Текст книги "Слуги света, воины тьмы"

Автор книги: Эрик Ниланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

Элиот облизнул губы.

– А есть у Макиавелли какие-нибудь советы для «пешек»?

– Есть. Перейти на другую сторону доски.

– И прожить достаточно долго, чтобы стать крупной фигурой?

Когда пешки добирались до противоположного края шахматной доски, они получали повышение – какая-то могла стать королевой, другая – слоном, ладьей или конем.

Фиона кивнула.

– Я вот думаю, не это ли имела в виду тетя Лючия, когда сказала, что испытания должны доказать, достойны ли мы того, чтобы остаться в живых, а потом добавила, что после испытаний станет ясно, имеем ли мы право считаться членами семьи.

– Я тоже обратил внимание на то, в каком порядке это было сказано. Получается, что быть членом семьи важнее, чем остаться в живых.

– А Макиавелли писал, что пешкам, которые получили «повышение», грозила опасность. Какая именно, он не пишет, но получается, будто они что-то теряли.

– Знаешь, если учесть все «за» и «против», я бы все-таки пересек доску.

Голос Элиота сорвался. Он умолк. Фиона проследила за его взглядом.

Кто-то стоял возле подворотни.

Целых три секунды понадобилось Фионе, чтобы узнать бродягу, обитавшего здесь на протяжении трех последних месяцев. На нем было новое серое длинное пальто. Чистые волосы стянуты в черный с проседью хвостик. Даже рваные кроссовки исчезли и сменились начищенными до блеска туфлями. Он помахал рукой и поманил Фиону и Элиота к себе. Элиот не раздумывая поспешил к старику.

– О нет! – воскликнула Фиона и схватила брата за руку. – Хватит с меня на сегодня странностей.

Элиот вырвался.

– Я хочу с ним поговорить.

Фиона посмотрела на свою руку. Она схватила Элиота точно так же, как ее схватил Майк.

– Я тебя подожду.

Девочка прошла вперед, стараясь не встречаться взглядом со стариком. Она не собиралась выслушивать разговоры о музыке, о Помпеях и прочие безумные фантазии, какие могли родиться только в проспиртованном мозгу бомжа.

Миновав переулок, Фиона расстегнула сумку и обернулась. Элиот и старый бродяга разговаривали. Старик не схватил Элиота, не утащил его в подворотню. Что ж, хорошо.

Фиона запустила руку под крышку коробки с конфетами. Вытащила конфету. Та была размером с маленький мандарин, ее покрывали искорки апельсиновой цедры.

Фиона откусила половину конфеты. В начинке из какао попадались кусочки грейпфрута и апельсина.

Кровь у Фионы сразу согрелась, сердце забилось чаще, она словно ожила.

Прищурив глаза, она наблюдала за Элиотом. Ее брат продолжал разговаривать со стариком. Все было нормально.

Фиона подумала о Роберте и вспомнила его последние слова – о том, что их мать была богиней. Невозможно. На свете существовала только одна божественная вещь… и Фиона держала ее в руке.

26
Играют не только на музыкальных инструментах

Элиот не мог поверить, что перед ним тот же человек, который жил в этом переулке несколько последних месяцев. Казалось, старик подрос на полфута, у него исчезла часть седины – почти вся шевелюра стала черной, как полуночное небо. Он был в новом пальто, льняной рубашке и блестящих кожаных туфлях.

Си говорила Элиоту, что люди никогда не меняются, всегда остаются такими, какие есть (а еще, что он, к его величайшему раздражению, навсегда останется «ее милым Элиотом»).

Бывший бродяга кивнул, глядя через плечо Элиота.

– Как я вижу, твоя сестра до сих пор считает меня беглым пациентом психушки.

Элиот не мог припомнить, чтобы он говорил старику, что Фиона – его сестра. Он обернулся и увидел, что Фиона смотрит на него… и при этом что-то жует.

– Она просто стеснительная.

– Разве не все мы стеснительные? – поднял брови старик.

– А вы выглядите… очень лучше.

Элиот выговорил это и просто не смог поверить, что ляпнул такое – нарушил все правила грамматики и вдобавок сказал о том, о чем можно было и промолчать. Он ведь знает так много разных слов, но почему же порой ему так трудно их произносить?

– Лучше, это точно. Маленькое чудо. Принял душ в YMCA, [44]44
  Сокр. от Young Men's Christian Association – Молодежная христианская организация (сеть хостелов, клубов, образовательных и информационных центров). (Прим. ред.)


[Закрыть]вымылся с мылом, зубы вычистил, причесался. – Старик немного помедлил и добавил: – Вообще-то я должен поблагодарить тебя, юное дарование.

– Меня?

– Ты меня воскресил. Я – Лазарь. – Он сжал кулаки и поднял руки вверх. – Христос воскрес из мертвых! Дональд Трамп, [45]45
  Дональд Трамп (р. 1946) – американский предприниматель и шоумен. В 1990-х годах у него возникли большие финансовые проблемы, приведшие к банкротству. (Прим. перев.)


[Закрыть]получил субсидию!

Возможно, Фиона была права насчет умственного состояния старика. Элиот отступил на шаг, оглянулся, увидел сестру… и это придало ему уверенности.

– Вы говорите о музыке?

– Именно. – Старик повернулся и посмотрел на магазинную тележку на колесиках, стоящую рядом со стеной дома. – А такое чудесное воскрешение заслуживает награды.

Элиот осмелел и сделал два шага вперед.

– Еще один урок?

Он словно бы ощутил, как его пальцы прикасаются к скрипке, почувствовал вибрацию струн, ритм и крещендо.

– Скорее я бы замазал побелкой «Мону Лизу», – поморщился старик.

Он порылся в тележке, нашел обшарпанную упаковочную коробку без крышки и протянул Элиоту.

Элиот взял коробку. Почувствовав ее вес, он сразу понял, что это такое… но не посмел поверить. Коробка была набита пластиковыми пакетами. Он сунул руку под них, нащупал деревянную поверхность и вытащил скрипку.

– Теперь, – сказал старик Элиоту, – тебе нужна только практика.

Все еще не в силах поверить, Элиот вертел в руках скрипку, не сводя с нее глаз. Прежде никто не дарил ему ничего подобного.

– Не стоит про него забывать. – Старик протянул ему смычок.

Пальцы Элиота легли на струны. Казалось, они вибрируют сами по себе.

Больше всего на свете ему хотелось играть. Но вчера он чуть было не потерялся в той детской песенке. Сегодня он не мог себе такого позволить. Ему нужно сосредоточиться на очень важных вещах: на работе, на испытаниях не на жизнь, а на смерть, на размышлениях о новых родственниках.

– Даже не знаю, что сказать.

– Ничего не говори. – Старик прижал к губам указательный палец. – Мне вполне достаточно твоего взгляда. Кроме всего прочего, слова – это инструменты выскочек и глупцов.

– Но я не могу…

Меньше всего Элиоту хотелось произносить эти слова, но он должен был их выговорить. Одно из правил бабушки гласило: не принимать экстравагантных подарков. «Слишком щедрые подарки никогда не преподносят просто так, – учила бабушка. – Они тебя испортят». И еще она то и дело повторяла: «Тяжелый труд – краеугольный камень характера».

Но что плохого будет, если один-единственный подарок его немного испортит? Скрипка уже казалась ему своей. Он представил, как нарушает правило… и его сердце бешено заколотилось.

Но уроки бабушки – как ни крути – были крепко впечатаны в характер Элиота.

– Я не могу, – прошептал он. А потом, хотя ничего труднее ему в жизни не приходилось делать, он протянул скрипку старику. – Вам она намного нужнее, чем мне.

Старик перестал улыбаться, осунулся, вдруг как бы стал еще выше ростом и посмотрел на Элиота сверху вниз.

– Ты так думаешь? – Он схватил инструмент и засунул его в коробку. – Совсем наоборот: я покидаю эти роскошные апартаменты и расстаюсь со своими бедами. – Он провел пальцами по грифу скрипки. – Увы, с ней связано слишком много грустных воспоминаний.

– Вы что же, собираетесь бросить ее здесь?

– Может быть, ее найдет какая-нибудь бездомная девчонка и сожжет, чтобы согреться, – хитро прищурился старик. – А может быть, какой-нибудь безумный бродяга станет играть на ней, как на укулеле. А может быть… – Он взял скрипку и положил в канаву у дороги. – Может быть, ее переедет грузовик.

Он поднял ногу и занес ее над скрипкой. Ни разу в жизни Элиот не двигался так проворно. Он схватил скрипку и прижал к груди.

– Ну что, передумал?

– Да.

Элиот чувствовал биение своего сердца, отдающееся внутри скрипки. Он понятия не имел, как спрячет инструмент от бабушки, но нельзя же допустить, чтобы драгоценный инструмент сломали, превратили в кучку щепок.

– Я буду спать спокойнее, зная, что она в руках мастера. – Старик опустился на колени и притронулся к скрипке. – Смотри. Я открою тебе тайну.

Он поскреб поверхность скрипки ногтем. Отделился краешек липкой ленты.

– Я вынужден был ее замаскировать. Если бы кто-нибудь из моих соседей увидел, какая она на самом деле… что ж, знаешь, как говорят: доброму вору все впору.

Только теперь стало видно, что поверхность деки усеяна кусочками скотча, закрашенного маркером и замазанного грязью. Под скотчем пряталось лакированное дерево, похожее на расплавленное золото и сверкающий топаз.

Элиот увидел отражение собственного лица в лакированном боку инструмента, и ему показалось, что оно словно бы вплавлено в зеркально-гладкую поверхность.

– Такой красивый инструмент.

– Она красивая. И ее зовут Леди Заря. – Старик театрально взмахнул рукой над скрипкой. – Она изготовлена Антонелли Морони [46]46
  Антонелли Морони, вероятно, состоял в родстве с Анной Морони, вышедшей замуж за Алессандро Страдивари. В 1644 году у них родился сын, Антонио Страдивари, ставший самым знаменитым скрипичным мастером в истории. (Прим. перев.)


[Закрыть]в шестнадцатом веке; все остальные по сравнению с ней – воющие гарпии. Относись к ней с почтением, которого она заслуживает.

Относиться к ней с почтением? Элиот был готов возразить – старик сам только что не растоптал скрипку! Но тот многозначительно поднял указательный палец.

– Когда-нибудь ты узнаешь, что играть можно не только на музыкальных инструментах.

Значит, он уже давно собирался подарить Элиоту скрипку. Мальчик покраснел.

Старик встал и отряхнул пальто.

– А теперь мне пора покинуть это подзаборное царство крыс. Я никогда сюда не вернусь.

Он протянул мальчику руку.

Элиот обернулся. Фиона ждала его и жестами показывала, что стоит поторопиться. У Элиота из головы не выходили слова сестры о том, что этот человек – безумец, но все же он повернулся к старику и пожал его руку. Он решил, что вежливость не помешает.

Ощущение у него возникло точно такое же, как в то мгновение, когда он пожимал руку дяди Генри. Рука у старика была теплая, но стоило Элиоту сжать ее, он почувствовал, как она тверда. Старик мог бы без труда раздавить его, сплющить, как банку от содовой.

Свет померк… и хотя Элиот не мог оторвать взгляд от старика, краем глаза он все же видел тени на стенах: неподалеку собиралась толпа зевак. А еще он увидел силуэт здоровенной принюхивающейся собаки.

Старик отпустил руку Элиота.

Тени исчезли.

– Рука у тебя крепкая, – заметил старик. – Повзрослеешь – станешь сильнее меня.

– Спасибо, – проговорил Элиот и взглянул на свои хрупкие пальцы. Он сильно сомневался, что предсказание старика сбудется. – Меня зовут Элиот.

– Луи. Луи Пайпер. Приятно было познакомиться. Надеюсь, мы еще увидимся при других обстоятельствах.

– Ага, – кивнул Элиот и, оглянувшись, посмотрел на ожидающую его Фиону. Сестра стояла, сердито скрестив руки на груди, и гневно смотрела на него. – Я лучше пойду.

Но старик уже развернулся и ушел в подворотню, что-то насвистывая себе под нос. Элиот поспешил к сестре.

Фиона неприязненно посмотрела на скрипку.

– Что ты собираешься делать… с этим?

Элиот снял со спины рюкзак, перебрал вещи и аккуратно положил Леди Зарю в резиновый сапог.

– Вот что.

– А с бабушкой как быть?

– Потом придумаю. Я просто должен был взять скрипку.

Фиона горестно вздохнула и покачала головой. Вне себя от отчаяния, она повернулась и пошла дальше по улице.

Элиот забросил рюкзак за спину и догнал сестру.

– Ты ведь ничего не скажешь, правда?

Фиона остановилась. Она разжала губы и прижала руку к сердцу с таким видом, словно брат уколол ее кинжалом.

Сестра могла довести Элиота до бешенства, она придумывала для него самые обидные на свете прозвища, но никогда, ни за что на свете она бы не стала ябедничать. Правда, в этом не было особой нужды. Бабушка обычно сама прекрасно обо всем догадывалась.

– Извини, – прошептал Элиот.

– Не бойся. Я бы ни за что не рассказала, – прикусила нижнюю губу Фиона.

Они немного постояли, молча глядя себе под ноги.

Наконец Фиона продолжила путь. Она медленно перешла Вайн-стрит и подождала Элиота около входа во Всеамериканский дворец пиццы.

Элиот нагнал сестру. Сегодня машин у ресторана было вдвое меньше.

Фиона и Элиот вошли в вестибюль.

Судя по часам, они опоздали на двадцать пять минут. Новый рекорд.

Майк оштрафовал бы их на половину дневного заработка, да еще и пригрозил бы увольнением.

«Интересно, как он там, – подумал Элиот. – Вернется ли на работу, и если да, то когда? И вообще – не лишился ли он руки?»

Джулия склонилась к стойке с кассой. Она ничего не сказала по поводу их опоздания, только рассеянно махнула рукой. На ней был пушистый небесно-голубой джемпер с глубоким вырезом и белая кружевная юбка до колен.

– Вчера в банкетном зале была вечеринка, – предупредила она Фиону.

Та понурила голову.

– Но я пришла пораньше и немного прибрала там, – добавила Джулия. – Не откажешься попозже обслужить столики, милая? Линда пошла к дантисту.

– Спасибо, – не веря своим ушам, пробормотала Фиона, часто моргая. – Да, конечно.

Джулия вышла из-за стойки и одарила Элиота улыбкой в сто ватт.

– А тебе я должна кое-что показать.

Элиот прошел за ней через зал в кухню, не в силах оторвать глаз от нее, от ее походки.

Он сам поразился тому, что рассматривает ее так открыто.

Джулия приветственно помахала Джонни. Тот, не переставая подбрасывать тесто для пиццы, улучил момент и махнул рукой в ответ.

Элиот заметил новый шкафчик из нержавеющей стали рядом с мойкой. Джулия открыла дверцу. Внутри виднелись краны и металлические корзинки, наполовину заполненные грязными тарелками. Это была посудомоечная машина.

– Твоя новая лучшая подружка, – с улыбкой сообщила Джулия. – Обрабатывает шестьдесят загрузок за час – только успевай поворачиваться.

– Это значит, – проговорил Элиот, проглотив подступивший к горлу ком, – что я остался без работы?

Джулия рассмеялась. Ее смех звучал подобно колокольчикам на конской сбруе.

– Размечтался! Каждую тарелку сначала нужно отскрести, загрузить в машину, а потом достать и убрать на полку. Но твоя работа станет в тысячу раз легче.

– Ну надо же! Спасибо.

– У тебя появится свободное время, поэтому я хочу, чтобы ты помог Джонни. Ему нужен новый помощник.

– Помощник повара? Я?

Элиоту всегда хотелось научиться готовить. Но Си постоянно выгоняла его из кухни, если он пытался сделать что-то большее, нежели подать ей продукты, которые потом непременно подгорали.

– С новым парнем мы не сработались, – сказала Джулия и обернулась, словно боялась, что кто-нибудь подслушает. – Я уволила этого грубияна.

Элиот гадал, в чем же провинился бедный парень, что его сразу уволили. А он сам сегодня опоздал почти на полчаса… и получил повышение.

– На самом деле свободного времени у тебя будет так много, что ты как-нибудь сможешь пригласить меня в перерыве на чашечку кофе.

Джулия улыбнулась, и на щеках у нее образовались очаровательные ямочки.

Она направилась к выходу. Элиот зачарованно проводил ее взглядом.

Джонни негромко присвистнул.

– Слушай, amigo. – Он подошел к Элиоту поближе и вытер руки фартуком. – Ты лучше слушайся эту новую дамочку. Знаешь, такие лакомые кусочки не каждый день попадаются.

– Понимаю.

На самом деле Элиот ничего не понимал. В его жизни никогда не было никаких «лакомых кусочков». Только в мечтах он слышал музыку, только в мечтах девушки приглашали его куда-нибудь. А теперь вся его жизнь полетела вверх тормашками, и не все было так уж плохо. Он мог бы к этому привыкнуть.

Однако он уже нарушил бабушкино правило номер тридцать четыре (насчет музыки) и вот-вот мог нарушить правило номер сто шесть (насчет свиданий)… а бабушка всегда все узнавала.

– Что случилось с вашим помощником? – спросил Элиот у Джонни.

– Просто он сегодня не вышел на работу, – пожал могучими плечами Джонни и ложкой помешал соус маринара с мясными фрикадельками.

Забавно. А Джулия сказала, что уволила его. Но ведь это должно было означать, что она с ним разговаривала сегодня? Что-то было не так, но Элиот не сомневался, что у Джулии все же имелись веские причины уволить парня.

Джонни посмотрел на пиццы, поджаривающиеся в печи. Пламя озарило его лицо.

– И чего ты, спрашивается, ждешь? Дама тебя, можно сказать, сама пригласила.

Элиот подошел к новенькой посудомоечной машине и включил ее. Машина заурчала.

Это было так просто. Но в ушах у Элиота звучал голос бабушки: «Тяжелый труд – краеугольный камень характера». Что бы она сказала по поводу случившегося?

Выгрузив посуду, он вышел из кухни с твердым намерением устроить себе перерыв.

В зале он увидел Фиону, принимавшую заказ у парочки туристов. Она улыбалась и разговаривала с незнакомыми людьми так, словно была почти счастлива.

День приносил все новые и новые странности.

Джулия ждала Элиота около стойки с кассой. Увидев его, она игриво запрыгала на одной ножке.

– Ты приглашаешь меня выпить кофе?

– А кто же будет тут командовать?

– Фиона принимает заказы, а Линда меня прикроет. – Джулия накрутила на палец прядь медово-русых волос. – Не в Голливуд же мы с тобой убегаем.

Голова у Элиота вдруг стала легкой, как воздушный шарик, наполненный гелием. Он не мог поверить: эта прекрасная девушка проявляла к нему интерес.

– На той стороне – «Розовый кролик», можно туда заглянуть, – произнес Элиот с таким видом, словно все время только тем и занимался, что водил девушек пить кофе.

– Звучит потрясающе. Сейчас, я только сумочку возьму.

Тут зазвонил телефон. Джулия схватила трубку и, подняв указательный палец, дала Элиоту понять, что разговор займет не больше минуты.

Было заметно, что она нервничает и нетерпеливо покусывает ногти.

– Всеамериканский дворец пиццы Ринго. Чем могу помочь? – Лицо Джулии стало серьезным, она сосредоточенно уставилась в одну точку. – А могу я узнать, кто звонит? – Она подняла брови и неприязненно отстранила от себя трубку. – И тебя туда же, – буркнула она, протянув трубку Элиоту.

Никто никогда не звонил ему на работу.

– Алло?

– Это Роберт Фармингтон, Элиот. Они приняли решение. Ваше первое испытание началось.

27
Чаепитие и дурные предзнаменования

Одри внимательно выслушала все, что ей сказали по телефону.

Потом она повесила трубку и вышла из кабинета в столовую.

Сегодня Сесилия превзошла себя. На столе стояло блюдо с кофейными песочными пирожными, маленькие тарелочки с вальдорфским салатом (и то и другое было заказано в кондитерской «Розовый кролик») и три чайника: в первом – ее любимый ромашковый чай, во втором – дарджилинг, а в третьем (с рисунком в виде паутинки) – кипяток. Этот чайник был накрыт вязаным чехлом.

– Началось, – сообщила Одри. – Их первое испытание.

Сесилия встала со стула.

– Звонил этот мальчишка?

– Наш мистер Фармингтон? Да.

Сесилия плотнее закуталась в шаль и стала нервно перебирать ее концы.

– Он сказал, о чем речь? Сказал где?

– Я не спрашивала, – ответила Одри, сев за стол, и налила себе чашку дарджилинга.

Сесилия смотрела на нее, часто моргая.

– Но ведь мы что-то сделаем, правда?

– Конечно. Мы выпьем чая.

– Да-да. – Глаза Сесилии затуманились. – Я начну ритуал. Нам может многое открыться, а потом мы начнем действовать прямо отсюда.

– Я хотела сказать, что мы выпьем чая, только и всего, – резко махнула рукой Одри. – Мы и так уже слишком много сделали. Теперь дело за детьми.

– Но им надо помочь. Ведь можно…

– Мы больше ничего не можем сделать. Иначе мы рискуем тем, что Сенат заметит нашу помощь. И тогда они проголосуют против детей.

– Ты так говоришь, будто это игра, – сказала Сесилия. – Как будто какие-нибудь два очка в плюсе помогут Фионе и Элиоту избежать… избегнуть… Я даже этого слова произнести не могу.

– Я знаю, что поставлено на карту, – прищурилась Одри.

Сесилия тяжело опустилась на стул. Она казалась еще более хрупкой, чем обычно, если такое слово применимо к столетней старухе.

Одри налила в чашку с чаем сливок, положила несколько ложечек сахара и стала размешивать. Как бы то ни было, поведение Сесилии на нее подействовало, и в уголках ее сознания появились сомнения и чувство вины. Она ненавидела себя за это.

– Все сделано для того, чтобы им помочь, – проворчала Одри. – Разве я не упросила Генри послать к нам мистера Фармингтона? Разве я потом не заставила его выболтать Фионе все, на что он мог решиться?

– Хочешь сказать, что это Фиона заставила его все выболтать.

– Да… это было неожиданно.

Одри заметила, что до сих пор мешает чай, и остановилась.

– Она слишком быстро взрослеет. Совсем как ее мать, когда она познала любовь, – заметила Сесилия.

Одри выронила чайную ложечку. Ложечка звякнула, и Сесилия в страхе втянула голову в плечи.

И почему только она терпит эту старую каргу? Когда-нибудь та обнаглеет настолько, что Одри не выдержит и пронзит ее обескровленное сердце. Тогда она избавит Сесилию от мировой скорби.

Одри сделала глоток чая.

– Разве мы не оставили для них в подвале все необходимое?

– Наше предвидение было поспешным, и в итоге они получили только половину того, что им потребуется, – пробормотала Сесилия. – Плюс собрание лжи под видом книги.

– Узнай они правду, они бы ни за что не поверили, – пожала плечами Одри. – А вот книга… они ведь любят свои книги? И верят всему, что в них написано.

Тонкие губы Сесилии растянулись в жестокой усмешке.

– Генри умер бы, если бы узнал, что кто-то читает его старые записи.

– Вряд ли нам настолько повезет.

Сесилия задумалась и перестала улыбаться.

– Элиот и Фиона не готовы к испытаниям. Им пятнадцать лет, они так наивны. Ты подавила в них все, что могло проявиться.

– Они умнее и сообразительнее всех детей нашего семейства, и не только нашего. Этого должно хватить.

Одри хотелось, чтобы Сесилия умолкла. Сомнения все сильнее охватывали ее. Правильно ли она поступала, пряча детей? Но разве у нее был выбор? Да, Элиот и Фиона лишены могущества, но если бы они с Сесилией взялись за их обучение, оба семейства узнали бы об этом… и забрали детей.

Семейства. Во множественном числе.

Одно то, что ее семейство обнаружило детей, уже плохо. Но если бы их нашли родственники отца, пришел бы конец долгому перемирию между кланами.

Сесилия придвинула к себе чайник с рисунком в виде паутинки и налила в фарфоровую чашку дымящийся кипяток. При этом она строптиво поджала губы.

Одри вздохнула и кивнула. Она позволит старушке немножко поколдовать.

Сесилия бросила в чашку снежно-белые лепестки, щепотку белладонны и помешала воду пальцем. Над чашкой поднялся пар. Тусклые глаза Сесилии зажглись, когда пар стал плотнее и разделился на тонкие нити.

Кто-то из них двоих должен был сохранить способность чувствовать.

Одри так хотелось любить детей – безотчетно, иррационально, всем сердцем, – но она давным-давно решила отказаться от такой возможности. Ей надо было не терять головы и действовать расчетливо, отмерять семь раз всякий раз, прежде чем отрезать, – для того, чтобы уцелеть. Чего бы это ни стоило. Только так и могли поступать такие, как она.

Ленты тумана расползались от чашки Сесилии по скатерти. Поверх дымки расположился туманный паук, трогавший каждую нить дрожащими лапками.

– Что ты видишь? – спросила Одри.

Они ответили в унисон: Сесилия – хрипло, паук – визгливо.

– Опасность. В воде что-то голодное, и я слышу… – Сесилия изумленно ахнула. – Музыку!

Дурное предзнаменование. Музыка явно указывала на другое семейство.

Одри хотелось прикоснуться к туманной паутине, но она удержалась. А ведь она могла сделать картину четче. Могла потянуть за нити и разрушить силы, объединившиеся против детей… но тогда Сенат сразу заметит ее вмешательство.

– Попытайся еще что-нибудь почувствовать, – попросила она Сесилию.

Сесилия протянула руку к пауку и погладила его спинку. Паук вытянулся в длину, расправил прозрачные стрекозиные крылышки и стал летать между волокнами тумана.

Одри, прищурившись, смотрела на листочки, плавающие в чашке Сесилии: они стали похожи на сотни крошечных глаз, а потом превратились в раскрывающиеся и захлопывающиеся челюсти.

– Их ожидает еще одна опасность, – прошептала Сесилия. – Ловушка. Сначала их будет несколько, а потом – только одна. Маленькие ловушки… а потом очень большая. – Млечная пленка рассеялась. Си поймала стрекозу и прижала к груди. – Рептилия… – пробормотала она зачарованно и тяжело задышала. – Море зубов. Пожиратель невинных.

Одри махнула рукой.

Туманная паутина стала плотнее и превратилась в тонкие ледяные нити. Они недолго повисели в воздухе и, упав на стол, разбились.

– Достаточно. Они должны пройти испытание сами. Опасность была так велика.

Да, Одри не могла чувствовать любви, но ее защитные инстинкты пробудились. Если бы Сесилия сказала ей еще что-нибудь, она бы не выдержала и уничтожила любые шансы, даже те крошечные, какие имелись сейчас у Элиота и Фионы.

Сесилия гневно уставилась на Одри.

– Как ты можешь быть такой равнодушной?

– А чего ты хочешь от меня?

– Ты могла бы убить сенаторов. Всех до одного. Быстро.

– Сомневаюсь, что мне удалось бы одолеть Аарона, – подняла брови Одри.

– В прежние времена ты бы попыталась это сделать, – прошипела Сесилия.

Одри сделала глубокий вдох и приказала себе успокоиться.

– В прежние времена не было детей. Стоит мне начать кровавую вендетту – и они позаботятся о том, чтобы Элиот и Фиона стали первыми жертвами.

Сесилия пошевелила пальцами. Паук снова стал глиняным и уселся на крышку чайника.

– Лучше было бы убежать, – прошептала она.

– Прекрати учить меня, как мне обращаться с моей родней.

Губы Сесилии задрожали. Она промолчала, но ее взгляд был полон ненависти.

Одри нестерпимо хотелось причинить боль кому-нибудь или чему-нибудь беспомощному.

– Когда-то у тебя было трое сыновей, – напомнила она Сесилии. – И один из них убил своего отца?

Сесилия вздрогнула, словно ее ударили.

– Пусть бы все наши дети были так прокляты!

Удар пришелся по больному месту. Чувство было настолько внезапным, что Одри, наделенная рефлексами стремительнее молнии и острейшим умом, на миг словно ослепла. Она ограждала себя от любых чувств к детям, но их отец… Это было совсем другое дело.

Одри поднялась. Стул, на котором она сидела, упал.

Ее тень размножилась, и все тени пересеклись, переплелись между собой. Тьма поползла по полу, по стенам, закрыла свет дня в окне.

Сила сконцентрировалась вокруг Одри – ураган острых как бритва осколков, вращающихся в воздухе.

– Ты хочешь, чтобы я действовала? – спросила Одри шепотом, на который эхом ответили атомы всего, что находилось в комнате. Стекла в окне задрожали.

Сесилия попятилась в угол, обхватила голову руками и запричитала.

– Ты хочешь смерти? – грозно вопрошала Одри. – Если Элиот и Фиона не выдержат испытаний, если их заберет Сенат или семейство их отца, тогда я уничтожу всех. И все.

Если бы она и вправду взялась мстить, никто не устоял бы перед ней – ни Сенат, ни закон. Но тогда ей пришлось бы целиком отдаться мести, тогда она должна была бы окончательно лишиться сострадания, угрызений совести, дружеских чувств. Всех человеческих привязанностей.

А Сесилия была последним, что связывало Одри с человечеством и человечностью.

– Если придет время убивать, – сказала Одри, – ты, старуха, станешь первой, кого я прикончу.