Текст книги "Охота к перемене мест"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
Наступил вечер, Погодаеву пора уходить, но – куда?
Он знал, что управление Востсибстальмонтажа передислоцируется в Усть-Илимск, знал, что несемейные монтажники составили первый десант и временно поселились в спортивном зале школы.
А номер школы? Где ее искать? Город-то побольше Приангарска...
Придется подымать среди ночи то ли Мартироса, то ли Чернегу, то ли Нистратова, реквизировать полкойки, полподушки, чтобы было куда приклонить голову, а голова у него сегодня какая-то садовая-триумфальная, крутится-вертится, как шар голубой...
Рассчитывать, что койка в общежитии будет пустовать, потому что жилец в ночной смене, – не приходится. Верхолаз – не филин, ему в темноте делать нечего...
Если бы он знал, где живет Варежка, он не постеснялся бы поехать к ней в общежитие. Варежка – свой парень, к ней можно заявиться и среди ночи. Сама ляжет с подругой, кровать свою уступит бездомному товарищу, а сплетни к ней не пристают, как смола к дубу.
Но караван-то уйдет, обратно только на рассвете! И он может прикорнуть на своем топчане на барже. Это будет короткая, но зато самая спокойная ночь из всех четырнадцати ночей, прожитых со шкипером и ленинградским комсомольцем.
Ну а остаток ночи, после того как он проводит «Илимск» и «Ряпушку», распрощается с экипажем, в крайнем случае прокантуется в лесочке. Сосны спускаются по крутому склону к самой пристани.
Август позади, комары угомонились. Доспит свое, положив голову на свою тощую котомку и накрывшись бушлатом.
За время рейса Погодаев успел оморячиться. Купил на пристани у загулявшего бакенщика почти новый бушлат, достал в плавучей лавке Енисейского пароходства капитанку с крабом и тельняшку. Сойдя сегодня с «Ряпушки», он расхаживал по пристани Тонкого мыса вразвалочку, походкой бывалого боцмана...
Он долго лежал с открытыми глазами, глядя на сентябрьские звезды.
Затихли и город, и стройка, а в памяти продолжал жить сегодняшний погожий вечер, серо-сиреневое небо над Ангарой, запятнанное утками, которых всполошили то ли выстрелы охотников, то ли медная глотка теплохода.
Не тускнели подробности его пребывания на барже «Ряпушка».
В самой биографии рабочих колес, в их необычном путешествии с берегов Невы на берега Ангары есть что-то романтическое. В идеально отшлифованных, отполированных, нержавеющих лопастях этих колес Погодаеву виделся отблеск научно-технической революции. Дальновидное планирование совместных усилий. Так сказать, комплексный подвиг многих и многих людей, начиная с ленинградских турбостроителей и кончая енисейскими, ангарскими речниками, к которым Погодаев в эту полубессонную ночь причислял и себя...
И как огорчительно, когда задачи значительно меньшей технической сложности остаются нерешенными. Много вреда приносят ведомственная междоусобица, местничество.
Плохо, когда за деревьями не видят леса. Но если этого леса не видят сами лесники... Теперь уже на этот лес смотреть поздно, он остался на дне Братского и Усть-Илимского морей. А вот если бы все затопленные леса вовремя обозреть государственным взглядом...
Погодаев пытался обнять умом эти и другие известные ему производственные нескладицы, неувязки, недодумки, но чувствовал, что это ему не под силу...
50
Шестакова можно было встретить среди молодых людей, возбужденно толпящихся у доски объявлений.
Ждали, когда вывесят списки принятых.
Кто-то дернул Шестакова за рукав, он обернулся – Мариша! Да такая оживленная, улыбчивая, по-прежнему коротко остриженная.
– Мне мама сказала, что ты приехал на экзамены. Я только вчера вернулась...
Наконец появилась судьба – список фамилий, отпечатанный на машинке и прикрепленный четырьмя кнопками к доске.
Глаза ликующие, глаза заплаканные и глаза потерянные...
У Шестакова глаза потерянные.
Для верности Мариша провела пальцем по списку – может, Саша ошибся?
Увы, все правильно. В самом конце столбика значится «Шаталова», а под ней сразу «Щербатенко». Палец Мариши безнадежно соскользнул вниз.
– Провалился.
– Недобрал двух баллов, – уточнила она.
– Остался монтажником, – желая скрыть, что расстроен, он говорил бодрым тоном.
– Где-то, кажется в Америке, раздают билеты и принимают экзамены компьютеры. Никаких случайностей! Никакого блата! Ни одной взятки!
– И никаких скидок передовикам с далекой периферии, – сказал Шестаков, притворясь обиженным. – Я бы у компьютера еще быстрее провалился. Никто не виноват, что я плохо подготовился... Читал в газете, одна медсестра из Тбилиси поступала в медицинский институт одиннадцать лет подряд. И каждый год ей не хватало одного или двух баллов, – вспомнил он с почти веселым сочувствием.
– До медсестры тебе еще далеко. Станешь инженером-строителем на год позже... Только я, – она замялась, – уже тебя не увижу. Я слишком много пережила не с тобой, чтобы мы могли когда-нибудь почувствовать себя совсем близкими. Если ты меня и любишь, то не сегодняшнюю, а ту, которой давным-давно нет. Не хотела тебе говорить этого раньше, чтобы не помешать... И маму просила до поры помолчать. Ты же сдавал экзамены. Но дело в том, что... я уезжаю в Арктику. Выхожу замуж... Собиралась сказать тебе еще тогда, в поезде. Но не решилась – слишком трудно и долго ты до меня добирался. И еще помнила об этих экзаменах.
Она выжидающе, настороженно посмотрела, но не нашла на его лице следов растерянности. С благодарностью подумала: «Молодец Саша! Какое самообладание».
– Полагается поздравить, – не глядя ей в глаза, он коротко чмокнул ее в щеку.
Да, он был ошеломлен.
Но при этом успел удивиться такой невероятности – не почувствовал сильного огорчения. И даже обеспокоился тем, что не сумеет скрыть от Мариши своего душевного равновесия.
Ее признание не прозвучало для него трагично. Больше того – неожиданное известие принесло-и неожиданное облегчение. А огорчением лишь притворялось мужское самолюбие.
Дружбу, родившуюся за одной партой, он принимал за любовь. Школьная обманка! Совсем не то чувство имели в виду классики, когда живописали блаженство, страдания и восторг влюбленных.
«Может, никогда больше не увидимся...»
Маришины слова прозвучали для него как призыв к помощи. Не любовная тоска погнала его в путешествие на попутных машинах, дрезинах, плотах, а товарищеский долг. Сейчас он понял это. Понял с опозданием, но понял.
А если б Мариша не сообщила о своем замужестве? Судьба избавила его от необходимости признаться, что она для него – только школьный товарищ.
«Кажется, я сегодня поднабрался житейского опыта...» – усмехнулся он.
Еще удар по самолюбию предстояло пережить Шестакову. Он вообразил свое возвращение в бригаду. Ох, стыдно перед Пасечником, Михеичем, перед своими парнями, даже перед Рыбасовым. Подлые два балла, которых ему не хватило, не прибавят авторитета бригадиру, он и в самом деле, как говаривал Михеич, ни с чем пирожок...
А Варежка? Как ей признаться? Ох, стыдно... Парни из бригады, те хоть видели, как ему доставалось на телебашне, урывками брался за учебник. А Варежка в Останкине не была и не знает, в каких трудных условиях он оказался перед экзаменами. Но утешать Варежка его не станет, в этом он был уверен.
– Ты не откажешься заехать со мной в нотный магазин? Чернега просил купить ноты.
Мариша обрадовалась, что Саша сам, желая ей и себе помочь, перевел разговор.
– Я бы на твоем месте, – заторопилась она с советом, – поступила в Иркутске на заочное отделение. С твоими баллами примут.
– Спешить не буду... Я теперь при-и-коснулся к сложному монтажу. Мне очень нравится работа на высоте. – Говорить о себе подробней ему не хотелось. Он достал из кармана листок: – Тут у Чернеги длинный список...
51
Аэродром в Братске был закрыт еще в ранние сумерки. Ветер неуемный, порывистый. Того и гляди, напрочь оторвет «колбасу», набитую северным ветром.
Галиуллин прослонялся в зале ожидания остаток вечера и всю ночь. Лишь перед утром малокалиберный верткий самолетик вырулил на взлетную дорожку, подметенную ветром до последнего листика, до последней хвоинки.
В Усть-Илимске Галиуллин направился с аэродрома на поиски школы № 7. Во флигеле школы, в спортивном зале, временно разместили монтажников.
Десятка три раскладушек и топчанов с матрацами стояли в просторном зале шеренгами, одна впритык к другой. Все койки застланы серыми казенными одеялами. Тумбочка на двоих, на троих. Поутру перед работой в душевую и в туалет – очереди.
– Хорошо, что у прораба Рыбасова не хватает людей, – сказал Маркаров. – А если бы здесь поселились еще и те, которых Рыбасову не хватило... Находиться в такой общаге можно, а жить нельзя. Не жилье, а пристанище...
– Живем в тесной упаковке. Между койками не разгуляешься, – послышался сверху голос Садырина; он вскарабкался по шесту к потолку.
Группа временных жильцов под командой Шестакова упражнялась на шведской стенке – отличная зарядка!
Сердечно встретились два бригадира. Шестаков приехал в Усть-Илимск, не заезжая в Приангарск. Галиуллин слышал от Зины, а та от Варежки, что Шестаков недобрал на экзаменах в строительный институт два балла и вернулся на стройку в плохом настроении, какой-то пришибленный.
Пока Шестаков был в Москве, Варежка, по рассказам Зины, сильно за него беспокоилась.
«Саша способный, но чересчур бесхитростный и чересчур добросовестный, – переживала Варежка. – Неделями не уходил с площадки, не хватило времени на занятия. Валька, мой бывший муженек, оборотистее. Провалился в институт – нанялся туда электриком. А этой осенью экзамены сдавал для видимости. Преподаватели уже знали его как облупленного. Кому проводку сменил в квартире, кому электроутюг починил, долго ли?» – «Вот чудачка, волнуешься за Сашу, – удивлялась Зина. – Если он сдаст в институт, ты никогда его не увидишь». – «Все равно хочу ему добра». – «А про московскую эскимоску, школьную его подругу, не забыла?» – «Живет во мне предчувствие, не любит Саша ее».
Галиуллин глядел на уставшего после зарядки, оживленного Шестакова:
«Посмотрела бы на него сейчас Зина. Никакой он не пришибленный, глаза веселые, уже успел спросить про Зину и про Варежку».
Среди делавших зарядку Галиуллин не увидел Погодаева. Вернулся Погодаев в бригаду на днях, еще не отдышался на сухопутье после авралов на «Ряпушке», досыпает свое...
Маркаров после короткой зарядки сидел с книгой. Он обрадовался Галиуллину, спросил о Зине, а Галиуллин поинтересовался, что пишет Нонна, как у нее дела в театре? Маркаров пожал плечами. Вчера ходил на почту в надежде получить письмо, а там висит плакат: «Все на уборке картофеля». Окошечко «До востребования», возле которого всегда толкучка, пустовало, также как и другие окошки. Почтальоны не разносили почту и газеты. Какой-то ретивый местный вождь явно перестарался. Такому дай волю – он и машины «скорой помощи» отправит на уборку.
Школьники, пока спортзал заселен, еще с месяц будут заниматься физкультурой на свежем воздухе.
Зал опустел, все уехали автобусом на плотину, Галиуллин решил прогуляться по городу, так как стучаться в контору Востсибстальмонтаж было еще рано.
Если бы Галиуллин не бывал в Усть-Илимске в минувшие годы, он бы меньше удивился переменам.
Город встретил его сказочно обновленным пейзажем.
Усть-Илимск вдвое моложе Братска, в этом городе еще никто не успел состариться, большинство его уроженцев не доросло до школьного возраста.
Галиуллин, как и все прилетевшие сюда, обратил внимание на чистое небо над головой. Усть-Илимск – единственный город в стране, где работает электрокотельная. И дома отапливают электричеством, и хозяйки стряпают на электроплитах, а когда рабочие бетонного завода или бетонщики с плотины парятся в городской бане, смывая цементную пыль, они тоже благодарят электричество.
Не видно труб, нет и неоткуда взяться копоти. В город не завозят угля. Рельсы не видели паровоза. И лишь в самостийном поселке, вдали от тепловых коммуникаций, жители озабочены заготовкой дров на зиму. Впрочем, когда Галиуллин ехал с аэродрома, он увидел дымное облачко – где-то за мостом варили асфальт, и ветерок доносил жирный запах смолы.
Он обратил взгляд на север, на правый берег Ангары, где километрах в двенадцати ниже по течению, за хвойным частоколом, строится огромный целлюлозный завод. Галиуллин знал, что там поднимет стены могучая теплоэлектроцентраль. И он затревожился, ему хотелось думать, что трубы будущей ТЭЦ не загрязнят здешнего неба, сохранят его бездымным и прозрачным.
Величественна и прекрасна панорама Усть-Илимска в это утро ранней осени. Могучая Ангара, по-осеннему пятнистая тайга за околицами города. Галиуллин бегло оглядел горизонт – больше сотни подъемных кранов исчертили небосклон своими стрелами. Да, тут ему и Зине на всю жизнь работы хватит!..
А вот силуэта телевизионной башни нигде не видать, не добрело еще телевидение до Усть-Илимска, заплуталось где-то между сопок. Не думал Галиуллин, что Зина так пристрастится к телевизору. Жаль, торговцы наши не позаботились, не завезли крупную партию телевизоров в Приангарск. Люди добрые занимали очередь с вечера, стояли ночь напролет пронумерованные, а утром далеко не каждому удавалось порадоваться покупке. Варежка вспомнила, что она депутат областного Совета, и настрочила министру торговли презлую телеграмму из двухсот слов. Видно, телеграмма дошла по назначению, потому что Варежку отругали по телефону из Иркутска. Но все-таки телевизоры министр прислал, да еще большой скоростью. «Орбита» обеспечивала трансляцию два дня в неделю. Отныне по вторникам и пятницам в Приангарске не рисковали назначать собрания-заседания-конференции. Какой смысл? Все равно от телевизора никто не отойдет.
Пасечник расхаживал гоголем, хвалился, что пошел навстречу трудящимся, не захотел признаться, что стать таким чутким его вынудили опоздавшие проекты горнообогатительного комбината...
Коротая время, Галиуллин шагал по городу неторопливо и критически оглядывал здания.
В благоустройстве Усть-Илимск уступал обжитому Приангарску, быт здесь еще не устоялся. Магазины явно запоздали к новоселью. В таких случаях выделяют квартиру на первом этаже, прорубают дверь в торцевой стене, наспех пристраивают крыльцо – вот и булочная, бакалея или овощи-фрукты.
Прогуливаясь по новым кварталам, он забыл про время, взглянул на часы и заспешил на Толстый мыс.
Новости в конторе ждали неутешительные. Два новых дома на полгода опаздывают. От перевода семейных в Усть-Илимск временно отказываются.
Пасечник поторопился с вызовом Галиуллина. Пытался выцыганить для него у местных властей комнату, но потерпел неудачу.
По словам Пасечника, трудности с жильем вызваны недостатками в планировании. Сперва стройку вели нормальными темпами, затем на год-два стройку законсервировали и денег на жилищное строительство не отпускали.
Тогдашний управляющий Братскгэсстроем Наймушин возражал: строительство гидростанции – не банка с брусникой, которую легко законсервировать. Он с мужественным самоуправством продолжал вести работы на плотине. А в конце года пришло новое распоряжение – форсировать стройку всеми силами. С жильем же так быстро дело не поправить...
– Даже не представляешь, как ты мне нужен! Больше, чем тогда в Асуане, больше, чем в московском Останкине, больше, чем в Приангарске...
– Не могу я Зину оставить с малой на руках. Кто Мансура в детский сад отведет-приведет? Прихожу со смены, чем-нибудь да помогаю...
– Понимаю, все понимаю. Но без тебя сейчас – нож острый! Тебя бы снова и в партком выбрали...
Галиуллин молча развел руками, а Пасечник настаивал:
– Всего на полгода! Тебя надбавка к зарплате совсем не интересует? Шесть десятых!
– Надбавку платят, имея в виду дополнительные трудности быта. Но это не компенсация за отказ от жены, от детей! Ты же сам здесь не одиночкой живешь, с Ириной.
– А на три месяца?
Галиуллин посмотрел на Пасечника укоризненно.
– Молчу, молчу...
– Ты позабыл мое давнее условие с Зиной. Не расставаться надолго.
В тех редких случаях, когда разлука была неминуема, он и Зина наперебой притворялись – один перед другим – бодрыми, почти веселыми. Но Галимзян знал: как только она останется одна, у нее покажутся слезы на глазах, увянут, сделаются более покатыми плечи, удрученно опустятся руки...
– Уговаривать тебя совесть не позволяет, – Пасечник забыл, что именно этим занимался все утро. – Ты же не капризная бабенка, которая заупрямилась и набивает себе цену.
– Моя цена без запроса: хотя бы одна комната.
– Поедем в коммунальную контору. Авось Слободян какую-нибудь крышу найдет. Вот мой драндулет стоит. Самый замызганный.
– Я и твою серую «Победу» помню. Которую ты купил после Африки.
– И права получил в Асуане, – вспомнил Пасечник, трогая с места пропыленные «Жигули». – Шоферов не хватало, наши обучали арабов. Я присоединился к арабам. Там водительские права получить – раз плюнуть. «Как у вас новички сдают экзамен?» – спросили наши у полицейского офицера. Он разъяснил: «Тому, кто проедет в праздник через базар и никого не задавит, выдаем права». – «А если задавит? – спросил я через переводчика. – Тогда пересдает?» Но полицейский не ответил потому, что не понял шутки, или потому, что понял...
Пасечник был удивительно непоследователен. По дороге он то сбивался на тон экскурсовода и славил местные достопримечательности, то был настроен весьма критически:
– Видишь слева на холме неказистое светло-голубое зданьице? С твоего разрешения – баня. Зачем ее воздвигли на самом на юру? Чтобы не приходилось показывать дорогу приезжим. Баня видна отовсюду!
Баню эту недавно прославил Садырин. Сразу после приезда он помылся, попарился, вышел чистенький, напился, подрался, вывалялся в грязи, и ребята приволокли его обратно в баню.
Минутой позже Пасечник с увлечением рассказывал об остроумных с инженерной точки зрения находках Ромашко при монтаже затворов для глубинных отверстий плотины.
– А вот там, в низинке, клуб «Гренада». – Пасечник с раздражением кивнул влево. – И за квартал не увидишь. После дождя на танцы удобнее всего ходить в болотных сапогах. К «Гренаде» стекаются дождевые потоки со всех окрестных улочек...
«Гренада» осталась позади, и Пасечник заладил свое – как ему нужен сейчас Галимзян! А зимой будет еще нужнее.
– Незаменимых людей нет, – твердо сказал Галиуллин; не думал, что его слова вызовут такое возмущение.
– Неправда! Вредная неправда!
Пасечник колотил ладонями по баранке и все больше распалялся.
Эта неправда завелась еще во времена, когда модно было называть людей винтиками. В сравнении человека с этим самым винтиком кроется, может быть, неосознанная, но оттого не менее вредная попытка отучить личность от самостоятельности и одновременно – от чувства собственного достоинства.
– Винтики, гайки – все они заменимые. Что значит – маленький человек? Это унижает личность! Не нравится мне и когда писателей называют инженерами человеческих душ. Наш брат инженер, он с бездушными механизмами дело имеет. При чем здесь человеческая душа?
– Ну и раскипятился! Сейчас вода в радиаторе закипит. Ты сам часто уверял, что незаменимых людей нет.
– Был за мной такой грех. Но больше от меня такой глупости не услышишь. Есть, есть, есть незаменимые! И это очень хорошо, что они есть. И всегда будут! И в науке, и в искусстве, и в спорте, и в медицине, и в монтажном деле. Талант воспитать вообще невозможно. Я это понял, и тоже с опозданием. Взять хотя бы Ромашко или Чернегу. Нигде сумма средних дарований не может заменить таланта. Вот шахматы: сто перворазрядников будут толпиться у шахматной доски, и спорить, и толкать друг друга локтями, а гроссмейстера все равно не одолеют. Тут количество не переходит в качество. Каждый человек рождается в единственном экземпляре. Поэтому и придумали отпечатки пальцев, – он посмотрел на свои ладони. – А уши? Сам прочел: нет на нашей планете двух людей с одинаковыми ушами. Каждый человек по-своему уникален. И когда он умирает, его заменить никто не может... А ты говоришь – незаменимых людей нет! – Оба рассмеялись. Пасечник так громко, что заглушил пассажира. – А если кого нужно заменить, снизить в должности – трудовое законодательство не позволяет. Управляющий трестом не имеет права уволить работника, который его не устраивает! Вот так приговорила меня судьба-индейка к Рыбасову – и никакая гайка. Все бумажки у него в ажуре, от сих до сих, пятью пять двадцать пять, а в творческом отношении импотент. «Я несу ответственность!» Носит, носит взад-вперед свою ответственность, все боится, что надорвется и наживет грыжу...
Пасечник с удовольствием разглагольствовал, так давно не говорил по душам с Галимзяном. Тот умел терпеливо слушать, можно быть уверенным, что не станет перебивать, а если и последуют реплики несогласия, то односложные...
Проехали город из конца в конец. Галиуллин все поглядывал направо:
– А где же Ангара? И набережной не видно...
Берег сплошь застроен неряшливыми постройками, большими и малыми. Бетонный завод, автобазы, склады, подъездные пути к ним, гаражи.
– Местные жители любуются Ангарой только с плотины, с бетоновозной эстакады, – пожаловался Пасечник.
Беда в том, пояснил он, что левобережный Усть-Илимск проектировался как поселок городского типа. А что значит поселок городского типа? Тот же город, да только незаконнорожденный.
Нетрудно было предугадать, что поселок перешагнет свои границы. Уже выросли кварталы пятиэтажных домов, зачаты девятиэтажные.
А повивальной бабкой города был не многоопытный Гипрогор, а ведомственный Гидропроект. Он славен своими плотинами, гидростанциями, но драгоценного вклада в зодчество пока не внес.
Визит управляющего Пасечника произвел впечатление на начальника коммунального отдела Слободяна, но его жилищные ресурсы от этого не увеличились.
В Слободяне странно уживалось чуткое отношение ко всем, кого он должен обеспечить крышей, с бесцеремонным вмешательством во вкусы парней и девушек. Чуткий грубиян!
Вот и сейчас Пасечник и Галиуллин, входя в кабинет Слободяна, услышали его напутствие двум длинноволосым парням:
– Приходите завтра. Но сперва постригитесь. Направлю в хорошее общежитие. А до парикмахера и разговаривать не стану.
По убеждению Слободяна, самые кричащие приметы безнравственности: у парней – длинные волосы, а у девчат – брюки.
– Значит, так ничего мы с вами, Слободян, и не придумали? – спросил Пасечник. – Не нашли жилье для бригадира?
– Забронированы только квартиры, комнаты для будущих уборщиц. Прошу не обижаться, Николай Павлович, но легче найти управляющего трестом, чем уборщицу. Зарплата у них – сами понимаете. Шестьдесят рублей да коэффициент шесть десятых, итого девяносто шесть рублей в северном климате. Вот комнатами и пытаемся соблазнить. И то без особого успеха. Это где-то безработица, а в Усть-Илимске с самого его рождения – безрабочество. Раньше мы писали на щитах, в объявлениях «требуются», а теперь «приглашаются». Вместо обидного слова чернорабочий – разнорабочий. В больнице вместо «няня» – санитарка. Придумали слово «техничка», чтобы не стеснялись наниматься в уборщицы... Еще раз прошу не обижаться, Николай Павлович, но только без моих «техничек» ваша научно-техническая революция загремит...
– Поеду к начальнику строительства... Может, удастся что-нибудь из вашей брони отхлопотать.
– И не мечтайте! Даже обком не может отменить этот приказ. Вы представляете себе, как будут выглядеть мужские общежития без уборщиц! А я хорошо представляю. Потому что тема моей дипломной работы – «Влияние жилищно-бытовых условий на текучесть кадров».
Слободян сообщил это таким тоном, будто своей дипломной работой говорит новое слово в науке; заочно заканчивает какой-то институт в Иркутске.
Он поглядел на удрученного Пасечника и участливо спросил у Галиуллина:
– Может, у вас жена не побрезгует? Она техничкой не работала?
– Маляр пятого разряда.
– Жаль, высокая квалификация.
– Два года назад посылали на общесибирский конкурс маляров. Она тогда на третьем месяце была. Если бы не ее интересное положение, может, и на первое место забралась бы.
– А если с самой Зиной посоветоваться? – предложил Пасечник; только крайние обстоятельства делали его таким настырным.
Галиуллин неопределенно пожал плечами.
– У меня и язык не повернется...
– Разговор с Зиной беру на себя.
– Зина еще подумает – тебя подговорил, а у самого смелости не хватило.
– Сегодня же вечером вызовем Приангарск.
– Вечером? Я же не управляющий. Откуда у меня домашний телефон?
– Значит, позвоним завтра утром. Где Зина сейчас своими кистями рисует?
– Ремонт школы у них запаздывает.
– Номер школы?
– Одиннадцать, неполная средняя.
– Утром сделаю из кабинета срочный вызов. Приходи к девяти. Кстати, где ночевать собрался?
– У ребят прокантуюсь. Несколько человек из наших на плотине ночью.
– В общем – спи скорее, другому подушка нужна. А может, к нам? Ирина тебе всегда рада, ты знаешь...
– Незваный гость хуже татарина, – Галиуллин рассмеялся.
– Очень даже званый. Из Приангарска званный.
– Спасибо, но ребята будут ждать. Уже чистое белье сообразили мне на койку...
