Текст книги "Охота к перемене мест"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)
60
В субботнее утро Погодаев, Шестаков и Маркаров отправились на охоту. По расчетам Погодаева, идти следовало к Круглому озеру, ландшафт там первостатейный, кругом красотища. Нельзя также забывать, что северные перелетные утки отдыхают сейчас на чистоводье и долго кружат над берегами. Это весной они торопко летят из теплых краев на новоселье, а сейчас, когда холода еще на подходе, утки не спешат перед дальней и трудной дорогой.
Погодаев на ходу пытался втолковать, как отличить хохлатую чернеть от свиязи, но было очевидно, что городские несмышленыши урока не усвоили.
Он пояснил своим неосведомленным спутникам, что благородная, настоящая утка кормится только на мелководье, нырять глубоко не умеет. Нырковые утки не боятся, когда на озере появляются забереги, хрустит первый ледок. Они могут прокормиться и на глубине, а в местах, где Ангара не замерзает, даже зимуют.
До Круглого озера еще далеко, но ароматы озерного простора все гуще. Сырое дыхание осени стлалось по тайге, роса в тени залеживалась до полудня.
– Ходи за чирками, а про запас держи несколько жаканов. – Погодаев подбросил на ладони патроны с утяжеленными, самодельными пулями и спрятал их в карман. – Топтыгин обижается, когда его дробью щекочут...
Они пробирались сквозь пихтарник, их окружали маститые кедры. Погодаев шел по тайге, как хозяин. Маркаров безоружен, за спиной пустой рюкзак. У Шестакова одноствольное ружье.
– Прекрасная мысль пришла тебе, Гена, в голову – пригласить нас на охоту, – расчувствовался Шестаков.
– Откровенно говоря, я достал ружьишко для Чернеги. – Погодаев, шедший впереди, оглянулся. – А он отказался. Лежит, в стенку уткнулся и твердит «не хочу». Приходил электрик с мандолиной, просил довести ее до ума, Чернега до струн не дотронулся...
Погодаев ускорил шаг, Маркаров и Шестаков отстали.
– А может, Чернега нездоров? – спросил Шестаков.
– Здоров.
– Что же случилось? Кто тут виноват?
– Если говорить напрямую – ты.
– ???
– Честное слово – ты! Конечно, мое слово – не слово бригадира, а всего только слово монтажника пятого разряда...
– Постой, постой, Антидюринг...
– И так уже отстали. – Впереди, в просвете таежной тропы, отчетливо вычерчивался силуэт Погодаева, он ступал осторожно, взяв ружье на изготовку. – Это хорошо, что человек обладает способностью удивляться, – продолжал Маркаров рассудительно. – С удивления начинается наше познание... Если бы ты был учеником, а я – твоим классным наставником, поставил бы тебе за поведение четверку. Когда в Министерстве просвещения оценивают плохое поведение ученика – в его школьном дневнике трусливо выставляют четверку...
– Считаешь, должен отказаться от своего слова?
– Слово твое – пока оно у тебя во рту. А как только вылетает – уже чужое. Ну зачем было обещать? Зачем было давать честное слово бесчестному Садырину? – возмутился Маркаров. – Что ты на меня уставился? Я понял, чья это работа, еще в тот вечер, когда баян Кириченкова проходил пробные испытания. Заподозрили бы меня в краже – мне это как с дикого гуся вода. А на подозрении оказался Чернега. Когда два года назад Славка появился в бригаде, многие на него косились. Родом он из Бодайбо, работал на драге, на прииске. Ходил по стройке вздорный слух, будто у Чернеги золотой песок к рукам прилип, за это, мол, и срок получил. Михеич первый поверил этой брехне. А сейчас опять на Славку стали коситься. Об этом ты подумал? Учти еще, что Чернега горячо защищал твое право на молчание. Тоже косвенная улика против него...
– Какая же я ворона!
– Садырин сыграл на твоей честности. Но я его разоблачу. А то он войдет во вкус. Старухи в Дагестане говорят: укравший яйцо украдет и курицу,
– Решил рассказать?
– Я заставлю это сделать Садырина. Пусть сам себя разоблачит. Что такое разоблачить? Оставить без облачения, голеньким...
Раздались два выстрела, Маркаров деловито поправил пустой ягдташ и ускорил шаги. Шестаков снял ружье с плеча и понурившись зашагал следом.
На лесной прогалине их поджидал Погодаев. Двустволка уже висела у него за плечом, в руках по утке.
Едва он передал дары русского озера Маркарову и тот кинул их в рюкзак, как Шестаков поднял ружье. Он тщательно прицелился и выстрелил в ржавую листву осины,
Погодаев удивленно посмотрел на Шестакова, на его лицо, освещенное азартом, пожал плечами, перешел поляну и поднял подстреленную птицу.
– Обыкновенная ворона, – ухмыльнулся он в рыжие усы и огладил бороденку.
– Еще одна ворона, – резюмировал Маркаров, сделав ударение на «еще».
Шестаков готов был сейчас простить Маркарову все, даже его снисходительную усмешку, простить это «еще», такое ехидное. Он смотрел на него с признательностью. Теперь он понял, почему Маркаров не хотел при всех ругать Шестакова за его мальчишеское неумное рыцарство, дорожил его авторитетом в бригаде...
Став бригадиром, Шестаков больше всего опасался, что у него не хватит технического багажа. А труднее всего, оказывается, решать вопросы морали и этики. И пусть Шестаков еще раз ошибся – он по-прежнему ощущал к себе доверие и тех ребят из бригады, кто резко упрекал его в неправоте.
– Нынче совсем мало лесной малины. И кедровые орешки не уродились, – сообщил Погодаев; он спешил прервать неловкую паузу. – Так что у медведя зимой бессонница будет. А зимние шатуны самые опасные... Шестаков остановился, прислушался, судорожно вскинул ружьишко и выстрелил.
– Ну, погоди, длинноухий! Был бы стрелок получше...
– Ошибаешься, если думаешь, что шорох сухих листьев только охотнику на пользу. Пробегающего зверька в листопад труднее подкараулить, застать врасплох. Поскок зайца потише, чем твои шаги. А бесшумно к нему не подступиться...
Погодаев вскинул двустволку и ударил по уткам влет. Маркаров бросился в бурелом и тут же– появился с трофеем.
– Почему я с тобой люблю на охоту ходить? – спросил он Погодаева. – Потому что бегаю, как лайка, за утками, а чувствую себя при этом медвежатником!..
61
Длинный, узкий пустырь, подымающийся в гору, лишь условно можно назвать улицей – ни мостовой, ни тротуаров. Пустырь тянется из конца в конец поселка, хаотически застроенного деревянными строениями – бревенчатые дома, оштукатуренные, щитовые, и ни одного каменного.
Погодаев шагал, повесив на плечо сумку новой знакомой: знак того, что провожает ее после танцев.
Какими контрастами набит дощатый танцевальный круг! Лакированные туфельки-лодочки и сапоги-кирзачи, заляпанные так, будто их хозяин только что месил цементную жижу и заявился на танцы прямехонько из блока плотины.
Битый час отмучилась «дама» в парикмахерской, сооружая модную прическу, а кавалер из озорства пустился в пляс в накомарнике, как в маске фехтовальщика. Комары и мошка́ горожан больше не допекают. Но пусть все знают – парень из тайги!
Из своих ребят Погодаев встретил на танцплощадке Чернегу. Для него, при его росте, модные туфли-платформы, на которые вскарабкались партнерши, сущее несчастье.
Погодаев, приезжая на новое местожительство, в первые же дни отправлялся на танцплощадку. Некуда деться в свободный вечер, он не приучен глотать книги, как Мартирос. А на танцплощадке легко завести знакомства.
Вечера эти бывают чреваты опасностями, особенно после получки. Но Погодаев всегда чувствует себя дружинником: не остается в стороне, если кто-то ведет себя непристойно, обижает девчат, пытается хулиганскими воплями и свистом заглушить оркестр.
Чем же девушка, назвавшаяся Машей, приглянулась Погодаеву?
Она вовсе не та красавица, мимо которой нельзя пройти не обернувшись. Глаза чуть-чуть раскосые, напоминают, что с Иркутской областью соседствуют и Якутия, и Бурятия. Кожа чуть-чуть смуглая. Нос чуть-чуть уточкой. Вишневый нежный рот чуть-чуть великоват. Походка совсем не величавая, чуть-чуть подпрыгивающая.
Но, пригласив эту худенькую черноволосую девушку и протанцевав с ней румбу, Погодаев ни с кем больше танцевать не хотел. Дело не только в чуткой отзывчивости на каждое его движение. Они не только синхронно выделывали па, в их движениях чувствовалось и внутреннее согласие.
Она с удовольствием танцевала все, кроме вальса, который в такой несусветной толкучке танцевать невозможно: наступали на ноги, больно толкали.
Погодаев глянул на танцора в накомарнике и сказал с усмешкой:
– Ученые люди пишут: комар, чтобы один раз ужалить свою жертву, может пролететь пятьдесят и больше километров.
– В Тайшете один лесоруб приходил в железнодорожный клуб на танцы за двадцать километров. Назойливый, как комар...
Закончился вечер «белым» танго – дамы выбирали себе кавалеров, и Маша пригласила этого симпатичного рыжеватого парня.
Они не уходили с танцплощадки, пока не погасли яркие лампионы. Оркестранты уже в полутьме доигрывали шейк, исполненный сверх программы.
По негласному обычаю, парень, который протанцевал с девушкой последний танец, провожает ее домой.
Когда свет над истоптанным кругом погас и не стало слышно музыки, шарканья ног по настилу, Маша попросила домой ее не провожать: прибьется к группе знакомых девочек из общежития. Парни их поселка враждебно относятся к чужим ухажерам, могут затеять драку.
– Я же охотник! – успокоил ее Погодаев. – И двуногих зверей не боюсь. Тем более охотничий нож всегда со мной.
Ему понравилось, что она за него беспокоится.
Грузовые машины, ожидавшие своих хозяев, уезжали битком набитые к общежитиям дальнего поселка, на правый берег. Молодежь расходилась стайками, и на прилегающих улицах было многолюдно, как возле кинотеатра после сеанса.
Еще во время танцев Погодаев поинтересовался, давно ли Маша в Усть-Илимске и что ее сюда привлекло. Маша всерьез отвечать не стала: вот нашелся еще один отдел кадров!
Приехала потому, что в Усть-Илимске танцы три раза в неделю, играет ансамбль, а в железнодорожном клубе при станции Тайшет, где она жила с матерью, хрипатые пластинки, порядочных парней не встретишь, пьяных столько, что девушки больше танцуют друг с дружкой, кавалеры в болотных сапогах, в ватниках, не вынимают сигареты изо рта. Хоть вешай на стене плакат: «Граждане танцующие, будьте взаимно вежливы!»
К односторонней откровенности Маша не была расположена. Сам Геннадий о себе помалкивал по всем анкетным пунктам, а она не расспрашивала.
Провожая Машу, он завел пустопорожний разговор из тех, какие заводят, когда «хочут свою образованность показать», но почувствовал по ее взглядам, по тому, как она слушала, что бойкий тон коробит спутницу.
Ночь была звездная, он задирал голову, вглядывался в небо, называл звезды, что-то рассказывал о них.
– Приятно пройтись с таким образованным молодым человеком.
– Ошибаетесь, Маша, – вздохнул Погодаев. – Я только рассказываю складно, а звезд с неба не хватаю. До сих пор за десятый класс экзамены не сдал. Фактически – незаконченное среднее образование.
Маша полюбопытствовала:
– Откуда этот интерес к звездам?
– С тех пор как попал в партию изыскателей. Там один геолог из ленинградцев таскал с собой телескоп. Вот самодеятельный астроном и приохотил меня к звездам. Мы тогда два месяца прожили под открытым небом. Позже с трудом привык к крыше. Проснешься ночью – звезд не видно, ветра не слышно, костра нет. С непривычки жутко в избе без огня спать...
Погодаев даже поежился от пережитой жути, а признался в страхе так искренне, что Маша заинтересованно поглядела на него.
Они шли держась за руки, ответные пожатия волновали его, он уже несколько раз порывался ее поцеловать, и она каждый раз отстранялась.
Последний раз она посмотрела на него с таким снисходительным удивлением, будто хотела сказать: «Я думала, ты – настоящий парень, а ты, оказывается, из того же сырого теста, как другие...»
Все это можно было прочесть во взгляде, в выражении ее лица при свете тех самых звезд, о которых он с таким воодушевлением трепался сегодня.
– И звезда с звездою говорит, – продекламировала Маша, подняв к небу лицо.
По дороге она рассказала, что, приехав в Усть-Илимск, жила в общежитии. Шесть соседок в одной комнате – слишком много, чтобы заниматься, а она поступала в строительный техникум. Вот и пришлось съехать на частную квартиру.
Сперва жила с подружкой, вернее сказать, со случайной компаньонкой; снимали комнату вдвоем, платили каждая по тридцатке в месяц. Устиновна поставила условие: сами должны приносить воду с колонки, метров за сто, приносить дрова – у нее повышенное давление.
Компаньонка оказалась неряхой и нахалкой. Хвасталась, что еще никогда не стояла в очередях, всегда лезет напролом. Она была незаурядно ленива, делала все медленно, зато говорила отрывистыми фразами так быстро, что слушать ее было утомительно, и Маша с трудом понимала ее скоропалительную болтовню. Если не напомнишь – сама воды, дров не принесет, за нее все безропотно делала Маша.
Устиновна возмутилась и отказала компаньонке в квартире. Но новую жиличку на свободную койку пускать не торопилась.
Маша заговорила о доплате: за тридцатку отдельную комнату в Усть-Илимске не сдают, – но Устиновна от доплаты отказалась – пусть Маша живет одна. Теперь она топит печь, приноравливаясь к рабочим сменам Маши; если та во вторую смену – топит позже, чтобы до позднего вечера комнату не выстудило. И все чаще подкармливает завтраком до работы, ужинает с Машей. Устиновна работает санитаркой в городской больнице – сутки дежурит, двое суток дома. Так что два раза в неделю Маша сама топит печку или спит в прохладе под хозяйским овчинным тулупом.
Судя по тому, что Маша замедлила шаги, а затем остановилась у смутно чернеющей калитки, – проводил до дому. Сквозь неплотные занавески из окон пробивался свет, хозяйка еще не спит.
Если бы не такое позднее время, Маша позвала бы в гости, угостила чаем, но сейчас...
По всем неписаным правилам полагалось целовать девушку, с которой танцевал и которую проводил до дому. Девочки с танцплощадки многое прощают своим кавалерам, стараются вести себя «как все» и боятся прослыть чистоплюйками. Танцы-шманцы-обжиманцы...
А Маша не хотела быть «как все» и была огорчена этой безоглядной торопливостью нового знакомого, такого славного парня.
Погодаев стоял у калитки в замешательстве. Он уже собрался полезть к ней с поцелуями, но не мог понять, чего ему больше хочется: ее чувственного согласия или отпора?
Пожалуй, он больше опасался, что Маша окажется покладистой.
Он обнял Машу и заторопился с прощальным поцелуем, но в ее глазах мелькнула презрительная усмешка.
Усмешка больно уколола, и он, как неопытный мальчишка, ткнулся ей в лицо и неловко провел трясущимися губами по щеке.
– А у вас, Маша, терпкий характер, – сказал он вдогонку, когда уже скрипнула калитка,
– Вы хотели сказать – терпеливый? – спросила она с притворной наивностью.
– Нет, именно терпкий, нравный.
Недавнее опасение, что она, не дай бог, окажется слишком уступчивой, быстро забылось. И попрощался он все-таки обиженный ее несговорчивостью. Ну что же, может, встретимся еще на танцплощадке, а может, и не встретимся, подумаешь, тоже мне недотрога!
62
Варежку перевели в экипаж Леонида Емельяновича. Единственная женщина, которой доверили работу на двухконсольном кране! Без хорошей физической подготовки, а проще говоря, смелости, не добраться к моторам на верхней площадке, на сорок метров выше будки. Видимо, сыграло роль ручательство Леонида Емельяновича.
Ей не терпелось похвалиться перед Шестаковым, но она сдержалась и рассказала о новой работе только Зине Галиуллиной. Шестаков узнал о ее назначении и поздравил.
«Спасибо, если сам догадался, жаль, если надоумила Зина».
Варежка не попала бы в экипаж Леонида Емельяновича на кран номер четыре, если бы в те дни на плотине не объявили штурм. Обещали уложить в плотину чуть ли не полмиллиона кубометров бетона к Октябрьской годовщине и ввели на двухконсольных кранах дополнительную смену.
Варежка неслась теперь на плотину как на крыльях, гордая: ей нравился новый кран.
Леонид Емельянович и зимой сидит в кабине в одном пиджаке, без валенок – ноги овевает теплый воздух. Варежка, обутая в тапочки, лучше ощущает ногами педали: нажмешь правой ногой – вперед, левой – назад; возле левой ноги – звонок; слева под рукой – сирена.
Варежка хранила теперь свои кожаные перчатки внизу, в ящичке под колесной тележкой. Она не бралась за поручни, за перила, за железные ступеньки голыми руками. Уверенно, с тренированной ловкостью и изяществом, подымалась по лесенкам высокорослого крана.
Красавцы краны расхаживают по верхней бетоновозной эстакаде, раскинув по обе стороны плотины свои ажурные посеребренные руки.
В начале осени, когда Варежку определили в экипаж к Леониду Емельяновичу и она дежурила под его присмотром, им дали поручение – переселить катер из верхнего бьефа в нижний. Что стоило длиннорукому богатырю, поднимающему груз в 22 тонны, пронести катер над плотиной?
В эти минуты Леонид Емельянович был капитаном, штурманом, лоцманом.
Катер обвязали тросами. Спустя несколько минут он повис над Усть-Илимским морем, с киля стекали струйки, капли воды.
Еще не успело обсохнуть днище, корпус ниже ватерлинии, как катер проплыл над плотиной и вновь оказался на плаву, теперь уже в нижнем бьефе.
– Елки с дымом! – воскликнула Варежка, с восхищением глядя из своего застекленного скворечника на дело рук Леонида Емельяновича.
Отныне катеру навечно суждено плавать в низовьях Ангары, там ждут его будущие навигации...
В те дни перешли на круглосуточное бетонирование плотины, и группе монтажников из треста Пасечника предложили временно поработать бетонщиками. Варежка оказалась рядом со своими.
Пасечник, посоветовавшись с Михеичем, выбрал из числа добровольцев самых дюжих парней, которым под силу быстро освоить новое для них дело. Физическая подготовка поможет перенести повышенные нагрузки.
Рыбасов не переставал повторять, что у него самого людей не хватает, но в список временных бетонщиков почему-то включил Ромашко. Пасечник выругал Рыбасова: разве можно такого мастера отлучать от водоводов и глубинных отверстий! Да еще в дни, когда участок остался без самого искусного сварщика.
На днях Кириченков пригласил бригаду на прощальный ужин в ресторане «Лосята». Пришли все, кроме Чернеги, не простившего Кириченкову недавнего подозрения в краже.
Накануне Кириченков долго и мучительно выбирал со старшим официантом меню – чтобы было и не очень дорого и чтобы его нельзя было обвинить в скупердяйстве. Маркарова так и подмывало сказать несколько ядовитых слов или заказать за ужином что-то дополнительно, но он воздержался: все-таки навсегда прощаются.
Кириченков уехал из Усть-Илимска товарным поездом, на платформе, сторожа большой ящик, сколоченный из досок; он транспортировал в Киев свой автомобиль «Жигули-универсал». Проводил Кириченкова только Садырин, да и то потому, что напоследок, уже сидя на платформе, они выпили поллитровку, скромно назвав ее посошком на дорогу...
Садырин попросился в стропальщики, но Шестаков стропальщиком назначил Чернегу, хотя силенок у него поменьше, в сравнении с Садыриным он – слабак. А силенка стропальщику, право же, не помеха. Груженая бадья весит восемнадцать с половиной тонн, ее приходится подталкивать, подтягивать на весу.
Садырину пришлось присоединиться к вновь испеченным бетонщикам – к Шестакову, Маркарову, Нистратову.
Варежка знала, как достается верхолазам, когда они работают в подвешенном состоянии, да еще при этом орудуют гаечным ключом или ставят распорки между кабелями. Но никогда она не видела Шестакова, Маркарова, Садырина, Нистратова такими уставшими, как теперь, в блоке плотины.
После истории с деньгами Кириченкова, которую сам Садырин называл «самовольным краткосрочным займом», он замаливал грех перед бригадой. Вот так же в Приангарске он после происшествия с злополучной «садыринской колонной» старательно трудился в котловане.
Фамилия Садырина даже промелькнула в местной газете – передовик стройки, вот чудеса-то!
Маркаров не удивился:
– У иных людей бывает аллергия: не принимает организм какие-то лекарства или продукты или запахов не переносит. У нашего Садырина аллергия к нравоучениям, критическим замечаниям. А похвалить его вовремя – перестанет ершиться...
Про крановщика, стропальщика, верхолаза не скажешь, что они работают бок о бок, локоть к локтю или рука об руку. Они работают на разных уровнях. Но как они понимают друг друга, как красноречив язык их жестов! Какие они многоопытные дирижеры!
– Разговор на высшем уровне! – окрестил Маркаров рабочую жестикуляцию.
Такой язык жестов вряд ли понятен дипломатам. Но сколько деловых бесед на высоких отметках слышат, а вернее сказать – видят ежедневно эстакада и гребень плотины!
Важно, чтобы разговор на высшем уровне был обоюдопонятным, без оговорок, запинок и недомолвок. Тем более ночью, когда циклопическая бадья с раствором путешествует в слабо высвеченной неизвестности, выныривает над головами из непроглядной тьмы, не подчиняющейся прожекторам, и становится видна стропалю, стоящему на блоке, лишь на последних метрах пути.
Ранние октябрьские морозы затрудняли работу.
Плотной завесой висит над эстакадой пар, все вокруг в испарине остывающего бетона. Гребень плотины окутан морозным туманом. Не видать стропальщика, который принимает бадью на верхотуре.
Чернега оказался удивительно расторопным дирижером. Или он старался изо всех сил, желая угодить Варежке, понравиться ей?
– До Мравинского тебе еще далеко, – прокомментировал Маркаров, следя за его жестикуляцией. – Но с Силантьевым из эстрадного оркестра потеешь на равных...
Чернега дежурит на дощатом перекрытии блока и, когда требуется, подтягивает висящую бадью руками или толкает всем телом так, чтобы она опустилась точно над люком, чтобы бетонное месиво растекалось по квадратной площади блока равномерно, чтобы бетонщики не завязли в серой лаве. И пуп надорвать недолго, пока вытащишь тяжелые вибраторы и ноги в высоких резиновых сапогах.
Варежка приходила иногда раньше своей смены и подолгу стояла в блоке. Только здесь можно в полной мере оценить ювелирную работу Леонида Емельяновича. Какая ответственность у крановщика. когда бадья висит над головами бетонщиков, а бетон низвергается в люк!
Чаще, чем на других, смотрела она на Шестакова, видела капельки пота на лбу и висках под обрезом каски, и думала:
«Будет еще Саша инженером! Я и хотела, чтобы он поступил в институт, и не хотела. Самой-то себе могу признаться, что не огорчилась его неудачей. Только бы не расстаться... Разве могла я угадать-догадаться, впервые увидев Сашу из своего стеклянного скворечника, что на нем сойдется клином белый свет?»
Варежка стояла в углу блока, накрытого дощатой крышей-опалубкой, стояла и размышляла...
Право, полезно было бы постоять здесь выпускникам школы или студентам. Иные молодые люди полагают, что в эпоху, когда колдует автоматика, тяжелый физический труд отмирает.
«А кому трамбовать бетон? – подумала Варежка. – Не каждому молодому парню, хоть сибиряку, хоть кавказцу, такая работа по плечу. Не каждый выдюжит, особенно в мороз, когда бетон бурно испаряется и в блоке трудно дышать. Есть, есть еще тяжелый физический труд, и он предусмотрен не вчерашней, а сегодняшней технологией. Легковесное отношение к тяжелому труду давно у нас завелось. Мы будем петь и смеяться, как дети, среди упорной борьбы и труда...»
Варежка следила за Шестаковым, который всем своим сильным телом под брезентовой робой пытался противостоять вибрации. Какое требуется напряжение всех мускулов, чтобы вибратор, отданный во власть сжатого воздуха, не выскользнул из рук, чтобы всю его энергию обратить на уплотнение бетона! Вчера Саша сказал Варежке, что никогда раньше не чувствовал себя таким сильным.
Монтажникам обещали сохранить их заработки на то время, пока они будут бетонщиками. Но оказалось, что бетонщики зарабатывают в блоке больше верхолазов.
Варежка задумалась над неожиданным явлением: чем меньше сильных мужичков остается без высокой квалификации, тем спрос на них больше и тем выше оплачивается на стройке тяжелый физический труд.
Она посмотрела на часы – пора на смену.
По инструкции кран после каждой смены останавливают на двадцать минут для технического осмотра.
Но много ли дает техосмотр, когда молчат моторы и неподвижны тросы? На двухконсольном кране без малого сорок моторов – начиная от игрушечного моторчика мощностью в полкиловатта (этот моторчик понуждает «дворник» смывать капли дождя со стекла кабины) и кончая мотором мощностью в восемьсот пятьдесят киловатт. Пока Варежка подымется на верхушку крана, пока пройдет из конца в конец площадку в сотню метров длиной – время идет, кран стоит...
А что, если отменить длительные профилактические простои крана?
Последние дни Варежка приходит за те же двадцать минут до начала и проводит осмотр всех механизмов на ходу. Прислушивается к моторам, проверяет оборудование и всю ходовую часть под нагрузкой!
Если поднялся ветерок – подтянуть тормоза. Кран оборудован датчиком: при ветре более восемнадцати метров в секунду зажигается зеленая контрольная лампочка и включается сирена. А если безветренно, тормоза можно чуть-чуть ослабить, чтобы кран ходил более плавно.
– Ну, Варька, шустрая же ты стала, – сказал Леонид Емельянович, узнав о техосмотре на ходу. – Замахнулась на инструкцию!
Столько времени прошло, и вот снова Варежка оказалась под присмотром Леонида Емельяновича, да не только техническим – и под душевным присмотром.
Варежка посылала ему из Приангарска, из Братска, с других строек праздничные открытки. Виделись редко, а вот встретились на одном кране – нет от Леонида Емельяновича никаких секретов, во всем может ему довериться.
И, видимо, он чувствовал это, потому что вдруг заговорил о самом для нее заветном:
– Когда Валентин наш стал к тебе женихаться, я предупреждал: не в нашу породу парень, подумай хорошенько, прежде чем расписываться. Против родного брата остерегал.
– Помню, Леонид Емельянович.
– А сейчас вопрос ребром тебе задаю: почему с Шестаковым до сей поры порознь? Нам, сибирякам, твой молчун подошел бы.
– Сам не заговаривает. Не мне же первой... Да еще и запинка есть серьезная. Опоздал Саша родиться на белый свет. Я на три года старше.
– Подумаешь, три года! Щенки вы оба...
– Это верно, скулить в подушку еще не разучилась.
