Текст книги "Охота к перемене мест"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
Может, на этот раз он угомонится и приживется и Приангарске?
Но Пасечник вспомнил: оформляясь на работу, Погодаев предупредил, что осенью уедет на рыбозавод, на какие-то выростные пруды, где разводят омулевую молодь.
Михеич тоже помнил про повадки Погодаева и его имени не назвал, а рекомендовал бригадиром Маркарова.
Пасечнику симпатичен недоучившийся студент Мартирос Маркаров, которого в бригаде прозвали Антидюрингом за склонность к философствованию.
Маркаров не из равнодушных, в этом его не упрекнешь, но Пасечника настораживало какое-то избыточное спокойствие, почти флегматичность, неторопливость жестов и движений.
И не повредит ли будущему бригадиру репутация шутника, не всегда поймешь, говорит он серьезно или острит?
– Дорогие друзья, – сказал Маркаров в ответ на рекомендацию Михеича, – вы потеряете исполнительного монтажника. А кого получите взамен? Получите плохого бригадира. Какая от этого польза стройке? Никакой. И вы, дорогие, пострадаете больше всех.
Кто-то из монтажников, кажется Чернега, назвал Шестакова.
Раздались возгласы одобрения, послышался и женский голос.
Шестаков встал и неуверенно отказался. В бригаде есть товарищи поопытнее... Он предполагал, что выберут Маркарова, и, может быть, поэтому отказывался недостаточно энергично.
С другой стороны, его настойчивый отказ прозвучал бы самонадеянно – будто он всерьез полагает, что его фамилия, необдуманно названная Чернегой, вызовет безусловное одобрение.
Если бы Пасечнику предстояло сделать выбор между этими двумя, он предпочел бы более опытного Маркарова; видимо, этот выбор сделают и монтажники.
Нельзя после отказа Ромашко и Маркарова принять самоотвод Шестакова, останется всего одна кандидатура. Пострадает сама идея выборов бригадира. Пасечник хотел избежать вынужденного единогласия.
– Ты в армии рядовым служил? – спросил Пасечник у Шестакова.
– Старшей сержант.
– Род войск?
– Понтонно-мостовой батальон.
– Товарищи по оружию. И мы с Михеичем саперы... Чем командовал?
– Отделением.
– А в бригаде народу не больше, чем солдат в отделении. Признавайся: отличник боевой, политической и физической подготовки?
– Так точно. Но вот высотная подготовка у меня..,
– Возьмем над тобой шефство.
Каждый, перед тем как бросить бумажку в картуз Михеича, записывал угодное ему имя.
Пасечник с Михеичем пересчитали бумажки, и выяснилось, что за Маркарова подано три голоса, а за Шестакова семь.
Маркаров облегченно стряхнул со лба капельки пота, а Шестаков беспокойно заерзал на табуретке.
Несколько растерянный результатами голосования, Михеич пошарил рукой в картузе. Не завалялись ли еще бумажки? И, разочарованный, надел свой картуз, неожиданно сыгравший роль избирательной урны.
Он потянулся стаканом к баллону с газированной водой, но ее уже выпили.
Варежка вгляделась в Шестакова, попыталась и не смогла вспомнить: новоиспеченный бригадир похож на какого-то известного не то футболиста, не то киноартиста, которого она еще в девичестве видела на экране. А потом он вышел из моды.
Пасечник оценил, как ловко и хитро вел себя Маркаров. Его самокритичные слова произвели впечатление.
Михеич признался: не голосовал за Шестакова потому, что тот чувствует себя пока недостаточно уверенно на верхних этажах.
– Это тебе минус. На шефство надейся, а про монтажную цепь не забывай!..
Михеич с любопытством оглядел всех и спросил:
– Один голос против Шестакова мой, второй, конечно, сам Шестаков за Антидюринга подал. А вот чей третий голос? Если не секрет.
Он обвел взглядом «третьяковку», никто не отозвался? Кому охота признаться новому бригадиру, что голосовал против него?
Садырин тихо сидел за дверьми на корточках. Обычно он шебуршился, любил вносить поправки в резолюцию, делал дополнения, кричал «принять за основу» или, чтобы на него лишний раз обратили внимание, объявлял после голосования, что воздержался.
Обескураженного Шестакова поздравили, горячее всех Маркаров, Чернега и Варежка.
А Пасечник сказал:
– Раз такое дело, товарищ Шестаков, скорее вживайтесь в образ.
То ли он оговорился, обратившись к Шестакову на «вы», то ли решил подчеркнуть, что разговаривает уже с бригадиром.
Пасечник хотел помочь Михеичу дойти до своего обшарпанного, видавшего виды «жигуленка». Но Михеич сердито оттолкнул его, всем видом показывая, что чувствует себя прилично и что у Пасечника нет никаких оснований думать иначе.
Михеич поглубже надвинул картуз с козырьком, можно лишь догадываться, что когда-то козырек, был лакированным. Такие картузы носили в старину мастеровые. Сколько раз картуз падал с затылка, когда Михеич при монтаже запрокидывал голову кверху!
– Мистер Матви, драндулет подан, прошу вас!
Михеич зашагал к машине. Слегка неуклюжая упрямая походка цепко шагающего по земле человека. Нужно тысячи часов пробыть на верхотуре, много километров проползти или пройти, опасно балансируя, по узким балкам монтажных высот, чтобы оценить твердость земли, земли, по которой надежно ступаешь. Когда Пасечники смотрели фильм «Председатель», походка Ульянова – Егора Трубникова напомнила Ирине Георгиевне их Михеича: тоже ходит чуть вразвалку и ноги ставит чуть косолапя.
Михеич полулежа-полусидя устроился на заднем сиденье. Стекла опустили: «жигуленок» накалился на солнцепеке. Еще немного – и, как уверял Пасечник своего пассажира, расплавятся подшипники.
Пасечник вел машину осторожно, ехал медленно, но всех рытвин и колдобин все равно не объехать, время от времени машину встряхивало.
Дорога шла берегом Ангары, в окошко доносилась свежесть речного простора.
У Михеича в общежитии отдельная комнатенка, ребята из бригады и девчонки с третьего этажа будут за ним присматривать. Пасечник попросит Ирину, чтобы она наведывалась к старику, как делала когда-то в Бхилаи. Тогда в тропиках Михеич уверял, что поправился не от лекарств, а после селедки и горбушки черного хлеба, которые Ирина выпросила для Михеича у наших, прилетевших из отпуска. Да и в Москве они опекали старого бобыля, когда жизненные пути Пасечников и Михеича неожиданно пересеклись у подножья Останкинской башни.
Ехать в больницу Михеич наотрез отказался, паника на пустом месте.
Пасечник не настаивал, помалкивал, а то Михеичу померещится, что от него хотят отделаться, избавить себя от забот.
Самое большее через неделю Михеич обещал вернуться на площадку, будет помогать Шестакову внизу.
«Жигуленок» удалялся от строительной площадки, но мыслями Пасечник оставался в «третьяковке».
Шестаков нравился ему аккуратной деловитостью, привычкой к дисциплине, безусловной порядочностью.
Но вот хватит ли у него твердости, требовательности? Хватит ли жизненного опыта? Высотного уменья ему явно недостает, Михеич прав.
Странные порядки у нас на монтажных участках! Направляют на практику студентов и не разрешают посылать их на верхотуру. А молодой инженер, только что прибывший на стройку, с первого же дня обязан руководить монтажом на верхних отметках. Ну а если молодой инженер сорвется из-за отсутствия практики? Диплом ему парашюта не заменит...
Больше всего огорчила досадная закавыка, имевшая место в «третьяковке»: у квалифицированного монтажника нет желания выдвинуться в бригадиры!
Пасечник сочувствовал Михеичу, тому было обидно слышать-видеть, что никто не хочет занять его место. Более того, он был оскорблен...
Как же так?
Известная, можно сказать, с заслугами бригада Матвея Михеевича Морозова – и никто не пожелал стать ее бригадиром. Оставляет наследство, богатое, честно нажитое, а наследники от него отказываются...
Страдание было написано на лице старика, когда один за другим поступали самоотводы...
Бригадиру всегда труднее добиться исполнительности, послушания, если подчиненный не ценит возможности выдвинуться, или, как выражаются поляки, «авансовач».
Что же, все в бригаде у Михеича такие равнодушные, безынициативные?
Нет, всему виной боязнь ответственности, и не только технической ответственности – административной. Кажется, этой ответственностью испугали Ромашко на всю жизнь.
Взваливаем на бригадира слишком тяжелую ношу – и его собственную, и ту, какую должен нести его подчиненный, если дорожит своей работой.
Из-за нехватки рабочих рук цацкаемся и с тем, кто этого не заслуживает, нянчимся со взрослым недорослем, а тому нравится капризничать, он не спешит расставаться со скверными привычками.
Вот так же бригадиры часто отказываются стать мастерами, а мастера – прорабами.
Пересмотреть тарифную сетку нашего среднего технического комсостава? Нормально ли, что мастер зарабатывает меньше монтажника пятого разряда Ромашко? Сварщик Кириченков всей своей деятельностью напоминает, что деньги в нашу эпоху не потеряли полностью своего значения.
«Да, что-то неблагополучно в моем королевстве Востсибстальмонтаж. И мы – не исключение. Поправки нужны повсеместно! Тут непочатый край работы для наших плановиков и экономистов.
Высокомерное «не твоего ума дело» – мудрость давно минувших дней. Мы хотим, чтобы трудовой человек видел дальше, стремился вперед.
Откуда же тогда берется робость, самоограничение, нежелание выдвинуться?
Главное, по-видимому, кроется в перегрузке инженерно-технических работников, в их ответственности за план, за каждого подчиненного – и за его безопасность, и за его заработок. И это уже не какая-то сетка, а тенета ответственности. Поджилки трясутся не за себя, а за других.
Вот еду-еду-еду я по свету у прохожих на виду, а отвечаю уже не только за тех, за кого отвечал сегодня утром, но и за свежеиспеченного бригадира Шестакова.
Почему в Бхилаи таким почетом пользовался среди индийцев рашэн эксперт мистер Матви? Почему индийцы молитвенно складывали ладони у груди в знак почтения, церемонно прикладывая руки ко лбу и благодарили мистера Матви, или его, мистера Пасечника, или кого-нибудь еще из рашэн экспертов?
Потому что советские специалисты бескорыстно и дружелюбно обучали их, давали им новые умения, специальности.
Обретенная профессия мгновенно меняла судьбу человека, от него отлетал призрак голода, который неотступно всю жизнь его преследовал.
А разве в Египте было иначе? Мы с Галиуллиным видели ту же картину. И там араб, который получил специальность, например помощник машиниста экскаватора, сварщик или шофер, сразу зарабатывал в шесть – восемь – десять раз больше, чем прежде, когда перетаскивал камни или носил на голове железную миску с бетоном. Нищенский заработок не позволял землекопу, носильщику выкуривать больше трех сигарет в день; жил он впроголодь, лишен был возможности обзавестись семьей – не мог прокормить жену. Помнится, араб Фахми, после того как стал помощником машиниста экскаватора, вскоре женился. А когда Пасечники и Галиуллины уезжали из Асуана, Фахми уже работал машинистом, у него было три жены, и он благоденствовал, если это только возможно при многоженстве...
Еще в школьной хрестоматии мы читали, что в мире есть царь, этот царь беспощаден, голод – названье ему. И какое счастье, что все мы – не верноподданные этого царя.
Он был жесток ко всем подряд. А мы бываем излишне покладисты, либеральны ко всем подряд. В том числе к лентяям, неумейкам, слабакам, трусам, пьянчугам, болтунам...
Где кончается честная неуверенность в себе, искреннее неверие человека в свои силы, боязнь, что он слабее, чем на самом деле?
Как определить грань между скромностью и неверием в свои силы, их недооценкой? Сложность определения в том, что ищешь его наедине с самим собой.
И где начинается самоуверенность, порожденная эгоизмом, властолюбием, карьеризмом, тщеславием?..
Кто может безошибочно определить: «Вот эта задача мне по плечу, а эта не по плечу»?
Творческий работник не должен бояться задачи повыше плеча, даже если она кажется ему поначалу непосильной, неразрешимой.
Никто не знает своих подлинных возможностей. Иные из нас слишком рано останавливаются и топчутся на месте. Как узнать – по силам задача или выше сил?
Подвиг, например, всегда рождает новые силы, о которых человек в себе и не подозревал.
Ну а если ты даже переоценил свои силы? Так ли уж велик риск? Не со всякой высоты сверзишься, чаще представляется возможность благополучно, осторожно спуститься с высоты, которая оказалась не по силам.
Конечно, не во всех областях деятельности жизнь позволяет нам делать три попытки – как прыгуну в высоту или штангисту. Практика разрешает строителю лишь одну попытку. Но если единожды не рискнуть – не достичь рекорда ни мирового, ни даже личного...»
А почему Пасечник сам отказался перейти из треста в главк? Три раза министр предлагал, три раза Пасечник отказывался. Не помог и сердитый вызов в Москву, к большому-большому начальству.
В его упрямом отказе, несомненно, сыграло роль и нежелание уехать из Сибири, к которой успел прикипеть сердцем.
«Если бы я сомневался в своих силах – у меня было бы внутреннее оправдание. Но ведь в глубине души уверен, что потяну более тяжелую тележку, чем трестовская. И все-таки отказался! Это мне минус, как сказал бы Михеич...»
– Чем же в таком случае я лучше Ромашко? – строго спросил себя вслух Пасечник.
Удивленный Михеич не нашелся что ответить и не решился переспросить. Наверное, что-то недослышал или недопонял...
4
Еще не подоспели ранние сумерки, а лампу под картонным абажуром зажгли. Потолок закрывало сизое облако табачного дыма, подвешенное совместными усилиями трех курильщиков; четвертый жилец, Шестаков, некурящий.
По всей комнате раскиданы приметы холостяцкого неуюта. Он особенно бросался в глаза, когда постояльцы, уставшие, приходили с работы.
Маркаров лежал на койке и читал вслух журнал «Наука и жизнь».
– Вот чудеса! Оказывается, хищники намного полезнее домашних животных. И волков мы напрасно истребляли. Без них олени и зайцы ленятся бегать, жиреют. За двумя зайцами погонишься – и обоих поймаешь. Конечно, волку лестно узнать о своем новом почетном звании – санитар леса. Волку читали нравоучение, а он сказал: «Поторопитесь, а то стадо уходит...»
На стене возле койки Маркарова самодельная полка, в два ряда уставленная книгами. У изголовья веером висят открытки – Гагарин, Энгельс, Хемингуэй, Шукшин, мраморная голова Цицерона и автопортрет Сарьяна.
– Обрядили волка в овечью шкуру, – подал голос Погодаев; он сидел на койке в трусах и латал джинсы. – Что же, после того как волка назвали санитаром леса, он начнет хватать исключительно больных или престарелых зайцев, овец, телят? В бывшем году в тайге западнее Бадармы набрели мы на скелеты лосихи и двух лосят. Волчья стая подкараулила их, обложила и зарезала. Обрывки кожи да кости, жалкие объедки. А под Байкальском, на берегу речки Харлахта, стоит на отшибе подворье, мы однажды попросились туда погреться. В ту зиму волки забрались в кошару и зарезали весь молодняк. Волки в меню тоже разбираются. Ягненок-то послаще, чем старый и хворый баран. Твои родичи, Мартирос, когда жарят шашлык, тоже хотят, чтобы барашек был помоложе...
Маркаров терпеливо выслушал Погодаева, повернулся к нему, насупил смоляные, чуть сросшиеся брови и продолжал комментировать статью:
– А ядовитые змеи – закадычные друзья человека. Медицина сегодня без них – как без рук. У нас в стране водится пятьдесят четыре вида змей. И самые симпатичные – гюрза, эфа и кобра. За каждый миллиграмм яда – фунт стерлингов!..
Он дочитал про змей и вернулся к волкам. Да, Маркаров склонен называть их скорее санитарами, нежели пиратами леса. Где-то вычитал, что чернохвостый олень в тундре на Таймыре стал вымирать от голода и болезней. А были бы волки на своей вахте – олени не расплодились бы так вольготно, им хватило бы пастбищ, корма. Дикое стадо в триста пятьдесят тысяч голов! Какой-то ученый иностранец, Маркаров забыл фамилию, назвал такое отношение к животным «убийство милосердием», оно ничуть не лучше стрельбы из охотничьего ружья.
Погодаев горячо оспаривал эту точку зрения. Не волков плодить на Таймыре, а вести отстрел избыточных оленей и делать заготовки вкусной оленины. Мяса-то у нас на весь аппетит не хватает.
Посетовал, что у него незаконченное среднее образование. На биологический факультет с девятью классами не поступить. Техникум еще мог бы осилить с грехом пополам. Человек без среднего образования, если он тяготеет к медицине, может поступить в медицинское училище, выучиться на фельдшера. А тому, кто интересуется средой, окружающей человека, – не повезло. Нету такого учебного заведения, где учили бы, как очищать сточные воды, улавливать вредные газы – вообще защищать природу.
– Если вспомнить, как ведут себя некоторые рыболовы, охотники, неразумные строители, туристы, пора создавать Общество охраны природы от окружающей среды, – усмехнулся Маркаров. – Берегите природу – источник ценного химического сырья!..
В дверях, прислонившись к косяку, стоял Кириченков, набычившись глядел на Чернегу и лениво спрашивал о чем-то. Тот настраивал гитару, просьба Варежки для него закон. Напряженно вслушивался в аккорды, хватался за колки, за струны, Кириченкова слушал небрежно.
Разговор с Чернегой не клеился, Кириченков уже собрался восвояси, в соседнюю комнату, но на прощанье спросил Шестакова про какие-то расценки на сварочные работы в потолочном положении.
– Да не мешай ты человеку, – урезонил его Маркаров.
Шестаков, сосредоточенный, хмурый, твердо сжав губы, сидел за столом и писал. Письмо рождалось в муках; черкал слова, рвал странички, переписывал их.
– Разве не видишь? Новый бригадир составляет план работы. И вообще на дому, да еще по личным вопросам, он не принимает. Только в «третьяковке». Плюнь ты на эти расценки, Кириченков. Лучше почитал бы что-нибудь. Дать интересную книгу?
– Я сегодня в обеденный перерыв уже смотрел «Крокодил». От чтения у меня повышается давление, а кроме того...
– Давно заметно, что у тебя нижнее давление выше, чем верхнее...
Кириченков затих, а Погодаев и Маркаров продолжали обсуждать проблему, которая их давно волнует. Слишком медленно увеличивается плотность населения Восточной Сибири, мало жителей на один квадратный километр, если не считать нескольких районов, где идет ударная стройка.
Маркаров напомнил: в некоторых областях Сибири, судя по последней переписи, отрицательное сальдо миграции – уезжает людей больше, чем приезжает.
– При чем тут миграция, – рассмеялся Чернега, продолжая возиться со струнами. – Вы же не о рыбах разговор ведете, о людях!
– Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше, – серьезно пояснил Маркаров. – Отсюда и миграция.
– Ты на себя, Погодаев, оглянись, – встрял в разговор Кириченков, все еще торчащий в дверном проеме. – Сам без передыха туда-сюда мигрируешь.
– Погодаев в отрицательное сальдо попасть не может, – взял его под защиту Маркаров. – Он кочует только по своей области.
– Нашу Иркутскую область за одну жизнь не объедешь, не осмотришь, – с гордостью сказал Погодаев. – Мне и сны чаще всего снятся путевы́е.
– Сновидения – неустойчивый мостик, соединяющий в человеке сознательное и бессознательное, – изрек Маркаров.
– То на вертолете лечу над Киренгой, – продолжал Погодаев, – то на плоту через Аплинский порог ныряю, то на дрезине стрекочу на север от Хребтовой, то по охотничьей тропе бреду к зимовью...
– А ты сны видишь, Кириченков? – спросил Маркаров.
– А на кой они мне? Я, когда сплю, любитель один на один с собой остаться. Сейчас вот поспал – как в отпуску побывал.
– Кириченков перед сном кладет себе под подушку бухгалтерские счеты, – засмеялся Шестаков. Он уже отмучился со своим письмом, слюнявил палец и заклеивал конверт...
– Варежка правильно выразилась, что все мы работаем в три смены, – сказал Чернега между звучными аккордами настроенной гитары, – Две смены работаем, а третью спим и во сне думаем о работе. Разные изобретения в голову лезут.
Чернега озорно подмигнул Погодаеву и ударил по струнам.
Потом меня постригли,
костюмчик унесли,
на мне теперь тюремная одежда,
квадратик неба синего
и спутничек вдали
мерцают мне, как слабая надежда...
Что ни сыграй, все Погодаеву нравится.
Впервые он появился в Приангарске, в бригаде Михеича, без малого два года назад. Михеича смутила тогда последняя запись в истрепанной трудовой книжке – подсобный рабочий на лимнологической станции под Иркутском. Правда, до того он почти год работал в Байкальске такелажником.
Погодаев и Маркаров с самого начала почувствовали обоюдное доверие. Оба огорчались недальновидным, браконьерским отношением к природе. И оба радовались, когда вскоре после приезда Погодаева с Байкала прочли в газете постановление Советского правительства от 16 июня 1971 года, взявшее Байкал под надежную державную защиту.
Поработав с полгода в Востсибстальмонтаже, Погодаев собрался в дорогу.
– Ну зачем ты намылился из бригады? – рассердился тогда не на шутку Михеич. – Прощаешься с Приангарском, а ты с ним и не поздоровался как следует. Все сидят на месте, а тебя носит по белу свету. Откуда в тебе эта склонность?
– Сам не знаю, – Погодаев пожал плечами. – У меня отец всю жизнь ездил товарным кондуктором. Может, оставил в наследство свои гены. И имя мне выбрали Гена...
– Куда тебя опять черт несет, непутевого?
– А я еду, а я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги...
– Вообще Генка не от мира сего, – встрял Садырин.
– От какого же он мира, разреши узнать? – спросил Шестаков с раздражением. – Нет у него никакого другого мира!
– Живет по частушке, – заржал Садырин. – Продал дом, купил ворота, буду запираться!..
– Спору нет, мы лучше, чем Погодаев, приспосабливаемся к обстоятельствам, – сказал Маркаров раздумчиво. – И попадаем под власть привычки. Мы похожи на котов, которые привыкли греться у батареи центрального отопления и злятся, когда батарею перестают топить. А Погодаев стремится жизненные обстоятельства упорядочить. И в этом его превосходство над нами.
– Без бутылки, Антидюринг, в твоей философии не разберешься... А если без философии, может, он просто злостный неплательщик, от алиментов спасается. Вчера радио по их заявкам передавало песню «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз».
– Перестань. Ты же знаешь, что это неправда.
– Это я так, для красноречия, – сдался Садырин.
Погодаев и в самом деле уехал в глухую тайгу, в Баргузинский заповедник, где прослужил егерем всю минувшую зиму.
Он вернулся из заповедника в Приангарск весной, заморозки уже отступили, и оттепель была вовсю. Прямо с вокзала он поехал в общежитие, ему не терпелось увидеть Мартироса, да и других ребят.
Удачно он приехал – к большому развороту монтажных работ!
Варежка и в выходные дни не сходила с крана.
Михеич встретил Погодаева приветливо, но строго спросил:
– Понял свою ошибку, егерь? То-то же! Больше бригаду не бросишь?
– Поручиться не могу. Бригада все-таки – не жена с детьми. Скорее всего, поработаю у вас до осени, а там...
– Ну как знаешь, непоседа. Но только в третий раз, хотя парень ты хороший и такелажник хороший, тебя не приму. У меня не проходной двор.
– Приедешь тогда ко мне, Гена, – пригласил бригадир Галиуллин, при котором шел разговор. – Возьму с открытой душой. Старый друг лучше новых двух.
– Ты все-таки, парень, перекати-поле, – сказал Михеич, не скрывая своего недовольства Погодаевым.
– Вы хоть знаете, что это такое?
– Сорняк вроде такой...
– Кустик курая. К осени он округляется, размером с футбольный мяч. Под напором ветра ломается его стебелек, перекати-поле носится по степи и разбрасывает семена.
– Семена разбрасывать и ты не ленишься, – хихикнул Садырин.
– Не знаете, что за кустик, Матвей Михеич, а человека обзываете сорняком, – сказал Чернега с деланной обидой за Погодаева.
Маркаров не принимал участия в разговоре, хотя Галиуллин несколько раз поглядывал в его сторону, безмолвно приглашая вступиться за Погодаева. В комнату набился народ, и Маркаров не хотел при всех, а в первую очередь при Погодаеве, доказывать Михеичу его неправоту.
И лишь когда они оказались вдвоем в комнатке Михеича, сказал:
– Если хотите знать, Матвей Михеич, у Погодаева сибирский характер. Живет в нем старинная вольница, независимость предков, которые помещиков и в глаза не видели. Рудознатцы, золотоискатели, плотогоны, землепроходцы и прочие странники...
– Поэтому можно отрываться от своего коллектива?
– Да не отрывается он ни от кого! Вы в понятие «свой коллектив» включаете только тех, кто связан с нами одной ведомостью на зарплату, кто числится в Востсибстальмонтаже. А Погодаев в понятие «коллектив» включает всех, кто хорошо трудится на просторах Сибири... А что такое вообще коллектив? – Маркаров помолчал, не столько дожидаясь ответа, сколько желая этой паузой подчеркнуть, что у Михеича было время ответить на этот вопрос. – Коллектив – совокупность людей, объединенных общими целями, общей деятельностью. Погодаев смотрит на этот вопрос шире. Возьмите наш подшефный колхоз. Вы тоже маялись там два выходных на уборке картошки. Помните, мы еще с Садыриным сочинили шутейный лозунг для колхозников: «Поможем монтажникам убрать урожай!» Кол-хоз – это коллективное хозяйство. А в том колхозе, хоть он и называется «Новая жизнь», нет коллектива. Какая-то толпа людей, живущих на одном косогоре...
– Ну это ты загнул, Антидюринг, зафилософствовался...
– Пусть Погодаев даже чудак. У нас так мало осталось чудаков, они слишком быстро вымирают. Зато Кириченковы... – он кивнул головой на дверь смежной комнаты. – Мечтаю, чтобы наша общественная атмосфера была насыщена уважением к бескорыстию во всех его проявлениях. Вот если бы Погодаев гонялся по Сибири за длинным рублем...
– Я этого не говорю.
– Кто же Погодаев – такелажник-одиночник, что ли? Купил частным образом подъемный кран и подымает грузы «налево»? Вот скажите... Мы не первый год в Сибири. А вы Байкал видели? И я не видел. Разве это нормально? Только после выпивки поем про омулевую бочку. А по Ангаре, через все пороги, хоть раз проплыли?
– Тут ты кругом прав, – согласился Михеич нехотя. – Это нам с тобой минус...
– У нас на Кавказе ходит поговорка: откуда сидячему знать, до какого места дошел пеший? Не тот больше знает, кто дольше жил, а тот, кто дальше ходил...
Погодаев сам себе выписывал «командировку», не интересуясь суммой заработка, не претендуя на подъемные, добровольно лишая себя из-за частых переездов ежегодного отпуска и отказываясь из-за непостоянного адресе от пятидесятипроцентной денежной надбавки, так называемых «северных», какие полагаются тем, кто пять лет работает в северных широтах на одном месте.
Ему недоступны дальние курортные рейсы в Европу, он никогда не грелся на пляжах Черного моря, да он и не опечален этим – слишком любит свой суровый край, он еще не побывал во всех его заповедниках и заказниках, не по всем рекам проплыл...
Через несколько месяцев Погодаев, невзирая на предупреждение Михеича, снова расстался с бригадой и отправился не то на Селенгу, не то на Киренгу сплавлять лес.
– Никак я тебя не пойму, – сказал Михеич, прощаясь.
– Это уже конфликт поколений, – поспешил со своим объяснением Маркаров. – Если бы Погодаев был нам до конца понятен, разве он запомнился бы? Да никогда! А непонятный, всегда что-то ищущий вызывает к себе интерес...
Видимо, Погодаеву здорово досталось на лесосплаве. Рыжеватая бородка казалась более жиденькой, чем прежде. Михеич пожалел его, так Погодаев исхудал после новой отлучки.
Нет, нет, он не жил впроголодь, нашлась добрая душа, которая его и подкармливала, и обшивала, и обстирывала. Но он лишился душевного покоя из-за непорядков на лесосплаве, а самая большая неприятность – охранные леса на берегах Байкала под угрозой. Речь не о подросте, в тех прибайкальских лесах встречаются деревья возрастом в пятьсот лет и постарше.
Он советовался на этот счет с Мартиросом, долго сочинял письмо в «Правду», так и не сочинил, пришлось подключаться Мартиросу, а еще Погодаев отправил жалобы в Комитет народного контроля и какому-то депутату Верховного Совета...
За последние два года у Погодаева появилась и окрепла душевная потребность не разлучаться надолго с Галиуллиным, Михеичем, Шестаковым, с крановщицей Варежкой. С ними многое можно пережить вместе, обмозговать, прежде чем собраться с духом, с силами и снова обречь себя на кочевое одиночество.
Но больше всех ему недоставало в странствиях Мартироса Маркарова. Погодаев любил с ним и работать рядом, и спорить допоздна, лежа на соседней койке, и даже подпевать ему, когда тот сочным баритоном затягивал каторжно-ссыльную песню «Глухой неведомой тайгою» или что-нибудь заведомо кавказское, причем, по признанию Мартироса, грузинские песни он любит больше, чем армянские.
Мартирос умел не горячиться в жарком споре, но самое важное – обладал удивительной способностью: заставлял Погодаева задумываться о жизни.
