Текст книги "Критская Телица"

Автор книги: Эрик Хелм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

«Хитроумен был древний мастер!» – подумала Иола, ускоряя шаг.

Ласково улыбнулась:

«И тоже грек...»

* * *

В точности такой же мысли ухмыльнулся Эпей, выдергивая один из приспособленных над лестницей светильников.

Забираться в зловещий тоннель, не имея огня, было бы делом во-первых, безрассудным, а во-вторых – бесполезным.

Эпей не без усилия отодрал объемистую плошку, заткнул отверстие в донышке, дал сочащемуся земляному маслу наполнить сосуд. Остро, и не слишком приятно пахнущая струйка поползла по стене, достигла ступеней, неторопливо потекла вниз.

Неожиданная, дикая мысль промелькнула у мастера.

«Нет... Не здесь. Нельзя... Потом, повыше, в коридорах... Ах, гарпии побери! Ну, разумеется, внутренняя труба должна иметь очень приличное сечение! Иначе масло, поступая из одного-единственного источника... Да!.. Только не здесь, не здесь...»

Эпей нахмурился, несколько минут постоял недвижно, затем хлопнул себя по лбу и подобрал оба меча, оброненные Рефием и Ревдом. Возникло небольшое затруднение, так как пояса у знаменитой кожаной туники не наличествовало, и заткнуть боевую добычу оказалось не за что.

С убитых противников, совершенно голых, взятки были гладки.

Огорченно вздохнув, Эпей ловко отрезал от нижнего края своей одежды полосу шириною в два пальца. Этого оказалось мало. Пришлось укоротить тунику еще на пядь и наскоро соорудить подобие прочных завязок, а заодно и боковых петель, назначенных для оружия.

Мастер сделался обладателем довольно-таки надежного и удобного ремня.

– Теперь можно и в катакомбы наведаться, – пробормотал он, поднимая поставленный на пол светильник. – Эпей, дружище, ты становишься бродячим оружейным складом! И не могу сказать, будто мечи вовсе ничего не весят... Но как раз это и хорошо... Только бы выскользнуть благополучно, да от бугаева отродья улизнуть! Ну и, само собою, стражу миновать, прежде чем бурное веселье начнется...

Эпей помедлил, вздохнул и осторожно двинулся вперед.

* * *

Забредать чересчур далеко, пускаться в опасные, а, главное, отнимающие время поиски не было нужды.

Расчет мастера строился на довольно простом и справедливом предположении.

Катакомбы, откуда брали камень для постройки дворца, превосходящего размерами любые творения человеческих рук, должны были иметь громадную протяженность. В том, что единственный выход обретается внутри дворца и, вероятнее всего, именно под южным крылом гинекея, Эпей не сомневался. В противном случае, скрывать человекозверя от посторонних взоров, удерживать взаперти на протяжении столетий не представилось бы возможным.

И в том, что за бронзовой решеткой непременно возникнет глухая дверь, умелец был уверен. Хорошенькое зрелище явил бы прильнувший к позеленелым прутьям, в голос ревущий андротавр! Первая преграда останавливала случайно забредавших сюда обитателей дворца, вторая – наглухо запирала само страшилище.

Кстати, именно вторая дверь внушала Эпею опасения, ибо прочностью и толщиной наверняка равнялась крепостным воротам. Сумеет ли он отворить ее в одиночку?

«Ладно, чего уж там!.. Рефий-то отворял? А мы с тобой не хуже...»

И в том, что человекобык обретается поблизости, – неподалеку от единственной своей кормушки, – а не шляется боги ведают в каких подземных переплетах, мастер не мог усомниться.

А надежду улизнуть от чудовища живым и невредимым вселяло одно дополнительное соображение...

Тоннель оказался длинен и делал два поворота под прямым углом: влево и вправо. Прошагав, в общей сложности, полный плетр, Эпей увидел перед собою то, что и ждал увидеть: главную дверь.

Выкованную из сплошного металла, неимоверно тяжкую даже на вид.

Как и внешняя решетка, лишенную навесного замка.

Сырой холод подземелья пробрал мастера до костей, сотряс легкой дрожью. Впрочем, дело, по-видимому, было не в одном лишь холоде...

Эпей остановился, перевел дух, пригляделся внимательно.

* * *

По всем правилам уложенная в деревянной телице, широко раскрытая, привязанная за тонкие запястья к маленьким бронзовым кольцам, Арсиноя до последней минуты втайне рассчитывала, что пара взбунтовавшихся негодяев просто вознамерилась учинить над нею какое-то замысловатое надругательство, а потом сбежать.

Эта перспектива скорее волновала, нежели пугала пресыщенную, истомившуюся по сладострастному разнообразию государыню. В конце концов, наутро начальник стражи велит перевернуть весь дворец, а в Розовый зал наведается лично, и все обойдется. Пускай сами потешатся, а заодно и добычу венценосную ублажат...

Но когда, захлопывая створки, Эпей начал весело разъяснять этруску суть озорной и коварной затеи, царица П9чувствовала прилив подлинного страха.

Эллин завладел перстнем, дававшим неограниченное право распоряжаться во дворце. Рефий же, единственный, кто наверняка почуял бы подвох и положил непотребству конец, издевается над Сильвией и, безусловно, отпустит красотку очень и очень нескоро.

Скверные, невыносимо тревожные предчувствия роились в мозгу Арсинои. Она попыталась высвободиться, начала напрягать мышцы своего точеного, изумительно стройного тела, – но Эпей не умел работать спустя рукава, изделие было точнехонькой копией того, что стояло в Священной Роще, – а уж угодившим в жреческую телицу женщинам особо извиваться и дергаться не доводилось.

Круторогий любовник обладал ими невозбранно...

Поняв, что все поползновения вырваться попросту бессмысленны, Арсиноя расслабилась, прижалась к шершавому войлоку разгоряченной щекой и, впервые за долгие годы, зарыдала.

Кого этот варвар вознамерился направить сюда? Каким образом? И что значит «нужных людей»?

Великий Совет?

Но Рефий просто-напросто даст им от ворот поворот...

Правильно. Только ведь Сильвию сейчас по ее же, Арсиноиной, просьбе, делают солдатской подстилкой, и Рефия, можно считать, временно и в природе не существует!

Знай царица, что Рефия не существует вовсе, и защитить ее от Алькандры попросту некому, она чувствовала бы себя неизмеримо хуже. Однако неведение чаще идет человеку во благо, нежели во вред.

Наплакавшись досыта, Арсиноя обессилела и задремала.

* * *

– Н-да, – еле слышно шептал Эпей, колдуя над замком – встроенным, столь же массивным, но гораздо более тугим, нежели удерживавший решетку, – здесь, похоже, стенобитная машина требуется. А ее-то как раз и не прихватили...

Тонкие, исключительно удобные отмычки, безо всяких затруднений справлявшиеся со сколь угодно сложными запорами, оказались бессильны против древней, по-видимому, очень тяжелой и боги ведали когда смазанной щеколды. Мастер ворочал закаленными щупами и так и сяк, надавливал, крутил; пробовал орудовать проволочным крючком, пытался нашарить зубцы вращаемых частей...

Безуспешно.

Время бежало.

Который час? – тревожно подумал Эпей. Задерживаться в этом окаянном подземелье сверх рассчитанного было бы, говоря мягко, непростительной глупостью.

Ведь, в самом крайнем случае, переполох уже обеспечен: царица исчезла, Рефий – тоже; скоро в гипокаустах вспыхнут амфоры с греческим огнем, Алькандра поднимет вооруженных моряков, Расенна устроит побоище у выхода из гавани... Зачем хватать через край, коль скоро Арсиною застигнут в любопытной позе, в прелюбопытнейшем месте; коль Идоменеевой династии грядет неизбежный каюк, и Афинам не придется платить кошмарной дани?

Каюк-то каюк, – рассудил Эпей, – но вот неизбежным он сделается лишь если андротавр особу свою критянам явит в полном блеске... Тут уж самых толстокожих проймет! А ну, за дело, приятель...

Щеколда продолжала упорствовать.

Градом катившийся по лбу Эпея пот заливал и щипал глаза, мешал сосредоточиться. Да и что проку сосредоточиваться, ежели инструментишко против эдакой махины бессилен? Все равно, что иголкой боевые доспехи проковыривать...

Пыхтя и отдуваясь, мастер пошел в новую атаку на проклятую дверь – и внезапно замер.

Низкий, тоскливый, очень глухой рев послышался по другую сторону кованой преграды. Эпей не понял: то ли чудище рычит вдалеке, то ли дверь неимоверно толста и замечательно плотно пригнана...

* * *

Странным, необъяснимым образом, вся жутъ, которую навевали на Эпея сумрак, полная тишина и одиночество, развеялась бесследно.

– Орешь, бедолага? – осведомился умелец вполголоса. – Я думаю! Просидеть четыреста лет в эдакой дырище – и погромче заорешь!

Эпей с трудом распрямился, потянулся, отер тыльной стороной кисти взмокший лоб. Рев повторился – гораздо ближе и громче.

– А-а-а... Понимаю, понимаю... Ты скрежет услыхал, решил: покушать принесли... Проснулся, навстречу двинулся...

– Ууу-у-у-ммм-у-у-! – грянуло по другую сторону двери.

– Вот тебе и «му-у-у». Не открывается, хоть плачь.

Раскатистый гул прокатился по тоннелю долгим эхо.

Существо, обитавшее в уже полтысячи лет никем, кроме него, не хоженых катакомбах, достигло двери и с силой ударило по неодолимой бронзовой преграде.

– Понимаю, – вздохнул Эпей – Собирался тебя хоть ненадолго вызволить, да незадача приключилась.

Последовал новый удар, столь же сильный и громкий. Но дверь только отзывалась глухим звоном, тяжко гудела – и отказывалась даже дрогнуть.

– На совесть работали, – сощурился Эпей, неторопливо пряча отмычки, одергивая тунику, проверяя кинжалы и взятые с бою мечи – Сдаюсь. Не по зубам кусок...

Удар. Эхо. Удар. Эхо.

Удар сильнее предыдущих.

Эхо дольше прежних.

– Ну, пожалуйста, угомонись, – произнес мастер. – Ничего не попишешь, пора. Погоди, отвечу тебе напоследок. Да вот кулаком навряд ли хорошо получится – силушка не та...

Он вынул из кожаной петли принадлежавший Рефию меч. Отрывисто заколотил рукоятью по черной, нетронутой патиною бронзе.

Дикий – не людской и не звериный – рев, рык, вопль послышался по другую сторону. Невидимое тяжкое тело с маху врезалось в дверь, и Эпею впервые почудилось, будто кованая громада содрогается.

– Ну-ну, – строго сказал умелец. – Я ухожу. А не то покалечишься. Алькандра, надеюсь, позаботится, чтобы ты с голоду не пропал. А вот афинянами закусывать не будешь. Не взыщи...

За дверью колотили, ревели, скрежетали. «Видать, рогами скрести начал, – подумал Эпей. – Все. Уносим ноги. Сорвалось...»

– Ух, гарпия! – пробурчал он, адресуясь к двери, и в сердцах кольнул клинком в нос маленькому грубому изображению бычьей головы над скрещенными лабрисами.

Раздался резкий, отрывистый лязг.

Эпей ошеломленно следил, как исполинская дверь медленно, сама собою, отворяется внутрь катакомб.

Как неудержимо ширится щель, а за нею возникает отнюдь не ожидаемая беспросветная тьма, но сероватый сумрак, похожий на первые проблески занимающейся зари.

* * *

Жрица Алькандра, временно числившаяся верховной, слушала торопливый рассказ не успевшего толком отдышаться гонца со все возрастающим недоверием.

– Получается, я должна очертя голову объявить священную тревогу, вторгнуться во дворец, ведя за собою без малого пятьсот бойцов, и... Да в своем ли уме этот человек?

– Он предъявил царский перстень, госпожа.

– Только по твоим словам...

– Какая мне корысть лгать?

Алькандра презрительно пожала плечами:

– Глупейший вопрос. Тебе могли уплатить, посулить неведомо что...

– Пославший меня велел передать: около пяти часов поутру во дворце начнется пожар. Это и будет решающим знаком.

– Смехотворный довод. Пожар может не вспыхнуть вообще. А может и вспыхнуть – по воле кознодеев, умышляющих против жреческого сословия и жаждущих выставить Великий Совет в невыгодном свете.

Воин вздохнул.

– Еще одно. Пославший меня человек велел предупредить: враг, беседовавший с тобою наедине о самом запретном, сделается вполне и совершенно безвреден около трех...

– Теперь я наверняка знаю, что ты лжешь! – воскликнула разъяренная Алькандра. – Беседы не мог слыхать никто, кроме нас двоих! И совершенно ясно, по чьему наущению ты явился! Мерзавец!

Достойный стражник оскорбленно выпрямился:

– Я не Мерзавец, а посланец, госпожа. Пославший меня предвидел подобное недоверие и в крайнем случае велел сказать следующее: вспомни прегрешение Мелиты, случившееся двадцать три года назад.

Алькандра еле заметно вскинула брови.

– Еще вспомни допрос, последовавший за причиненным жрице Ариадне телесным ущербом. Вспомни кедровую дверь, маленького спрута и шесть кинжалов. Метавший клинки воспарит в небо над Кидонией сразу после пяти часов, и пусть это станет окончательным доказательством в пользу произнесенных мною слов.

– Как понимать «воспарит»? – насторожилась Алькандра.

– Подобно древнему аттическому умельцу Дедалу. По точно той же причине. Так он передал.

– Тебя послал мастер Эпей? – невольно изумилась Алькандра – Пустомеля и пьяница Эпей предъявил царский перстень? Быть не может!

Воин безмолвствовал.

– Вот что, – решительно произнесла жрица. – Упомянутой тобою беседы никто слышать не мог. Ни единому твоему слову я не верю. Назовись.

– Мое имя Лаэрт.

– Убирайся. Великий Совет займется этим неслыханным случаем.

Изрядно побледневший стражник отсалютовал и удалился.

«Надобно внимательно смотреть в небо около пяти, – подумала Алькандра. – Невероятно, и все же... Если только..! Тогда!..»

* * *

Ценой немалых усилий, при усердной, хотя и немного бестолковой помощи уже поднятых на ноги, Расенна умудрился привести в чувство перепившихся гребцов и рассадить их по веслам. Палуба выглядела, словно после изрядного шторма, – столько забортной воды пришлось вылить на захмелевшие, жаждавшие лишь покоя и сна головы.

– Слушай в оба уха и запоминай, – приказал этруск, становясь на корме и выделяясь резким черным силуэтом на фоне усеянного звездами неба. – Нас предали. Подлейшим образом. Именно поэтому и доставили сюда столько вина, чтобы вы храпели как сурки, ничего не сознавая, покуда не разбудят ударами плети...

Недоуменный ропот прокатился по миопароне.

– Экипажа больше не увидите. Пожалуй, именно сейчас ваших товарищей и моих подчиненных убивают на берегу, в стенах Кидонского дворца. Мы чересчур много знаем! А нужда в дальнейших услугах исчезла!

Ропот усилился.

– Молчать, время дорого!

– Капитан, – робко обратился к этруску сидевший неподалеку кряжистый эллин. – Прости, капитан, почему же тогда и нас не перебили во сне?

– Да потому, что проще заставить протрезвившихся олухов сначала отвести миопарону в гавань, чем приводить сюда судно с новым экипажем! Потом вежливо пригласить на берег и – поминай, как звали... Покойный Гирр очень любил простые решения.

– Покойный?

– Да! – рявкнул этруск – Уютно устроился, не без моей помощи, прямо под килем, на песчаном дне. Кинулся на своего капитана, вооружившись двумя боевыми клинками. Перед нападением любезно изложил все, что вы сейчас от меня услышали. А теперь – молчать, ибо, повторяю: время не ждет!

Гребцы послушно умолкли.

– Выбрать якорь. Я – за кормчего. Идем на восток и становимся против самого выхода из Кидонской гавани, в миле от большого мыса. Предстоит бой. И необычный. Увидите, для чего мы семь лет возим на палубе это хитрое приспособленьице...

Расенна указал рукой на укутанные плотной парусиной Эпеевы огнеметные трубы.

– Когда проучим и обратим в пепел несколько судов, поднимем парус и полным ходом ринемся на север. Дальше каждый волен поступить как ему заблагорассудится. От себя клятвенно обещаю царскую награду всем, независимо от желания остаться или покинуть корабль. Понятно?

– Да, капитан, – приглушенно прогудел нестройный, неуверенный хор.

– Забыл предупредить, – прибавил этруск, угадавший причину замешательства. – Погоня исключается. Уйдем безо всяких затруднений. Слово Расенны...

«... Который всецело уповает на правоту Эпея», – мысленно закончил архипират.

Разумеется, он мог попросту уплыть куда глаза глядели, предоставив афинское судно попечению греческих богов.

Но слово Расенны действительно было твердо.

* * *

Человек, на чью правоту столь отчаянно рассчитывал этруск, занимался в эту минуту одним из дел, которые ненавидел всеми фибрами души. От которых старательно (однако же, как помнит читатель, не всегда успешно) увиливал с нежного детства. Которые считал совершенно чуждыми своей натуре – изысканной, утонченной и склонной служить Вакху-Бромию.

Эпей бежал.

Он бежал во все лопатки, уронив один меч и выбросив другой, болтавшийся в ременной петле и некстати колотивший по боку.

«Дополнительное соображение», лишь недавно вселявшее в мастера довольно твердую надежду на успех, разлетелось вдребезги.

Рассыпалось пылью.

Обратилось прахом.

Эпей вполне справедливо предполагал, что чудовище, проведшее четыре столетия в кромешной тьме катакомб, окажется совершенно слепым и преследовать сможет, полагаясь только на чутье и слух – безусловно, изощрившиеся до предела, однако не способные заменить зрения в незнакомых переходах и коридорах – тем паче столь огромного и запутанного дворца, каким был Кидонский.

Расчет не оправдался.

Подземелье освещалось. Тускло, скудно, – а все-таки освещалось!..

Лишь двадцать с лишним лет спустя, в далеких Фивах, куда Эпей с Иолой перебрались на жительство из чересчур уж буйных и суетливых Афин, знакомый рудокоп разъяснил мастеру эту непостижимую загадку.

– Породы, – пророкотал он, сидя вместе с поседелым, но все еще задорным и веселым Эпеем на приступке уютного домика, расположившегося близ городской окраины.

Спускался теплый, прозрачный вечер – один из тех, которыми столь славится благословенная Беотия[62]62
  Местность, расположенная к западу от Афин.


[Закрыть]. По сей день, кстати говоря, славится...

Иола, ставшая гораздо старше, но вовсе не утратившая прежнего своего обаяния, столь же славная, нежная и – непостижимым образом – красивая, невзирая на пятьдесят четыре пролетевших над ее милой головой весны, принесла собеседникам внушительную амфору, определила на крыльце три чеканных кубка – бронзовых, но таких же изящных, как те, – серебряные и золотые, – из которых пили в Кидонии только знатнейшие вельможи. Эпей отливал и чеканил чаши собственноручно, – а это значило, со вкусом и на совесть.

Иола водрузила рядом с амфорой объемистую, переполненную фруктами вазу, налила вина всем троим, подперла подбородок ладонью, примолкла.

– Породы, – повторил добродушный, кряжистый Главк, делая возлияние богам, отхлебывая изрядный глоток и возвращая кубок на место. – Насчет андротавра можешь втолковывать виноградарям, готовым уши отрастить на слоновий манер...

Эпей тяжко вздохнул и, не споря, сделал глоток еще изряднее Главкова.

Тихонько улыбнувшись, Иола подмигнула мужу. Она-то знает правду, подумал Эпей и вполне успокоился.

Нельзя же, в самом деле, было требовать, чтобы каждый и всякий верил немыслимой повести о бегстве с острова Крит!

– ... а касаемо свечения верю, дружище. Один раз довелось повидать самому. Да и люди не единожды сказывали, приключается такое. Только ты, похоже, вовремя оттуда убрался. Я денек провел в тоннеле, где стены светились, и уцелеть не чаял. Слабость, рвота, в глазах пятна красные плавают...[63]63
  Легкая форма лучевой болезни. Речь идет об урановых залежах


[Закрыть] Ты внутрь катакомб не проникал?

– Боги миловали, – слабо усмехнулся Эпей.

– Вот-вот... И стало быть, мерцающим ядом отравиться не успел. Породы такие имеются: свет источают. Но зловредны, приятель, до предела. Убивают любого, кто в раскопках задержится. Увидишь свечение под землей – беги без оглядки!

– Благодарствуйте, – сказал Эпей. – В шахты или катакомбы меня теперь и калачом не заманишь. Нелюбопытен есмь... Возраст не тот...

* * *

Беседа эта состоялась, повторяем, двадцатью годами позднее. А сейчас мастер во весь опор удирал по изогнувшемуся двумя углами проходу, ведшему ко внешней решетке.

Удирать Эпею надлежало со всевозможным проворством.

Тяжеленная дверь открывалась внутрь, сама собою, будучи снабжена могучей потайной пружиной. И, на счастье Эпеево, оттеснила существо, привалившееся к бронзовой стене с другой стороны.

Андротавр замешкался.

Но плоть живую почуял, и приободрился, предвкушая сытный, обильный завтрак: ранний, однако преотменно вкусный.

Падалью обитатель подземелий, как справедливо заметила покойная Элеана, отнюдь не питался.

Эпей ни единой секунды не рассчитывал выстоять в рукопашной схватке против могучей, составленной из естества бычьего и человечьего, твари. Метать кинжалы в упор, сходясь грудь с грудью, не сумел бы никто. А дожидаться верной погибели не стал бы в подобном положении даже твердокаменный спартанец.

Умелец вихрем промчался по первому колену тоннеля, обернулся, узрел выступающий из распахнувшейся настежь двери силуэт и прибавил ходу.

Ибо внешность андротавра отнюдь не вселяла надежды на пощаду либо снисхождение.

Снисхождения от сынка царицы Билитис, на четыре века пережившего собственную родительницу, можно было ждать не более, нежели от проголодавшегося медведя, или раненого гирканского тигра.[64]64
  Гиркания: побережье нынешнего Каспийского моря. Действительно, изобиловала тиграми, которые славились исключительной кровожадностью. Эти звери упоминались, как непревзойденный образец хищников, еще в одах Горация.


[Закрыть] Доставало только бросить на человекобыка мимолетный взгляд...

«Скотина! – подумал Эпей, сворачивая и устремляясь к лестнице, у подножия которой стыли останки Рефия и Ревда. – Какая скотина Ведь папаша травой да сеном питался, и маменька, надо полагать, себе подобных не поедала...»

Андротавр торопился вослед. Мастера, изрядно запыхавшегося, выручило только то, что страшилище – всю, по сути, жизнь проведшее в безмолвных, безопасных подземельях, – бегать попросту не умело. Не выпадало ему необходимости бегать по-настоящему.

И, невзирая на исключительно крепкое сложение, человекобык с трудом поспевал за вожделенной добычей по коридорам, о которых не имел понятия, куда угодил впервые с того незапамятного дня, когда годовалой тварью был внесен в катакомбы и замкнут безо всякой надежды выйти наружу...

* * *

– Послушай, Главк, – спросил Эпей рудокопа двадцать лет спустя. – Если ты говоришь, ядовитое мерцание гнетет и губит, как же он выдержал в катакомбах четыре столетия?

– Опять за свое? – беззлобно ухмыльнулся Главк. – Опять заводишь сказочку про белого бычка?

Эпей обреченно вздохнул и отпил немалый глоток.

– Спрошу иначе, – вмешалась Иола, беря из плоской широкой вазы увесистую виноградную гроздь. Сладкоежкой она была, сладкоежкой и осталась. – Как могло бы живое существо уцелеть в светящихся переходах?

Главк пожал плечами:

– Люди сказывают, не на всех это действует одинаково. – Рудокоп кашлянул: – Уж, казалось бы, паскудная тварь таракан, придавил – и нету, а шныряет по мерцающим разработкам невозбранно и безвредно! Так сказывают... Сам не видел... Одних убивает, а другим трын-трава...

– Получается... – задумчиво протянул Эпей.

– Получается, что, ежели я напьюсь до полного умиротворения и болтовне твоей поверю, андротавра останется признать созданием для светящейся погибели неуязвимым . Таков уродился, видно! Только не было андротавра, дружище... Который уже год шутки со мною шутишь! Ну, сознайся честь по чести: ведь не было же?

Эпей обреченно пожал плечами:

– Если скажу: был, – ты ведь опять не поверишь.

– Не поверю, – подтвердил Главк.

– И не надо. Лучше выпьем и свежестью вечерней насладимся. Иолушка, родная, налей-ка еще по кубку, сделай милость...

* * *

Спасаться от зрячего преследователя оказалось отнюдь не просто. Пыхтя и отдуваясь, Эпей взлетел по каменной лестнице, вырвался в первый коридор и, вопреки изначальному своему намерению, не стал приманивать чудовище выкриками, зазывать, направлять в нужную сторону.

В нужную сторону человекобык устремлялся безо всяких подсказок.

И гораздо резвее, нежели требовалось для доброго настроения либо хорошего самочувствия...

Эпей мчался, непроизвольно руководствуясь отпечатавшимися в памяти стертыми росписями; считая дельфинов, примечая спрутов, беглым взором окидывая синих птиц, воздевавших крылья среди пышных ветвей...

Локтях в сорока позади с шумным сопением торопился учуявший поживу андротавр. Умельцу казалось, будто все происходит в скверном, тяжелом сне: проклятущая беготня, молниеносная и бесславная погибель Рефия, появление твари, о которой до сих пор только гадали втихомолку, да еще Иола изложила опасливым шепотом древнее предание, могшее показаться полной и несусветной чепухой... Новая, куда более проворная и неприятная беготня...

Предание и впрямь напоминало дурацкий вымысел.

И таковым казалось.

Кому угодно.

Кроме Эпея.

И Менкауры...

Мастер изрядно растерялся. Он примерно представлял, как завлечет грозного и беспомощного человекобыка в нужное место, как внезапно покинет его на устрашение обитателям дворца, посеет смятение и полную панику, а сам под шумок улизнет, велев караульным распахнуть западную дверь...

Но как оторваться от целеустремленно преследующего полузверя, обладающего незаурядной выносливостью, Эпей не имел понятия. Оборачиваться и рисковать внезапным падением не стоило. Подняться андротавр уже не дозволил бы. Следовало просто бежать, делать внезапные повороты и уповать на богов.

Умельцу помогало то, что страшилище очутилось в совершенно чуждой, от века неведомой обстановке.

И чувствовало себя, словно человек, вышедший из закулисного сумрака на театральные подмостки и внезапно полуослепленный софитами.

И, сколь ни усердно стремилось настичь, а все же тупо, несмысленно глядело по сторонам, жмурилось, моргало; с разгона пролетало мимо открывавшихся переходов; теряло время и растрачивало силы.

Впрочем, куда медленнее, чем вконец изнемогавший пятидесятитрехлетний эллин.

Эпей вырвался в главный коридор, по прямой линии лежавший на расстоянии добрых полутора плетров от закоулка, где накануне расположили и недавно обесчестили Сильвию, и несколько мгновений провел замерев, прислоняясь к прохладной стене, переводя дух.

«Я больше не могу, – тоскливо подумал мастер. – Не могу – и все тут. Нужно драться. Бежать – бесполезно... Я больше не могу бежать...»