Текст книги "Охота к перемене мест"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
31
Самолет шел на посадку. Уже виднелись не только телеграфные столбы, но и резкие косые тени их, отброшенные на снег. Еще минута, и он различил лыжный след; кто-то пропетлял по поляне, как заяц.
Для него праздник начался до того, как он увидел Нонну среди встречающих, в минуту, когда стюардесса оповестила по радио:
– Наш самолет произвел посадку в Свердловском аэропорту. Температура воздуха...
Температура воздуха его мало интересовала. Не все ли равно – сколько градусов мороза или тепла? Главное – дышать одним воздухом с Нонной!
Маркаров отработал на ангарском льду уйму лишних смен, чтобы выкроить этот волшебный отпуск. Одна пересадка, какие-то пять летных часов, и он – в Свердловске, на улице 8 Марта, неподалеку от театра.
Решили: поскольку он будет в Свердловске две недели – прожить все дни безотлучно друг от друга. Каждый час, минуту выкраивать!
После завтрака, приправленного поцелуями и шутками, он провожал ее в театр, а сам отправлялся в библиотеку и ждал, когда окончится репетиция. Он штудировал работы Ленина о русских переселенцах в Сибирь, коротал в читальном зале время с Цицероном, Монтенем, Гегелем.
Нонна заходила за ним в библиотеку после репетиции. Он встречал ее счастливый. Но когда она однажды сильно запоздала, не заметил опоздания.
Обрадованный ее появлением, он при этом оставался под властью только что прочитанных страниц, был озарен чьим-то глубокомыслием и, может быть, самую малость даже раздосадован тем, что вынужденно отрывается от книги, так увлечен был общением с мудрым собеседником.
Она не обижалась – Нонне нравилась его одержимость.
Ранним вечером (ей надо загримироваться, нарядиться) он вновь провожал Нонну до служебного входа в театр.
Много говорили о последней премьере в их театре. Пьеса на производственную тему, а художник спектакля такой махровый реалист, что дальше некуда. С помощью мощных прожекторов и цветных стекол на сцене изображалась мартеновская печь. Она ослепляла не только актеров, но и зрителей, неосмотрительно купивших билеты в первые ряды партера; им бы вместе с биноклями брать напрокат у гардеробщицы синие очки и надевать их с актерами заодно.
Во многих современных пьесах действующие лица аккуратно разделены на положительных и отрицательных.
Имеет ли вообще право на сценическую жизнь пьеса, которую зрителям не захочется посмотреть во второй раз? Нет глубинного постижения характеров, нет психологических загадок, зрителю нечего разгадывать. А пьеса должна быть умнее актера, даже умного актера.
– Я бы написал рецензию на сегодняшний спектакль, если бы умел, – сказал Мартик с сожалением. – Но рецензию, скорее всего, не напечатали бы...
– Станиславский, – напомнила Нонна, – рекомендовал даже в негодяе искать и находить что-то хорошее, в положительном герое – что-то нехорошее. Недостатки – не что иное, как продолжение наших достоинств.
Мартик любит Шукшина, тот не делил своих героев на сорта и этим часто ставил критику в тупик. Егор Прокудин из «Калины красной» – положительный или отрицательный? Не потому ли фильм с трудом добрался до экрана? Многие критики напоминают Мартику их Михеича, который тоже делит всех человеков на две категории: люди со знаком плюс и люди со знаком минус. Это только в сказках разграничено добро и зло, а все страхи и ужасы заканчиваются счастливым концом.
Еще критики рассортировали сценических персонажей на героев активного социального действия и на тех, кто не кует ничего железного, а больше размышляет. Если герой варит сталь на сцене или в романе, он – герой активный, а если мучительно решает для себя вопросы морали, совести, чести – он пассивный и получает от критиков шишки и синяки.
– Герой без единого изъяна, без теней, – пожимал могучими плечами Мартик, когда они возвращались из театра. – А не ослепит ли зрителя такой яркий источник света? В хирургии при операциях пользуются бестеневой лампой – пинцеты, скальпели и перчатки хирурга лишаются теней. Но к чему искусственно подсвечивать живые лица современников? – не горячась продолжал он философствовать. – Мало отметки «положительный», критика ратовала еще за идеального героя, у которого нимб вокруг головы, а вместо сердца – знак качества. Гегель же утверждает, что мир – это гармония гармонии и дисгармонии, то есть закономерность более сложного порядка, в которую входит беспорядок. И драматург, и режиссер, и ваш брат актер должны понимать, что закономерность и случайность не противоречат, а дополняют друг друга.
Несколько дней она пропускала репетиции, режиссер прогонял сцены, в которых Нонна не была занята, и Мартик провожал ее на киностудию. Ее пригласили на эпизодическую роль в фильме.
Нонна дала почитать сценарий Мартику.
– Фильм мог бы стать намного лучше, если бы сценарист понимал, что произведение искусства нельзя строить на одних закономерностях, они убивают художество.
Нонна очень привязана к кинематографу – заразительно, всемогуще его искусство. Театральному актеру полезно проверить себя перед кинокамерой. Наигрыш, ходульность, нажим, приблизительность чувства – все отпечатывается на пленке. Начинаешь играть мягче, памятуя о том, что на белом полотне или на экране телевизора зритель видит каждую слезинку, каждую морщинку...
А сцена, сцена сохраняет свою первозданную прелесть.
– Я не очень-то люблю слово «играть», – сказала Нонна. – Играть можно в подкидного дурака, на бегах, в футбол, в бездумное до отвращения спортлото. А на сцене нужно и приходится жить.
Сцена рождает непосредственное общение актера со зрителем, чаще вызывает слезы, согласный смех, а иногда и всеобщее потрясение.
В каждом спектакле Нонна ищет и находит новые интонации, начинает самовольничать. После училища она произносила слова, точно следуя знакам препинания, так, как они читаются глазами,, транслировала авторский текст. А нынче она иногда запинается не там, где стоит точка с запятой, а невпопад, как бы подбирая слова, мучительно исповедуясь перед партнером или перед самой собой.
Много вечеров он любовался Нонной из зрительного зала, ждал в полутемном вестибюле, уже опустевшем (пока снимет грим и переоденется), провожал ее домой, или, как она однажды сказала, «к нам домой».
– Сегодня в библиотеке я вспомнил твою кокетливую оговорку «почти», – сказал он как-то. – Заглянул в словарь русского языка. Словарь это слово объясняет: «Так, что немного не достает до чего-либо».
– После такого открытия в языкознании я тебя люблю без всяких оговорок.
Доверчиво-откровенно ее сердце, бесхитростно-откровенно ее тело. Может, эта откровенность порождена сознанием, что она хороша собой, у нее девичья фигура, тренированная занятиями гимнастикой, у нее совсем девичья грудь, она не любит лифчиков, а на сцене не боится смелого декольте и оголенной спины.
Он помнит утро – волосы упали ей на лицо. Она не торопилась вставать и продекламировала чьи-то полузабытые стихи:
Чтоб за золотом волос,
как за частою решеткой,
время тихое плелось
мне неведомой походкой...
Но разве оно тихое, их согласное, взаимное, обоюдное время? И разве это время плетется неведомой им обоим походкой?
Время мчится безоглядно, и они, со дня его прилета, вели отсчет быстротечным дням и ночам, приближающим их к разлуке.
Он помнит утро: Нонна обмолвилась, что они с мужем живут в разных городах и после ее возвращения из Приангарска не виделись. Она сказала, что разочаровалась в человеке, который когда-то смог очаровать ее, восемнадцатилетнюю. И трагедия в том, что этот человек – отец ее трехлетней Дунечки.
– В каждом разочаровании есть и нечто позитивное, – ответил он. – Чем скорее мы разочаруемся в плохом человеке, тем лучше – короче будет наше заблуждение, скорее прояснится истина.
– Для меня истина, что мы с тобой рождены друг для друга.
– Раньше так говорили в чувствительных пьесах. Теперь про нас с тобой сказали бы – оптимальный вариант.
Он спешил перевести разговор в шутку, не хотел, чтобы она перед ним в чем-то исповедовалась, не испытывал любопытства к подробностям ее прежней жизни.
Избегал такого разговора и потому, что почувствовал бы обязанным распространяться о себе вчерашнем и позавчерашнем. Так ли важно все это знать Нонне, даже если до встречи с нею он был в чем-то другим человеком?
Он ни о чем не спрашивал, и Нонна сказала в раздумье:
– Я ему зла не желаю. Но он оказался не тем, за кого я его когда-то приняла. Совсем другой человек. Вот ваш Гена Погодаев любит аналогии с животным миром. Ну, как тебе объяснить? Петух, который пахнет рыбой. Теперь цыплят в каких-то птицесовхозах откармливают рыбной мукой. А кончится тем, что у кур и петухов начнет расти чешуя вместо перьев...
– Уха из петуха, – усмехнулся он. – Имей в виду – я тоже часто начинаю петушиться, особенно когда кукарекаю – спорю. Хотя и не такой драчливый, как Садырин. Кстати сказать, молодые петушки из инкубатора – самые задиристые...
Нонна помнит утро, когда, вопреки своему обыкновению, затеяла длинный разговор о человеке, давно уже нелюбимом, старалась уверить Мартика, что он лучше того, бывшего.
Когда-то Варежка в минуту бабьей откровенности призналась ей в своей внезапной исповеди Шестакову, и Нонна отчитала ее. Зачем Варежке выставлять своего бывшего муженька в неприглядном свете? Это и неблагородно, и глупо, и в чем-то даже унизительно. Будто Варежка хотела оправдаться перед Шестаковым. Рассказывая про себя все, поступаешь себе же в ущерб, потому что самообвинениям всегда охотнее верят, чем самооправданиям.
А в это памятное утро Нонна пренебрегла своими же советами Варежке.
Она почувствовала, Мартик был доволен, что рассказ остался без продолжения. Нонна замолчала, но воспоминания будоражили ее. Она жалела, что не удержалась от обмена обидными словами, когда они с мужем рассорились и пути их разошлись навсегда. Он солгал ей, а когда ложь обнаружилась, не признался, начал нагромождать на первую ложь другие лжи, маленькие и совсем крошечные. И это повысило температуру взрыва, не знает, как сказать правильнее – температуру или давление взрыва, она всегда боялась взрывчатых веществ. «Ты погорячилась, – пытался он помириться. – Нашему брату нужно уметь иногда прощать, когда он уезжает на гастроли». – «Но нельзя чувствовать себя гастролером дома».
Он хорошо знал поэзию, не чурался русских декадентов. А мне бы только любви немножечко, да десятка два папирос...
Что значит «немножечко любви»? Уместна ли такая мера? Выкурил пачку и забыл свою Дульсинею, Татьяну, Лауру, Лейлу или Джульетту.
Честнее тогда сказать – увлечение, интрижка, адюльтер, шуры-муры. А маленькая любовь, которой так боялся Маяковский, может задохнуться в прокуренном воздухе быстрее, чем порхающий кавалер выкурит свои два десятка папирос.
– Никогда даже не прослезилась в его присутствии, – сказала она, резко повернувшись к Мартику, – никогда не унизилась до истерики. Все копила, копила сдержанность, а разрядилась только в этом сезоне, – Нонна рассмеялась. – В спектакле «Достигаев и другие» послушница Таисия закатила на сцене такую истерику, с такой яростью моя Таисия, прозревшая от слепой веры, набросилась на игуменью, что партнерша не на шутку перепугалась... После того как я неуместно прокудахтала на семейные темы, а затем расхвасталась, уместно спросить себя – почему до сих пор не развелась? Мне старый, выцветший штамп в паспорте не мешал нисколько, я замуж не собиралась выпрыгивать, по крайней мере до того, как познакомилась с тобой, – она смущенно засмеялась своему полусогласию. – Ну, а ему так даже удобнее. Бабы не столь энергично будут пытаться заарканить его, женить на себе. Все-таки он худрук театра – провинциального, плохонького, но худрук...
Он помнит утро, когда она крепко спала на его плече, обеими руками держась за его руку – якорь надежды.
– А я не сразу научилась тосковать по тебе, – призналась она, едва проснувшись.
– Разве этому учатся?
– Учиться этому сознательно, конечно, бессмысленно. Но если один человек все больше скучает без другого, значит, другой все больше нужен тому одному, этого другого все больше недостает. И этот один человек – не кто иной, как я... А ты догадайся – кто другой?..
– Другой за это время пришел к согласию с восточным мудрецом, который считает, что одиночество подобает только богу.
– А сможет ли твой восточный мудрец объяснить, почему бог заставляет страдать от одиночества столько людей?
32
Две стеклянных стены собрали в себя столько искрящегося снега и льда, что в кабинете ослепительно светло.
Погодаев видел сквозь стекло – ниже плотины тянется незамерзающая полынья. А вот ручеек, стекавший в Ангару по отвесной прибрежной скале, промерз насквозь. Всю зиму ручеек неподвижно низвергается ледяным сталактитом, обрывающимся у взбаламученной воды, по-зимнему темной.
Княжич с симпатией посмотрел на вошедшего и сказал:
– Ну вот, молодой человек, разрешите перед вами отчитаться, – он вышел из-за стола навстречу Погодаеву. – Похоже, не ожидали, что я сдержу слово?
– Люди, которым я верю, говорили про вас, – сказал Погодаев с несвойственной ему восторженностью. – Говорили, вы очень честный человек...
Княжич поморщился, как от боли.
– Нельзя ли обойтись без преувеличений? Мой кабинет приучает к точности расчетов и характеристик. Здесь нельзя планировать «плюс минус потолок». – Он протер платком модные очки и поглядел на высокий потолок. – Что значит – очень честный человек? Очень подлые люди, те встречаются, я сам знал таких в своей жизни. А человек – одно из двух: или честный, или нечестный... Ну так вот, кое-что нам с вами сделать все-таки удалось. Только не выдавайте меня, не рассказывайте об этом ни управляющему Иркутскэнерго, ни моему министру...
Я вам, кажется, уже рассказывал о своем добром приятеле, алюминиевом короле, радетеле природы. Еще раз, правда в совершенно новом аспекте, подтвердилась народная мудрость – рыбак рыбака видит издалека. Наш алюминиевый король согласился передвинуть сроки ремонта в своих электропрожорливых цехах с апреля на конец мая – начало июня. Простой таких цехов сразу уменьшит расход энергии, нагрузку турбин можно будет сократить, и уровень воды в море не снизится опасно для рыбы, идущей на нерест. А на днях я узнал, что независимо от проблемы рыбного деторождения изменение сроков ремонта оказалось заводу экономически выгодным. Вот чудеса в алюминиевом решете!
И вторую возможность избежать в конце мая – начале июня внезапного погибельного для хариуса мелководья в верховьях речек изыскал хитроумный Княжич.
Надо недели на три перераспределить нагрузки между ТЭЦ и ГЭС, то есть между тепловыми и гидростанциями; каждая из этих энергоотраслей вносит свой вклад в электрическую копилку Сибири. Попытаемся упросить одного разумного теплоначальника, короля пара, чтобы он в эти три недели увеличил нагрузку на свои котлы. Пусть даже мы сожжем в конце мая – начале июня уголь сверх плана. Зато в следующем месяце сэкономим на угле благодаря дополнительной нагрузке турбин. Повышенный уровень Братского моря позволит крутить турбины на всю мощность.
С алюминиевым королем и с королем пара договорились твердо, они внесут поправки в свои графики. Но где уверенность, что в этот график уложится хариус? Сибирская весна – девица ветреная, вдруг назначит свиданье с дедом-морозом, и эта девичья прихоть обернется заморозками в июне, что уже не раз бывало в последние годы. Если погода перенесет календарь нереста – ничего не поправишь. Княжич запросил прогноз погоды на конец мая – начало июня у местной обсерватории, но они так далеко заглядывать не научились. Даже их прогноз погоды на завтра относится иногда к жанру научной фантастики.
Княжич рассказал, как прошлой осенью встретил в поселке Падун, возле своего дома, директора местной обсерватории Федора Ивановича, милейшая личность. Накрапывал мелкий холодный дождь, а Федор Иванович без зонтика, без плаща, с непокрытой головой, и, естественно, Княжич удивился – почему разгуливает под дождем в таком виде? «Я одеваюсь не по погоде, а по прогнозу, – удрученно, но с упрямым достоинством, чуть-чуть важничая, объяснил Федор Иванович. – Мои метеошаманы предсказали на сегодня погоду без осадков».
– Вы же знаете, – Княжич засмеялся, – прогнозы погоды бывают верные, неверные и научные. Больше всего я опасаюсь прогнозов научных.
Хорошо, что Княжич нашел себе сезонных единомышленников. Но где уверенность, что удастся уберечь рыбу в будущем году? Он хочет, чтобы у нас при сооружении плотин всегда помнили о весенней миграции рыбы, вызванной нерестом, и строили рыбоходы. Это своеобразные водостоки, где роль ступенек играют сообщающиеся бетонные корыта. Он видел рыбоходы и в Америке, и в Норвегии, и в Чехословакии, и в других странах. Ему запомнилось, что рыбоходы на реке Ваг в Словакии тянутся по восточному берегу. Главатка любит утреннее солнце, и строители плотин позаботились, чтобы ничто не заслоняло солнечных лучей. А главатка – рыба знаменитая, недаром ее называют дунайским лососем...
– Я так много думаю об экологии, мне сегодня даже сон приснился на эту тему, – мягко улыбнулся Андрей Константинович. – Будто заблудился в тайге, которую мы затопили. Блуждаю между деревьев – и никакой тропки, просеки. Вынырнуть сил не хватает, какие-то хвойные водоросли цепляются за ноги, тащат на дно. А там, на дне морском, сидит медведь и жрет осетра, лакомится черной икрой. Хариус живет в дупле, белка оставила ему запас орехов. Какая-то фантасмагория!.. Мы ничего не знаем о самочувствии рыбы, которую переселили в подводный лес. Допускаю, что ей в том лесу очень неуютно, а может быть, и голодно. Есть рыба, которая живет в стоячей воде. Но хариус любит быстрое течение; он остается на месте, а река сама несет ему корм. Нельзя забывать, что режим реки сильно изменился! Пока не было нашей плотины, частица ангарской воды доплывала от Братска до Усть-Илимска за трое, трое с половиной суток. Сейчас движение воды стало намного медленней, его можно исчислять неделями... Про нашу подводную тайгу не помнят только люди с сильно укороченной памятью. Стесняются вспоминать о ней вслух. Не хотим выносить сора из избы! А знаете, коллега, сколько у нас этого сора? До сих пор вода корчует со дна Братского моря деревья. Мы говорим «ложе водохранилища», но лес не только лежит на дне, до сих пор всплывают топляки. Уже давно поставили ограду перед водоприемниками... Неделю назад я летел вертолетом над берегами Братского моря. Самый сильный паводок на моей памяти был в шестьдесят восьмом году, и высокая вода прибила тогда к берегам плавучий лес, забила лесом реки, речки, заливы. За минувшие годы водой исхлестало, обрубило, ошкурило все эти хлысты, бревна, они побелели от солнца и воды. Знаете, какова протяженность береговой линии нашего моря, впадающих в него рек и ручьев?
– Не знаю.
– Периметр Братского моря – шесть тысяч километров! Ландшафт и однообразный, и трагический. Слово «ландшафт» – немецкое, а как царапает, колет русское сердце, когда глядишь на этот ландшафт! Потомки будут проклинать гидротехников, хотя, видит бог, проект не предусматривал ни такого подводного царства, ни лесной биржи протяженностью в тысячи километров. Гидростроители ни сном ни духом не виноваты... «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» – воскликнул, если память не изменяет, доктор Фауст... Затапливая леса, было уместнее воскликнуть: «Промчись, мгновенье, ты ужасно!» Будто какой-то злой волшебник сознательно увековечил миг катастрофы, разыгравшейся на берегах нового моря. Человек ведет диалог с природой, но при этом не вслушивается в ответные реплики. Какой же это диалог?
– При таком отношении к природе скоро даже эхо вымрет, – осмелился пошутить Погодаев.
– Вот тогда диалог превратится в монолог, да еще с нарушением регламента. А об исчезнувшем эхе можно будет сочинить печальную повесть под названием «Слушали-постановили»... Аркадий Райкин, правда, он не гидростроитель и не наш брат энергетик, а всего-навсего народный артист Советского Союза, говорит, что в будущем еще никто не совершил ни одного плохого поступка. В будущем еще нет зла, там одно добро. Но никто не сможет снять с крючка своей удочки будущего хариуса, потому что нельзя поймать то, что не выросло: икринка не стала мальком, малек не стал рыбой. Вот и выходит, что в будущем будет жить не одно добро, если в прошлом зачато зло. Особенно осторожно должен относиться к будущему наш брат гидростроитель. Нельзя проектировать и строить станции, забывая о дебете воды. Французы говорят: самая красивая женщина не может дать больше того, что она имеет. И река, озеро не могут дать воды больше, чем имеют. Вот в Армении на озере Севан допущен грубый просчет. Широкие, за счет природы, натуры наивно думали, что знаменитое озеро отдаст людям больше того, что может. Нарушился водный баланс, зеркало озера уменьшилось на сотни квадратных километров. Нужно немедленно прекратить расход воды на энергетические нужды, иначе озеро подстережет беда, а севанскую форель – гибель. По моим расчетам, ошибочно подсчитана сила энергоносителя в Днепре. Обмелеют, заболотятся водохранилища у Кременчуга и Каховки. И потомкам придется устранять зачатое нами зло. К сожалению, мы более терпимы к нравственным потерям, нежели к экономическим. Может, оттого, что нравственные потери не поддаются статистике, не послушны той сложной цифири, которую пережевывают, а потом выплевывают компьютеры? Нужно прилежнее искать и находить равнодействующую такой проблемы. Идеальное решение – избежать всяческих нравственных проторей, убытков и одновременно получить выгоду. Кажется, с нерестом в нынешнем году нам с вами это удастся!..
Он посмотрел на часы, встревожился – явно заговорился, времени в обрез. Через пятнадцать минут ему надо быть в холле гидростанции, встретить гостей. Сегодня он сам покажет ГЭС японцам, сам проведет экскурсию.
Погодаев вскочил с места, собираясь уходить; Княжич спросил:
– Вы станцию нашу видели?
– Давно хочу. Но местному жителю это труднее, чем приезжему.
Если Погодаев хочет, Княжич разрешает ему присоединиться к экскурсии. В японскую группу входят энергетики и промышленники из фирмы «Като», продающей нам грузовики и автокраны. Погодаев уже видел на дорогах машины ярко-оранжевой окраски – еще более яркой, чем жилеты на наших дорожных рабочих, а еще чаще – на работницах.
Княжич представил Погодаева японцам как молодого сибиряка, который успел родиться на дне Братского моря.
С чисто выбритыми лицами японцев, с их иссиня-черными волосами резко контрастировала рыжевато-белесая бородка Погодаева.
Вид у самого Княжича был безнадежно домашний. Рядом с безукоризненно повязанными галстуками, безукоризненно отутюженными костюмами японцев, их безукоризненными прическами генеральный директор выглядел не очень-то авантажно – помятый пиджачишко, скособоченный галстук, своенравный хохолок на макушке. Но все это воспринималось гостями как приметы фанатической одержимости человека своим делом, когда становится безразличной внешняя оболочка. Лишь очки Княжича с дымчатыми стеклами не уступали последней моде.
Белоснежные рубашки и белоснежные улыбки. Японцы вежливо уверяли его превосходительство директора, что счастливы познакомиться с молодым аборигеном Сибири. Говорилось это таким тоном, будто знакомство с Погодаевым – главная цель приезда в Братск представителей японский деловых кругов, а станцию они осмотрят попутно, поскольку оказались на родине Погодаева.
Предваряя экскурсию, Княжич не преминул напомнить японцам, что руководимая им гидростанция – крупнейшая в стране по производству электроэнергии и в обозримом будущем такой останется. Дело тут не только и не столько в умелом техническом персонале станции, а в мощи энергоносителя, в круглогодичном дебете воды, которую мчит Ангара на лопасти турбин.
Величественный машинный зал. В подпольных гнездах подрагивают ярко-оранжевые тела семнадцати мощных турбин. Слегка пахнет перегретым маслом – рабочий пот станции.
Андрей Константинович подходил к турбине и вслушивался в ее утробный гул, как опытный терапевт, который не пользуется фонендоскопом, а прикладывает ухо к сердцу, к легким больного.
Движение ротора порождает легкое завихрение воздуха у турбины. Не по этой ли причине некогда стал торчком и не хочет опасть хохолок на темени Княжича?
Восемнадцатая турбина, освещенная голубыми зарницами электросварки, стояла на ремонте. Японцы надолго задержались у недвижимой разобранной турбины, и Княжич не скупился на объяснения, задав нелегкую работу переводчику.
Погодаева почему-то сильно поразило, что переводчик, прикомандированный к японской делегации, – молоденький блондин, по виду уроженец северной России. Будто если бы он был черноволос, как японцы, родом не из Вологды или Пскова, ему легче было бы овладеть их языком, хорошим произношением.
Погодаев услышал, что под напором воды на стальных лопастях турбины образуются большие каверны. Княжич сказал японцам, что на лопасти всех восемнадцати турбин ежегодно приходится наплавлять около двух тонн электродов.
Оказывается, струя воды, бьющая в лопасти, кое-где отрывается от них и рождает завихрение. Возникают пузырьки воздуха, они лопаются с большой разрушительной силой. Вода прихватывает с собой частицы металла. На стальной поверхности появляются мелкие щербинки. Щербинки все увеличиваются и в конце концов образуют эти самые каверны.
Явление, вызывающее разрушение металла под напором воды, называют кавитацией.
Погодаев услышал слово впервые, а судя по выражению лиц японцев, внимающих переводчику, эта техническая проблема им хорошо известна. Они задавали вопросы уточняющего порядка, Княжич охотно отвечал.
Да, чем сложнее геометрия лопастей, тем больше кавитационное возмущение. Если своевременно не заварить каверны, можно вызвать вибрацию рабочего колеса. Нарушится гидродинамика, упадет коэффициент полезного действия турбины.
К сожалению, рабочие колеса турбин не цельные. Перед тем как отправить на Братскую ГЭС, их разрезали на Металлическом заводе в Ленинграде по диаметру. Ширина железнодорожной колеи и габариты мостов не приспособлены к транспортировке таких, с позволения сказать, деталей. А в Братске эти полукружья с основанием в пять с половиной метров сваривали.
Княжич считает, что резать, а затем сваривать полукружья колес нежелательно с технической точки зрения. Лопасти весьма причудливой конфигурации. А сварка должна проходить в идеальных условиях, на специальном монтажном стенде, точность работы измеряется микронами. Нужен микроклимат, при котором колесо согревалось бы до определенной температуры, одинаковой во всех точках. Не так просто создать на месте эти условия. Если же заменить марку стали более мягкой – сталь быстрее разрушится водой.
Возможно, если бы рабочие колеса не состояли из двух сваренных половинок, вибрация была бы меньше.
Точный ответ на этот вопрос даст Усть-Илимская ГЭС. Туда уже доставили из Ленинграда водным путем два рабочих колеса, избежав их принудительного деления. Будем надеяться, сложная транспортировка себя оправдает.
Погодаев слушал объяснения Княжича с глубокомысленным видом. Даже самому себе было стыдно признаться, что ему непонятны многие технические тонкости. А Княжич называл его коллегой и считал образованным собеседником...
По соседству с машинным залом, в диспетчерской, прилежно пишут, не отрываясь от кальки, самозаписывающие перья. И если бы Погодаев в этих делах был грамотеем, он мог бы взглянуть на крупнейший счетчик страны и прочесть электрокардиограмму всей станции.
В машинном зале пустынно, Погодаева восхитила эта малолюдность. Оказывается, станцию обслуживает девять человек в смену.
Но для того чтобы эти девять человек могли управлять такой гидросилищей, пришлось построить Братское море и переселить из зоны затопления 126 тысяч жителей, в том числе и семью Погодаева. Пришлось перенести на новое местожительство 249 населенных пунктов, в том числе и поселок Заверняйку, где Гена родился и успел походить в первый класс.
