Текст книги "Охота к перемене мест"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
5
Двумя годами раньше в Байкальске Погодаев сидел в неопрятном директорском предбаннике, терпеливо дожидаясь очереди.
Если бы он явился не в потрепанных джинсах, измызганной куртке, болотных сапогах с отворотами, с каской в руке и с газетным свертком под мышкой, секретарша не заставила бы его так долго ждать. Небрит или начал отпускать бороду? Не было уверенности, что эта рыжеватая жидкая мочалка когда-нибудь станет бородой.
Прошло около часа, пока он попал в такой же, как приемная, прокуренный и замызганный кабинет.
– Хочу узнать о судьбе своего заявления.
– Заявление? О чем?
– Народ беспокоится. Щелочь разъела стальные болты и заглушки, Вода течет в карьер, а оттуда просачивается в Байкал. Все больше щелочных стоков. Двадцать тысяч кубометров помоев. В районе сброса на дне огромное коричневое пятно – волокнистые органические вещества. – Погодаев достал из кармана пачку газетных вырезок, перевязанную шпагатом. Иные листки измяты, замусолены, пожелтели. – Есть и сигналы нашей печати.
– Ты что же, хочешь доказать, что сознательнее меня и советской власти?
– Этого я не говорил. А советскую власть вы не олицетворяете. Даже на комбинате.
– Полагаешь, что несешь большую ответственность за Байкал, чем я?
– Ответственность у вас намного больше. Но беспокоиться за Байкал я имею такое же право, как вы. Разве тревога зависит от должности? Если у дирекции нет времени – пригласите ученого человека. Пусть расскажет про Байкал и Ангару. А мы обсудим проект с точки зрения природы.
– Ты что-то воду мутишь.
– Это вы мутите байкальскую воду. – Погодаев развернул газетный сверток и вытряхнул на письменный стол тухлую рыбину.
– Это еще что за гадость?
– Омуль протух не на берегу, а в Байкале. Наглотался вашей большой химии... – Он не торопясь завернул омуля, а на стол положил пачку газетных вырезок. – Почитайте, что ученые люди пишут.
– Спасибо, но я неграмотный. Ты чего такой кипятной? Тебе полагается быть повыдержаннее. Купаешься по утрам в Байкале. В некотором роде сибирский морж...
Погодаев вспомнил: однажды они купались с директором ранней весной, в холодину. Глядя на него, Погодаев подумал: такому коренастому, с короткой шеей, больше подошла бы тяжелая атлетика, чем плавание.
Погодаев не принял шутливо-снисходительного тона директора и заявил, что не хочет здесь жить и работать; у стройки подмоченная репутация. Он не первый год связан с байкальскими рыбаками, у него знакомые на метеостанции, в охотничьем обществе, в лесопитомнике – все в тревоге. Он послал свое заявление не только директору, но и другим ответственным работникам.
– Теперь понимаю, почему у нас бумаги не хватает. Развел канцелярию! Не надоела тебе писанина? Бумага-то из древесины!
Погодаев убрал со стола свой газетный архив и положил на стол новое заявление: Погодаев Г. П., такелажник пятого разряда, монтажное управление № 3, просит уволить его со стройки Байкальского целлюлозно-бумажного комбината. Он, Погодаев Г. П., считает, что строительство завода при такой слабой очистке сточных вод, какая предусмотрена проектом, угрожает всему Байкалу. Он, Погодаев Г. П., не хочет нести ответственность за браконьерство на Байкале и отвечать за это перед детьми.
– Такой молодой – и уже дети?
– Я про детей в переносном смысле. Лично я пока холостой и бездетный...
– Ох, плохо я верю в твою заботу о потомстве, которого у тебя нет. Признайся честно – недоволен бытовыми условиями? Где живешь?
– На частной квартире.
– Обиделся на прораба? Беспорядок с нарядами? Обсчитали? Ставишь ультиматум, чтобы набить себе цену?
– Не в деньгах счастье. Привыкли все считать на рубли.
– А как прикажешь считать – на тугрики? Выполнение нашего плана исчисляется в рублях.
– Сколько будет стоить ваш завод, товарищ директор, вы знаете. А можете ответить – сколько стоит заповедник?
– Какой заповедник?
– Любой. Нет ему цены!
– Заявление ты принес не по адресу, – сказал директор сухо. – Отдай старшему прорабу.
Забрав заявление, Погодаев, как бы между прочим, сказал:
– Копии посланы мною в Центральный Комитет партии, министру и секретарю обкома.
Накануне машинистка из отдела главного механика – она давно с симпатией поглядывала на Погодаева – перепечатала его заявление об увольнении в четырех экземплярах.
– Кляузный ты, однако, человек!
– Зачем мне скрывать причину ухода со стройки?
Директор рассмеялся:
– Тоже нашелся номенклатурный работник министерства!
– Бывают случаи, – Погодаев уже взялся за ручку двери, – когда государству необходимо знать, почему уволился рабочий.
Он вышел из кабинета в приемную. Едва успел надеть желтую каску, как открылась дверь, обитая клеенкой, и на пороге появился директор. Он сказал тоном, которому старался придать оттенок добродушия:
– Хочу тебе на прощанье дать совет: в следующий раз, Погодаев Г. П., прежде чем сказать глупость, а тем более написать ее и перепечатать в нескольких экземплярах, – подумай...
Заявление Погодаева об уходе вызвало шумную возню.
Старший прораб уговаривал взять заявление обратно.
Где-то принялись собирать на него «компромат»: почему так часто меняет место работы, может, он – летун, охотник за длинным рублем?
Вспомнили, что из общежития Погодаев съехал к бездетной вдове утонувшего бакенщика, хозяйке бревенчатого домика на берегу Харлахты. Кто-то склонял слово «аморалка», обозвал его таежным стилягой, хотел проработать на собрании.
Есть такая манера: уж если начали парня ругать, то надо повесить на него всех собак, а в придачу еще одну дохлую жучку.
Но не успели завести персональное дело, как по чьей-то команде его прикрыли.
Погодаева уволили без проволочек, без широкой огласки. Он уехал из Байкальска, попрощавшись лишь со своими такелажниками.
На пристань его проводила бакенщица. Моросил дождик-мокросей, он смешался со слезами, текущими по ее обветренным щекам.
Уже не первый раз он уезжал, бросая хорошо оплачиваемую работу, оставляя теплый и сытый кров, отрывая от себя ласковые женские руки.
Нет, он не обижал женщин, у которых находил приют. Но бывало, эти руки пытались его оставить при себе, их преданность становилась в тягость.
И пока еще не было случая, чтобы он в своей полусемейной транзитной жизни затосковал по той, кто его когда-то проводил, с кем распрощался.
6
Михеич не оставил своего преемника без советов, инструкций. Шестаков подолгу сидел в его комнатке, и оттуда доносилось «ничего не поделаешь, закон-правило», «это ему плюс», «это тебе минус».
Перебрали всех членов бригады по косточкам, и самым «костлявым» оказался конечно же Садырин. После того как Михеич сдал бригаду, он стал к Садырину намного строже и требовательнее.
Шестаков, понизив голос, чтобы не слышали за стеной, пытался убедить Михеича, что они смогут перевоспитать Садырина, тот перестанет быть паршивой овцой, которая портит все маленькое стадо.
Михеич отрицательно покачал головой.
– Почему же вы тогда держали его в бригаде?
– Характера не хватило, – сознался Михеич. – Моя вина, что я тебе Садырина в наследство оставил. Мы все болтаем: «как на фронте!», «бой за эстакаду», «передний край пятилетки», а нянчимся с... – если б Михеич не лежал в лежку, а был на стройплощадке, он в сердцах сплюнул бы. – Видел, ребята Галиуллина фанеру повесили на эстакаде? «Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой – он трудный самый!»
– Значит, убрать Садырина из бригады?
– Да, убрать! – Михеич ожесточился. – Он ведь бегает только два раза на дню: в полдень, когда начинается обеденный перерыв, и в половине пятого, когда шабаш.
– А куда Садырина девать? – по-школьному петушился Шестаков. – Кто-то должен его перевоспитать! Уверен, Садырин с его данными может стать хорошим монтажником.
– Данные-то у него есть, – Михеич вздохнул. – Только без отдачи.
– Вы только минусы Садырина помните. Однако за ним и плюсы водятся.
Шестаков припомнил случай, который вскоре после майских праздников произошел во дворе их дома. На детскую площадку заявились выпивохи с бутылкой на троих.
Согнали детишек с качелей и с горки, уселись за низкорослый столик, на низкорослые скамеечки. Опорожнили бутылку, закусили карамельками, задымили. Женщину, вышедшую во двор и сделавшую им замечание, обругали.
В это время во дворе появился Садырин:
– Убирайтесь или я из вас клоунов сделаю!
После короткой смачной перебранки в ход пошли кулаки. Ребятишки забились в раскрашенный сказочный терем и со страхом наблюдали, как дерутся дяденьки.
Садырин отшвырнул одного, сбил с ног второго, но упустил из виду третьего у себя за спиной. Тот схватил со столика пустую бутылку и трахнул Садырина по голове так, что в руке осталось только горлышко.
Садырин с трудом устоял на ногах. Он схватился за голову – рука в крови. Если бы не густая шевелюра, было бы еще хуже.
Он разъярился и набил морду своему обидчику до того, как первый помог второму подняться. Ни тот, ни другой не рискнули приблизиться – железные кулачищи у этого парня с шевелюрой.
Садырин достал грязный носовой платок и приложил к голове. Он повернулся и посмотрел в сторону ворот.
Пьяная троица отступала, передвигаясь при взаимной поддержке. Двое вели под руки третьего.
Садырин свистнул им вдогонку.
– Больше на глаза не попадайтесь. Не утомляйте меня. А то я вас намочу...
Он праздновал победу, качаясь на качелях с Майсуром Галиуллиным и другими ребятишками.
Михеич слышал об этом происшествии. Он отдал должное Садырину, который не побоялся встрять в драку один против трех, но наставительно напомнил Шестакову, что детская площадка – одно, а стройплощадка совсем другое. В тот майский день Садырин потому и отличился, что, не спросясь, ушел с эстакады раньше времени.
Шестаков еще более неуверенно пробормотал что-то про перевоспитание.
– Ты хуже меня либерал, – сказал Михеич строго. – Это тебе минус.
– Когда командовал отделением, у нас тоже завелся один сачок. Но мы его быстро привели в чувство.
– Отделение, взвод – одна статьи, а бригада высотников... И на фронте так было. Кто-то в разведке мытарился, по-пластунски чаще ползал, нежели ходил во весь рост. А Садырин прокантовался бы ездовым в обозе или в поварах...
– Я уверен, бригада может повлиять на Садырина.
– Наивный ты парень!
Перевоспитать... Если человек так сильно подвержен влияниям, значит, он может поддаться не только хорошему, но и плохому. И подчас плохому – скорее, чем хорошему...
Был и второй вопрос, который потребовал обстоятельного, приватного обсуждения в комнате Михеича.
Нельзя допускать к работе на верхотуре того, кто хлебнул спиртного накануне вечером.
Притупляется чувство опасности. Ухудшается координация движений. Может подвести глазомер. Можно потерять равновесие именно в тот момент, когда за его потерю платят увечьем или жизнью.
Михеич никогда не интересовался алкогольной статистикой. Если говорить по совести, рабочий класс и прежде заливал жажду не только квасом, класс – он тоже выпить не дурак. Но сейчас, по тревожным наблюдениям Михеича, пить стали больше, чем прежде.
И в первую пятилетку, когда Михеич молодым пареньком приехал по комсомольской путевке на Магнитку, были неумеренные любители спиртного. Одно время пьяницам там выплачивали зарплату не в общей кассе, а в специальной будке из фанеры, выпиленной и сколоченной в форме бутылки. Окошко кассира – на том месте, где приклеивают этикетку. Возле кассы-бутылки стояли дети с плакатом: «Нам стыдно быть детьми прогульщиков!» Такая касса похлеще вытрезвителя, гуляки – на виду у всего Магнитостроя, а не только у жен, которые ждали получки. Трудно сейчас Михеичу судить о том, насколько эта касса была законна и уместна. Но спрос на базарный самогон тогда сократился...
Не только вчерашняя выпивка может принести несчастье.
А заядлые рыболовы, ночь напролет просидевшие в лодке с удочками? Одного такого рыбака разморило на солнышке, он сел верхом на балку, прислонился к колонне и заснул.
– Эдак можно заснуть и на том свете проснуться, – выругал его тогда Михеич.
А охотники, которые обрекли себя на бессонницу, чтобы на зорьке караулить тетеревов? Перед такими охотниками нужно закрыть путь на верхотуру, или, как выражался Маркаров, «путь в высшее общество».
Перед сменой бригадир обязан быть наблюдательным психологом. Шестаков этими качествами не обладает, сам знает.
Когда Михеич поправится и займет в бригаде трон «короля земли», ежеутренний контроль он возьмет на себя. Знает, кому верить на слово, а кого следует проверить,
Михеич владеет удивительным умением определять, выпил монтажник накануне или не выпил, можно его послать на верхотуру или нельзя. Просверлит человека испытующим взглядом – надежнее всякого рентгена.
– А ну-ка дыхни! Проверим твое второе дыхание... Опять разыскал свадьбу, где можно было крепенько принять? Если сам себя не урезонишь, после следующей свадьбы распрощаемся. Ну как я тебя на высоту пущу? Сам себя сбросишь или задавишь...
– А если у меня душа наверх рвется? – хорохорился вчерашний свадебный гость.
– Душа твоя – хрен с ней, головы твоей жалко.
Михеич всю смену держал нарушителя на побегушках, гонял по свежему морозцу снизу вверх и сверху вниз по лестницам.
Он помнит, у кого после выпивки слезятся глаза, а с кем нужно неторопливо поздороваться за руку, чтобы проверить: слегка дрожат руки – это ему минус, это Михеич называет «играть на балалайке».
На такой случай у Михеича есть в ходу шутка:
– Помнишь, какой сегодня день недели?
– Понедельник.
– Значит, согласно кинокартине, доживем до понедельника? А если хочешь дожить до вторника – шагай отсюда! Подсобником на монтажную площадку.
– Почему? – ерепенится выпивоха.
– Потому, что удобнее ходить по земле, чем лежать в гипсе или в ящике...
Шестаков обязан быть придирчивым и крайне осторожным. За Погодаевым, Ромашко, Антидюрингом, Кириченковым можно не присматривать, эти в стопку не заглядывают.
А вот за Чернегой такое водится. За Садыриным нужен глаз да глаз, этот может явиться после хмельной вечеринки или бессонной ночи и нарушить закон-правило из-за желания оказаться лишний раз в центре внимания.
Ну а прежде всего нельзя упускать из виду Нистратова.
Нистратов водил многотонный МАЗ, но однажды оказался за баранкой в нетрезвом виде, и его лишили водительских прав сроком на год. Водителям после дальних рейсов полагаются несколькодневные отгулы, иным в эти дни особенно трудно преодолеть искушение.
Нистратов пошел в верхолазы, подвергнув себя строгой самодисциплине. В звании верхолаза ты каждый день обязан быть как стеклышко, сами условия труда заставляют превозмочь пагубную привычку. Пока Нистратов нареканий не вызывает, и жена его, временно проживающая в Иркутске, можно сказать, молится на Михеича.
А Нистратов был благодарен строгому орудовцу, который лишил его водительских прав. Заставил тогда подуть в стеклянную трубочку, и позеленела ватка от винных паров. Заторопился бы в обратный рейс – мог убиться, мог сделать аварию, угодить под суд. Гололедица в тот день была зверская, не дорога, а каток для фигурного катания, да еще залитый под уклон. Вполне мог не доехать до пункта назначения на этом белом свете, не попал бы в бригаду Михеича и не прозвали бы его Лишенцем.
Он принес из поликлиники плакат и повесил в общежитии у себя над головой. На плакате черный силуэт – лохматый парень с низким лбом, отвисшей челюстью – и крупно написано: «Алкоголь – нервный яд, враг ума». А внизу помельче: «Даже от одной рюмки понижается способность к умственной работе, быстрее наступает утомление, труднее следить за ходом мысли собеседника».
Нистратов называл этот плакат «мой портрет», потому что изображенный там парень чем-то в профиль был похож на него. Нистратов тоже ходил взлохмаченный.
Впрочем, сходство все уменьшалось. Уже давно на нем аккуратная роба, подстрижен, побрит, да и вовсе он не мрачный молчальник, каким показался вначале, а любитель песен, на работе не стесняется подмогнуть товарищу.
В поликлинике сказали, что алкоголизм передается по наследству, и это беспокоило, угнетало, потому что Нистратов-отец умер от белой горячки, а у Нистратова-сына подрастал Петька.
Спасибо Михеичу и всем ребятам – никогда не подносили назойливо стаканчик, не заговаривали на больную тему, Маркаров не отпускал шуток по его адресу, следили, чтобы он не заглядывал в винный магазин, широко известный у пьянчуг под названием «Мутный глаз».
Даже вблизи магазина Нистратову появляться небезопасно, там вечно отирались, околачивались его бывшие собутыльники. Трясущимися руками собирали по «рваному», скидывались «на троих», если брали красненькое – бормотуху, гамыру, косорыловку или «подловыгодное», – то «на двоих». В одиночку брали бутылку стоимостью в рубль семь копеек, это пойло именуется «арабский коньяк Чары Нила», что в обиходе расшифровывается – «чернила».
Непьющий теперь Нистратов продолжал встречаться со своим дружком по автобазе долговязым Лукиных, старожилом местного вытрезвителя. Лукиных про всякий случай носил в кармане граненый стакан. Он с уважением называл себя «шофер первого класса», но, напившись, начинал буянить, за что и получил кличку Выбей Окна.
Так вот Шестаков не должен забывать, что Нистратов может легко сорваться с резьбы...
– С одной стороны, наука утверждает, что добро и зло не заложены в наших генах, что преступниками не рождаются, – сказал Маркаров в глубоком раздумье, обращаясь к Погодаеву; они были вдвоем в комнате. – Статистика между тем утверждает, что девять десятых всех уголовных преступлений совершаются в состоянии опьянения.
– Значит, Мартирос, можно опасаться наследственной преступности? – спросил Погодаев.
– Да, тут есть о чем поспорить ученым.
Михеич напомнил новому бригадиру Шестакову и про несчастный случай вскоре после их приезда в Приангарск. Опытный монтажник, поутру, казалось, трезвый, но изрядно выпивший накануне, полез на верхотуру и взялся за тяжелый гаечный ключ. Хотел закрутить до отказа болт, а тот плохо поддавался. И тут на парня нашло затмение, забыл, в какую сторону закручивают болт – к себе или от себя. Крутанул изо всех сил в противоположную сторону, когда никаких усилий не требовалось, потерял равновесие, сорвался с подмостей – кувырк из жизни..,
Шестаков мечтал сколотить дружную бригаду, чтобы опереться на единомыслие-единодушие всех монтажников. Удастся ли ему это?
Отныне все определят взаимоотношения бригадира и членов бригады. Поведение Шестакова будет зависеть не только от его склонностей, но не в меньшей степени от склонностей его подчиненных.
Он понимал: выбрали не потому, что у него обнаружились особые достоинства, которых лишены другие. Отдали предпочтение потому, что недостатков у него меньше, чем у других.
В армии не только единая форма одежды – летняя или зимняя, не только оружие одинаковое. Чаще всего и задача перед солдатами отделения ставится на занятиях, на учениях одна и та же, спят все в одной казарме, для всех одно меню, на одно время увольнительные в город...
– Оказывается, – признался Шестаков, – выполнять приказания намного легче, чем самому их отдавать. Командовать на «гражданке» трудней, чем в армии. Здесь не скажешь, как любил твердить горлопан старшина нашей роты бывшим студентам: «А если вы все такие умные, то почему не научились ходить строем?..»
Армейская практика, воспринятая бездумно, могла Шестакову сейчас не столько помочь, сколько помешать.
Он начал с самого простого – мобилизовал минуты, которые растрачивались впустую.
Чуть ли не извиняющимся тоном, но при этом категорично, отменил коллективные перекуры. А что прикажешь делать в это время некурящим? Пусть Маркаров, Садырин или Нистратов, если кому-то из них приспичило, курят, когда бригада работает. Сразу станет видно, кто глубокомысленно бездельничает, стараясь растянуть паузы между двумя затяжками.
Новому бригадиру предстояло повседневно искать и находить минуты, чтобы, по его словам, «спрессовать время».
Очень важно укрупнить монтаж конструкций на земле до их подъема. Здесь Шестаков часто нуждался в советах Михеича, Ромашко или опытного такелажника Погодаева.
Чем пристальнее он приглядывался к своим подопечным, тем явственней становилась их непохожесть друг на друга.
Кажущееся сходство характеров, столь желанное, удобное для бригадира, было поверхностным, мнимым и быстро улетучивалось.
Приходилось приноравливаться к каждому тем усерднее, чем меньше он походил на остальных.
Пока больше всего хлопот доставлял ему Садырин.
Через несколько дней после разговора о нем с Михеичем Садырин догнал Шестакова, когда тот торопливо шагал в управление: вызвали на оперативку.
Садырин – здоровяк с привлекательной внешностью: правильные черты лица, глаза чуть навыкате, с поволокой, вьющиеся волосы.
– Это я подал против тебя голос, когда выбирали бригадира. А ты, оказывается, молоток. Понимаешь, не сработался я со стариком. Он меня через каждые десять минут полоскал. Придирался.
– А ты меньше выпендривайся.
– Есть за мной такой грех, – охотно засмеялся Садырин. – Показать силу, чтобы все видали, – это я любитель. А просто так пахать – неохота...
Отныне Шестакова ежеутренне приглашали на оперативку к Пасечнику. На ней присутствовал и заместитель министра Валерий Фомич, командированный в Приангарск; он курировал строительство горнообогатительного комбината.
Шестаков проходил в бригадирах десять дней, а его уже трижды хвалил на оперативках сам Валерий Фомич. Неловко было слушать скороспелые комплименты начальства в свой адрес.
Галиуллин в той декаде плана не выполнил, и ему ставили в пример Шестакова. Шестаков же чувствовал себя невежественным мальчишкой рядом с Галиуллиным, было стыдно перед ним.
А что, если организовать соревнование между двумя бригадами? Это идея Валерия Фомича, монтажники узнали о ней перед тем, как прораб Рыбасов провел по этому поводу летучку в «третьяковке».
– Ребятки, дружней, ладошек не жалей! – дурашливо выкрикнул Маркаров и захлопал в ладоши. – Подхватим почин Валерия Фомича!
Рыбасов чувствовал себя в конторке намного увереннее, чем на строительных лесах. Он охотнее разговаривал с монтажником, если их разделял письменный стол.
Маркаров, глядя на Рыбасова и слушая набор расхожих слов, подумал: «Разве не парадокс? Сократовский лоб, глубокомысленное выражение лица, а семи пядей во лбу никак не насчитать...»
– Хвалят, хвалят нашу бригаду, а я слушаю и не радуюсь, – сказал Погодаев. – Ставить нас в пример? Мы же находимся в лучших условиях, чем Галиуллин! Мы топчемся на двенадцати метрах высоты, а они цепляются к самой верхней отметке. Наши конструкции и монтировать легче. Кроме того, у Галиуллина нет возможности укрупнять монтажные узлы на земле – вылет стрелы не позволяет, Варежкин кран может опрокинуться.
– Очень похоже на соревнование овцеводческого совхоза в Армении и парикмахерской в гостинице «Севан», – сказал Маркаров. – Где настриг будет больше – с одного клиента или с одной овцы? Опять подвело комплексное планирование. Не учли лысых...
Прораб Рыбасов потер ладонью лоб и зло посмотрел на Маркарова, заподозрив насмешку. Рыбасов двумя руками надел каску так осторожно и неуверенно, будто примерял ненадеванную шляпу и боялся ее помять.
Соревнование между бригадами, если они находятся не в равных условиях и не выработан поправочный коэффициент, может принести больше вреда, чем пользы. Шестаков это понимал. Соревноваться – помогать друг другу, а не вырываться вперед, отталкивая соперника локтями.
Но у него не хватило смелости высказать все это Рыбасову и отказаться от обязательств до той поры, пока не будут выработаны точные условия.
А у Пасечника не хватило смелости возразить на оперативке Валерию Фомичу, когда тот неумеренно расхваливал Шестакова.
Пасечник признался в этом Галиуллину, когда они, два члена парткома, встретились до начала заседания.
– Пойми, Коля, я вовсе не обижен, что мне поставили в пример Шестакова. Но зачем демонстративно расхваливать малоопытного бригадира? Только для того, чтобы щелкнуть меня по носу? Ударить при всех по самолюбию? Сомневаюсь, что это идет на пользу тому, кого походя смешивают с дерьмом. А начинающий может о себе возомнить лишнее.
– Шестаков парень разумный. Хочу думать, у него голова не закружится.
– Допустим. – Раздражение сделало Галиуллина непривычно словоохотливым. – Но зачем молодому человеку прививать самоуверенность? Кому нужна эта министерская прививка? К чему это науськивание одного на другого? Какие такие у Шестакова достоинства, которым я должен у него учиться? Только потому, что в июне он перевыполнил план на столько-то процентов, а я этот план, – ты, Коля, отлично знаешь почему, – на столько-то процентов недовыполнил?
– Процент, процент – полминистерства за процент!
