Текст книги "Критская Телица"

Автор книги: Эрик Хелм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Застывший неподвижно андротавр с тупым любопытством разглядывал поверженную женщину. Эдакое зрелище, машинально отметил Эпей, чьи чувства обострились до предела, воспринимали окружающее в мельчайших подробностях, явно было помеси человека со скотом не в полную новинку...

Чудовище, невзирая на довольно продолжительный бег, даже не запыхалось. И теперь с умопомрачительной скоростью возносило для боя впечатляющий жезл...

Ни мастер, ни Лаодика не приметили вынырнувшей из бокового прохода и безмолвно застывшей фигуры.

Оба неотрывно смотрели только на человекобыка: Эпей готовился сделать несколько шагов и поразить монстра двумя клинками в основание шеи, – Лаодика же, узрев несомненное, издала пронзительный вопль и попыталась вскочить.

В единый миг андротавр ухватил женщину, снова поверг и принялся располагаться для натиска.

Начисто оглушенный дикими криками беглянки, Эпей перехватил правый кинжал за рукоять и метнул менее метким, зато гораздо более дальнобойным способом.

Лезвие до половины впилось чудовищу в плечо.

Ощутив резкую, внезапную боль; андротавр яростно заревел.

Только теперь Лаодика отчетливо сознала, что на нее накинулось не человеческое существо.

Крик оборвался.

Гречанка лишилась чувств.

Сандалии мастера ступали по полу быстро и бесшумно.

Второй клинок, нацеленный с излюбленных Эпеем десяти локтей расстояния, совершенно безошибочно ударил бы подземельную тварь на три пяди ниже уха, но человекобык успел поднять и повернуть морду.

Острие угодило в толстенную черепную коробку, впилось и застряло во лбу, словно третий, невесть откуда взявшийся, неведомо когда отросший рог.

У Эпея оставалось три кинжала.

И весьма слабая надежда положить громадного противника наповал – остановить прежде, нежели тот, уже вскочивший на ноги, прыжком-другим преодолеет десять локтей и обрушится – яростный, могучий, всесокрушающий...

* * *

Весла поворачивались в кожаных петлях уключин слаженно и неторопливо, погружались в соленую воду не вздымая брызг и без особого плеска возносились вновь, описывая довольно широкие, плавные дуги.

Келевста не было, гребли под равномерный, негромкий счет самого этруска.

Миопарона шла прогулочным темпом, постепенно приближаясь к северной оконечности высокого мыса, готовясь двинуться мористее, затем забрать круто к востоку и встать в виду Кидонской гавани.

Бросать якорь на тамошних глубинах было то ли возможно, то ли нет – ни разу не представилось Расенне возможности заняться необходимыми промерами. Но, в любом случае, архипират намеревался попросту лечь в дрейф и табанить веслами, покуда не возникнет нужды резко рвануться с места.

«Всем, кажется, перебывал в жизни...» – размышлял этруск, продолжая машинально считать:

– Раз... Два... Три... Раз... Два... Три... Раз... Два... Три...

«... А вот пастушьим псом при греческих овечках да критской телочке еще не доводилось... Не беда – спасибо Эпею, сторожа мы неплохие. И зубы ощерим, и волков потреплем, и стадо убережем. Надеюсь...»

– Раз... Два... Три... Раз... Два... Три...

«И, авось, тому же Эпею спасибо, ноги унесем в целости. Ветерок, правда, подводит – ой, крепко подводит! Но когда получат по первое число – побоятся нападать очертя голову... Эдакого ребятки еще не видали. Растеряются. Замешкаются. Дальше двинутся с опаской... А мы веслами заработаем и ветра дожидаться станем.»

– Раз... Два... Три...

«Ежели какой ни на есть задует – Расенна царь и бог. Под парусами эту посудину даже нереиды не догонят.»

Успокоив себя разумными (так ему, по крайности, хотелось надеяться) доводами, архипират воспрял духом и приказал:

– Кормовые весла сушить, носовыми грести! Потом, по команде, – наоборот. Вы мне, любезные, надобны свежими да выносливыми. Так держать, молодцы!

Клепсидры на борту не водилось.

Этруск только приблизительно мог сообразить, который час наступает, однако, судя по быстро светлеющему восточному небосклону, время близилось к четырем.

Особо торопиться было ни к чему, но и мешкать не следовало.

Архипират не без досады вспомнил, что накануне гребцы прилежно и без остатка высосали доставленное на борт вино. Теперь, в преддверии сражения, следовало бы, конечно, выделить каждому по доброй чарке, – да только где взять?

Отдав якорь в потайной бухте, экипаж и гребцы, как правило, подчистую уничтожали сохранившиеся припасы, зная, что получат свежие из дворцовых закромов, – а там, в гроте, на далеком скалистом острове, найдутся и еще кой-какие снедь и питье.

В итоге, на миопароне в решающую минуту не было ни капли, ни крошки. Расенна уже предусмотрительно заставил всех приложиться к уцелевшим остаткам пресной воды, утолить похмельную жажду, а на большее рассчитывать не приходилось.

Как почувствуют себя люди через часок-другой, архипират старался не размышлять.

«Лишь бы островка достичь в целости! Подкрепимся на славу... А до той поры страх отлично восстановит силы! Поймут, что удирать надобно во весь опор – откуда и резвость возьмется...»

– Раз... Два... Три... Носовые сушить, кормовыми грести! Слева табань, справа загребай!

Острый форштевень ладьи, оснащенный на славу откованным и закаленным тараном, обратился к востоку.

– Так держать. Раз... Два... Три...

Счет зазвучал чуть быстрее.

Ибо над морскою гладью должно было вот-вот показаться встающее солнце.

Следовало прибавить ходу.

* * *

– Остановитесь и подождите здесь, – велела нубийцам Иола, просовывая голову сквозь подрагивавшую в такт размеренной поступи занавеску паланкина.

Слуги опустили широкие носилки наземь, с удовольствием расслабили натруженные руки, выпрямились.

От портовой таверны их отделял один квартал. В стремительно светлевшем небе гасли последние звезды.

Улицы почти пустовали, только трудились поднявшиеся спозаранку метельщики, да одинокие случайные торговцы торопились на рыночную площадь, чтобы занять лучшие места, опередив любящих поспать собратьев.

Иола грациозно выбралась из паланкина, улыбнулась, кивнула носильщикам и быстро, но без лишней спешки двинулась вперед, обогнула угол.

Миновала три-четыре дома, сложенных из пористого песчаника, поравнялась с любимым кабачком Эпея, скосила взор.

Беспокойство и боязнь за мастера охватили женщину с новой силой. Иола страшилась неудачи, опасалась, что изначальный замысел, как обычно водится, примет направление нежданное и ,грозное.

«Если сорвется – конец... Рефий пощады не даст. Разве только, царица вступится... Навряд ли, ох, навряд ли!»

Эпей клятвенно заверил Иолу в безошибочности задуманного, однако вполне успокоить любящее сердце было, разумеется, невозможно. К тому же, шестое чувство нашептывало критянке, что умельцу грозит неведомая беда.

«И крыло это... Ладно, если полетит как следует, а если..?»

Стремясь не расплакаться от нарастающей тревоги, придворная – теперь уже почти бывшая – ускорила шаг. Таверна осталась позади. По сторонам тянулись дощатые сараи, амбары, склады; потом неожиданно открылась полоса набережной с перпендикулярно выступающими там и сям зубцами причалов. Перед Иолой простерлась обширная Кидонская гавань, усеянная большими и малыми кораблями, военными и торговыми.

Левее, локтях в ста пятидесяти, прильнула к суше довольно крупная лодка.

Иола прямиком направилась туда, ибо иных мелких судов подле береговой кромки не замечалось. Правда, кое-где высились пузатые грузовые суда – то ли египетские, то ли финикийские, – в подобных вещах Иола почти не разбиралась, – однако мастер определенно и недвусмысленно сказал: «лодка»...

Восседавший на передней скамье моряк внимательно поглядел на приближающуюся женщину и поднялся с места.

– Полагаю, госпожа, – вежливо обратился он к Иоле, – именно тебя мы и поджидаем?

– Возможно, – ответила критянка.

– Благоволи назвать имя, служащее пропуском...

– Эпей, – произнесла Иола и ощутила, как безудержно подступает к горлу теплый комок, а лица гребцов ни с того ни с сего начинают расплываться.

– Верно, – согласился моряк. – Разреши, я помогу взойти на борт.

Он протянул Иоле крепкую, намозоленную руку, и мгновение спустя женщину пристроили на возвышении близ носовой части.

– Отваливай! – скомандовал старший. – Поживее, как велено!

Лодку мгновенно оттолкнули от пристани, развернули к берегу кормой. Весла заработали в бешеном темпе. Зашипела и забулькала рассекаемая вода, колеблющаяся полоса возникла и потянулась позади.

«Вот и все», – подумала Иола.

И внезапно почувствовала невыразимое облегчение.

Точно сдавливавшие сердце холодные пальцы ослабли, разжались, пропали. С уверенностью, которой и сама объяснить не сумела бы, Иола поняла: Эпей действительно был в немалой опасности, но теперь она исчезла.

«Все будет хорошо, родной мой», – подумала Иола и уже не сумела сдержать хлынувших слез.

Она заплакала от пережитого напряжения, от любви, от радости.

Она, пожалуй, удивила бы, а то и, чего доброго, немного насторожила гребцов, не раздайся позади удивленный выкрик:

– Эй, что это? Глядите!

Все головы дружно повернулись к закричавшему, а затем обратились в сторону, куда устремлялся ошеломленный взор кричавшего.

– Что это?

Вдали, над необъятными плоскими кровлями расположенного на возвышенности Кидонского дворца, возносились густые, тяжелые клубы угольно-черного дыма.

* * *

Шипевший и шуршавший по пеньковому шнуру огонек полз во дворцовых гипокаустах не слишком быстро и не чересчур медленно, покрывая за одно мгновение примерно полпяди. Иногда чуть больше, иногда немного меньше.

Клепсидра в замкнутой мастерской равнодушно звякала, считая пролетавшие миги с полным и совершенным беспристрастием. Уровень воды уже понизился на добрый палец, а язычок пламени все еще двигался к далекой своей цели.

Но добрался до нее исправно и в срок.

Четыре амфоры, доверху наполненные горючей смесью, – пресловутым «греческим огнем», – взорвались почти одновременно. Первая, загоревшись и расколовшись на куски, тотчас подожгла остальные, и в обе стороны четырехугольной каменной трубы со свистом и ревом рванулись потоки испепеляющего жара.

Древняя кладка разлетелась, не выдержав напора ударивших во все стороны тугих огненных языков. Гранитные плиты, выстилавшие «комнату с обрубленными ушами», взметнулись, ударили в потолок, рассыпались, обрушились.

Чертог, в котором долгие столетия обсуждались важнейшие тайны – государственные и личные, священные и нечестивые, достойные и постыдные – обратился огненной печью.

Померкли, обуглились, исчезли стенные росписи.

Одновременно дала несколько трещин прочная, трехслойная кровля. Хрустнула, осела, провалилась.

Пламя рванулось наружу, клокоча и вихрясь, точно заповедный покой разом превратился в небольшое вулканическое жерло.

Раздались панические вопли редких стражников, расхаживавших по неоглядной крыше.

Назначение выступов, повторявших внутреннее расположение стен и весьма озадачивавших Эпея, было, по-видимому, противопожарным (как выразились бы наши современники), но эти древние брандмауэры отнюдь не рассчитывались на огонь подобной температуры и мощи.

Пожар начинал понемногу распространяться.

Обитателям дворца оставалось мирно почивать еще минуту-другую, не более.

Тем из них, разумеется, кто вообще задал себе труд уснуть в эту достопамятную ночь.

Или, уже утомленный любовными забавами, задремал на рассвете.

* * *

– Не бойся, Эпей!

Голос прозвучал знакомо, но скашивать глаза в сторону было некогда. Человекобык еле заметно сгорбился, напрягся и, трубно ревя, приготовился ринуться на мастера.

Брошенный кинжал поразил андротавра прямо в кончик носа.

Чудовище дернулось, отпрянуло, и рев немедленно сменился исступленным воплем боли, звучавшим как нечто промежуточное меж небывало громким поросячьим визгом и ржанием перепуганной лошади.

– Молодец! – долетел до Эпея одобрительный возглас, – отлично!

Позабыв, казалось, обо всех и всем, продолжая дико и непрерывно вопить, человекобык завертелся волчком, сделал несколько неуверенных, заплетающихся шагов, повалился на пол.

Где и остался лежать, вздрагивая и так жалобно стеная, что Эпею даже сделалось жаль его. Но время для сострадания выглядело весьма неподходящим. Грек ухватил следующее лезвие и вознес для броска.

– Остановись! – приказал властный голос.

Эпей повернул голову.

– Менкаура!

Египетский писец выступил навстречу мастеру – высокий, прямой, уверенный. В правой руке Менкаура, облаченный, как обычно, только в набедренную повязку-фартук, сжимал рукоять боевого лабриса.

– Я боялся не успеть, – проговорил он с еле заметной улыбкой, – думал, придется вмешиваться... Но ты и сам управился на славу... Случайно, или преднамеренно?

– Что? – не понял Эпей.

– Метнул клинок наобум, или уведал от Иолы, куда следует целиться?

– Я никогда не бросаю наобум, – пропыхтел бледный, как полотно, Эпей.

Теперь, когда наиболее тяжкое испытание осталось позади, мастер начал испытывать запоздалый прилив острого, изнуряющего страха. Колени умельца противно дрожали, челюсть прыгала, слова звучали отрывисто и не совсем внятно.

Менкаура ободряюще улыбнулся:

– Ну-ну! Все, похоже, обошлось... У андротавра, видишь ли, только два по-настоящему уязвимых места: пах и кончик носа. Лишь ударив по тому, либо другому, и можно справиться со страшилищем. Но знают об этом лишь посвященные. Иола рассказала?

– Да нет, – выдавил Эпей. – Вспомнил вдруг, что бугаям кольца в ноздри продевают, и самого лютого за колечко можно вести, словно телка покорного... Чувствительный у них, подлых, нос, будто у белок!

– Будто у кого? – не понял египтянин.

– Белочку – векшу, стало быть, – по носу тюкни – убьешь на месте. А у быков носы на такой же лад устроены. Вот и поразил я его, болезного, куда собирался. Чистая догадка...

– Н-да, – хмыкнул Менкаура. – Голова на плечах, с одной стороны, имеется. С другой стороны, о чем эта голова думает?

Эпей недоумевающе воззрился на писца.

Лаодика лежала недвижно.

Человекобык перестал корчиться и лишь глухо постанывал.

Еле слышно трещали асбестовые фитили светильников.

Менкаура подошел к Эпею вплотную, положил руку на плечо эллина, пристально и дружелюбно посмотрел ему в глаза.

– Не спрашивай, как, но поверь: я знаю все твои замыслы; ведаю обо всем приключившемся. Жреческая школа в Мемфисе...

Мастер помотал головой.

– Ладно, скажем, я просто ясновидящий, – вздохнул Менкаура. – Внемли, время дорого.

– Слушаю.

– Ты же буквально загнал себя нынешней ночью! Бессонница, усталость – полное изнеможение! И теперь намереваешься взлететь, пересечь по воздуху просторы Внутреннего моря, выдержать и не разбиться? Да ты попросту задремлешь в воздухе...

Ошеломленный грек безмолвствовал.

Ибо Менкаура был совершенно прав.

Больше и прежде всего Эпею хотелось присесть на прохладные каменные плиты, сомкнуть веки, самую малость – хотя бы несколько минут – передохнуть.

Но времени уже не оставалось.

Глухой далекий гул, докатившийся до собеседников по запутанным коридорам, означал: Иола исполнила просьбу в точности, горючий состав полыхнул исправно и дворец очень скоро превратится в растревоженный муравейник.

Правда, обитателей здесь было отнюдь не много, располагались они весьма негусто, – но если пожар наберет силы, в царские чертоги сбежится на помощь уйма народу.

На этом Эпей и строил свои расчеты.

Поэтому и надлежало всемерно торопиться к западному выходу, охрана которого узнает о приключившемся в последнюю очередь.

Но и правда, как же лететь, исчерпав силы почти до последней капли?

– Я предвидел случившееся, – произнес Менкаура. – А поскольку люблю вас обоих – Иолу и тебя, – решил пособить неразумному другу. Ну-ка, изволь проглотить...

Из потайных складок льняного передника египтянин извлек два маленьких благоуханных шарика – один светлый, другой потемнее.

– Сперва этот, – велел Менкаура, поднося к устам Эпея темный смолистый катышек.

Мастер послушно принял горьковатое, таявшее во рту снадобье.

Менкаура внимательно прислушивался. Вдали понемногу начинали раздаваться чуть слышные, но явно встревоженные голоса.

– Им не до нас. Постой спокойно три-четыре минуты. Не разговаривай...

Эпей повиновался. Он полностью доверял египтянину, и только не мог уразуметь, каким же образом проведал писец о происходившем в лабиринтах гинекея, и как умудрился проникнуть сюда.

– Лабрис отобрал у стражника, – точно угадав мысли мастера, сказал Менкаура – Воин, кстати, вручил его добровольно и весьма охотно.

Вздохнув, умелец решил не размышлять о непостижимом.

– Теперь этот...

Второй шарик последовал за первым. На вкус он был сладковат.

– Что ты мне скормил? – осведомился разом воспрявший Эпей.

– Средство, секрет коего известен жрецам бога Тота, даровавшего народу письмена. Первый шарик полностью возвратит утраченную бодрость и прибавит новой. А второй дозволит без ущерба для тела и души не спать семьдесят два часа кряду. Лишь так и сумеешь ты достичь намеченной цели.

Эпей понял и расплылся в улыбке:

– Я и отблагодарить-то не смогу...

– Ты уже отблагодарил. И меня, и народ Кефтиу. Разорил осиное гнездо, положил предел неслыханному и гнуснейшему бесчинству.

Помолчав несколько мгновений, Менкаура задумчиво произнес:

– На любовь запрета нет, и в любви дозволено все. Да услаждаются любящие друг друга, да вкушают радость на всевозможные лады, не ведая ни стыда, ни стеснения! Так глаголет истинная мудрость... Однако насилие достомерзостно, а за последние семь лет Кидонский дворец обратился мерзким блудилищем, где надругательство стало законом и правилом, где ломали чужую волю и топтали чужие привязанности... Сама справедливость взывала о возмездии. Ты свершил его. Теперь, я полагаю, остров избегнет гнева богов, который неминуемо навлекли бы на него подобные злодеяния. Кефтиу прекрасен и велик, он заслуживает куда лучшей участи.

Эпей медленно кивнул.

– На всякий случай дозволь проводить тебя до западного выхода. Если возникнет затруднение, урезоним караульных тем же способом, каким я проник сюда. Затем ты покинешь дворец.

– А ты? – спросил Эпей.

– Не беспокойся обо мне. Я невозбранно вернусь и еще позабочусь об этой несчастной, чье имя узнаю. Она отправится домой, ибо жаждет вернуться.

– А..?

Эпей кивнул в сторону андротавра.

– Да, разумеется, – спохватился Менкаура.

Он быстро подошел к простертому на мраморных плитах чудищу, присел на корточки, заглянул в совершенно бессмысленные от страдания глаза.

Поднес к морде человекобыка хрустальный шарик, внятно и неторопливо произнес краткое заклинание, из которого Эпей не уразумел ни полслова.

Глухие стоны утихли.

Менкаура выдернул завязшие в плоти Чудовища клинки, уверенными касаниями пальцев остановил хлынувшую темную кровь.

Мастер округлил глаза:

– Да ты еще и врачеватель?

– Всего понемногу, – скромно ответил Менкаура. – Только это не вполне обычное врачевание. Скорее, изощренное знахарство...

– И теперь?..

– Теперь несчастная тварь будет спать. А пробудившись, не станет чинить вреда. Известное время, разумеется... Но до тех пор Великий Совет распорядится участью человекобыка сообразно закону и разумению...

– Арсиноя замкнута в деревянной телице, за дверью Розового зала, – поспешно сообщил встрепенувшийся Эпей. – Присмотри, чтоб не сгорела заживо, ежели что... Я все-таки не варвар, – ухмыльнулся эллин.

– Знаю, – сказал Менкаура, выпрямляясь. – И где Арсиноя, знаю, и в том, что ты не варвар, удостоверился. Твоему народу, Эпей, суждено великое и отменно славное будущее... А теперь поторопимся, друг мой, ибо уже пора...

* * *

– Дворец пылает, государь!

Идоменей подскочил и уселся на ложе едва ли не раньше, чем пробудился. Давала знать себя старая воинская закалка.

Вытянувшийся в струну стражник застыл у распахнутой двери, взяв копье «на караул» и глядя на л а Багета встревоженными глазами.

– Как – пылает?! Почему? Где?

– Недалеко отсюда, господин... Юго-восточная часть гинекея, господин. Пламя пробило кровлю и бушует...

Мгновение спустя флотоводец и повелитель уже поспешно облачался в белый хитон с алой каймой, проворно затягивал мягкие ремешки сандалий.

Стражник посторонился, пропуская Идоменея в коридор.

Выбежав наружу, критский владыка поступил как истинный воин: отнюдь не ринулся петлять по несчетным переходам, стремясь в указанное крыло, а бросился к ближайшей из уводивших на крышу лестниц, дабы оглядеть происходящее с наиболее выгодной и удобной точки.

Страж побежал вослед.

Утренний ветерок уже начинал блуждать над островом, но свежести не приносил, и царь немедленно вытер со лба проступившую испарину.

И впрямь, недалеко, подумал Идоменей.

По дворцовым понятиям, разумеется...

Столь огромно было древнее, долгие столетия строившееся и расползавшееся вширь здание, что столб угольно-черного дыма отстоял от царя на добрых два плетра. Прожилки огня вихрились и крутились у основания этой зловещей, подвижной, возносившейся уже почти в поднебесье колонны. Однако сложенный преимущественно из камня Кидонский дворец успешно противостоял пламени. Опасаться быстрого и всепожирающего пожара не следовало.

«Полдюжины залов придется восстанавливать», – промелькнуло в мозгу лавагета.

Он скрестил руки на груди, присмотрелся пристальнее. Вослед разбудившему царя стражнику на крышу выскочили еще трое или четверо – в мужской половине службу несли куда более исправно, чем в полубезлюдных владениях Арсинои.

– Отрядить десяток воинов, пускай подымают горожан из прилегающих кварталов. Ведра, кадки, бочки... Это на первый случай. А если не поможет – перекрыть акведук и направить поток воды прямо на пострадавшие чертоги. Зальет лишку – не беда, исправим...

Ближайший к спуску воин отсалютовал и помчался выполнять приказ.

– Так-так, – процедил Идоменей. – Любопытно. С чего бы вдруг загораться дворцу? Вовеки подобного не случалось... Или я ошибаюсь?

– Никак нет, господин! – дружно ответствовали воины.

– А теперь случилось, – раздумчиво сказал царь. – Кто-то, наверное, резвился без удержу. Забавлялся, обо всем на свете забыв... А, может, и спьяну кто начудесил... Разберемся чуть попозже.

Стражники почуяли затаенную угрозу в голосе лавагета и почтительно склонили головы.

Идоменей отвернулся от клубящегося дыма, осмотрел, насколько хватал глаз, дворцовую кровлю. Никаких иных непорядков не замечалось.

Город почти полностью скрывался за далекой кромкой необъятной крыши, но гавань, прямо на которую глядели окна располагавшейся внизу царской опочивальни, виднелась как на ладони. Острый взор Идоменея подметил возникшую на боевых кораблях суматоху: там тоже разглядели пожар и засуетились.

«Пожалуй, скоро прибудут и моряки», – отметил владыка и не без гордости подумал, насколько его люди расторопнее и надежнее стражников.

– Кстати, где обретается Рефий?

Воины замялись.

– Командир велел не беспокоить его до самого утра без особой, исключительной нужды, – выдавил один.

– Если эта нужда не особая, – сказал Идоменей, – то не представляю, чего еще требуется...

«Сукин сын! Как пить дать, забавляется в гинекее... Ну, подожди, защитничек!»

При мысли о Рефии царю непроизвольно припомнились афинские заложники и он лениво поискал взглядом приведенное в порт, стоявшее на якоре и послушно ждавшее дальнейших распоряжений судно.

Галеры не было.

Точнее, была – однако вовсе не на отведенном ей месте. Греческий корабль развернул парус и весьма проворно держал путь к северной оконечности мыса. Вослед неспешно двигалась пентеконтера, парус которой оставался по-прежнему свернутым.

Прочие суда мирно оставались на якорях. Лишь маленькие лодки начинали понемногу сновать у причалов, готовясь принимать или доставлять на борт людей либо грузы.

– Что это значит?!

– Государь?..

– Почему греки уходят?! – загремел Идоменей.

– Понятия не имею, господин, – растерянно отозвался ближайший воин.

– За ними следует пентеконтера, – вставил его сосед. – Капитан Эсон, видимо, собирается задержать афинян...

– Олух несчастный! Сухопутная крыса! – рявкнул озадаченный лавагет. – Пентеконтера идет на веслах одного-единственного ряда! Это не погоня! Они просто движутся вослед! Ничего не понимаю...

Сощурившийся Идоменей несколько минут пристально следил за эволюциями в бухте, а затем изменившимся голосом рявкнул:

– Тревога!

* * *

– Задержись-ка на минуту, – попросил Эпей.

Менкаура остановился.

– Было у меня два увесистых меча припасено, да бросить пришлось, покуда от красавчика удирал... И секира твоя весьма кстати окажется. В боковой проход, быстро! Иначе тебе же обратный путь заградим!

– Не понимаю..? – поднял брови Менкаура.

– Сейчас увидишь.

Друзья кинулись в ответвление главного коридора, пробежали примерно сотню шагов, затем остановились.

– Отступи чуток, – велел Эпей. – А то, не доведи Зевес, брызнет ненароком и обожжет...

Грек отобрал у недоумевающего Менкауры лабрис, метким ударом сшиб один из больших светильников. Бронзовая плошка шлепнулась на пол, зазвенела, покатилась, потухла.

Тонкая струйка земляного масла потекла по стене, пропитывая фреску с изображением охотящегося в камышах дикого кота. Еще несколько раз увесистое лезвие впилось в камень, откололо три-четыре внушительных обломка.

Нефть хлынула обильно.

– Чудо! – порадовался Эпей.

Он осторожно выдернул фитиль из другого светоча и бросил не успевшую погаснуть асбестовую полоску прямо в собиравшуюся на полу и быстро увеличивавшуюся лужу.

Огонь так и взметнулся.

– Пускай поразмыслят, – сообщил мастер египтянину, ошеломленно созерцавшему новую диверсию эпического хитреца. – Еще разок-другой проделаем то же самое – только подальше. Пускай почешут затылок, погадают, где нового пожара ожидать...

– Затоскуешь в Греции – приезжай в Та-Кемет, фараоновых лазутчиков обучать, – протянул Менкаура. – Ну и ну...

– Благодарствуйте, – ответил Эпей, хватая писца за руку и увлекая вспять. – Расенна уже предлагал местечко в экипаже, теперь ты на почетную службу зовешь... Только я человек тихий, мирный. Приключения, разумеется, жалую – но лишь когда о них аэды в поэмах повествуют. Бежим!

* * *

Иола стояла на палубе афинской ладьи, глядя назад, на остров, где провела всю жизнь, и который покидала, не желая расставаться с любимым. Берег постепенно удалялся, водная гладь за кормою ширилась; город и дворец начинали являться взору целиком.

Вдали возвышались горы: белесая наверху, зеленая у подножия Левка; ближе к востоку – обширные плато, служившие благодатными пастбищами для коз и тонкорунных овец; еще восточнее смутно маячила в густом утреннем воздухе величественная Ида.

Ни облачка не виднелось на голубеющем небе. Новый день обещал быть столь же знойным, сколь и предыдущие. Но расползавшийся над Кидонским дворцом черный дым постепенно застилал эту прозрачную синеву, клонился в сторону, влекомый витавшими где-то наверху воздушными потоками, тянулся грозной пеленой в сторону пробуждающейся столицы.

– Любопытно, что случилось? – обратился к женщине подошедший Эсон. – Я ни разу не слыхал о пожарах во дворце, да и ты, наверное, тоже...

Иола только головой помотала.

– Твой отъезд никак с этим не связан? – спросил критский капитан понизив голос.

– Нет, разумеется. Но у государыни бывают замыслы, в которые не посвящают без особой нужды...

Ответ прозвучал спокойно, любезно и внушительно. Пожав плечами, Эсон подбоченился и устремил глаза на лавировавшую меж другими кораблями пентеконтеру.

– Молодец, Эвней, – негромко похвалил он келевста, чьему попечению доверил судно в грядущем походе. – Чисто движется. И заметь: ни единого лишнего весла не использует. Знает, что пока открытой воды не достиг, разгоняться нельзя...

Иола только головой кивнула.

Эсон пояснял ей простейшие вещи, точно маленькой; но капитан явно хотел занять себя хоть каким-нибудь разговором. Пускай лучше болтает сам, нежели задает вопросы...

– Э-эй... – внезапно сказал моряк. – А это еще откуда, и кто такие?

Оконечность мыса была уже близка. За нею, совсем неподалеку, примерно в трех четвертях мили, виднелся вытянутый, хищный корпус миопароны. Этруск тоже углядел дымный столб, вознесшийся над побережьем, и велел работать каждой лопастью, дабы поспеть вовремя.

Корабли быстро сближались.

– Друзья, – коротко сказала Иола, пытаясь не выдать волнения, которое испытывала. – Друзья, отряженные государыней, дабы обеспечить нам беспрепятственный выход в море.

– Не понимаю, – протянул Эсон, в упор глядя на Иолу.

– Ты видел перстень? – вопросом на вопрос ответила женщина.

Эсон безмолвствовал. Иола поняла: следует немедленно погасить возникшее в его душе сомнение. Останься капитан у себя на пентеконтере, не приведи на борт афинского судна пятерых закаленных бойцов, Расенна быстро пресек бы любую попытку задержать беглецов.

Но при создавшемся положении бывший любовник Арсинои вполне мог заставить греков сделать поворот оверштаг[65]65
  Ка сто восемьдесят градусов.


[Закрыть] и устремиться назад. И этруску довелось бы лишь бессильно скрежетать зубами...

– Ты видел перстень? – повторила Иола уже с нажимом.

– Да, – коротко молвил Эсон.

Прелестная критянка решилась на отчаянный выпад.

– В ближайшие часы, – медленно и внушительно произнесла Иола, – судьбой царя Идоменея займется Великий Совет Священной Рощи. Раскрыты дела чудовищные и не поддающиеся описанию. По крайней мере, мне строжайше воспрещено говорить о них.

Брови Эсона сошлись у переносицы, лицо напряглось.

– Минует немного, совсем немного времени – и на Крите появится новый лавагет. Запомни: я ничего не говорила, но Арсиноя, видимо, хочет возвести в этот ранг именно тебя...

Эсон вздрогнул и остолбенел.

– Ибо царица, – бойко продолжила Иола, – вольна выбирать нового супруга по собственному усмотрению. Смею с уверенностью предположить: избранником будешь ты, капитан.

– Чушь, – процедил Эсон, глядя на Иолу с нескрываемым подозрением. – Что-то здесь неладно...

– Ошибаешься. Во всяком случае, клянусь чреслами Аписа: не сегодня-завтра на Крите будет новый лавагет!..

«... И новая царица», – мысленно прибавила Иола.

Не верить подобной клятве уроженец острова попросту не мог. Эсон поверил.

– Но что, гарпии побери, случилось? – прошептал он в замешательстве.

– Повторяю, до поры об этом говорить нельзя. Но ты не пожалеешь об исполненном воинском долге.

– Насколько понимаю, – сказал Эсон, – царь Идоменей все же остается лавагетом и пребудет им... еще несколько часов – правильно?

– Всецело и совершенно.

– Значит, – выдохнул капитан, – погоня обеспечена. И неравный бой тоже!

– Ни в коем случае, – слабо улыбнулась Иола. – Как раз этому и должен воспрепятствовать доверенный человек царицы, командир вон той ладьи.

Миопарона уже настолько сблизилась с греческой галерой, что можно было явственно различить фигуры гребцов и огромного кормщика. Этруск помахал идущему встречным курсом кораблю, упруго поднялся и прошествовал на середину палубы, где размещался непонятный, громоздкий с виду предмет, укутанный парусиной.