Текст книги "Критская Телица"
Автор книги: Эрик Хелм
Жанр:
Эротика и секс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)
Ариадна вперила в него взгляд, не суливший, говоря мягко, ничего хорошего.
– Да, – сказала она после краткого безмолвия. – Безусловно и несомненно, свидетельствую и присягаю. Сей негодяй нагло и предерзостно вмешался в обряд, нарушил положенный обычаем порядок вещей, вознес руку на особу, облеченную правом распоряжаться, способствовал побегу взбунтовавшейся, неразумной строптивицы и тем кощунственно оскорбил Аписа.
– Так ли это? – грозно вопросила Элеана.
– И да, и нет, – промолвил Эпей. – Вмешатъся-то я вмешался, верно. А насчет кощунства, простите, не разумею ни слова.
– Ты не ведаешь о заветном ритуале Крита? – вскинула брови Элеана.
– Я слыхал, что женщин отдают на поругание быкам...
– Умолкни, паршивец! – воскликнула Алькандра.
– ... Но представления не имел, – продолжил Эпей невозмутимо, – насчет особого значения, придаваемого подобной пакости.
Копейное лезвие проткнуло кожаную тунику и едва ли не на целую пядь вонзилось в тело мастера. Эпей охнул и дернулся.
– Ежели ты, – раздалось яростное шипение, – еще хоть единый раз посмеешь изрыгнуть подобную хулу, будешь заколот без пощады и снисхождения!
– Оставь, Рефий! – внезапно расхохоталась Элеана. – С варвара взятки гладки. Уверена: он действительно ни о чем не подозревал. И все же, зачем ты вмешался? И, кстати, как попал в пределы Священной Рощи?
– Перебрал маленько во время городских торжеств, – облизнул пересохшие губы Эпей. – А возвращаться, кренделя выписывая, посовестился: ведь у вас не принято пировать и веселиться в первый вечер! На улице ночевать – сама понимаешь, госпожа, небезопасно. Монеты кончились. Вот я двинулся в предгорья, соснуть под стволом дубовым до рассвета. Пробудился от жажды, отправился водицы разыскать. Повстречал белого быка...
– Священного Аписа, – поправила Элеана.
– Священного Аписа, – послушно повторил Эпей. – Попросил дозволения прилечь неподалеку, чтоб сызнова не брести к воде, когда в глотке Пересохнет опять. И только-только приноровился угнездиться – глядь, огоньки блуждающие движутся, да прямиком ко мне! В Греции поверье существует...
– Знаю, – прервала верховная жрица. – А дальше.
– Юркнул в сторонку, хотел было скрыться незамеченным, только уж поздно было. А...
Эпей смешался и смолк.
– А?.. – выжидающе сказала Элеана.
– А когда увидел, как девчонку против доброй воли буг... священному Апису вручить намереваются, подумал: надобно пособить бедняге. Иначе как уважать-то себя прикажете? Статочное ли дело, беззащитной на помощь не придти? А насчет обряда священного, ритуала нерушимого, – поспешно прибавил Эпей, – ни сном ни духом не ведал. Да ежели бы знать, что роща заповедная, ноги моей бы там не было! Никто ведь себе самому не враг, госпожа! Каюсь, горько сожалею, покорнейше прошу миловать. Не по злому умыслу в перепалку встрял, по недомыслию да по неведению.
– Но кощунство свершилось! – объявила Ариадна. – Сто плетей, год подземной темницы и позорное изгнание – вот участь, назначенная столь бесстыдным негодяям.
«Слава Гестии-заступнице, хоть не четвертуют, – мелькнуло в голове Эпея. – Попробовал бы чужак опрокинуть жертвенник в беотийском или фессалийском храме! Но сотня плетей!..»
– Наказание назначает Великий Совет, Ариадна, – улыбнулась верховная жрица. – Человек, нанесший служительнице Аписа оскорбление действием, достоин пятидесяти плетей. Поелику чужестранец неопытен и непросвещен, оскорбление, полагаю, можно признать непреднамеренным. Обиду нанесли из благих, пускай совершенно ошибочных, побуждений. Сам обидчик во всеуслышание заявляет о раскаянии, смиренно просит о милости. Думаю, пяти плетей окажется довольно.
– А кощунство?! – уставилась на Элеану пострадавшая. – Ведь из-за его глупости Апис покрыл Аэлу, а не Мелиту, как следовало!
– Мастер Эпей, – с изрядной расстановкой молвила Элеана, – отнюдь не свершил кощунства. Напротив, предотвратил оное!
Трудно сказать, кого из троих – Ариадну, Алькандру или Эпея – последняя фраза Элеаны поразила больше. Воины хранили полнейшую невозмутимость, однако два женских и одно мужское лицо буквально вытянулись. Алькандра приоткрыла рот, осеклась, навострила слух. Ошеломленная Ариадна промямлила:
– Элеана, ведь он покушался убить меня! Лишить жизни жрицу!
– А уж это, осмелюсь доложить, поклеп! – возразил Эпей.
– Клит! – воскликнула Ариадна. – Покажи госпоже клинки, отобранные у негодяя!
Клит выступил вперед и с почтительным поклоном рассыпал зазвеневшие лезвия на пол, подле ног Элеаны.
– Видишь? – спросила Ариадна, извлекая шестой, недостающий кинжал из-под свободно окутывавшего ее тело хитона. – Одна и та же работа, на Крите эдаких ножей отродясь не делали.
– Кинжал, действительно, мною выкован, – прервал Эпей. – И мною брошен. А на убийство я не покушался.
– Голословное отрицание! Преступник!
– Могу привести немедленное и убедительное доказательство, – молвил Эпей. – Велите стражникам прицелиться в меня копьями, а ножички на минуту отдайте.
– Считаешь нас безумцами? – с презрением спросила Ариадна.
– Напротив. Полагаюсь на здравое рассуждение верховной жрицы, – ответил Эпей, моля всех эллинских богов о помощи. Полагаться и впрямь следовало только на разум и решительность Элеаны.
– Хорошо, – после короткой паузы сказала последняя. – Копья наизготовку... Подбери свои кинжалы, мастер.
Эпей приблизился, левой рукой сгреб лезвия, повернулся, прикинул расстояние до кедровой двери.
– Коли чуток поврежу резьбу, исправлю собственноручно, – заверил он, глядя на Элеану через плечо. – Видишь, госпожа, вон того маленького спрута, который щупальца топырит во все стороны?
Умело и тщательно изображенный на уровне человеческой головы осьминог был навряд ли больше ладони. Мастера и его разделяло не менее десятка локтей.
Во взоре Элеаны промелькнула искорка:
– Разумеется, вижу. Намереваешься попасть в этого милого крошку? И что докажешь?
– Когда я намерен убить, – негромко произнес Эпей, – то убиваю. Но за всю жизнь мою жертвами этих клинков становились лишь усевшиеся на стволах бабочки. И то в раннем детстве. И то нечасто. Однажды мне довелось ранить четверых нападающих, однако ранить – и ничего более. Коль скоро я покусился бы уничтожить сию достойную жрицу, она уже бы не стояла здесь. Доказываю, госпожа!
Пять кинжалов один за другим, почти безо всякого заметного промежутка мелькнули, цокнули, впились в дерево. Острия вонзились меж тоненькими щупальцами головоногого, совсем рядом с его пузатым, глазастым телом.
Осьминог остался невредим.
Воины, позабыв о необходимости следить за Эпеем в оба и разить при первой угрозе, онемели от восхищения и приопустили копья. Молодой Рефий внятно свистнул.
– А теперь, крошка, – обратился Эпей к резному спрутику, – не обессудь, я вынужден тебе синяк поставить... Нож воткнется в пол, точно в двух локтях от двери, прямо, точнехонько посередке.
Целился мастер на одно-единственное мгновение дольше прежнего. В теле осьминога возникла заметная выбоина, кинжал отлетел, перевернулся и задрожал, вонзившись, как и было обещано, в сосновую, тщательно отполированную плитку, из множества которых состоял пол «дельфиньего чертога».
– Взываю к опытным, закаленным воинам, – сказал Эпей. – Справедливо ли толковать о покушении на убийство?
Начальник четверки устремил зрачки на Элеану и чуть заметно покачал головой.
– Такое умение, – проронила верховная жрица, – можно оценить и не будучи воином. Ариадна, обвинять мастера в преступном умысле не следует. Доказательство принято и признано исчерпывающим.
– А кощунство?! – проныла Ариадна.
– Повторяю, – терпеливо сказала Элеана, – мастер не совершил кощунства, но предотвратил его.
– Прости, я не понимаю, – вмешалась Алькандра.
– Случаи такого рода чрезвычайно, исключительно редки... Женщина знает, к чему готовится, и на попятный не идет. Однако, если стрясется нечто подобное, Апис не желает насилия, Прочтите старинные таблицы, давно изученные мною. Ариадна чудом угадала порядок надлежащей замены, и поступила всецело правильно. Если бы мастер не вмешался, не помог Мелите освободиться, насильственное совокупление состоялось бы неминуемо и навлекло беды на Крит и критян, ибо не годится чинить * недозволенного.
Элеана улыбнулась:
– И мастер, заслужив наказание за бездумную выходку, заработал награду, отвратив грозное возмездие божества. А посему ночное событие не повлечет для эллина Эпея никаких последствий – ни худых, ни хороших.
– Иди, – любезно велела она царскому умельцу, – и потрудись хорошенько изучить основные порядки и нравы страны, где обосновался жить. Избавишься от многих недоразумений и затруднений. А в рощу более – ни ногой. Понятно?
Эпей глубоко поклонился, рассыпался в благодарностях и покинул чертог, сопровождаемый воинами.
– Эй, – негромко объявил он в коридоре, залитом лучами солнца, уже отвесно свергавшимися в квадратный световой колодец, – проводите-ка меня к дворцовому лекарю, шкурку залатать.
И указал большим пальцем на окровавленное отверстие под лопаткой. После шести сильных бросков кровь полилась еще обильнее.
Молодой Рефий хмыкнул.
– Тунику я, так уж и быть, починю сам, – любезно сообщил Эпей. – Кинжалы, кстати, заберете и положите в моей спальне, прямо на дубовый ларь. В правом от окна углу...
* * *
– Невежество порождает весьма неприятные последствия, – строго молвила Элеана, взирая на виноватых, понурившихся жриц. – Настаиваю и требую: изучать кодексы новые и древние, употребительные и забытые. Иначе можно сотворить недопустимое. А то и непоправимое. В конце концов, я не обязана служить ходячей библиотекой для всего Совета. Пора и самим хоть чуточку потрудиться.
Ариадна и Алькандра почтительно промолчали.
– В нынешнем казусе, – продолжила верховная жрица, – есть лишь одно по-настоящему виновное лицо. Мелита.
Подчиненные встрепенулись.
– Она примчалась во дворец еще затемно, голая, зареванная, растрепанная. По чистейшей случайности удалось немедленно перехватить милую скромницу и не дать происшествию огласки. Стражники, задержавшие Эпея, приведены к торжественной присяге, Рефия старый Клит вообще готовит себе в преемники; они промолчат, не сомневайтесь. Однако упомянутые мною таблицы гласят: женщина, изъявившая согласие отдаться Апису и пошедшая на попятный – особенно в последнюю минуту, когда церемония уже начинается, – подлежит наказанию.
Элеана задумчиво умолкла.
– Какому, госпожа? – осведомилась Ариадна.
Более образованная Алькандра тоже пребывала в недоумении.
– Не уверена, что каждая и всякая усмотрела бы в предписанном действии кару. Женщины, обладающие пылкостью нашей новой государыни, – Элеана усмехнулась и быстро глянула на Алькандру, – вероятно, сочли бы его нежданной и весьма волнующей забавой. Насчет Мелиты судить не берусь, но правило есть правило, и не нам с вами его переменять.
– Какому наказанию? – спросила Алькандра.
– Пускай застенчивая красотка вволю невозбранно проспит до вечера, – сказала верховная жрица.
Алькандра поймала себя на мысли, что манера Элеаны говорить загадками, пропуская мимо ушей вполне резонные вопросы, могла бы привести в немалое раздражение любого. Однако младшим по сану приличествовало внимать речам наставницы почтительно и скромно. Элеана часто злоупотребляла этим и, вероятно, веселилась втихомолку, созерцая наморщенные лбы и поднятые брови.
– Отвергнув предложенную честь и обманув Аписа в лучших ожиданиях, Мелита крепко провинилась, и должна искупить содеянное. Посему примет заслуженное бесчестие, которого избежать не сумеет. Будьте уверены.
* * *
Поспать Мелите и впрямь удалось вполне достаточно. Но, разумеется, не до самого вечера, ибо, во-первых, летние дни тянутся долее, нежели способна почивать самая отпетая соня или самая утомленная беглянка; а во-вторых, когда яркое светило понемногу стало клониться к западному горизонту, в спальню супруги ворвался обманутый, ошеломленный и напрочь утративший самообладание Гелен – дворцовый казначей, отличавшийся в равной мере корысто– и честолюбием.
– Что это значит? – полюбопытствовал он зловещим голосом, растолкав жену, отступив на середину комнаты и подбоченясь.
Мелита приподнялась на локте и непонимающе уставилась в горящие глаза Гелена. Следует полагать, взор казначея отнюдь не был переполнен участливой заботой, и ласки в нем явно недоставало.
– Ты не легла под Аписа?
– Нет, милый. Испугалась.
– Она испугалась! – обратился Гелен к изящной диоритовой чаше, чьи стенки, тщательно выточенные та-кеметскими искусниками, необычайно тонкие и хрупкие, едва ли не просвечивали насквозь. – Она, прошу любить и жаловать, испугалась!
– И ты огорчен этим? – спросила Мелита, чувствуя встающий в горле комок незаслуженной обиды. – Расстроен тем, что я вернулась нетронутой?
– Восемь талантов золота, – упавшим голосом изрек нежный муж. – Пожизненный, почетнейший титул первого придворного рогоносца – ведь случай-то нынче был из ряда вон! Тебя же, дурочка, избрали отметить царское бракосочетание! Право носить золотой лабрис, ежегодная пятидесятая доля от налогов на рыбную ловлю и виноградарство!.. Где все это теперь?
– Вот оно как, – протянула Мелита, прищуриваясь. – Понимаю... А скажи: велика ли радость обладать женщиной, которую покрыл бык? Или моему благоверному все едино?
– Не я первый, не я последний! – выпалил Гелен. – Ишь, недотрога сыскалась! Девица-скромница!
– Ты всерьез?
– Безусловно и совершенно всерьез.
– Тогда сделай милость, выйди вон. А я подремлю еще немного.
– Лучше загодя подымись и приведи себя в порядок, – насмешливо сказал Гелен – Верховная жрица велела передать, что желает побеседовать с тобою после заката. Вероятно, расхвалит за проявленное и достопохвальное целомудрие...
– Так и поступлю, – невозмутимо ответила Мелита. – Но сейчас, пожалуйста, покинь опочивальню. Ты мне противен.
Гелен яростно смахнул на пол драгоценную чашу. Ясно и звонко тренькнули мелкие, разлетевшиеся во все стороны осколки хрупкого, словно яичная скорлупа, розового диорита.
– Умница, – насмешливо сказала женщина. – На острове таких было всего лишь три – у царя, у портового смотрителя и у нас. Поскольку остается две, их ценность, соответственно, возрастает.
Прорычав нечто невразумительное, дворцовый казначей умудрился взять себя в руки, развернулся и выскочил за порог.
Мелита встала с ложа, потянулась, накинула полупрозрачную эксомиду. Позвонила в серебряный колокольчик, дождалась появления служанки.
– Отнеси в купальню полотенце и свежую одежду. Я появлюсь через несколько минут.
Грациозная, тоненькая девушка улыбнулась, молча кивнула, вышла.
Мелита присела на краешек постели, уперла подбородок в ладони, устремила рассеянный взгляд прямо перед собою, туда, где на лазуритовой стене склонял голову разъяренный, бешено мчащийся бык, изображенный густыми, сочными мазками охры.
И беззвучно расплакалась.
* * *
Своим чередом продолжалось в огромном Кидонском дворце праздничное пиршество, описывать которое ни к чему, ибо все пиры сходного свойства, по сути, одинаковы.
Несчетные перемены вин и яств, несметное множество сотрапезников, бесконечные здравицы в честь новобрачных, постепенно коснеющие от выпитого языки, более или менее связные беседы, хохот, веселье... Да и прямого отношения к нашему рассказу торжество это не имеет.
Пускай радуются и насыщаются ликующие царедворцы, воины, слуги; пусть от души радуются чиновники и сановники, сбиваются с ног утомленные кравчие, мечутся запыхавшиеся виночерпии. Пускай ломятся роскошные столы, пылают сотни светильников, струится в окна свежий вечерний бриз...
Ничего особенно любопытного, сколько-нибудь занимательного не случилось на этом пиру.
Пускай надрываются музыкальные инструменты, упорствуя в стремлении хоть как-то пробить мелодию сквозь нестройный гул и шум праздника. Пускай вовсю стараются местные и заморские плясуны, до которых уже навряд ли есть малейшее дело даже сладострастнейшим вельможам, оглушенным виноградной лозой до полубесчувствия и полного безразличия к предлагаемым на обозрение прелестям. Пускай Арсиноя мечет игривые взгляды на Идоменея и Ифтиму поочередно, а молодой царь беззастенчиво пожирает глазами раскрасневшуюся Аспазию...
Почти все обитатели дворца собрались в трапезной.
Почти.
Кроме, разумеется, воинов, несших урочную стражу, да еще кой-кого. Дела неотложные, занятия неизбежные, причины уважительные и веские дозволяли отсутствовать, не чиня обиды венценосцам и не роняя собственного достоинства.
Эти неявившиеся как раз и представляют известный интерес.
Точнее, не сами они – читатель уже знаком с каждым, или успеет познакомиться весьма скоро, – но времяпрепровождение, коему предаются люди, не вкушающие вместе с прочими царской снеди, не хмелеющие от государевых напитков...
Мастер Эпей сказался простуженным.
Оно отчасти смахивало на правду, ибо поганец Рефий кольнул неглубоко, но метко, и ухитрился перерезать весьма капризный сосуд. Эпею очень повезло: кровь хлынула наружу, а не в грудную клетку. Лекарь хмыкнул, обработал рану, перевязал. Аттический умелец испытывал ощутимую лихорадку и не испытывал ни малейшего желания засорять уши безмозглым, нескончаемым гвалтом. Он и пил-то, как правило, в одиночку, будучи не в силах вынести непроходимую глупость вероятных собутыльников.
Вот и сейчас умелец уютно устроился у себя в комнате, растянувшись на узком ложе, вдыхая льющийся сквозь окно вечерний воздух, разглядывая колеблющееся пламя светильника и задушевно беседуя с пузатой, заранее припасенной амфорой, пристроившейся в изголовье.
Умудренный горьким опытом предыдущей ночи, мастер запас целый глиняный жбан чистейшей родниковой воды. И фиалом обзавелся объемистым.
Он лежал не шевелясь, укрывшись двумя толстыми одеялами из овечьей шерсти, следил за ярким язычком пламени, хмурился, думал.
«Эпиталаму? Нет уж, благодарю покорно. Эпиталаму нынче сами слагайте! Для бугая длиннорогого... А я к людям обращаться привык. Подлюги!..»
Эпей осторожно, чтобы не растревожить поверженной спины, повернулся, протянул руку. Взял с маленького яшмового столика лист привозного папируса, обмакнул бронзовое стило в глиняный пузырек, содержавший густую алую краску, помедлил и начал неторопливо, то строча, то перечеркивая, то замирая, то вновь пуская раздвоенное острие по выглаженному и лотосовым соком тщательно проклеенному листку, выводить:
Над землей востока могучим вздохом
Сокрушил препоны Эол, и крылья
Распахнул, и мчит, покрывая пеной
Царство Нептуна...
Мастер медлил, потом решительно провел слева от написанного две прямые вертикальные черты, означавшие, что стихослагатель удовлетворен сочиненным отрывком. Отхлебнул из амфоры, помедлил, начал писать дальше:
Мчатся ветру вслед и трубят тритоны,
Волны оседлав, нереиды мчатся.
И волшебный лад задают сирены...
Последовал новый добрый глоток. Эпей сощурился: «Струнам... Флейтам...»
Потом решительно вывел:
Размер, кажется, соблюли, – пробормотал Эпей.
Пурпурное вино убывало куда быстрее красных чернил, однако строк на папирусе прибавлялось. Множились безжалостные помарки, возникали нечаянные кляксы, но и продольные линии тянулись там и сям, помечая удавшееся.
Фитиль догорел одновременно с появлением последней буквы.
Уже в темноте умелец отложил написанное, ощупью нашарил полупустую амфору.
– Хвала Аполлону Мусагету, – сказал он отчетливо и громко. И уже гораздо тише, почти невнятно, пробормотал:
– А тебе, дружище, спокойной ночи...
Содержательница крупнейшего городского блудилища Фульвия вздрогнула, услыхав, что ее незамедлительно желает видеть жрица из Великого Совета. И едва не рухнула, узнав, с какой целью.
– Апис оборони, госпожа, – залопотала достойная особа, – да у нас эдакой мерзости отродясь не проделывали! С места не сойти...
– Сойдешь, – заверила Алькандра. – В лучшем виде сойдешь, и далеко-далеко направишься, в пожизненное изгнание. Разумеется, если не прекратишь изрыгать ложь. О тебе и твоем притоне известно все, запомни.
Так оно и было. Но Великий Совет предпочитал закрывать глаза на чудовищные оргии, творившиеся под обширным черепичным кровом главного кидонского борделя, ибо едва ли не каждая вторая шлюха служила тайной доносчицей, а подвыпившие моряки – египтяне, этруски, ассирийцы – нередко выбалтывали вещи, способные изрядно облегчить лавагету и его бойцам предстоящий поход, обеспечить победу молниеносную и для неприятеля ошеломительную. Критский флот в немалой мере процветал благодаря толково налаженной разведке.
Владея одновременно двумя древнейшими ремеслами, публичные девки оказывали Совету неоценимую услугу.
Тем паче надлежало вразумить Фульвию быстро и на совесть.
– Напраслина, о госпожа! – взвыла злополучная хозяйка публичного дома. – Завистники, подлые, возвели! Оклеветали, паскуды! Все мои заработки честные им глаза колют, поперек горла стоят, ни спать, ни есть не дозволяют! Все бы им только денежки в чужой мошне пересчитывать!
– Слушай, стерва, – спокойно и без малейшего раздражения сказала Алькандра. – Мне с тобою препираться и хитрить недосуг. Обещаю: мошна твоя разлюбезная поутру толще поросной свиньи сделается! От верховной жрицы награду получишь. Элеана тебя, дрянь эдакую, об услуге просит. Откажешь – усадим на финикийский корабль, и плыви, куда повезут. Кошелек, разумеется, оставишь на острове, – закончила гостья. – Лишишься земли, воды и денег, как положено.
Еще мгновение Фульвия колебалась, а потом громко позвала:
– Кимбр! Кимбр, олух царя заморского!
Невысокий, светловолосый крепыш переступил порог, почтительно кивнул высокопоставленной гостье, выжидающе замер.
– Проводи меня в западную пристройку, – мягко молвила Алькандра. – Там поясню, в чем дело. Дашь обет молчания, половину золота вручу немедля, половину – после.
Северянин побледнел.
– Не пугайся. Этого требует Великий Совет.
* * *
– Теперь, Клиний, притяни поясом, – велела верховная жрица, жестом поясняя, как именно следует исполнить распоряжение.
Мелита обреталась на коленях перед глубоким креслом, лежа грудью и животом на сиденье, привязанная за тонкие запястья к основанию спинки, за упругие полные ляжки притянутая к львиным лапам, служившим передними опорами пуфу.
Она пришла в этот маленький, на далеком отшибе расположенный зал, дабы со смирением и покорностью выслушать горькие, заслуженные упреки. Принять немило сердитый выговор. Весьма возможно, проститься с достоинством придворной дамы и сказать «прости» Кидонскому дворцу. Или, кто знает, выдержать бичевание...
Элеана, действительно, держала в руке хлыст.
И не какой-нибудь, а четырехгранный, в два пальца толщиною, боевой бич из кожи гиппопотама, со свинцовым шариком на конце и тяжкой, свинцом же налитой, дубовой рукоятью – оружие, способное враз опрокинуть воина, облаченного броней, а незащищенного поразить насмерть.
Великая жрица не стремилась излишне рисковать в замкнутом, сравнительно тесном помещении. Всякое ведь приключается... Вдруг события снова примут нежданный, дурацкий оборот?
Но Мелита сочла, что устрашающий хлыст предназначается ей, и затряслась.
– Пощади, госпожа! – взмолилась женщина, бросаясь к Элеане. – Вели высечь обычной плетью! Не увечь!
Сама того не ведая, аристократка шагнула в расставленную сеть и чрезвычайно упростила неизбежные приготовления.
– Угомонись, – невозмутимо произнесла Элеана. – Этого бича ты не вкусишь, даю слово.
– Спасибо, – всхлипнула Мелита.
– Обстоятельства, при которых нарушился назначенный ритуал, уже известны в подробностях. Однако спрашиваю по долгу и обязанности: отчего ты, избранница священного быка, взбунтовалась и воспротивилась, предварительно изъявив доброе согласие?
– Не смогла...
– Замену тебе составила жрица Аэла. Но все же Апис оказался обманут. Ибо ждал он суженую, а возобладал первой попавшейся.
– Я побоялась, госпожа.
– Понимаю, – вздохнула Элеана. – И, признаться по чести, даже не гневаюсь. Ибо понимаю. Сама боялась...
Мелита подняла голову и вскинула ресницы.
– Тем не менее, девочка, даже дрогнув, я не дерзнула идти на попятный. И познала сперва упоительную муку, потом – мучительное упоение, а затем – жгучее, невероятное блаженство, коему не бывает равных, поелику соитие с Аписом есть последняя грань, предел возможного сладострастия. Разумеешь?
– Да...
– Ты опрометчиво лишилась этого. И будешь наказана сообразно древнему критскому кодексу...
Придворная сглотнула и потупилась.
– Повторяю, не страшись моего бича. Сейчас войдут воины, ты разденешься и подчинишься им. Но воинов также не страшись.
Мелита невольно отступила, округляя глаза.
– Ведь не стану же я собственноручно тебя сковывать, – усмехнулась Элеана. – А покушаться на честь наказуемой стражникам воспрещено. Немного покрасуешься обнаженной перед славными бойцами, только и всего.
Пунцовую от стыда Мелиту сноровисто расположили и укрепили в уже упомянутой позе. Воин помоложе браво отдал верховной жрице солдатское приветствие, бросил жадный взгляд на столь соблазнительное, зазывно изогнувшееся, лишенное возможности сопротивляться тело и, весьма нечетко печатая шаг, удалился.
Товарищу его, командиру десятка, дали знак помедлить.
– Благодарю, Клиний, – молвила Элеана, когда мягкая кожаная лента охватила талию Мелиты и, образовав под сиденьем надежный узел, отняла у женщины возможность метаться и дергаться. – Оставь нас и возвращайся на пост.
– Я не гневаюсь, Мелита, – снова произнесла верховная жрица, когда входная дверь затворилась. – Посему предлагаю: прими и проглоти утешительное снадобье.
Мелита повернула голову, взяла губами крохотный сладковатый шарик. Тот немедленно, словно катышек масла, распустился во рту, растаял, скользнул со слюною прямо в горло. .
Элеана бесшумно расхаживала по чертогу, рассеянно поигрывая бичом.
Послышался тихий, отчетливый стук.
Три двойных, прозвучавших с неравными промежутками, удара.
– Войди! – отозвалась Элеана.
Мелита повернула голову, краешком глаза увидала Алькандру. Та безмолвно кивнула верховной жрице, отступила, встала у стены.
– Что ты мне дала? – спросила Мелита со внезапным испугом.
Щемящая истома зародилась где-то в глубине ее тела, хлынула по каждой жилке неукротимым жаром, переполнила дрогнувшую плоть неотвратимо и властно возраставшим возбуждением. Запылали щеки, налились и напряглись прижатые к упругому сиденью груди, увлажнившееся лоно приотворилось. Действие неведомого снадобья оказалось исключительно быстрым.
И несомненным.
– Это... Это, – только и вымолвила Мелита, прерывисто дыша, непроизвольно притискивая к шероховатой обивке набухшие соски, начиная смутно догадываться о предначертаниях древнего кодекса.
Элеана выждала еще немного, дабы порожденная тайным составом похоть разгорелась в полную силу. Бросила Алькандре выразительный взгляд. Младшая жрица выскользнула за дверь.
– Кимбр! – позвала она громким шепотом.
– Таблички гласят, – объявила Элеана, – что обещание любви, данное Апису, нерушимо. Если речь идет о мужчине, понимать и не дозволить – низко. Но трижды гнусно понимать и не дозволить, когда тебя ожидает священный бык.
Придворная смотрела на жрицу снизу вверх и то ли всхлипывала от испуга, то ли постанывала, терзаемая диким желанием.
– Таблички гласят: что не дозволено Апису, то дозволено псу...
Элеана приблизилась.
И провела меж расставленных ног Мелиты пальцем, обильно смоченным в чистом оливковом масле.
* * *
Кимбру, принесшему страшную и ненарушимую клятву молчания, приказали присутствовать.
Невзирая на сокрушительно мощный боевой бич, верховная жрица не решилась бы остаться в одной комнате с эдаким зверюгой без уверенности, что хозяйский окрик прозвучит вовремя, а железная рука сгребет собаку за ошейник и в корне пресечет возможное неповиновение.
Ростом эпирские псы – великолепные, непобедимые молоссы – не уступали нынешним датским догам, а весом изрядно превосходили их. Кимбров питомец потянул бы чуть меньше трех полномерных талантов. Широкогрудый, косматый, весь точно вылитый из меди умелым скульптором, а потом оживленный неведомым кудесником, зверь обнаружил отменно редкие среди своих собратьев миролюбие и покладистость.
Он огляделся, приветливо помахал хвостом Алькандре с Элеаной, насторожил уши.
– Красавец! – восхищенно сказала Элеана. – Хоть сию минуту в царскую свору, право слово!
– Для охоты не годится, – добродушно ответил Кимбр. – Зато наделен другими способностями. И выдающимися, осмелюсь доложить.
– А долго натаскивали? – полюбопытствовала Алькандра, вспомнив, какие труды затрачивались на обучение аписов.
Кимбр пожал плечами:
– Этого – с шести месяцев. А вообще, в нашем деле правил не существует. Ко всякой собаке особый подход надобен. Приступаем, хозяюшки?
Элеана помедлила мгновение, удостоверилась, что Мелита, хотя и перепуганная предстоящим надругательством, уже не в силах бороться с чувственной бурей, кивнула.
– Да. Только ты всецело отвечаешь за поведение... любовника. Смирный или притворяется?
– Сущий ягненок, госпожа, – ухмыльнулся Кимбр. – Напрасно ты кнутиком-то запаслась. Не пригодится, уверяю.
– Ишь, какой проницательный! – сказала Элеана.
– Самую малость. Опасаться и впрямь нечего. Отпускаю. А то мальчик застоится и заскучает.
Беззлобный волкодав обнюхал Мелиту и начал облизывать, словно заводил знакомство с представительницей собственного племени. Широкий, влажный язык часто и безостановочно шнырял по женскому лону, забирался внутрь, обильно смачивая слюной негустые, короткие завитки волос.
Алькандра по-актерски зажала уши ладонями.
А верховная жрица внимательно следила за круглым, приподнятым задом наказуемой дамы.
Сколь ни пронзительно визжала подвергаемая причитающемуся позору Мелита, ягодицы ее трепетали в согласии со звериным ухаживанием. Слезы лились ручьями, но и горячие соки начинали вполне исправно струиться сквозь отверзаемые приступом врата.
Вероятно, горше всех доставалось бедолаге Кимбру, который утвердился в эрекции титанической и безысходной.
Фульвия, вполне изучившая безобидный и безвредный нрав молосса, не вынуждала слугу созерцать скотоложество, влетавшее пресыщенным посетительницам в баснословные денежные затраты. Да и северянин, отнюдь не обделенный пылкостью, предпочитал знать о подвигах своего любимца лишь понаслышке, справедливо полагая, что чинить себе танталовы муки и попусту наживать неукротимое сердцебиение вовсе ни к чему.
– Велика радость: видит око, да... неймет! – говаривал он Фульвии за чашкой кипучего сидонского вина...
Молосс почел вступительную часть завершенной.
Он вскинулся, обхватил Мелиту передними лапами, насел, устроился поудобнее и сильно двинув мохнатым задом, заплясал на привязанной к роскошному креслу женщине проворный собачий танец.
