не ошибаюсь, он называет такую мгновенную реакцию психологическим курком. Когда человек поставлен в крайне жесткие условия мгновенного выбора. Курок должен быть постоянно взведен. Чтобы выстрелить при первой неожиданной надобности.
Варежка, довольная, кивнула – наконец-то Саша понял ее.
– Здорово летчик выразился, – одобрил Белых. – Нашему брату тоже приходится держать ухо востро. У крановщика неожиданностей хоть отбавляй.
Варежка была обрадована поддержкой Леонида Емельяновича. И ей очень хотелось, чтобы у нее с Шестаковым были общие взгляды, будто от этого зависело многое в ее будущей жизни.
Она вообразила себе волшебное утро: они вместе выходят из дому, и каждый торопится – она к себе в хирургию, он – на аэродром.
