Текст книги "Критская Телица"
Автор книги: Эрик Хелм
Жанр:
Эротика и секс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
«Почему два судна? Неужто Расенна пропустил преследователей?»
Внимание Эпея привлекли пять кораблей, медленно – так уж казалось мастеру с большой высоты – подвигавшихся к мысу, к устью бухты.
«Погоня? Да, пожалуй... Но почему два судна в открытом море? Почему?»
До крайности встревоженный участью подруги, мастер позабыл обо всем прочем и устремился к далеким, чуть различимым пятнышкам на зеркальных водах. Он летел над Кидонией, не уделяя ни малейшего внимания ни величественной панораме древнего города, который покидал навсегда, ни людским скопищам, ни кораблям, походившим сверху на скорлупки лесных орехов, ни даже тому, что дымный столб над царским дворцом начал понемногу опадать: «греческий огонь» иссяк, а пламя, им порожденное, весьма успешно тушили, перекрыв, по приказу Идоменея, главный акведук.
Береговая черта быстро близилась.
Остров Крит с минуты на минуту должен был остаться позади.
И тут Эпей увидел орла.
* * *
– Поднять бортовые заслоны! – распорядился этруск, пытаясь хранить внешнее хладнокровие.
Щиты из гиппопотамовой кожи быстро утвердились в отведенных гнездах, обеспечивая гребцам более-менее сносную защиту от вражеских стрел. Серединные заслоны по обе стороны Расенна распорядился убрать, ибо иначе не представлялось возможным навести и разрядить в неприятеля трехствольный огнемет.
«Защита, конечно, слабенькая... У пентеконтер высокая палуба, лучники смогут целиться сверху вниз... Ладно, постараемся, чтобы этого не приключилось! Ох, и угодили в переплет!»
Расенна печально усмехнулся:
«Впервые в жизни берусь дело доброе выполнить – и то без кровопролития не обойдется... Да еще и неведомо чем закончится. Но пять пентеконтер! Кто мог подумать!..»
– Малый ход, – скомандовал он сызнова рассевшимся гребцам. – Встречным курсом. Продольным!
Весла дружно поднялись, описали короткую дугу, погрузились.
– Мне счет вести некогда будет, – объявил архипират. – Посему Орозий остается за келевста. И внимательно слушает, что скажу.
Смуглый весельчак Орозий молча кивнул. Гребцы притихли, посуровели, понимая, сколь необычайная предстоит стычка, и отнюдь не утешаясь бравыми заверениями командира, будто все окончится наилучшим образом.
– Раз... Два... Три... Раз... Два... Три... – зазвучал размеренный, немного дрожащий голос Орозия. Освобожденный от обязанности ворочать веслом, он расположился на юте миопароны, лицом к товарищам, и командовал так, как тысячи раз до этого дня командовали им самим.
Расенна прищурился, печально ухмыльнулся, прошествовал на нос, наклонился и одним уверенным движением выкинул в соленую хлябь туго скатанный просмоленный чехол. Очень скоро Эпеевы трубки сделаются ненужным бременем и отправятся туда же... Все едино, без горючей смеси это оружие и драхмы ломаной не стоит...
Поднимался довольно-таки ощутимый ветер. И дул он с юга, со стороны острова. Пентеконтеры начинали разворачивать паруса, продолжая неустанно работать веслами, и все время прибавляли скорости. Плавать галсами доантичные и античные суда не могли, поэтому Расенне оставалось лишь уповать на выносливость своих людей и надеяться, что их не перебьют непревзойденные критские стрелки.
Теперь миопарону и преследователей разделяло не свыше полумили. Отчетливо виднелись огромные обводы первого боевого корабля – тяжелого, неудержимого, несшего на борту без малого четыреста человек экипажа и гребцов.
Пентеконтеры продолжали двигаться колонной, выдерживая промежуток в четыре плетра, дабы избежать любого случайного столкновения. Ни единый критянин не удостоил пристальным взглядом скромную, узкую, глубоко сидевшую в воде ладью, спешившую, по всей видимости, плывшую по своим неведомым делам.
Смешно и помыслить было, что это суденышко намеревается напасть на внушительную эскадру и, тем паче, способно причинить ей хоть сколько-нибудь заметный ущерб. Мореходам велели настичь и вернуть беглых афинян. Уделять внимание кому бы то ни было иному не доставало времени, да и зачем?
– Держать ближе, – негромко велел Расенна – Треть выстрела из лука...
– Правые, табань; левые – загребай! – скомандовал Орозий.
Время близилось к шести.
* * *
Лаодика пришла в себя легче и быстрее, нежели ожидал Менкаура, опасавшийся, что потрясение чересчур сильно для столько пережившей молодой женщины. Писец готовился применять хитрые, столетиями разрабатывавшиеся в храмах способы, но несколько хлопков по щекам оказались достаточно действенны.
– Где я? – чуть слышно спросила гречанка, поднимая дрогнувшие веки – Кто ты?
– Друг, – кратко промолвил Менкаура. – Не задавай лишних вопросов, ибо надлежит спешить. Через несколько часов, девочка, ты будешь свободна. Через несколько дней отправишься домой. Даю слово.
Лаодика непонимающе уставилась на писца.
– Повторяю: будешь свободна и отправишься домой. А сейчас давай руку...
Египтянин помог женщине подняться на ноги. Узрев неподвижно лежавшего андротавра, Лаодика тотчас припомнила все и, задрожав, разрыдалась: впервые с ужасной ночи, когда во дворец ее отца ворвалась дикая ватага наемных головорезов.
– Страшилище полностью обезврежено, – мягко произнес Менкаура. – И даже послужит нам на пользу, поверь... Но сперва сверни-ка за угол и дождись меня там...
Не рассуждая, преисполнившись непонятного доверия к этому смуглокожему, седовласому чужестранцу, говорившему на койнэ[71]71
Общегреческий диалект, понятный жителям далеко отстоящих друг от друга областей, чьи местные говоры могут изрядно различаться.
[Закрыть] со странным, жестковатым акцентом, Лаодика лишь кивнула и отступила в боковой проход.
Менкаура склонился над андротавром, бегло осмотрел его, положил руку на широченный, раненный Эпеевым кинжалом бычий лоб.
– Сао, – негромко произнес египтянин, – немху сао, пшент сао, тори сао...
Человекобык застонал почти по-людски, зашевелился, раскрыл бессмысленные глаза. Менкаура тотчас приблизил к ним хрустальный шарик.
Точно завороженный, андротавр уставился на маленькую искристую сферу.
Египтянин свел брови от внутреннего напряжения. Он изо всех сил пытался подчинить себе темный мозг чудовища, овладеть его побуждениями, направить в нужное русло.
Это было отнюдь не просто. Зачаточное мышление, присущее человекобыку, не достигало даже обезьяньего уровня, а уж на присущее homo sapiens’y не походило напрочь. Менкаура употребил внушение, применяемое для того, чтобы справиться с обычными четвероногими, но и от последних андротавр отличался в корне.
Противоестественная помесь, устрашающий плод невообразимой страсти, человекобык не принадлежал, казалось, ни к бессловесным, ни к одаренным членораздельной речью существам. Он был сам по себе, замкнутый в совершенной непохожести на прочих, словно в страшных светящихся катакомбах...
Эпей успел поведать жрецу о странном, едва различимом сиянии подземелий.
– Ты долго пробыл там? – только и спросил египтянин.
– Внутрь вообще не проникал, этот молодчик не дозволил бы, – сказал умелец – А что?
– Ничего, – молвил египтянин. – И у входа особо не задерживался?
– Вроде бы, нет...
– Значит, все в порядке.
– Что именно?
Отвечать и пояснять было недосуг и, повторяем, ответ на свой вопрос умелец получил только двадцать лет спустя. Однако, ответ неверный...
Уже потом, когда все треволнения и потрясения миновали, Менкаура, сперва заподозривший в точности то же, что и рудокоп Главк, вошел в опустелые катакомбы вместе с верховной жрицей. Вошел опасливо, но через несколько минут с невыразимым облегчением рассмеялся.
Алькандра лукаво поглядела на писца.
– А я-то думал..! – воскликнул египтянин.
– А ты думал?
– Я думал: как же стоял дворец тысячу лет над самыми залежами светящейся погибели? А, оказывается, вот оно что...
– Конечно, – засмеялась Алькандра. – Всего-навсего. И лишь на протяжении первых ста пятидесяти локтей. Он ходил сюда питаться, и не удалялся чрезмерно. Как летит на свет ночной мотылек...
Узкие щели, прорубленные в гранитном своде подземелья, выдавались в проходивший сверху коридор, наглухо замурованный с одной стороны, снабженный двойными запиравшимися дверями с другой и усеянный множеством неугасимых светильников.
– Рева было не слыхать никому, – любезно пояснила Алькандра. – А прогоравшие фитили время от времени заменял начальник стражи... Вот и весь нехитрый секрет подземного сияния.
– А я-то думал, – с улыбкою повторил египтянин.
– Ты думал, наши предки воздвигли царский дворец над мерцающей пагубой? – засмеялась Алькандра. – Помилуй, неужели кефты выглядят столь великими глупцами? Да на острове, благодарение Апису, о подобных рудах и слыхом не слыхивали!..
... Наконец, Менкауре удалось обуздать и подчинить себе темную волю человекобыка.
Несколько мгновений писец и страшилище глядели друг другу прямо в зрачки. Затем андротавр жалобно, почти скорбно вздохнул и послушно двинулся на запад, постепенно уменьшаясь и пропадая в анфиладах, маленький и беспомощный по сравнению с могучими бордовыми колоннами, временно безвредный и почта беззащитный.
Коридор слегка изгибался в полуплетре от места, где недвижно стоял глядевший вослед человекобыку Менкаура.
Чудище мелькнуло в последний раз и пропало за поворотом.
* * *
– Скорее! – приказала столпившимся близ нее жрицам ошеломленная Алькандра. – Скорее в город! В порт! Именем Аписа и священным знаком четырех ветров свести на берег экипажи пентеконтер. Немедленно вступать во дворец!
– Едва ли возможно, госпожа, – рассудительно возразила молодая красавица Анита. – Сколько могу судить, лавагет протрубил чрезвычайную тревогу и все боевые корабли покинули гавань, точно гарпии за ними гнались. По правде говоря, ничего не разумею...
– Зато я разумею! – воскликнула Алькандра, – Эпей
летит! Летит! Он сказал чистую правду! Ах, зачем же мы промедлили... Хорошо, тем же именем и знаком подымай горожан!
– Как..? – начала было Анита и осеклась.
– Повторяю, – медленно и внушительно произнесла верховная жрица, – надобно спешить в город. И подымать народ. Тем же именем. И тем же знаком...
– А дальше? – спросила столь же благоразумная, сколь и прелестная, Анита.
– А дальше, – с нехорошей ноткой в голосе произнесла Алькандра, – дальше и решать народу... Коня!
Последнее распоряжение имело куда более значительный смысл, нежели может показаться современнику. Ибо если критяне славились как исключительные лучники, то наездниками слыли никчемными. На острове, иссеченном горными отрогами, верховая езда была, говоря мягко, не в чести.
Лошадь числилась животным едва ли не редкостным, и причиталась только лицам, облеченным высочайшими правами.
И лишь в особо важных случаях...
Похоже, подумала верховная жрица, неумело устраиваясь в седле, нынче как раз такой случай и выпал...
До города было минут пятнадцать быстрой скачки.
Обычной скачки, присущей сноровистому всаднику.
Алькандра ухитрилась покрыть это же расстояние за полчаса с небольшим.
Что, учитывая почти полное отсутствие надлежащего опыта, делало ей немалую честь.
Солнце взошло довольно высоко, и уже начинало пригревать по-настоящему. Время близилось к шести. Гудели толпы, созерцая опадающий дымный столб, сновали прыткие уличные разносчики, пользовавшиеся нежданной сумятицей в собственных, маленьких, преотменно корыстных целях; ремесленники начали торговать на два часа раньше обычного; чужеземцы, владевшие грамотой, торопливо чиркали бронзовыми стилосами по восковым дощечкам, стремясь отпечатлеть для потомства повесть о событиях, коим сделались невольными свидетелями.
Остров Крит жил обычной – возможно, чуть более суетливой, нежели обычно, – жизнью, начавшей бурлить чуть раньше обычного; и никто, ни единый из высыпавших на кидонские улицы, помыслить не мог, что присутствует при событиях, превосходящих значением все, бывшее, происходившее и приключавшееся дотоле...
При событиях, перешагивающих исторические рамки, вступающих в область мифологическую, где нет ни правды, ни вымысла, где не сыщешь ни безошибочной памяти, ни достоверного отчета; где раздолье поэтам и полная, невозбранная свобода повествователям...
* * *
Первая пентеконтер а и миопарона почти поравнялись. Этруск держал наготове зажженный фитиль и, напрягая глаза, прикидывал точное упреждение. Следовало и на легкий ветер сделать небольшую поправку, и чуть заметную качку принять в расчет, и верно определить угол возвышения...
Расенна внезапно припомнил, как семь с лишним лет назад подобная же громада шла на его ладью неотвратимо, неудержимо, точно разъяренное исполинское чудовище.
Вспомнил убийственный ливень стрел, сокрушительный таранный удар, вспомнил, как выуживали его, Расенну, – единственного уцелевшего пирата – из воды...
Как отколотили раненого, как швырнули в темный, душный трюм, где продержали без пищи и, по сути, без воды целых четверо суток...
«Ну что ж, – мысленно ухмыльнулся этруск. – Теперь, похоже, настал мой черед порезвиться!»
Он прильнул к тройной медной трубе, сощурился в несложный, однако весьма точный прицел, сооруженный Эпеем, слегка поправил и окончательно утвердил огнемет...
– Эй, – заорал впередсмотрящий пентеконтеры, дозволивший себе покоситься на плывущую мимо ладью и приметивший необычное. – Глядите! На кой ляд они подняли заслоны? К бою, что ли, готовятся?
– Прекрати болтать глупости! – рявкнул недовольный капитан. – Хочешь сказать, эта крыса хочет напасть на слоновье стадо?
Вопрос – правда, риторический, – повис в утреннем воздухе и навеки остался без ответа.
Ибо этруск поднес тлеющий огонь к желобку, соединявшему запальные отверстия всех трех стволов и воспламенил толченую селитру пополам с древесным углем – одно из последних изобретений Эпея, предусмотрительно сбереженное царицей в полнейшей тайне.
Отпрянув от нежданно сильной вспышки, Расенна смягчил полученный удар: боевую машину заметно швырнуло назад, и архипирата сшибло с ног.
Этруск отлетел, растянувшись на сосновых досках, но серьезных повреждений не получил.
Три струи раскаленного добела пламени с шипением и ревом прянули из тройного ствола, мгновенно свились единым рокочущим жгутом и, подобно сказочному огненному змею, пролетели над морскою гладью.
Долю мгновения царила тишина.
Затем безумный, нечеловеческий вопль раскатился вокруг.
Пентеконтера запылала разом, словно сухое смолистое дерево, очутившееся в сердце лесного пожара.
Не постепенно занялась, как бывает при обычном поджоге, а буквально обратилась факелом.
Ошеломленный, заживо пожираемый всеистребляющим пламенем экипаж не успел ни понять происходящего, ни предпринять хотя бы простейших попыток спасаться. Обугленные трупы валились там же, где за секунду до этого стояли уверенные в себе, исполненные отваги и решимости моряки.
«Греческий огонь» обрушился точно посередине палубы и молниеносно растекся вширь, прожигая доски насквозь, испепеляя борта, бушуя на гребных деках нижних рядов, достигая трюмов, изнутри охватывая киль.
Заряд был огромен – около ста фунтов горючей смеси, которая силой действия далеко и неоспоримо превосходила известный нашим современникам напалм, а страшной неукротимостью и способностью пылать где угодно – под землей, водой, без малейшего доступа воздуха – могла бы посоперничатъ со знаменитыми «молотовскими коктейлями», которыми русские пехотинцы истребляли немецкие танки во время второй мировой войны.
Всего две или три минуты миновали, а вместо гордого красавца-корабля среди хлябей дрейфовала черная, бесформенная, непонятным образом продолжавшая гореть груда обломков.
Этруск присвистнул от изумления при виде столь сокрушительных последствий залпа.
Критяне едва ли вообще могли что-либо толком рассмотреть за густой завесой черного маслянистого дыма, расстелившейся вдалеке.
Возможно, сумей они оценить противника сразу же и надлежащим образом, сражение, учитывая тысячелетний опыт, выучку и огромный численный перевес островитян, вполне могло бы принять иной оборот.
Но дымная пелена, во-первых, не дозволяла в точности уразуметь приключившегося, а во-вторых, создала Расенне внезапное и весьма надежное прикрытие.
Миопарона, вместе с уничтоженной пентеконтерой, попросту исчезли из виду.
Гребцы продолжали работать веслами – раз, два, три, – покашливая и отфыркиваясь. Ладья стремилась по волнам, сквозь густой рукотворный туман, идя прежним курсом, стараясь не забирать ни вправо, ни влево.
Если критские корабельщики не различали ничего впереди, то и сам архипират временно перестал видеть неприятеля. Это скверно, подумал Расенна, это никуда не годится...
– Так держать! – выкрикнул он, вскакивая и бросаясь к огнеметам. .
Сообразно и соответственно полученным от Эпея наставлениям, этруск окатил стволы несколькими ведрами забортной воды. Раздалось громкое, постепенно слабевшее шипение, густые клубы пара вознеслись над миопароной.
Удостоверившись, что небывалое орудие войны достаточно остыло, Расенна лихорадочно опорожнил в бронзовые трубы три заранее пристроенных неподалеку амфоры – больших керамических сосуда, каждый из коих вмещал около тридцати фунтов страшного состава.
Запыжил дула комками на совесть просмоленной льняной ткани.
Обновил затравку в желобке, предварительно сняв образовавшийся нагар.
Изготовился.
Учтя прискорбную склонность машины отскакивать при выстреле, Расенна решил сперва нацелиться, потом шагнуть в сторону и лишь после этого подносить фитиль.
«Где они? Где..?»
Дымная пелена понемногу редела, и следующий исполинский корпус вырос, казалось, прямо из лона вод, в опасной близости от миопароны.
Расенна со всевозможным проворством понизил прицел и послал новую огненную ленту прямо в крутой бок пентеконтеры.
Пламя ударило по третьей гребной палубе, частью скрылось в корабельных внутренностях, а частью разбрызгалось и прилипло к борту.
Новый исступленный вопль вознесся к небесам. Новый факел вспыхнул, изобильно расточая новые черные клубы и окончательно сводя видимость на нет.
«Остальные должны уклоняться, – мелькнуло в голове Расенны. – Идти прямо в дым, где за пятьдесят локтей ничего не различишь, – безумие... Побоятся наскочить на обломки, да и с нами теперь посчитаются. Ишь, кашалоты паршивые! Мчались, точно перед царем на смотру... Эти уже погрелись, а те, по всему судя, немного поостынут... Поумерят прыти».
В последнем рассуждении Расенна оказался всецело прав.
* * *
Старший эскадры – Эсимид – вопреки обычаю не возглавлял колонну кораблей, а замыкал ее, ибо в гавани стоял на якоре дальше всех и в море выбрался последним.
Задерживать погоню, дабы выдвинуться на положенное место, не имело сперва ни малейшего смысла: пентеконтеры не в битву вступать готовились, а преследовали никчемную скорлупку, за которой, неведомо почему, увязался еще и Эсон.
Явное недоразумение!
И, безусловно, прояснится тотчас... А в случае непокорности, четыре корабля, ведомых опытными, искушенными капитанами, быстро и сокрушительно, безо всяких дополнительных распоряжений, призовут строптивца к порядку...
Однако началось нечто несусветное.
Участь головной пентеконтеры была ясно и в подробностях видна всем и каждому. Ошеломленные критяне шли, не меняя курса, дабы, по возможности, выручить уцелевших. Суть разразившейся трагедии вряд ли отчетливо осознали. Ведь невероятно же, чтобы паршивая скорлупка обладала всесокрушающей мощью, которой не в силах противодействовать пятипалубное боевое судно!
Когда сквозь густые дымные клубы поднялся второй огненный смерч, Эсимид опомнился.
– Трубач!!! – заревел моряк не своим голосом.
– Да, господин! – отозвался невысокий загорелый крепыш, в обязанность которому вменялось передавать немедленные распоряжения плывшим поблизости кораблям. Сигналы повторялись по цепочке и проворно облетали всю эскадру или флотилию – в зависимости от количества судов.
Разноцветные сигнальные флажки стали применять лишь тысячи лет спустя. Античность их попросту не знала.
– Малый ход! Забирать в стороны! Круто!
Длинная букцина зазвучала оглушительно и протяжно, с короткими переливами.
Этот маневр подчиненные Эсимида знали досконально. Передний корабль немедля уклонился влево, шедший позади вильнул вправо, предоставляя старшему избирать собственный курс по усмотрению.
Темная, полунепроницаемая пелена растеклась уже так широко, что даже притабанив, умерив разгон, поворачивая со всевозможной поспешностью, разминуться с нею моряки не сумели.
Головная пентеконтера исчезла в дыму полностью, вторая прошла по его кромке, виднеясь лишь размытым, плохо различимым силуэтом, черной тенью в серой мгле.
Сам Эсимид курса не изменил.
– Табань! Полегоньку! Табань!
* * *
Читатель, знакомый с гребным искусством по воскресным лодочным прогулкам, вероятно, с трудом представляет огромные сложности, связывавшиеся с распоряжением «табань» во времена галер, трирем и пентеконтер.
Одно дело – опустить в воду и удержать легкое, короткое весло, подвластное и послушное вашей руке. Совсем иное – проделать подобную вещь с махиной, вытесанной из целого древесного ствола, которой орудуют несколько, человек разом.
И под вами, дорогой читатель, не хрупкий маленький ялик, на чьей корме удобно расположился покуривающий трубку приятель, не то девица, за которой вы ухлестываете (жена, отпрыск, сестра, брат – ненужное зачеркните).
Под вами – громада водоизмещением в двести (а в случае с исполинской пятирядной галерой – и в добрых полтысячи) тонн[72]72
Водоизмещение древних гребных супов безусловно преувеличивается.
[Закрыть], обладающая неукротимой инерцией, несущая сотню воинов, человек триста ваших же собратьев-гребцов; боевой запас, провиант – и все это выворачивает погруженную в воду лопасть – широченную, способную, за неимением лучшего, послужить вам походным ложем...
Вообразите усилия, которые требуется прилагать. Представьте цену малейшей ошибки.
Если не представляете, подсказываю: в лучшем случае – несколько сломанных тяжеленной рукоятью ребер. В худшем – вдребезги размозженные грудная клетка и позвоночник.
Античных и средневековых гребцов табанить учили долго, тщательно, с великими предосторожностями.
А применяли этот маневр только в самых крайних случаях.
Для Эсимида крайний случай наступил.
Под аккомпанемент кряканья, натужных выдохов и нередких болезненных воплей, пентеконтера начала постепенно сбавлять скорость.
И, наконец, легла в дрейф.
* * *
– Поторапливайся, девочка, – подгонял Менкаура шедшую за ним по пятам Лаодику. – Поторапливайся, нам надобно покинуть гинекей прежде, нежели подымется настоящая паника...
– Настоящая?
– То, что было до сих пор – сравнительно тихое и спокойное вступление к тому, что начнется через десять-пятнадцать минут. Я отправил страшилище странствовать по коридорам. Того и гляди, оно выскочит на всполошившихся обитательниц... А тогда учинится форменное светопреставление, будь уверена!
Лаодика поежилась:
– Что это за тварь?
– Человекобык.
– ???
– Пояснения услышишь потом, – улыбнулся египтянин. – А сейчас береги дыхание и следуй за мною. Ничего не бойся. Воины пропустят нас беспрепятственно. До поры до времени укроешься в моей комнате. А там будет видно. Заверяю честным словом: все образуется, не сомневайся.
– Я даже имени твоего не знаю, – пробормотала гречанка. – И ты моего – тоже...
– К услугам прелестной: Менкаура, та-кеметский писец. Бывший придворный сына Ра – жизнь, здоровье, сила, – машинально произнес египтянин с детства заученную фразу. – Нынешний наставник и пестун царевича критского... Хотя, постой! По всему судя, тоже бывший! – прибавил Менкаура с хитрой и довольной улыбкой.
Неожиданно осознав, что больше наверняка не возобновит постылую, тяжкую дрессировку Эврибата, египтянин ощутил изрядную радость и невыразимое облегчение.
«Никогда впредь не возьмусь преподавать литературу и науку малолетним остолопам, – подумал Менкаура. – А уж венценосным – и подавно...»
– Тебя прогонят? – непроизвольно полюбопытствовала женщина.
Менкаура от души рассмеялся и даже замедлил шаг, дабы перевести дух:
– Нет, моя бедная, отнюдь нет! Просто с минуты на минуту повелители острова тоже сделаются бывшими. Бывшая царица. Бывший царь. И, естественно, бывший царевич. А в новом качестве заморские наставники Эврибату не полагаются. Так я думаю.
– Их убьют?
– Низложат, – бросил Менкаура, вновь пускаясь во всю прыть. – Умоляю, не задавай лишних вопросов! Мне шестьдесят! И беседовать на ходу, верней, на бегу, не так уж легко...
Лаодика послушалась и умолкла.
Далеко позади возник и покатился по коридорам непонятный звук, похожий то ли на блеянье многочисленного овечьего стада, то ли на одновременный сигнал десятка надтреснутых букцин.
– Что это? – встрепенулась Лаодика.
– Это, – пропыхтел Менкаура, – по всей вероятности, наш круторогий друг наткнулся на царских наложниц. Эпей устроил по дороге маленький, почти безвредный пожар, девочки наверняка всполошились, высыпали наружу... И повстречали милейшее создание.
Гречанка поежилась.
– Андротавр на время присмирел, и вреда никому не причинит... Надеюсь также, ни одна девица не заработает разрыв сердца... Вперед!
Но вперед бежать не получилось.
Ибо впереди, – и довольно близко – послышался быстрый топот бегущих ног.
Десятков бегущих ног.
Менкаура остановился, точно уперся в незримую преграду, схватил женщину за руку. Поколебавшись одно краткое мгновение, писец ринулся в боковой проход, увлекая за собой окончательно сбитую с толку Лаодику.
* * *
Остававшийся на дворцовой кровле государь увидал новые столбы дыма, рвавшиеся наружу сквозь далекие световые колодцы гинекея. Не столь яростные, густые и черные, как первый, однако весьма внушительные...
– Раз... Два... – непроизвольно считал Идоменей.
– Прикажешь тушить, господин? – почтительно осведомился один из ожидавших неподалеку стражников.
– Да, конечно же, олухи! – зарычал кидонский повелитель.
Стражник опрометью бросился вниз по мраморной лесенке.
– Беги вдогонку! – немедленно приказал Идоменей другому воину. – И передай, что вторгаться в южное крыло надлежит решительно. Царица, по всей видимости, будет весьма недовольна... Однако, пожар есть пожар!
– Слушаюсь, господин!
– Если охрана попробует задержать вас... действуйте по обстоятельствам.
Воин ухмыльнулся.
Отсалютовал.
Исчез.
– Три... Четыре... – продолжал считать лавагет.
«Что же они там натворили, мерзавки?.. А может, Рефий начудил?.. Ох, и доведется греку ответить, ежели его рук дело!..»
Мысли Идоменея, как видит читатель, метались и перескакивали с человека на человека. Лавагет жаждал сорвать на ком-нибудь копившееся давно и безысходно лютое раздражение, затаенное зло. Примерно в это время аттический умелец Эпей добрался до западного выхода, простился с Менкаурой и навсегда ускользнул от царя критского, а заодно и от прекрасной Арсинои.
Которая по-прежнему пребывала взаперти, внутри сооружейной по ее собственному распоряжению деревянной телки...
Два десятка воинов, наскоро отряженных тушить огонь, благополучно миновали укрощенных Менкаурой караульных и помчались по главному коридору. Старший задержался лишь на мгновение: выругать нерадивого охранника.
– Где твоя секира, осел? – закричал он прямо в лицо невозмутимо вытянувшемуся подле двери стражу.
Тот и бровью не повел.
– Где секира?!
Стражник безмолвствовал.
– Потом побеседуем, Ликаон, – прошипел начальник и ринулся вдогонку остальным, ибо время не ждало.
Именно этот оглушительный топот и услыхал Менкаура.
Именно от этого нежданного вторжения и решил спрятаться вместе с Лаодикой. Разумнее всего казалось пропустить неведомых пришельцев мимо, затем вернуться в коридор, уводивший к восточному выходу и припустить во все лопатки.
* * *
– Лучники, на бак! – отрывисто рявкнул Эсимид.
Экипаж повиновался с быстротой, вырабатывавшейся долгими годами выучки и тяжелых походов. К тому же, люди почуяли грозную опасность и поняли: нужно либо немедленно обращаться в бегство (дело для критского моряка немыслимое вообще, а уж под началом Эсимида – и подавно), либо смело встречать загадочного и страшного неприятеля.
Зоркое око Эсимида успело приметить, что огненный вихрь обрушился на первую злосчастную пентеконтеру почти в упор. Стрела, выпущенная умелой рукою, летела втрое дальше. На шквальный обстрел и сделал Эсимид главную свою ставку.
– Слушай внимательно! Поликтор и Тевкр огибают этих мерзавцев и, наверное, уже недосягаемы для них. Мы дрейфуем и ждем. Едва лишь завидите ладью – изготовьтесь! Но без команды не стрелять! Поняли?
– Так точно, господин, – отозвался начальник лучников.
– Примотать к остриям паклю! Поджигайте перед тем, как натягивать тетивы! Наша надежда – в быстроте и меткости, Понятно?
– Да, господин!
Около сотни отборных стрелков – иных на кораблях не держали – замерли, дожидаясь, покуда из расползающегося над водами дыма не возникнет окаянная посудина, причинившая флоту неслыханный по дерзости, невиданный по способу нанесения ущерб.
* * *
Расенна, соображавший весьма проворно и всегда мысленно менявшийся местами с противником, предугадал, что боевые корабли постараются обойти его на приличном расстоянии с обоих бортов.
«Двое продолжат погоню, – подумал этруск, – а один, скорее всего, займется нами, грешными... Ну, игральные кости им в стакан!»
– Поворачиваем оверштаг[73]73
На сто восемьдесят градусов.
[Закрыть], – распорядился Расенна. – По самой короткой дуге! Левый борт, осторожно табань; правый – загребай!
Проделать подобный маневр относительно маленькой миопароне было несравненно проще, нежели громадным пентеконтерам.
Спустя две минуты судно уже ложилось на обратный курс. Расенна, жмурясь от едкого дыма, старался различить догоравшие корабли, чтобы вовремя упредить гребцов и уклониться от столкновения.
Впрочем, полагаться можно было и на один слух: вопли обожженных и утопающих доносились весьма явственно...
Миновав оба чудовищных факела, этруск постепенно вырвался на относительно чистый, вольный воздух и велел гребцам временно взять таранный темп.
– Отдалиться надобно, – пояснил он Орозию. – Не то наши любезные вояки выскочат под самым боком, и тогда – поминай, как звали... Для боя борт о борт наша машинка не годится.
– Что это, капитан? – почтительно и опасливо полюбопытствовал Орозий.
– Изобретатель, – улыбнулся архипират, – нарек сию волшебную смесь «греческим огнем». Поскольку сам родом из Эллады... Как и почему она летит по воздуху – не спрашивай. Понятия не имею. Знаю и вижу, что летит, вот и все.
– Да, сегодня Харону работенки задали, – осклабился Орозий.
– И, наверно, еще зададим, – с весьма и весьма заметным неудовольствием произнес этруск – Если я хоть немного знаю критян, корму они покажут лишь Бриарею Сторукому[74]74
Мифическое морское чудовище, свирепый исполин. Возможно, этот образ возник в древних легендах после встреч и столкновений с гигантскими глубоководными спрутами. Отечественный зоолог Игорь Акимушкин заметил в своей книге «Приматы моря», что, судя по размеру некоторых шрамов, оставленных присосками на коже кашалотов, атакованные зубастыми китами кальмары могли достигать поистине чудовищной величины.
[Закрыть] – и то не сразу. А, говоря по чести да по совести, мне как-то не по душе разом отправить в Аид больше достойных моряков, чем отправил за всю прошлую жизнь...
– Верно, командир, – согласился Орозий. – Будем надеяться, они поотстанут.
– Надейся, надейся... – процедил Расенна, вновь наклоняясь над огнеметом.