Текст книги "Критская Телица"

Автор книги: Эрик Хелм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Иола подняла взор.

– Белого быка? – спросила она, помолчав.

– Его, родимого. Священного Аписа.

– Но рога золотят лишь по случаю высочайшего...

– Именно. Шестнадцать лет назад. Ночью. В Священной Роще. Я только-только обосновался на Крите, и понятия не имел о здешних обычаях. Потом объявились блуждающие огни, и я испугался, решил: эмпузы наступают... Молод был, неопытен. А сейчас вот припомнилось, когда в сказочке змей возник.

– И ты видел?..

– Боги миловали. По неразумию да по неведению вмешался в церемонию, выручил упрямившуюся девицу. После, поутру, выслушал весьма полезные наставления...

Эпей махнул рукой:

– Давай-ка дальше!

– «Кто тебя принес, кто тебя принес, малый, кто тебя принес на этот морской остров, берега которого в волнах?»

Я ответил так, а мои руки были протянуты перед ним. Я сказал ему:

«... Ветер вышел, пока мы еще были в море, прежде, чем мы коснулись земли. Поднялся вихрь, он повторился, и в нем была волна восьми локтей.

Вот бревно! Я схватил его. Корабль погиб, и из бывших на нем не осталось никого, кроме меня. И вот я – рядом с тобой: я был заброшен морской волною на этот остров».

– И вот я рядом с тобой... – негромко повторил мастер.

– А?

– И вот я рядом с тобой...

Карие глаза просияли и вновь устремились к замысловатым письменам.

– Он сказал мне:

«Не бойся, не бойся, малый, не пугайся! Ты достиг меня, вот Бог дал тебе жизнь. Он принес тебя...»

Скрипнула дверь.

Иола и Эпей вздрогнули от неожиданности.

– Не пугайтесь! – пробурчал добродушный Менкаура. – Я услышал, как великое произведение излагают на языке чуждом да неприспособленном. Уж дозвольте заметить: ненужные местоимения хорошему переводу – нож острый! А в общем, отнюдь не скверно...

* * *

– ... Каковой злодейский бунт и послужил к погибели самих мятежников, – закончил Расенна. – Из высадившихся близ Фемиксиды чистым чудом уцелел только человек по имени Кеней, которого вместе с благоразумно оставшимся на борту Сигерисом прошу сохранить в новом экипаже. За битого двух небитых дают...

Обсудив некрасивое положение дел, Расенна и Гирр заключили временное перемирие, уговорились оболгать погибших – мертвецам от этого не было ни холодно, ни жарко – и упорствовать во лжи.

– Итак, – медленно произнесла Арсиноя, – придется набирать команду сызнова. И целый месяц пропал впустую...

– Отчего же, госпожа? – возразил этруск. – Амазоночку доставили в целости, хотя не могу сказать, что в полной сохранности.

Царица вскинула брови.

– Эти мерзавцы, – пояснил Расенна, – поколотили бедняжку, получив отменный и славный отпор. Ежели я немного смыслю в телесных повреждениях, все минует само собою примерно через месяц. Но сейчас ее физиономия... э-э-э... немного вышла из берегов, а посему...

– А посему ты и не спешишь похвастаться добычей, верно?

– Сущая правда, – ухмыльнулся Расенна.

– Девушка в состоянии передвигаться?

– Вполне.

– Значит, веди сюда. Ни разу не видела настоящей амазонки.

– Слушаюсь, государыня. Только сперва несколько слов на ухо.

* * *

О чем толковал хитроумный этруск привередливой повелительнице, остается неизвестным. Но смело можно предположить: ни единого нескромного намека Эфра не услыхала ни сразу, ни когда-либо впоследствии. Будь иначе, на Крите немедленно воцарился бы малолетний Эврибат и его столь же малолетняя супруга, спешно избранная из числа родовитых девочек, ибо гибель государыни, согласно обычаю, влекла за собою полную перемену правления.

* * *

Арсиноя с ужасом уставилась в обезображенное девичье лицо. Левая половина принадлежала хорошенькой обладательнице миндалевидных глаз, высоких скул и неожиданно, необъяснимо нежного для воительницы подбородка. Правая часть, оплывшая после жестокого удара, по-прежнему напоминала маленькую дыню. Обширный кровоподтек уже проступил сквозь гладкую, смуглую кожу.

– Приветствую тебя, о Эфра, – любезно молвила Арсиноя.

– И тебе привет, о царица, – ответила девушка, попыталась поклониться и едва не упала.

– Немедленно комнату, мягкую постель, дворцового лекаря! Наилучшие вина и яства, – распорядилась Арсиноя. – Присмотр, уход, заботу! Я все проверю сама!

Выздоровление амазонки затянулось, как и предсказывал архипират, на добрый месяц. Ударь наемник немного сильнее – Эфра осталась бы лежать бездыханной на далеком северном берегу, неподалеку от своих доблестных соратниц, павших в стычке с дерзостными разбойниками.

Но девушке повезло. Ее постигло только умеренное сотрясение мозга.

Четыре недели кряду Эфру пользовал опытнейший врач, искушенный в премудростях травных, превзошедший науку терапевтическую, хирургическую, гипнотическую.

Запертый в южной оконечности гинекея наравне с тремя десятками служанок, находившийся, по сути, на положении узника, лекарь пытался было воспротивиться неслыханному затворничеству, но весьма откровенный разговор с начальником стражи разом остудил праведное негодование целителя.

Невообразимо высокое жалованье утешило.

Окружающая роскошь порадовала.

А получив от Арсинои дозволение по первой и малейшей прихоти забираться в постель к любой приглянувшейся красотке, седовласый, но вовсе не подверженный старческой холодности, Аминтор окончательно воспрял духом и встрепенулся телом...

Врач предписал Эфре полный покой, благодетельные примочки, укрепляющее питье, легкую, но сытную пищу. Удостоверился в целости глаза. Попросил покоситься влево и вправо, не поворачивая головы, следя за движущимся кончиком сухого, узловатого пальца. Бережно ощупал голову и шею.

– Все минует бесследно, – заявил Аминтор стоявшей рядом Арсиное. – Девочка в сорочке родилась.

Еще ни разу в своей двадцатидвухлетней жизни амазонка не чувствовала такой заботы, не испытывала схожего ощущения безопасности, не ведала подобной ласковой опеки. Малейшую просьбу исполняли незамедлительно, а зачастую и предупреждали. После сурового быта Фемискиры, нескончаемых воинских упражнений, походов и тягот Эфре казалось, будто она угодила в некий земной Элизий. Изысканно убранная, обставленная, искусно расписанная спальня поражала невиданной дотоле красотой. Тихие, приветливые голоса звучали непривычно для слуха, закаленного грубоватыми, отрывистыми командами и приказами...

Всякий день Арсиноя неукоснительно являлась проведать выздоравливающую и подолгу задерживалась у нее, беседуя, расспрашивая, рассказывая. Подметив признаки надвигающегося утомления, царица нежно сжимала Эфре запястье, просила подремать и бесшумно выходила из опочивальни.

Месяц промелькнул почти незаметно.

Боль улеглась, опухоль исчезла, головокружения отступили.

Эфра поправилась полностью.

* * *

Загадочная фраза Элеаны то всплывала в памяти, то снова исчезала, вытесняемая дневными заботами, беспечно утапливаемая в лихорадке ночных огней. Арсиноя вообще не любила раздумывать о печальном либо зловещем. Однако верховная жрица очень редко бросала слова на ветер, и естественное любопытство, наконец, победило.

– Послушай, Реф, – спросила царица возлежавшего бок о бок с нею начальника стражи, – кто живет в потайном дворцовом подземелье?

Рефий смущенно вздрогнул.

Повернул к Арсиное напрягшееся-лицо.

– Мокрицы, – ответил он безразличным, чересчур уж ровным голосом. – Холодные и противные.

– А еще? – сказала Арсиноя, от которой не ускользнуло мгновенное Рефиево замешательство.

– Больше никакой живности не замечалось.

– Реф, – Арсиноя приподнялась на локте и слегка чмокнула немилосердного любовника в переносицу, – а, Реф?

– Угу?

– Говорят, обитатель подземелий не питается падалью...

Царица вскрикнула.

Пальцы Рефия стиснули ей предплечье с такой силой, что, казалось, переломится кость.

– Кто говорит? – раздался скрежещущий шепот.

– Пусти, мне больно! Пусти! Совсем спятил?! Пуста, дурак!..

– Кто... говорит? – раздельно и грозно повторил Рефий, ослабляя хватку.

Арсиноя шлепнулась на спину и заплакала.

– Грубиян!.. Олух паршивый! Посмотри, каких синяков наставил!

Она всхлипнула, осеклась и умолкла, почуяв что-то неожиданное и не совсем ладное.

– Арсиноя, – чуть слышно промолвил Рефий, – речь идет о страшной, нерушимой тайне, рядом с коей морские и военные секреты Идоменея должно считать пустяками. До тебя донесся немыслимый, невероятный слух – ибо даже слуха подобного существовать не должно. Требую как начальник дворцовой стражи...

– Ты ничего не смеешь от меня требовать! Уйди!

– В данном случае, Сини, – зловеще процедил Рефий, – начальник стражи не только смеет, но и обязан требовать от любого, не исключая царицы! Если не веришь, пойди, справься, у Элеаны...

– Сам иди к ней... Дурак!

Арсиноя отерла слезы, помолчала и продолжила уже спокойнее:

– Месяца два назад Элеана явилась ко мне и спросила об участи пойманного пирата. Я сказала – зарублен... «Покажи останки!» Говорю: начальник стражи велел швырнуть в потайное подземелье; где оно – понятия не имею...

– Ничего лучше изобрести не могла? О пещерах даже упоминать без особой нужды не следует!

– А тогда Элеана отвечает: «Обитающий в катакомбах не питается падалью». Вот и все!..

– Ну, мерзавка... – прошептал Рефий.

– Кто? – вскинулась Арсиноя.

– Верховная жрица, разумеется. Но я потолкую с Элеаной наедине...

– Реф! Ты все едино проговорился. Объясни уж толком, в чем дело.

– Сини, – серьезным, очень серьезным голосом сказал Рефий, – умолкни и спокойно выслушай. Начальник дворцовой стражи, вступая в должность, беседует в Священной Роще с верховной жрицей, приносит ужасный обет молчания и узнает величайшую тайну острова Крит. К этому вынуждают определенные обстоятельства... По негласному закону я обязан мгновенно умертвить любого, нарочно или случайно уведавшего тайну – уведавшего полностью, либо частично – роли не играет...

Арсиноя уставилась на Рефия округлившимися глазами.

– Исключений не существует ни для кого. И венценосцы приравниваются к прочим. Вспомни зарубленную главным телохранителем царицу Лаодику. Она была чрезмерно любопытна...

Повелительница кидонов застыла от ужаса, не будучи в силах даже закричать.

– Я щажу тебя, Сини. Ты ничего не говорила, я ничего не слыхал. В сущности, Элеана пыталась обречь государыню на верную гибель, – задумчиво произнес Рефий. – Подтолкнуть к совершенно естественным расспросам. Только не знала, что мы с тобою друзья постельные...

Арсиноя перевела дух.

– Повторяю, Сини: об упомянутой мною тайне знают лишь трое. Верховная жрица, ее заместительница и начальник стражи. Всякий другой, заподозривший хотя бы кроху запретной истины, повинен смерти – немедленно, неотвратимо. Случается, излишне проницательные оказываются также чрезмерно болтливы – тогда погибают их собеседники, все до единого. Необъяснимая дворцовая резня, приключившаяся в тысяча шестьсот пятьдесят втором[44]44
  Рефий исчисляет дату от начала критской эпохи.


[Закрыть] по вине пьяной стражи, была, на самом деле, избиением узнавших недозволенное...

Отпив глоток вина из приютившегося в изголовье кубка, Рефий закончил:

– Поэтому сию же секунду напрочь позабудь о словах Элеаны, как я позабыл о твоих. Напрочь.

– Еще один вопрос.

– Ни полслова!

– Но, Реф!..

– Я не помню, о чем велась речь.

– Хорошо. Скажу иначе... Ты поймешь... Могут ли обитатели Кидонского дворца спокойно спать и спокойно разгуливать по несчетным переходам и закоулкам?

– А-а-а! Понимаю, – слабо улыбнулся Рефий. – Вполне. Десятки поколений спали, разгуливали, не жаловались... А теперь – молчок.

– Хорошо, милый... Боги бессмертные, погляди на эти жуткие кровоподтеки! Всю руку изуродовал.

– Не всю, – ухмыльнулся Рефий. – Только между локтем и плечом. Поноси витой браслет примерно с недельку – никто ничего не заметит...

* * *

Эфра стояла на плоской дворцовой крыше-азотее, щурилась под отвесно падавшими лучами полуденного солнца и внимательно слушала царицу.

– Разумеется, ты вольна отплыть с капитаном Расенной когда захочешь. Я, кстати, воспользовалась бы случаем послать государыне Ипполите достойные дары и предложение союзничать. Но если тоска по родине еще не успела угнездиться в сердце твоем, поживи здесь, под покровительством и опекой Арсинои, которая успела искренне тебя полюбить.

Амазонка оперлась ладонями о невысокий парапет.

– Помимо этого, Эфра, наши обычаи несколько отличаются от принятых у вас, – продолжила Арсиноя. – Ты успела убедиться: здешние женщины слабы и почти беззащитны. Стража набирается исключительно из мужей. Для меня, – прибавила царица с улыбкой, – это чревато множеством неудобств, мелких и крупных. Девушка-воин, великолепно владеющая любым оружием, обученная рукопашной схватке, была бы поистине драгоценна. Умоляю...

Ладонь амазонки вознеслась и застыла в воздухе, обращенная к Арсиное.

Царица умолкла.

«Надо все же будет неназойливо преподать ей основы этикета, – непроизвольно подумала Арсиноя. – Девчонка безо всякого умысла делает иногда вещи недопустимые... »

– Законы гостеприимства и гостевания, – сказала Эфра, – священны и нерушимы. Согласно правилам, принятым в моей стране, если радушный хозяин просит задержаться, отказ равняется оскорблению. Ты же, госпожа, была столь добра и заботлива, что я почла бы себя неблагодарной тварью, отклонив предложение учтивое и ласковое...

Арсиноя и не ждала, что все произойдет так легко.

– Я остаюсь, – улыбнулась Эфра. – И остаюсь охотно, ибо мне здесь очень понравилось...

* * *

Примерно в это же время этруск Расенна давал окончательные наставления новому экипажу, набранному сообразно требованиям самого капитана, которые изрядно отличались от предъявляемых начальником дворцовой стражи, хранителем запретной тайны и несомненным государственным преступником, Рефием.

Преступником – ибо Арсиноя пребывала в добром, нерушимом здравии...

– Плачевный опыт, – уведомил Расенна хмурого и недовольного Рефия, – свидетельствует: разумный трус предпочтительнее доблестного болвана. Искусный моряк лучше умелого головореза. Я ни с кем не намерен более вступать в битву. Ежели до крайности дойдет, имеются Эпеевы трубочки...

Рефий молчал.

– Причем, – сказал этруск, – испытывать новобранцев буду сам. Словесно. Травить людей волкодавами и обрабатывать кулаками да мечами вовсе незачем.

Рефий засопел.

– И бугаев, не способных и месяца без бабенки выдержать, – заключил Расенна, – тоже зазывать не след. Повторяю: счастье, что у меня хватило соображения покинуть Архипелаг...

* * *

Команда «Левки» выстроилась внутри огромного грота, на обширном скальном выступе. Этруск неторопливо разгуливал перед безмолвной шеренгой. Соглядатай Гирр, оставшийся в прежнем качестве, обосновался на палубе миопароны и лениво беседовал с объемистым кубком.

– О плачевных последствиях непослушания лучше всех расскажут Сигерис и Кеней. Особенно Кеней...

Этруск выразительно поглядел в сторону потупившегося наемника.

– Дабы исключить ненужные соблазны, о вашем телесном благоденствии станут заботиться особо. Экипаж получает право доступа во дворец – ограниченного доступа, – тотчас уточнил Расенна, – и возможность услаждаться после долгих и честных трудов.

Этруск, действительно, предложил Арсиное отделить несколько располагавшихся на дальнем отшибе комнат и учредить там своего рода временное блудилище, для каковой достопохвальной цели отлично годились томившиеся в гинекее служанки, жаждавшие развлечься едва ли не больше, чем измученные вынужденным воздержанием корабельщики.

– А в море, друзья мои сердешные, как вам хорошо известно, капитан – царь и бог. Остолопы, забывшие это основное правило, сложили ослиные головы на дальнем и, ох, поверьте, негостеприимном берегу! Я просто пошел навстречу настойчивым просьбам команды. Сначала возражал, а потом уступил, предоставил им полную свободу действий...

Расенна перевел дух и закончил тираду:

– Убежден, что с новым экипажем плавать будет и легче, и лучше. А дураки получили по заслугам. Туда и дорога...

Слова этруска стали своего рода эпитафией восьмерым погибшим наемникам.

Пожалуй, Диоклес и его сотоварищи ничего иного и не заслужили.

По крайней мере, я так думаю.

* * *

Промелькнули еще семь веселых средиземноморских весен.

Расенна, сделавшись еще осторожней и изобретательней, доставил в Кидонский дворец десятка три очаровательных наложниц и ни разу не угодил в сколько-нибудь значительную передрягу.

Арсиноя жила в полное и невозбранное удовольствие.

Мастер Эпей забавы ради отпустил длинные волосы, чего не делал ни разу в жизни, и лишь благодаря шумным возражениям Иолы не завел бороду.

Элеана и Рефий давно и старательно избегали встречаться и разговаривать.

Идоменей, лавагет кидонский, прослыл в народе флотоводцем обленившимся и зряшным, ибо львиную долю времени проводил во дворце.

Менкаура скучал по родному краю и от нечего делать ударился в астрономические наблюдения.

Эврибат вымахал в довольно крупного и отменно красивого подростка.

А мы, наконец, можем связать узелком прерванную во второй главе нить основного повествования и возвратиться туда, откуда на время вынужденно отлучились.

Глава седьмая. Иола

 
Делия именно так молчаливые таинства ночи
Голосом тихим своим любит порой нарушать:
Да, не иначе, сплетением рук обняв мою шею,
Тайные речи вверять близким привыкла ушам.
 

Сенека. Перевод Ю. Шульца

Любовная связь царицы и начальника стражи странным образом была известна всей Кидонии. Говорю «странным», ибо упоминать о ней не дерзали уже лет четырнадцать: лишь престарелые, съевшие вместе не один талант морской соли супружеские пары осмеливались иногда, перешептываясь на сон грядущий, посудачить о дворцовой распущенности вообще и об «этих двух» в частности.

Все прочие, желая упомянуть неупоминаемое вслух, изысканно говорили, что Рефий «боготворит государыню», и более надежного телохранителя не мог бы желать даже фараон.

Ибо четырнадцать лет назад Рефий чуть ли не в одночасье заложил прочную и незыблемую основу своей последующей чудовищной славы.

Когда сплетни о чересчур странных караульных бдениях по ночам впервые выскользнули за стены Кидонского дворца и стали предметом более или менее оживленных разговоров среди горожан, Рефий, что называется, и глазом не моргнул. Арсиноя просто не подозревала о звучавших там и сям насмешках, а начальник стражи сделал вид, будто подобные глупости его не касаются.

Но Кидонию разом затопила волна устрашающего и дотоле неслыханного разбоя.

Людей резали средь бела дня и закалывали во мраке ночном. Убивали прямо на улицах и выводили в расход под домашним кровом. Досконально, до нитки грабили; подозревать месть не было никаких оснований. За несколько суток погибло несколько сот горожан – блистательных аристократов, смиренных торговцев, незаметных ремесленников; десяток-другой моряков разделил эту плачевную участь.

Смертоубийственное поветрие обладало двумя особенностями.

Гибли только те, кто во всеуслышание изощрялся по адресу высокопоставленных любовников.

А грабежу сопутствовало непременное и неукоснительное усекновение языка.

Последний аккуратно укладывали красоваться на груди убитого (убитой).

Когда перепуганный народ воззвал о защите и помощи, Рефий озабоченно произнес:

– Неслыханно! Даже головорезы-одиночки давно сделались редкостью, а тут, сдается, прямо под носом ни с того ни с сего целая орда объявилась!

Скрестив руки на груди, начальник стражи обозрел городских представителей и назидательным тоном продолжил:

– Хулу на Рефия изрыгать, помоями обливать – горазды. А теперь скулите: Рефий, оборони, да, Рефий, выручи! Язык долог, а ум короток...

Горожане отрядили в посланцы людей смышленых. Народные ходатаи весьма заметно побледнели, услыхав подтверждение своим жутким догадкам.

– Ступайте, – сурово сказал первый телохранитель государыни, отвечавший также за общее спокойствие в Кидонии. – Будьте благоразумны... к примеру, прекратите... м-м-м... шататься по безлюдным закоулкам... да... значит, повторяю: будете благоразумны – постараюсь обуздать эту сволочь. Убирайтесь!

Пересуды прекратились быстро и начисто.

Убийства – тоже.

С тех пор имя Рефия произносили, понизив голос. На протяжении последующих лет начальник стражи убедительно подкрепил свою репутацию людоеда и живореза. Простейшие законы жанра не дозволяют вдаваться в описание казней и публичных пыток, учинявшихся на главной городской площади при поимке пиратов либо преступников, нарушавших основные законы. По правилам, смертный приговор выносился либо венценосцами, либо Великим Советом жриц, а способ казни предоставляли усмотрению главного охранника, сыщика и расправщика.

Поскольку уроженцы Крита отнюдь не отличались врожденной жестокостью, и даже палачи предпочитали просто сносить повинные головы, не подвергая отправляемых на берега Стикса ненужным мучениям, Рефий позаботился выписать из Египта полдюжины заплечных мастеров, делавших дело с охотой и немалым смаком.

Рефия боялись панически.

И в городе, и, тем паче, во дворце.

Слово его было законом неписаным и непреложным.

А потому и придворные дамы, и челядь, и воины усердно и упорно старались не замечать многочисленных шильев, довольно часто высовывавшихся из мешка.

Точней, из южной оконечности гинекея.

Царица могла не опасаться доносов.

А посему в довольно скором времени перестала особо скрытничать.

* * *

– Послушай, – попросил Эпей, – цирюльник заболтает до полусмерти, а мне и языком-то ворочать не хочется. Сделай милость, остриги. Только покороче, как раньше.

– Но длинные кудри тебе очень к лицу, – возразила Иола.

– Остриги, – повторял Эпей. – Пожалуйста.

С утра пораньше мастер успел завершить работу над заказанной деревянной телицей. Теперь умельцу больше всего хотелось остричься, вымыться, улечься в чистую постель и отменно выпить. Стряхнув незримую грязь, обновиться, отдохнуть. Напрочь позабыть, что и для чего старательно сооружал на протяжении последнего месяца.

– Что-нибудь случилось? – полюбопытствовала Иола, окутывая расположившегося в удобном кресле Эпея льняной тканью. – Ты сегодня мрачнее тучи.

Умелец не ответил.

Заскрипели, залязгали длинные ножницы, откованные из черной бронзы, снабженные по режущим кромкам полосками закаленной стали.

– Менкаура нынче ночью снова пойдет наблюдать светила, – сказала Иола, критическим взглядом оценивая первые итоги своего труда. – Приглашает нас. Говорит, втроем веселее. Да и помощь может понадобиться.

– Очень кстати... Мне как раз хочется отвлечься, развеяться...

– А в моей опочивальне отвлечься и развеяться никак не желаешь? – задорно спросила женщина, подходя к Эпею спереди и целуя – Да что с тобой?

Еще ни разу мастер не оставлял ее лобзание безответным. А сейчас Эпей восседал, отрешенно уставясь в одну точку и еле-еле шевельнул губами.

– Скажи, – медленно произнес эллин, – отчего царица не может совокупляться с Аписом?

– Так принято, – пожала плечами Иола – Испокон веку повелось... Раньше, правда, еще до царицы Балитис, были, по-видимому, неоднократные соития, но потом их возбранили окончательно и бесповоротно.

– Почему?

Иола пожала плечами, заработала ножницами с удвоенной резвостью.

– Сиди смирно, головою не верти, не то лишнего прихвачу... Значит, передать Менкауре, что мы придем?

– Да, разумеется... И, между прочим, ведь не обязаны же мы торчать на крыше ночь напролет? Поприсутствуем, пособим – и восвояси.

Эпей немного подивился и даже подмигнул:

– В спаленку?

Иола несильно шлепнула мастера гребнем по макушке.

– Развратный варвар! Только если я приглашу.

– И спрашивать не стану...

– Сатир! О, как я буду сопротивляться...

– И все-таки: почему?

– Тише, – прошептала Иола в Эпеево ухо. – Не здесь. Ночью, на азотее, расскажу.

– Получается, – столь же тихо сказал Эпей, – ты знаешь?

– Да. Только об этом запрещается даже упоминать.

– Хорошо. Дождемся ночи.

– Да перестанешь ли ты головой вертеть? – подчеркнуто громко возмутилась Иола. – Угомонись, или, право слово, отправишься к цирюльнику!

– Все, веду себя смирнее смирного!

* * *

– Располагайтесь вон там, в уголке, – сказал Менкаура, осторожно пристраивая на подставке объемистую клепсидру. Отдыхайте, ешьте, пейте, целуйтесь на здоровье. Помощь потребуется небольшая и недолгая. Подать, подержать на весу...

Неисчислимые парапеты – продольные и поперечные – делили азотею на тысячи больших и маленьких прямоугольников, повторяя в плане расположение находившихся под крышей стен, которые просто-напросто выступают наружу, образовывая своего рода открытый лабиринт. Перемычки достигали пояса, неширокие проемы приходились в точности над обретавшимися ниже, невидимыми отсюда дверьми. Эпей долго ломал себе голову, гадая, зачем потребовался древним строителям эдакий, вынесенный на поверхность, каменный чертеж, и, не придя ни к какому определенному выводу, махнул на загадочную несуразицу рукой.

Умелец расстелил в углу толстый, весьма немало весивший войлок, с пыхтеньем и беззлобной руганью втащенный наверх. Определил рядом большую амфору, три бронзовых кубка, плоскую вазу, полную маслин, яблок, смокв и виноградных кистей. Подбоченился, удовлетворенно обозрел получившееся уютное гнездышко, обернулся.

– Милости просим, кушать, пить и целоваться подано!

– Кушай сколько влезет, а пить и целоваться повремените, – назидательно зарокотал Менкаура, возившийся с инструментами и принадлежностями звездочета. – Я же сказал, небольшая помощь потребуется. На кой ляд годится помощник, чья рука дрожит, удерживая отвес?

Эпей удрученно вздохнул.

Устами египтянина глаголала истина...

Не так давно мастер, предварительно опорожнив целый кратер[45]45
  Сосуд, служивший для смешивания вина с водой.


[Закрыть] неразбавленного хиосского, затеял в очередной раз похвастать перед Иолой своим действительно прекрасным умением бросать клинки. И осрамился, дважды промахнувшись... Это заставило Эпея крепко призадуматься – правда, не впервые, – и служить Вакху-Лиэю с гораздо меньшим пылом.

– Надолго ли? – не без грусти в голосе осведомилась тогда Иола.

Эпей только плечами пожал:

– Надеюсь. Ручаться не могу, однако надеюсь душевно, искренне и сердечно.

– Поживем – увидим, – вздохнула отнюдь не убежденная подруга, слыхавшая весьма похожие заверения не единожды, не дважды и не трижды...

– Устраивайтесь, – повторил Менкаура. – Понадобитесь – позову.

– Хорошо, – отозвалась Иола, с большим любопытством разглядывавшая снаряжение придворного учителя. – Диву даюсь, как умудряешься ты не запутаться во всех этих россыпях звезд! Я, кроме созвездия Бегемота[46]46
  Малая Медведица.


[Закрыть], ни единой звездочки не в силах определить.

– И не надо, – сказал седовласый наставник, усаживаясь на крохотном коврике, подбирая ноги, окружая себя всем необходимым так, чтобы можно было дотянуться рукой, не подымаясь. – Ты не мореплаватель. И не гадаешь по расположению планет – по крайности, я так думаю...

– Послушай, Менкаура, – вмешался Эпей. – Ты ведь и сам, насколько разумею, не мореход и не гадатель! Тебе-то зачем небесный свод созерцать? Время убиваешь? Тогда лучше присоединяйся к нам.

Эллин озорно прищелкнул языком:

– А ежели тутошнее вино оскорбляет изысканный, утонченный вкус, могу принести целый сосуд пива! Истинно египетское! Горькое, вонючее – должно понравиться!

Будучи давними и добрыми приятелями, писец и мастер завели обыкновение поддразнивать друг друга.

– К тебе присоединись, пропойца греческий, – возразил Менкаура, – так, того и гляди, прославишься на всю Ойкумену, созвездие новое откроешь!

– Это верно, – согласился Эпей. – Но все же зачем?

– Сразу видать северянина. Вам оно и впрямь без особой нужды, ежели по волнам не шныряешь... Ты долго прожил в Та-Кемете?

– С годок наберется...

– Хоть когда-нибудь вымок под дождем?

– Ха! В Египте, насколько я знаю, дождик идет с промежутками лет в пятнадцать-двадцать. В этом смысле, кстати, поразительная страна!

– Вот-вот. И посему, о непросвещенный и закосневший в глубочайшем варварстве друг, земледелие полностью и всецело зависит от разливов Хапи[47]47
  Нила.


[Закрыть].

– Знаю. Только при чем туг звезды, не возьму в толк.

– Когда Хапи выходит из берегов, – терпеливо растолковал Менкаура, – поречье становится огромным озером – не забыл?

– Забудешь такое! В первый раз подумал – всемирный потоп надвигается.

– Именно... Скажи, Эпей, как узнаете вы точное время?

– Что?

– Время. Как вы узнаете точное время?

– Брр-р-р-р-р!.. По клепсидре. Или песочным часам. Это и ужу понятно...

– Клепсидра показывает, который час. Конечно, если ее не забывают исправно переворачивать. Но речь не об этом. Чередование дней, недель, месяцев, времен года. Годов. Десятилетий. Выпадающие при времяисчислении дни... Как управиться с этим, а?

Мастер наморщил чело.

– Выпадающие дни?

Менкаура вздохнул.

– Звезды еще не высыпали полностью, надлежит немного выждать. Слушай, внемли и запоминай, о непросвещенный и блуждающий в неведении забулдыга[48]48
  В подлиннике дальнейший рассказ Менкауры изобилует столь вопиющими неточностями и несуразностями, что переводчик счел необходимым воспользоваться весьма сходным по содержанию отрывком из книги М. Матье «День египетского мальчика» (М., 1956).


[Закрыть]!

Эпей изобразил полное смирение и насторожил слух.

– Важно знать не только час, но и месяц, время года. Год, наконец! Когда Нил разливается, многие селения оказываются островками. Стало быть, надо вовремя увести стада из низменностей, в оба следить, чтобы не размыло плотины, – да мало ли может приключиться бед! Начало разлива уже давно известно, его ждут – и все же по ночам, при свете факелов, люди неусыпно следят за уровнем воды и состоянием плотин. Ты жил в Та-Кемете, и можешь вообразить, что произошло бы, не знай мы, когда начнется наводнение, не готовься к нему загодя.

– Представляю... Впечатляющее зрелище, Иола, можешь мне поверить на слово.

– Уже древние подметили: разливы Нила происходят через одинаковые промежутки времени, через год. Поэтому начало года приурочили к началу разлива, так и считаем дни – поныне. А смену времен – у вас их четыре, у нас только три – определяют по движению солнца, луны и светил.

– Что же это за времена? – полюбопытствовал Эпей.

– Мог бы, прожив целый год в Египте, и полюбопытствовать!

– Я занимался иным, – отпарировал Эпей. – И даже заподозрить не мог столь варварского членения! Во всех порядочных странах существует весна, лето, осень и зима!

– У нас чуток иначе, – невозмутимо произнес Менкаура. – Три времени. Каждое состоит из четырех месяцев. Каждый месяц имеет по тридцать дней. А завершается год пятью праздниками. Итого, триста шестьдесят пять, как и у диких народов...

– Как же вы их именуете – времена года?

Менкаура вздохнул.

Иола расхохоталась:

– Эпей витает в облаках, ему не до скучных земных мелочей.

– Витаю, – согласился мастер. – Быть может, не в самых облаках, но весьма к ним близко.

– Воспаряет мыслью, подобно орлу, – смеялась Иола, – и не желает пресмыкаться в нильской грязи, аки божество Себек[49]49
  Крокодил. Главным средоточием Себекова культа был Фаюмский оазис (по-гречески даже именовавшийся Крокодилополем – «Крокодилоградом»).


[Закрыть].

– Воспаряю, – сказал Эпей. – Между прочим, хоть один из вас когда-нибудь задумывался о природе птичьего полета?

– Ветер, – задумчиво произнес Менкаура. – Сгущенный воздух, раздувающий паруса, поддерживает птичьи крылья...

– Правильно, – улыбнулся Эпей. – Но все же, как вы их именуете?