Текст книги "Завтрашний ветер"

Автор книги: Евгений Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

ряют тюремный «вождизм», наушничество, издева-

тельство над слабыми, даже извращения, лишь бы

в тюрьме царило полное подчинение начальству, до-

ходящее до тупого, бессмысленного рабства. А ког-

да очередной «вождь» поднимает других подростков

к восстанию, ему мстят за это с еще большим изу-

верством, чем другим: «Неповадно тебе будет со-

ваться в лидеры!» Его хотели сделать козлом-прово-

катором, но когда в нем победила сущность свобод-

ного неподъяремного буйвола, его втаптывают в соб-

ственную кровь, подбирая другого, более покладис-

того «вождя». Этот фильм был запрещен телевизи-

онными боссами Би-би-си, по заказу которых был

написан сценарий, – он перешагнул границы их пу-

ританизма. Надо запретить действительность, отра-

женную в фильме, а не сам фильм. Было бы спра-

ведливей. Такова странная мозаика сегодняшней анг-

лийской действительности – смесь из пуританизма

и неприкрытой вседозволенности. С одной стороны,

секешопы, а с другой – лицемерный вой, поднятый

блюстителями нравственности вокруг якобы преступ-

ной любви женатого сельского священника-старика

к одной из его прихожанок, тоже уже перешагнув-

шей за пятьдесят. Рекламирование выдуманного на-

силия в фильмах ужасов, и с другой стороны – за-

стенчивое сокрытие реального насилия на голубом

экране. С одной стороны – попытки превратить ис-

кусство в продажное тело, с другой стороны – му-

жество искусства в отстаивании права на душу. Но

искусство может быть небездушно только тогда,

когда народ не превращен в стадо тел. С частью

населения это произошло. Но население и народ —

разные понятия. Разве блестящие писатели Уильям

Голдинг, Грэм Грин, Чарльз Сноу, Айрис Мердок,

Маргарет Драббл, Алан Силитоу, Джон Уэйн, Том

Стоппард, Гарольд Пинтер, Тед Хьюз, Филипп Лар-

кин, или великий скульптор Генри Мур, или удиви-

тельные актеры Джон Гилгуд, Роберт Ричардсон,

Лоуренс Оливье, Алек Гиннес, Джон Вуд, Иан Мак-

келен не есть выражение души английского народа,

то есть лучшей части его населения? Но это знаме-

нитости. Трудно, а может, и бессмысленно вывести

усредненный тип человека какой-либо национальнос-

ти. Но попытаемся исключить две крайности сразу —

подонков и гениев. Тогда, возможно, мы подойдем

хотя бы относительно близко к искомому типу. Луч-

пи– всего это можно понять в Лондоне, как, навер-

ное, и в любом другом большом городе, в часы

«пик», когда автобусы всасывают в себя толпы лю-

дей, не знаменитых ни своими преступлениями, ни

политической деятельностью, ни великими произве-

дениями искусства. У этих людей нет времени на

телоразвлекательство – их тела слишком устают

01 работы. Но усталость не отменяет души. Эти лю-

ди, как правило, приветливы и с большой охотой

объясняют тебе, как куда-то пройти или проехать.

Глядя на их лица, понимаешь, что здоровая, нор-

мальная жизнь продолжается и продолжаются труд,

любовь, семья, доброта человека к человеку. Трудо-

вая Англия – это огромный мир, скрытый для по-

верхностных туристских глаз огнями Пикадилли. Но

если бы не было трудовой Англии, кто бы зажег

эти огни? Без электромонтеров не обойдешься. Не

случайно самая главная сила в Англии – это проф-

союзы. Именно они добились когда-то редкой для

капиталистических стран всеобщей бесплатной ме-

дицины. С профсоюзами заигрывают все политиче-

ские партии. Пытаются морально или прямым обра-

зом подкупить их лидеров. Порой это удается, но

не'всегда. Если идет в ход великое оружие рабочего

класса – забастовка, чувствуешь еще не до конца

осознаваемую этим классом его мощь. Когда весной

около месяца шла забастовка лондонских мусорщи-

ков, центр киноразвлечений Лейстерсквер был бук-

вально погребен под горной грядой отбросов. Духов-

ный мусор, конечно, не победить нагромождениями

мусора как такового. Тело реальности тоскует по

душе. Но когда есть духовный вакуум, есть и опас-

ность его заполнения подделкой духовности. В лю-

бой империи есть обреченность. Даже в расцвете

империй есть запашок их будущего распада. Анг-

лия, бывшая когда-то частью Римской, распавшейся

затем империи, не усвоила этого урока, захотела

стать империей сама. Но историческая неизбежность

заставила втиснуться в маленький изначальный ост-

ровок имперскую протоплазму, растекшуюся по все-

му земному шару. Киплинговские времена прошли,

и Англии оставалось с ревностью следить за гигант-

скими шагами своей блудной дочери – Америки,

задыхаясь без привычных, завоеванных, казалось, на-

гсегда просторов. Англии стало тесно самой в себе.

Произошел обратный, исторически мстительный

процесс: если раньше англичане стремились в свои

колонии на поиски денег, то теперь дети ее бывших

колоний стремятся в Англию за тем же самым. Да-

же при первом взгляде на Лондон замечаешь, как

он заметно почернел. Прилив, еле сдерживаемый им-

миграционными властями, дешевой рабочей силы с

Востока и из Африки сбил оплату труда, невольно

стал одной из причин безработицы. Обыватели пе-

реполошились. Возникли профашистски настроенные

расистские группировки под откровенным лозунгом

«Британия – для британцев». Но многие иммигран-

ты уже стали британскими гражданами, и у них ро-

дятся дети, более многочисленные, чем в английских

семействах. Вот что скрывается под сверканием ог-

ней Пикадилли. Англия, как и все человечество, нуж-

дается в философском осмыслении нового этапа ис-

тории. Только на базе этого философского осмыс-

ления могут происходить конструктивные сдвиги.

Только душа может подсказать телу единственные

решения. Неучастие в грязи уже само по себе борь-

ба за улучшение жизни. Правда, иногда только сво-

ей. В таких случаях изначально хорошая душа, не-

заметно для самой себя, покидает тело. Лишенная

духовности, так называемая нормальная жизнь пре-

вращается в конвейер труда и быта, а любой кон-

вейер анормален, ибо подавляет личность. Только

если у жизни есть сверхзадача, она по-настоящему

нормальна. Сохранение души само по себе сверхза-

дача. Но душа может сохраняться лишь при усло-

вии наполненности. Англичане – это японцы Евро-

пы. Трудно с первого взгляда разгадать, чем напол-

нены их души – содержание душ надежно прикрыто

самообороной вежливости. Англичане не склонны

к быстрым дружбам, но зато постоянны в долгих.

Не надо думать про англичан, что они холодны. То,

что кажется холодностью, иногда просто застенчи-

вость, боязнь показаться слишком патетичным: у

англичан врожденное недоверие к патетике. Приня-

то считать, что англичане скуповаты. Есть маленько,

как говорят в Сибири. Но здесь традиционно счи-

тается плохим вкусом швырять деньги на ветер. Не

забудьте, что англичанам часто и нечего швырять.

Какой-нибудь арабский шейх, на лице которого мас-

линятся темные отблески принадлежащей ему неф-

ти, проезжающий со своими чадами и домочадцами

сразу в трех или четырех «роллс-ройсах», из окон

которых развеваются бурнусы; шоферы-англичане в

безукоризненно белых перчатках, развозящие своих

новых хозяев по самым дорогим магазинам, – это

типичная картина современного Лондона. Все боль-

ше и больше старинных особняков Лондона пере-

ходит в руки, пахнущие нефтью. Англичане после

стольких банкротств и взвинчивания налогов боят-

ся коммерческого риска, предпочитают сидеть на

банковских сбережениях, сбегают на безналоговый

островок Гандзи – это убежище британских рантье.

Но деньги любят двигаться и сами уходят, не воз-

вращаясь к тем, кто боится употребить их в дело.

К бережливости приводит и болезненный страх чер-

ного дня, или, как его называют сами англичане,

«дождливого дня». Есть одна чисто английская теле-

фоноболезнь. В Англии при оплате за телефонные

разговоры электронной системой учитывается каж-

дый звонок. Гости, прежде чем позвонить, спраши-

вают разрешения у хозяев, а иногда после разгово-

ра С аккуратностью оставляют монеты на телефон-

ном столике. В некоторых квартирах есть два теле-

фона: один для хозяев, тщательно спрятанный в

спальне, а другой – самый настоящий телефон-ав-

томат в коридоре – для гостей. Показательно, что

ввел эту моду отнюдь не бедный человек: миллио-

нер Поль Гетти, а затем она привилась. Конечно, не

все англичане такие, и я множество раз был тронут

проявлением их душевной щедрости. Шофер лондон-

СКОГО такси, узнавший меня, отказался взять деньги

за проезд. «Вы тоже пишете стихи?» – спросил я.

«Нет, я сам никогда ничего не писал. Но я люблю

литературу. Без искусства превращаешься в кусок

мяса. Я сейчас хожу на вечерние курсы изучения

Шекспира... Но я, наверное, брошу туда ходить...

Нас учат анализу... Но Шекспир настолько захва-

тывает меня по мере погружения в него, что я не

могу анализировать...»

Но человек становится куском мяса не только без

искусства. Когда знание искусства становится гур-

манством, это пища только для тела, а не для ду-

ши. Знание само по себе может быть и равнодуш-

ным. Самая высшая культура – это неравнодушие.

Неравнодушие к прошлому, к настоящему, к буду-

щему. Неравнодушие к тем, кого знаешь. Нерав-

нодушие к тем, кого не знаешь. Неравнодушие к

унижению человека человеком, где бы оно ни проис-

ходило.

В Лондон я приехал именно на праздник такого

неравнодушия. Это был вечер, посвященный 75-летию

со дня рождения Пабло Неруды, состоявшийся 28

сентября в Логан-холле при Лондонском универси-

тете. Вечер был организован комитетом по борьбе

за права человека в Чили, возглавляемым Джоан Ха-

ра, вдовой чилийского певца и композитора Викто-

ра Хары, замученного пиночетовцами в 1973 году.

Джоан Хара, чем-то очень похожая волевыми и од-

новременно тонкими чертами лица на Джейн Фонду,

англичанка из простой рабочей семьи. Впрочем, не

совсем из простой – ее отец был изобретатель-са-

моучка. Он участвовал в конструировании первой анг-

лийской пишмашинки. Джоан была весьма далека от

политики, училась в балетной школе. Попав в гаст-

рольную группу, совершавшую турне по всему миру,

она вышла замуж за танцора, ставшего впоследст-

вии хореографом Чилийского национального театра

оперы и балета. После турне они поехали в Чили,

где у Джоан родилась ее первая дочь. Джоан в со-

вершенстве изучила испанский язык, полюбила на-

род Чили, его обычаи, жизнелюбивый характер, его

искусство и природу. Джоан считала, что она и ее

родители живут небогато, по английским понятиям

даже бедно. Но только в Чили она столкнулась ли-

цом к лицу с пониманием того, что такое настоящая

бедность, голод, увидев, как живут многие чилий-

ские крестьяне. Увидев голод, левеешь поневоле. Ес-

ли, конечно, у души есть глаза. Виктор Хара был

учеником Джоан в школе искусства, где она пре-

подавала. Джоан была старше его, и он был для

нее какое-то время одним из многих. Ей показалось,

что он ее любит, но она не хотела этого замечать.

Но день ото дня они все более сближались, и по-

степенно Виктор стал для нее самым близким дру-

гом. Она поняла, что тоже любит его, и приняла ре-

шение, нелегкое для замужней женщины и матери.

Она развелась, вышла замуж за него, и у них ро-

дилась дочь. Я задаю Джоан вопрос, сам смущаясь

его банальностью:

– За что вы полюбили Виктора?

Чувствую стыд за свой вопрос. Но такая прокля-

тая наша профессия. Невозможно домысливать все

самому. Иногда приходится мучить людей.

Джоан принадлежит к тем людям, для которых

отвечать нелегко, потому что они отвечают только

правду. А сформулировать правду так, чтобы в нее

не вкралось никакое ретроспективное приукрашива-

ние или искажение, не так просто, Джоан ду-

мает.

– Мужчины очень часто, даже любя женщину,

стараются подчинить ее своей воле. Им нравится,

чтобы женщина была тенью рядом с ним, лишают

ее личности. А когда в женщине исчезает личность,

мужчины перестают их любить и даже спрашивают

себя: за что я ее полюбил когда-то? Виктор был не

такой. С ним я впервые ощутила себя сама собой.

Он никогда меня не старался подчинить, а я не ста-

ралась подчинить его. Он меня многому научил в

жизни, но никогда ничего не навязывал. Когда мы

были вместе, это была свобода...

Я задаю вопрос еще более мучительный и для

меня самого, и для Джоан.

Но кто может лучше, чем она, дать ответ на этот

вопрос?

– Скажите, а его последний день действительно

был таким, как об этом поют в песнях?

Есть разные вдовы знаменитых людей. Некото-

рые из них рассказывают уже не саму реальность, а

легенды, которые, возможно, кажутся им реальны-

ми. По Джоан не из таких вдов.

– Последний раз я видела Виктора в день пере-

ворота. Он быстро позавтракал и ушел – торопил-

ся в радиостудию. После Виктора арестовали и

увезли на стадион. Там он пробыл два дня. За ним

пришли и увели его вниз, в подсобные помещения

стадиона, превращенные в камеры пыток. Оттуда до-

носились крики – может быть, и его тоже. Но пино-

четовцы не любят свидетелей. Ни один человек ни-

когда не говорил мне, что он видел собственными

глазами, как Виктору отрубали руки. Возможно, это

только легенда. Но в этой легенде нет лжи. Так

могло быть. Тело Виктора бесследно исчезло, и я не

смогла даже похоронить его...

В глазах Джоан нет слез, и слова просты и

страшны.

– Вы только после смерти Виктора стали зани-

маться политикой?

– Мне казалось, что политика – это всегда

болтовня, под которой скрывается карьеризм, и боль-

ше ничего. Но Альенде был другим. За это его и

убили. Он был единственным политиком и одновре-

менно честнейшим человеком из всех, которых я зна-

ла. Во время предвыборной кампании Виктор и я

помогали Альенде, устраивали концерты, хотя толь-

ко однажды нам пришлось пожать его руку. Не ду-

маю, что я занимаюсь политикой сейчас. То, что я

делаю, – это простые человеческие поступки. Мне

кажется, никто не может быть равнодушным к то-

му, что случилось в Чили. Я работаю в этом коми-

тете не потому, что Виктор убит. Если бы он остал-

ся жив, я делала бы то же самое...

Бессовестных народов нет. Совесть рассыпана в

каждом народе по многим людям. Но совесть нуж-

дается в концентрированном личностном воплоще-

нии. Вот почему эта женщина так напоминает мне

Джейн Фонду. Как Джейн Фонда воплотила в себе

гражданскую совесть прогрессивной Америки во

время войны во Вьетнаме, так и Джоан Хара во-

площает в себе совесть Англии в трагедии чилий-

ского народа.

Руководитель организации «Солидарность с Чили»

Майкл Гэйтхауз тоже когда-то был далек от поли-

тики. Он работал служащим вычислительных уста-

новок в Англии, неплохо зарабатывал. Но душа

тосковала по смыслу жизни, поднимающему челове-

ка над ежедневным однообразием. Поиски смысла

жизни замерцали загадочными искрами на далеких

чилийских берегах, когда к власти пришло правитель-

ство Альенде. Прочитав в английских газетах, что

многие иностранные специалисты бегут из Чили, как

крысы с тонущего корабля, Майкл поехал туда ра-

ботать для нового правительства. Он хотел понять не

по книгам, а по собственному опыту, что такое со-

циализм. Но вместе с молодым социализмом он уви-

дел и его врагов. Он видел, как сынки чилийских бо-

гачей переворачивали и поджигали автобусы, как

жены богачей шли на лицемерную демонстрацию,

крича, что они голодные.

– Саботажники сделали меня социалистом, пи-

ночетовцы – коммунистом, – улыбаясь крепкими зу-

бами, встряхивая рыжей челкой, говорит тридцати-

трехлетний Майкл Гэйтхауз, подтянутый, собранный,

не любящий лишних слов. Информация, которую он

дает мне о деятельности организации, лишена па-

тетики, но от этого впечатляет еще более:

– Сразу после чилийского переворота по поли-

тическим причинам страну покинуло около трехсот

тысяч человек, затем в связи с экономическим хао-

сом еще около четырех тысяч человек. В Англии сей-

час три тысячи чилийцев. Мы помогаем им устроить-

ся на учебу, на работу. Иногда это очень трудно, осо-

бенно преподавателям, врачам, адвокатам. Одна моя

знакомая чилийка с высшим архитектурным образо-

ванием уже несколько лет работает продавщицей в

магазине чемоданов и сумок. Тем, кто временно не

может найти работу, мы предоставляем пособия. День-

ги в наш фонд поступают главным образом от

профсоюзов, особенно помогают шахтеры и транс-

портники. Поступления от частных лиц идут в коми-

тет за права человека в Чили. В Англии сейчас со-

рок отделений нашего комитета. Общая цифра лю-

дей, активно поддерживающих нас по всей стране,—

7 миллионов. Большинство из них – рабочие, сту-

денчество. Наши основные задачи: освобождение

всех заключенных в Чили, проведение демократиче-

ских выборов, поддержка чилийского сопротивления,

экономическая и моральная изоляция хунты. Груз-

чики Ливерпуля бойкотируют грузы из Чили. Ра-

бочие компании «Роллс-Ройс» отказались делать

моторы для чилийской авиакомпании. Мы органи-

зовали блокаду любого экспорта из Чили, включая

медь и даже лук. Чили – это тот больной вопрос

"совести человечества, на котором соединяются и

коммунисты, и лейбористы, и священники, и неко-

торые молодые консерваторы. Может быть, единст-

венный случай, когда их можно видеть на совместных

демонстрациях, – это демонстрации против пиноче-

товского режима. Когда этим летом происходил на-

циональный конгресс шахтерского профсоюза, один

из английских делегатов задал прямой вопрос гос-

тю – представителю китайских профсоюзов: как

может ваша страна, называющая себя социалистиче-

ской, помогать чилийским фашистам? Но китайский

представитель не нашел ответа. Приведу вам про-

тивоположный пример, как женщина, никогда не на-

зывавшая себя социалисткой, борется против чилий-

ского фашизма делом и словом. Это англичанка

Шелла Касснди, врач по профессии, а ныне монахи-

ня. Она работала врачом в Чили при правитель-

стве Альенде, а затем после переворота еще два го-

да, укрывая чилийских патриотов и оказывая им

медицинскую помощь. В 1975 году ее арестовали н

держали в тюрьме три месяца, применяя пытки

электротоком. Об этом она написала книгу «Дер-

зость верить», и весь гонорар от этой книги посту-

пает в лондонский Центр Южной Америки, участ-

вующий в борьбе с чилийским фашизмом...

Я спрашиваю:

– Майкл, а когда правительство Пиночета падег,

что будут делать члены вашей организации и вы

лично?

Майкл Гэйтхауз улыбается:

– Чили сейчас мне еще ближе, чем раньше...

Я обязательно поеду туда работать, помогать строить

новую жизнь... Думаю, что многие мои товарищи

англичане тоже...

Нет, не утеряно в человечестве интербригадовское

чувство, преданное когда-то в Испании оппортунис-

тами, пошедшими на тайный сговор с фашизмом.

Многие люди на земле, даже субъективно неплохие,

иногда настолько погрязают в своих личных пробле-

мах, что им не до проблем собственной страны, а не

то что до проблем всего человечества. «Что мне Чи-

ли, если мой начальник ничем не хуже фашиста?» —

может быть, думает какой-нибудь мелкий служащий

после очередного промывания мозгов. Эгоизм – это

национализм собственной шкуры. Эгоизм кажется

самоспасением, но на деле это потенциальное са-

моубийство. Одна из причин, почему фашизм про-

брался к власти в Германии, – это эгоизм тогдаш-

них немецких либералов, ставших затем его жерт-

вами. Фашизм, порождаемый ностальгией по силь-

мой руке и порядку, сам для себя придумывает кра-

тные мимикрические псевдонимы. Ведь Пиночет на-

зывает себя не фашистом, а борцом за демократию.

Мели бы микробов фашизма не существовало в при-

роде, реакционеры вывели бы их искусственно. Это,

но их мнению, небесполезные микробы. Фашизм во

всех своих разновидностях микробоносен. Если в

любой точке земного шара вспыхивает хотя бы

один крошечный очаг этой социальной болезни, его

надо немедленно уничтожить, ибо микробы могут

размножаться, переползая через границы. Мосли был

микробом гитлеризма с английским зонтиком. Сегод-

няшние английские шовинисты – это, к счастью, не

дорвавшиеся до власти крошечные Пиночеты, порож-

денные такой наружной питательной средой, как

ЮАР и Родезия. Поэтому английский антифашизм,

направленный против Пиночета, не только проявле-

ние гуманности к чилийскому народу, но и самоза-

щита от потенциальной заразы внутри собственной

страны. Когда во время концерта, посвященного па-

мяти Неруды, показывали потрясающие документаль-

ные кадры его похорон, то слезы чилийцев на экра-

не сливались со слезами англичан в зале, и это бы-

ло лучшим примером того, что борющееся человече-

ство – единое целое. Актеры национального театра

Великобритании читали стихи Неруды по-английски —

может быть, поначалу они делали это даже слишком

по-английски, но к концу вечера в них проступил ла-

тиноамериканский темперамент. Небольшой оркестр

народных инструментов исполнял музыку, написан-

ную Виктором Харой, и среди музыкантов с гитарой

в руках была одна из двух дочерей Джоан, накрытая

Чилийским темно-бордовым пончо. Профиль Пабло

Неруды светился на заднике сцены, как будто вели-

кий поэт был вместе с нами. В этом зале не было

тел. Были души, наполненные горечью сострадания

с грозным привкусом еще не сбывшихся надежд, за

которые стоит бороться. Для литературного вечера в

Англии зрителей было очень много – тысяча чело-

век, но главное то, что не было ни одного плохого

лица. Ни разу в Англии мне не приходилось видеть

такую беспримерно прекрасную аудиторию.

Но когда на следующий день я перелистал все

лондонские газеты, в них не было ни строчки о состо-

явшемся неповторимом концерте в честь неповторимо-

го поэта. Можно было подумать, что такие поэты,

как Неруда, толкутся тысячами в лондонских ба-

рах. Вот она, свобода западной прессы – свобода

незамечания гениев. Зато в одной из газет как

о крупном национальном событии была напечатана

следующая сенсационная информация: «Вчера в лон-

донском аэропорту Хитроу среди транзитных пасса-

жиров под темными большими очками трудно было

узнать знаменитую американскую кинозвезду – мил-

лионера Фрэнка Синатру. Синатра с аппетитом съел

предложенный ему завтрак: омлет, сосиску, два лом-

тика бекона, румяные тосты и выпил бокал джуса.

От кофе отказался. Счет был два фунта десять пенсов.

Синатра дал официанту пятифунтовый банкнот и ска-

зал, что сдачи не надо. Официант попросил у него

автограф, который Синатра и поставил на фирмен-

ной салфетке. На вопрос нашего корреспондента,

понравился ли ему завтрак, Синатра, направляясь

в самолет с чемоданом на закодированном замке, от-

ветил: «Англия – родина лучших завтраков». Тела,

читающие газету, будут довольны. Но что это даст

для ищущих, мечущихся душ, которыми полна Анг-

лия? Что же, я кладу на редакционный стол любой

из английских газет эту статью и, улыбаясь, говорю:

«Напечатайте. Попробуйте. Сдачи не надо».

Но вечер памяти Неруды закончился, а жизнь

Англии продолжается. За неделю я успел посмот-

реть два спектакля и штук двадцать фильмов. Но

мне показали один особенный фильм, который меня

потряс. Он был не слабее даже замечательного

фильма Формана «Полет над кукушкиным гнездом»,

где рассказывается о попытке восстания в сумасшед-

шем доме и о медленном обезволивании главного ге-

роя так называемыми транквилизаторами. Это был

документальный фильм, заснятый на видеопленку

медиками клиники Тависток с разрешения их паци-

ентов. Фильм предназначается только для профес-

сионального врачебного использования, а жаль. Его

бы надо показывать в самых крупных кинотеатрах

мира. Нет актеров гениальней самых простых людей,

когда они, забыв о кинокамере, ничего не изображают,

а таковы, каковы они есть. К психотерапевту прихо-

дит средняя английская семья: муж – магазинный

детектив, жена – домохозяйка (оба лет за сорок),

их дети: дочка 12 лет – школьница, и мальчик

Н лет – школьник. Родители не знают, что делать

СО своим мальчиком – он совсем отбился от рук,

прогуливает, ворует из дома, а недавно поджег в

мусорной корзине кучу газет. Родители жалуются

на то, что у них потерян контакт со своими деть-

ми – дети с ними ни о чем не советуются, ни о чем

не разговаривают. Но когда психотерапевт пытается,

чтобы родители откровенно начали говорить с ним, с

нрачом, к которому они пришли за помощью, то они

замолкают, опускают глаза, прячутся в скорлупу не-

доверчивости. Психотерапевт всячески пытается их

раскачать, наконец спрашивает: «Скажите, а о чем

им говорите друг с другом, если не говорите с соб-

ственными детьми?» Родители переглядываются, сно-

па опускают глаза. «Мы редко говорим...» – вы-

давливает муж. «Мы ни о чем уже давно не гово-

рим...» – вырывается у матери. «Тогда зачем же вы

пришли сюда, если ничего не хотите говорить не

только друг другу, но и мне?» – спрашивает пси-

хотерапевт. И вдруг у матери пробивается: «Когда

моя мать была беременной мной, они вместе с отцом

были погребены под руинами после немецкой бом-

бежки. Все думали, что они убиты. Только наша со-

бака этого не думала. Она искала их и нашла по

запаху сквозь обломки. А когда нашла, стала ла-

ни., показывая другим людям место... Их спасли, и

спасли меня в животе моей матери... Так и я

сейчас вроде той собаки... То, что я вас привела

да обломки нашей семьи, это мой лай, а словами я

не умею...»

Великая метафора, случайно вырвавшаяся ИЗ

уст этой женщины, дала психотерапевту, по его соб-

стнеиному признанию, ключ к семейной трагедии

неразговаривания друг с другом. Он понял, что

поджигание мальчиком бумаги в мусорной корзине

было тоже чем-то вроде собачьего лая над облом-

ками – чтобы привлечь внимание взрослых. Психо-

м рапевт научил этих людей разговаривать друг с

другом, открывать друг друга для себя. На видео-

пленке запечатлены их разные встречи, и мы видим,

как на наших глазах семья меняется, скованность

исчезает, и они даже начинают улыбаться, хотя

чуть пугаются своих собственных, непривычных им

улыбок. Психотерапевт в заключение не подводит

ни к какому «хэппи энду» – он осторожен в про-

гнозах по поводу их будущих взаимоотношений. Но

надежда на неравнодушие друг к другу появилась,

затеплилась, хотя еще робко. Они хотя бы в перво-

начальной степени перестали быть существующими

телами, начали становиться еще неумело и неуклю-

же – сосуществующими душами.

Я люблю Гайд-парк и каждый раз, когда при-

езжаю в Англию, хожу туда. Мне нравится идея от-

крытого выплескивания людьми своих душ. Но на

этот раз Гайд-парк произвел на меня грустное впе-

чатление, может быть, потому, что я пришел туда

после тавистокского, неподдельно исповедального

фильма. В речах, затянутых в крахмальные ворот-

нички квакеров, и расхристанных анархистов, и бес-

нующихся националистов, и сексуальных пророков с

немытыми шеями я уловил одну из самых жалких

разновидностей актерства – игру в исповедальность.

Слушатели были в основном из иностранных турис-

тов. Гайд-парк стал чем-то вроде цирка. Кроме то-

го, я был опечален тем, что не увидел моего старого

безымянного знакомого – толстого, похожего на но-

сорога африканца, который всегда водружал свою

личную лестницу с портретом и красным знаменем

и безудержно говорил, мешая в речах и горькую

правду жизни, и зазывные ярмарочные шуточки. Но

что-то в нем было настоящее – в этом африканце,

полном отчаяния и одновременно вакхического озор-

ства. Я не нашел его на этот раз и невесело поду-

1.1 ал, что он, может быть, заболел или даже умер.

Ведь на моей памяти он говорил на этом углу, с

этой самой лестницы, уже без малого лет два-

дцать.

Но люди должны говорить друг с другом, долж-

ны выкладывать друг другу души – иначе они ста-

нут только телами. Без актерства, а так, как в Та-

вистоке, мало-помалу, с трудом подбирая слова, но

с каждым словом открывая для себя друг друга.

Хороших людей на земле большинство, но они орга-

низованы хуже, чем плохие...

Не в этом ли проблема и сегодняшней Англии,

и всего человечества?

«НЕОБЯЗАТЕЛЬНО ЛЮБИТЬ

ТОЛЬКО БОЛЬШИЕ ДЕРЕВЬЯ»

Парижские заметки

1

Голый до пояса, уже немолодой мужчина в чер-

ных колготках прохаживался напротив центра Пом-

пиду, зазывно поигрывая татуированными бицепса-

ми, пока не собралась толпа. Для начала мужчина

выпустил изо рта несколько клубов пламени. Затем

он вынул из дерюжного мешка доску со вбитыми

в нее гвоздями, положил ее на мостовую и располо-

жился спиной на остриях гвоздей. Один за другим

на мохнатую грудь стали залезать приглашенные ши-

роким, радушным жестом туристы – американцы,

англичане, немцы. На груди образовалась целая ва-

вилонская башня. Когда она развалилась, мужчина

ловко вскочил с гвоздей, торжественно показывая

всем свою спину. Она была сильно исцарапана, но

не кровоточила. Раздались аплодисменты, и монеты

со звоном посыпались в шапку, лежащую на мосто-

вой. Это – работа. Тяжелая ежедневная работа.

В майские предвыборные дни перед вторым ту-

ром, когда все улицы Парижа и подземные пере-

ходы были оклеены портретами противоборствующих

кандидатов – Жискар д'Эстена и Франсуа Митте-

рана, понятие «работа» ни для кого не отменялось,

за исключением тех, у кого этой работы не было.

Озабоченно громыхали отбойные молотки в руках

рабочих, ремонтирующих улицы, озабоченно окунали

кисти в краску художники Монмартра, озабоченно

раскладывали в маленькие корзиночки свежую ма-

лину и клубнику зеленщики, и, взмокшие, как ло-

мовые лошади, танцовщицы ночных кабаре озабо-

ченно репетировали перед пустыми залами канкан,

вскидывая натруженные ноги выше слипшихся во-

лос, на которые только вечером сядут парики и

страусовые белоснежные перья... Серия телевизион-

ных дебатов между кандидатами была тоже отме-

чена озабоченностью этих двух усталых немолодых

мужчин, чья ежедневная нелегкая работа называет-

ся политикой.

Но в этом вечном городе есть еще одна работа,

которая называется литературой. Оба кандидата не

касались**ее в своей дискуссии, потому что этой ра-

ботой занято не так уж много людей по сравнению

с другими профессиями. Однако такое уж свойство

у этой работы – она делается немногими людьми.

Иногда немногими для немногих. Но иногда немно-

гими – для всех.

На тихой улочке Себастьен Боттэн скромно пря-

чется дом, зажатый между фешенебельным отелем

и особняками. Это издательство «Галлимар», где

уже долгие годы во многом определяется литера-

турная политика Франции. Оно – престижное, хо-

тя, по некоторым слухам, экономические его дела

неважны. Правда, в таком положении сейчас на-

ходятся многие европейские издательства. Книжные

магазины «затоварены». Перелистывающих книги

гораздо больше, чем покупающих. Однако писатель

Мишель Турнье, с которым у меня была назначена

встреча в «Галлимаре», относится к редкой во

Франции категории и «бестселлерных», и серьезных

писателей. Помимо других романов, национальную

и международную славу ему принесла новая вариа-

ция на тему «Робинзона» Даниеля Дефо, названная

автором «Пятница, или Круги Тихого океана». Она

написана в двух версиях—для детей и для взрослых.

Турнье, как, впрочем, и большинство француз-