Текст книги "Критская Телица"

Автор книги: Эрик Хелм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глава шестая. Эфра

 
Кто падет, тому ни славы, ни почета больше нет
От сограждан. Благодарность мы питаем лишь к живым, —
Мы, живые. Доля павших – хуже доли не найти.
 

Архилох. Перевод В. Вересаева

– Она самая, – с готовностью согласился этруск. – Отсюда ее, правда, не видать, но город никуда не исчез, можешь быть уверен. И кишмя кишит женщинами...

– Предатель! – с ужасом сказал Гирр. – Ты привел нас прямиком в осиное гнездо! В змеиное логово!

– Я всего лишь пошел навстречу единодушному требованию экипажа, – возразил Расенна. – А Фемискиру избрал потому, что, во-первых, отсюда уж наверняка никаких слухов никуда не просочится – амазонки общаются с окружающими народами преимущественно посредством клинков, стрел и копий, – во-вторых же, повторяю: здешние бабенки и впрямь опрятны и пригожи... Прекрати хмуриться, дружище, ты сам настоял на буквальном соблюдении приказа: скрытность и еще раз величайшая скрытность!

Этруск подмигнул и шепотом прибавил:

– Да и кашку ведь заварил сам!

Гирр заскрипел зубами:

– И даже не предупредил, подлец, высадившихся людей! Они уверены, будто...

– Когда подбирали команду, – прервал Расенна, – предполагалось: каждый достаточно осведомлен в морском деле. Включая, между прочим, – этруск ухмыльнулся, – надзирателя... Мне и на ум не могло придти, что люди понятия не имеют, куда приплыли!

Критянин плюнул от ярости.

– Вот и видать моряка, – невозмутимо промолвил капитан. – Сигерис, будешь свидетелем: досточтимый Гирр харкнул на палубные доски. Общеизвестно: это вернейший способ навлечь на судно гнев богов! Теперь, ежели приключится неладное, знаем, кого надлежит винить...

Сигерис каким-то чудом успел очутиться меж Расенной и Гирром.

– Выбрали время ссориться! – воскликнул он. – Лучше за берегом присматривайте в оба! Занесла нелегкая!

– Не беда, – ободрил наемника этруск. – Ребяткам не грех поразмяться, мечом помахать. А то совсем обленились.

Несколько гребцов, разумевших по-критски, торопливо передавали товарищам суть оживленного препирательства. Поднялся тихий, испуганный ропот.

– Эй, мальчики! – сказал Расенна, переходя на эллинское наречие, понятное большинству, бывшее в Средиземноморье своеобразной lingua franca[40]40
  Общепонятный международный язык.


[Закрыть]. – Извольте успокоиться. Клятвенно заверяю: кораблю не грозит ни малейшая опасность. Амазонки, нам грешным не в пример, не шныряют по морю, и преследовать не станут. Это народец сугубо и трегубо сухопутный.

– Думаешь, они вывернутся? – спросил этруска Сигерис.

– А что же им еще делать остается? – ответил вопросом на вопрос хитроумный Расенна. – Знали, чего хотели, за тем самым и отправились. Теперь уж – либо уд в устах, либо голова в кустах...[41]41
  В подлиннике – непереводимо измененная английская пословица: «Let ’em take care of the penises, since the cunts will take good care of themselves».


[Закрыть]

Эта на ходу изобретенная этруском поговорка, пережила тысячелетия и, наконец, несколько видоизменившись, закрепилась в одном из языков нынешней Европы.

* * *

Коротко просвистела стрела, внятно хрустнула пронзенная цель, подбитая утка закувыркалась в воздухе и шлепнулась неподалеку от речного берега, подняв немало брызг.

Фермодонт – неторопливая река, но все же добычу не следовало отпускать по течению, ибо плавни густо поросли камышом, и вполне могли поглотить сраженную дичь, оставив охотницу с носом.

Эфра проворно кинулась в воду и, сильно взмахнув руками, поплыла.

Стройная, сильная, смелая, девушка славилась как непревзойденная воительница и несравненная охотница. За считанные мгновения одолев пятьдесят с небольшим локтей, она подхватила качавшуюся на мелких волнах утку. Острие стрелы ударило точно под левое крыло.

Довольная собой, Эфра легла на бок и, гребя одной рукой, направилась вспять.

Выбралась на влажную, подававшуюся под стопою, почву.

Серая цапля. Селезень. Две утки. Вовсе недурно!..

Можно было со спокойной совестью отправляться домой.

Вечерело. Солнце стояло над западным горизонтом, утопало в сизых, лиловых, багряных полосах закатных туч. С востока плотной, непроницаемой для взора пеленой подымалась и растекалась по небу мгла. Благоухало степное разнотравье.

Эфра неспешно связала добытым птицам лапки, освободила тетиву лука, тщательно перебрала стрелы в колчане, расправляя оперение каждой, располагая длинные – почти в два локтя – древка в плотном и удобном порядке.

Нудно, монотонно звенели подымавшиеся над речным устьем полчища комаров.

Пора, пора!..

За спиной внезапно и резко прошелестели травяные стебли.

Эфра обернулась – и тотчас опрокинулась навзничь, поверженная чьими-то могучими руками.

Выучка, приобретенная в ежедневных упражнениях и многочисленных походах, не пропала впустую. Еще не понимая, что, собственно, случилось, молодая амазонка закинула руки за голову, вцепилась в лодыжки нападавшего, совершила полукувырок назад и резко поддала неизвестному ногой пониже груди. Человек охнул и грохнулся.

Эфра вскочила во мгновение ока, развернулась, выхватывая из ножен узкий обоюдоострый кинжал, прищурилась.

Временно ставший безвредным незнакомец катался по земле и прилежно пытался вздохнуть, однако над метелками ковыля дружно и внезапно возникли еще восемь косматых голов.

Сколь ни отважна была молодая амазонка, а вздрогнула от неожиданности и отступила на шаг.

«Ахейские лазутчики! – мелькнула в мозгу Эфры страшная догадка. – Это конец...»

Бросаться в реку не стоило труда: пловец являет лучнику или пращнику почти идеальную мишень. Нырять и двигаться под водой, иногда подымаясь к поверхности за глотком воздуха, тоже не имело смысла: даже возникнув на краткий миг, за который и отдышаться-то не успеешь, амазонка оказалась бы досягаема, по меньшей мере, для полудюжины стрелков, ибо поднаторелые в боевой тактике эллины безусловно взяли бы веерный прицел и поджидали, натянув тетивы.

Не рассуждая, не колеблясь, Эфра издала протяжный, вибрирующий крик: сигнал о крайней опасности, далеко разнесшийся над пустынной вечерней степью и достигший ближайшего конного дозора из числа тех, что непрерывно – днем и ночью – разъезжали в окрестностях Фемискиры.

Грозно зашуршала трава.

Опомнившиеся от неожиданности пришельцы разом ринулись на девушку.

Эфра хладнокровно дозволила взять себя в кольцо, перехватила кинжал за лезвие и внезапно метнула в глотку человеку, приближавшемуся слева. Противник захрипел, рухнул на колени, повалился ничком.

Девушка бросилась к нему, сноровистым пинком в живот заставила согнуться пополам чужеземца, изготовившегося напасть на беглянку, и рухнула сама, не сумев избежать ловкой подножки. Неприятелей было чересчур много.

Тотчас образовалась куча мала. Изумленные, остервеневшие наемники лупили упавшую по Чему попало. Эфра еще умудрилась раскровавитъ и расплющить удобно подвернувшийся нос, однако меткий удар по голове тут же отправил амазонку странствовать в темных краях беспамятства.

Схватка завершилась.

* * *

Призыв Эфры долетел – негромко, однако несомненно – до стоящей на якоре миопароны.

Этруска точно пружиной подбросило.

– Начинается, – процедил он. – Быстро поднять бортовые заслоны, быть наготове. Вы, двое, – обратился Расенна к Сигерису и Гирру, – приготовьте луки, да стрел запасите побольше.

– Распоряжаешься мною? – спросил соглядатай. – Приказы отдавать изволишь?

– Закрой пасть! – рявкнул этруск таким голосом, что наглый сотоварищ немедленно стушевался. – И целься получше, ежели не совсем разучился, пытошник паршивый! Сейчас гостьи пожалуют!

Над миопароной продольно вознеслись укрепленные на деревянных рамах полосы гиппопотамовой кожи. Гребцы и команда становились неуязвимыми для вражеских снарядов, а притихший Гирр и не на шутку встревоженный Сигерис располагались подле узких бойниц, раскладывая На палубе длинные стрелы, проверяя тетивы, проводя по ним кусочками воска.

– Якорь не выбирать, – распорядился Расенна. – Я обрублю канат.

Этруска изрядно утешала мысль о том, что уже смеркается, что до берега целых сто локтей и что, вернее всего, ни единый из предерзостных похотливцев уже не достигнет водной поверхности живым.

А стало быть, и дожидаться не будет нужды.

Но здесь архипират ошибся.

* * *

– Да брось ее к свиньям собачьим, Диоклес! Ты же слыхал: девка пустила клич! Сейчас неведомо кто примчится!

– Не примчится, – пропыхтел верзила, завязывая последний узел на ремнях, которыми обвил смуглое, безвольное тело Эфры. – Паскуда просто-напросто решила смутить нас. И, кажется, своего добилась, – фыркнул он, искоса взглянув на бледного, встревоженного Кенея.

Моряки, еще не успевшие опомниться после умелого и столь сокрушительного отпора, данного одинокой охотницей, стояли молча, переводя взоры с избитой, бесчувственной добычи на труп невезучего Пелия, и вновь устремляя глаза к девушке. Оглушающий удар пришелся по виску, правую половину лица раздуло до неузнаваемости, но Эфра дышала.

– Заберем на корабль, – промолвил Диоклес, подымаясь, – дозволим чуток отлежаться, а потом позабавимся на славу. Ежели дерется, как фурия, то и отдаться заставим, как вакханку. Расстелим козочку в лучшем виде. А ну, шевелись!..

Аминтор и Ментес подняли связанную.

– Идти плетров пять, по дороге будете сменяться...

– А Пелия? – осведомился Кеней. – Оставим здесь?

– Конечно! – хохотнул Диоклес. – Но, коль угодно, взваливай на спину и волоки.

Наемник пожал плечами и зашагал вослед товарищам.

Они под углом пересекли степную окраину, поросшую высокими, достигавшими пояса, ковылями; двинулись вдоль берега, по усыпанному галькой теплому песку. Так было немного дольше, однако несравненно легче, нежели путаться в несметных упругих стеблях.

Маячившая вдалеке миопарона понемногу вырастала, обретала очертания. Оставалось покрыть еще сотни две с половиной локтей и войти в воду.

Прерывистый, глуховатый гул возник слева и чуть позади.

Кеней обернулся.

И вскрикнул.

Одно-единственное слово исторглось из немедленно пересохшей глотки:

– Всадники!

* * *

Семь голов обратились в указанную сторону.

– Бегом! – заорал Диоклес. – Живо на корабль, ублюдки!

– Да брось же ее, остолоп! – зарычал Кеней, проворно зацепляя тетиву за крюк.

Диоклес буквально выхватил Эфру у товарищей, перекинул через плечо и ринулся вперед, подобно атакующему буйволу.

– Ну и тварь! – буркнул Кеней, выпуская первую стрелу.

Рядом, точно расстроенные струны кифары, прозвенели еще две тетивы. Еще два человека додумались выхватить луки.

В густых травах Конский топот был не слышен до последней минуты. Когда преследование обнаружилось, наемников и наездников разделяло едва ли более полуметра. За моряками царицы Арсинои гналась добрая дюжина довольно странных всадников. Три стрелы, пущенные непревзойденными критскими лучниками, сыскали цель безошибочно. Двое преследователей слетели наземь, а еще под одним на полном галопе рухнула и несколько раз перевернулась гнедая лошадь.

Остальные стремительно приближались.

– Амазонки! – раздался удивленный, перепуганный вопль.

Кеней непроизвольно отметил, что к нему несутся длинноволосые, разъяренные женщины, что седел на лошадиных спинах нет и в помине, что посадка нападающих необычна – пятки подобраны, колени сжимают бока скакунов, а в руках возникают убийственно мощные, из турьих рогов слаженные, луки.

– Бей! – заорал критянин не своим голосом и выстрелил опять, пронзив ближайшую воительницу.

Вновь запели тетивы.

Но уже с обеих сторон.

Метко попадать в мишень, когда мчишься безудержным карьером, отнюдь не просто. За спиной Кенея раздался вскрик, шумно повалилось тело – но лишь одно. Амазонок же осталось только шесть.

Кеней отшвырнул бесполезный лук, выхватил меч и прыгнул в сторону, дабы не очутиться под копытами бешеной лошади.

Упал.

Перекатился.

Вскочил.

Отразил нацеленный в голову клинок.

Сделал встречный выпад, почувствовал, как лезвие до половины погрузилось в незащищенную броней плоть, выхватил поводья из ослабевших пальцев противницы, уже падавшей на песок, отчаянно прыгнул, охлябью оседлав храпящую лошадь, отмахнулся мечом от налетевшей сбоку амазонки.

Увидел, что Анфидия, третьего лучника, безжалостно рубят с четырех сторон.

Ударил коня пятками и припустил по берегу, вдогонку остальным, у которых – включая обремененного добычей Диоклеса – точно крылья на пятках отросли.

Обогнал, поравнялся с миопароной, прыгнул, опрокинулся, подвернул ногу. Не чуя боли, взвился и шарахнулся в море, поплыл саженками со скоростью, почти невообразимой. Сто локтей, отделявших его от корабля, беглец одолел менее чем за четверть минуты.

Диоклесовым спутникам волей-неволей довелось повернуться и принять бой, когда пять визжащих от ярости фурий настигли отступающих. Но в рассыпном строю пехоте не тягаться с кавалерией. Невзирая на численное равенство, пятеро критян полегли все до единого. Амазонки потеряли двух.

Диоклес и не подумал помогать товарищам, но продолжил неудержимый бег, оторвался от замешкавшихся наездниц и, вздымая тучи брызг, направился к миопароне, с каким-то безумным упорством продолжая волочить за собой ко всему безучастную Эфру.

Погоня – три уцелевшие наездницы – покрыла полторы сотни локтей почти мгновенно. Вновь напряглись могучие луки.

* * *

– Бей, – негромко приказал этруск. – Правую и среднюю...

Море было почти спокойно, ибо тянувший с побережья ветер усмирял волны. Прицел рассчитали заранее. Сигерис и Гирр спустили тетивы одновременно. Все три амазонки слетели на песок прежде, нежели успели расстрелять Диоклеса и прикончить злополучную подругу.

– А третью кто?.. – выдавил Сигерис и обернулся.

– Когда-то и я отличался по этой части, – признался Расенна, опуская лук. – Правда, прошло много лет, но все же...

Минуты через полторы запыхавшийся, дышавший подобно обсыхающему киту Диоклес добрался до судна.

– Принимай! – хрипло выкрикнул он, хватая свешивавшийся за борт канат.

– Принимаю, – отозвался этруск. Вынул из гнезд крепления кормового заслона, поднял могучими ручищами тяжкий щит, передал гребцам. Свесился, ухватил Эфру, одним рывком перенес на палубу. Помог Диоклесу вскарабкаться следом.

– Прочь отсюда! – выдохнул обессилевший великан. – Скорее! Прочь!..

– Сигерис, обруби якорь, – приказал этруск. – Трогай! И бери таранный темп!

Весла ударили слаженно и немедля.

* * *

– Н-да... – задумчиво произнес капитан, дослушав перебивавших друг друга Диоклеса и Кенея, которые в известной степени вернули себе душевное равновесие, опустошив на двоих целую амфору неразбавленного фессалийского («Левку», по личному распоряжению Арсинои, снабжали наилучшими винами и яствами).

Оба наемника расположились на носу миопароны, спинами к бортам, и блаженствовали, тупо уставясь в усеянное звездами небо.

– Н-да, – повторил этруск и надолго умолк.

Приведенную в чувство Эфру не без удобства устроили на войлочной подстилке посреди палубы, рядом с мачтой, однако развязывать отнюдь не спешили. Напротив, тщательно проверили путы, подтянули подозрительно выглядевшие узлы, обмотали несколькими витками тонкой, но прочной цепи. Девушка только скалилась и раз-другой попыталась укусить моряков.

– Это твоя вина, – бесцветным голосом вымолвил Гирр.

– Это наше общее счастье, – отозвался Расенна. – Вообрази-ка на минутку, что подобное приключилось бы в Архипелаге... Молодцы, как выяснилось, немного – самую малость – навыкли работать руками. А в подобном деле еще и головы требуются... Сам Тиния[42]42
  Этрусский бог. Соответствовал греческому Зевсу.


[Закрыть] позаботился избавить меня от банды никчемных неумех. Новый экипаж придется, думаю, набирать капитану, – а не начальнику дворцовой стражи.

– Поговорим в Кидонии!

– Разумеется. Если захочешь. Но тогда, не обессудь, выясним: откуда проведал надзиратель Гирр о... м-м-м... да! – ты подыскал удачное выражение – об официально пожалованном праве первой ночи. Заодно полюбопытствуем: наделен ли был означенный Гирр столь же официальным правом сеять возмущение среди моряков «Левки», разглашая государственную тайну и, по сути, нарушая торжественный священный обет молчания, принесенный царице... По-прежнему хочешь поговорить в Кидонии? Не передумал?

Критянин поник. Удалился на корму и угрюмо уставился в темные волны.

Надувался парус, храпели во сне утомленные гребцы, журчала стремившаяся мимо корабельного корпуса вода.

– Стало быть, уложила Пелия ножом на расстоянии десяти локтей? – негромко спросил этруск.

– Да! И дралась, точно дикая кошка! Счастье, что нас оказалось восемь человек... Иначе наверняка бы вырвалась и умчалась! Или еще кого-нибудь угробила!

– Безусловно, – кивнул Расенна. – Я не сомневаюсь в этом.

Диоклес почуял издевку, засопел, однако возражать капитану побоялся. Можно было, впрочем, выместить злобу гораздо проще. И безопаснее.

А главное, приятнее.

Верзила поднялся, широко, с хрустом потянулся, помотал головой.

– Волчица, сдается, очухалась... Ну-кось...

Наемник тяжело прошагал к мачте, остановился, обозревая лежащую Эфру, подбоченился.

– Кеней, подсоби-ка чуток!

– В чем подсобить? – осведомился Расенна.

– Я хочу маленько поквитаться с девочкой. За себя и за всех прочих. Сейчас попляшешь, стерва, – прибавил Диоклес, обращаясь к амазонке. – Ух, и попляшешь!

– Ни с места! – еле слышно шепнул этруск попытавшемуся встать Кенею. – Сидеть, выродок, если жизнью дорожишь...

Кеней повиновался беспрекословно.

Услыхав приближающуюся поступь, Диоклес обернулся.

– Лучше я пособлю, – произнес Расенна. – Ты разумеешь по-гречески? – спросил он Эфру.

Девушка сверкнула незаплывшим глазом и промолчала.

– Конечно, разумеешь. Только разговаривать со мной не изволишь... Крепкий орешек. Молодчина.

– Расколем! – заверил Диоклес и расстегнул набедренную повязку. – Подержи-ка молодку за плечи, командир.

Охмелевший, возбужденный наемник дерзил непроизвольно, забывая, кто стоит рядом. Этруск бесстрастно пропустил панибратскую просьбу мимо ушей.

Нагнувшись, Диоклес перерезал путы на Эфриных ногах. Девушка слегка вздрогнула и шевельнулась, пробуя затекшие мышцы, попыталась восстановить обращение крови в измученных венах.

– А что, собственно, ты собираешься предпринять? – полюбопытствовал этруск, упорно изъясняясь на греческом.

Наемник заржал.

– Хороший вопрос! Ой, хороший!

– И все-таки? Отвечай по-эллински, пускай и она слышит.

Диоклес продолжал гоготать.

– Потише, приятель, перебудишь гребцов, а им, сердечным, отдых требуется.

– Я-то умолкну, – сказал отсмеявшийся головорез, – только вот эта гадюка, пожалуй, верещать возьмется!

Он коротко пнул простертую Эфру ногой.

– Гадюки не умеют верещать, – беззлобно возразил этруск. – Они помалкивают, даже когда очень больно и страшно. В худшем случае шипят...

– Эта заверещит!

Оглядев свой изготовившийся к бою дрот, наемник остался доволен.

– Вот, паскуда, – обратился Диоклес к амазонке. – Любуйся! Это для тебя...

Завершить начатую тираду не удалось.

Эфра поймала напрягшейся стопой Диоклесову лодыжку, резко ударила ногою пониже колена Верзила грохнулся плашмя.

Закопошились потревоженные гребцы. Обернулся тосковавший на корме соглядатай Гирр. Очумевший от выпитого Кеней остался вполне безучастен. Теперь ему больше и прежде всего хотелось подремать.

– Хм! – буркнул Расенна. – Девочка-то и впрямь сущая прелесть... Не бойся, – бросил он Эфре, – ты в безопасности. Даю слово.

Диоклес приподнялся на локте, растирая ушибленный затылок:

– Ну, сволочь!..

Он вынул из ножен широкий бронзовый клинок, не без труда встал и сделал решительный шаг вперед:

– Ну, шлюха, молись богам!

Повернулся к Расенне, пьяно подмигнул.

– Послушай, командир, сказывают, будто амазонки правую грудь себе отрезают...

– Полная и несусветная чушь, – ответил этруск, не спуская с великана внимательных глаз.

– Чтоб мечом сподручнее махать!

– Как видишь, это архидурацкая выходка, – терпеливо, точно ученика бестолкового наставляя, сказал Расенна.

– Вижу, – осклабился Диоклес. – Только знаешь, Расенна?.. А?

– Что именно? – спросил капитан.

– Сейчас появятся одногрудые.. Гы!

– Сейчас появятся спящие, – возразил этруск. – Ступай на бак и немедленно заваливайся. Приказываю. Утро вечера мудренее.

– Да? О-отлично... Только сначала появятся одногрудые...

– Повторяю: появятся спящие. Марш отсюда!

Диоклес уже наклонялся над связанной девушкой.

– А я... говорю... одногрудые появятся...

– Ошибаешься. Их не бывает.

Наемник взвыл от боли.

Расенна запустил пальцы левой руки в его густые волосы, крепко ухватил, запрокинул голову Диоклеса почти к лопаткам. Правой рукой вывернул негодяю кисть. Бронзовый нож зазвенел о палубные доски.

Отшвырнув подчиненного к борту, этруск зарычал:

– Спать, выродок, пропойца паршивый! На берегу, небось, поскромнее держался!

– Да я тебя, тварь!.. – прохрипел Диоклес.

И бросился на Расенну.

Это было просчетом.

Вполне объяснимым просчетом, ибо верзила обретался под изрядным хмельком, и гарпии были ему не сестры.

Но, тем не менее, последним в беспутной Диоклесовой жизни.

Этруск отступил – проворно и почти небрежно.

Подставил нападающему ногу.

И, когда мерзавец растянулся ничком, в кровь обдирая искаженную злобой физиономию, Расенна прыгнул.

Обрушился обеими стопами на крестец упавшего, ломая позвоночник и дробя тазовые кости. Весу в этруске было, как уже упоминалось, три с половиной аттических таланта. А использованный прием оказался бы смертоносным и при меньшей тяжести победителя.

Раздался громкий, устрашающий хруст и пронзительный вой, в котором не слышалось ничего человеческого.

– Боюсь, теперь появятся акулы! – процедил Расенна, перебрасывая потерявшего сознание головореза через бортовые перила.

Для разнообразия даже Гирр одобрил этот поступок, ибо слыхал беседу этруска с Диоклесом от начала и до конца.

Прикончив бунтовщика и дождавшись, покуда волнение, вызванное рукопашной схваткой, уляжется, этруск подошел к Эфре и уселся рядом, оставив, однако, меж девушкой и собою расстояние столь же приличное, сколь и разумное.

Обученную хитроумным способам защиты пленницу надлежало принимать всерьез.

– Мы не ахейцы, – спокойно и дружелюбно произнес капитан. – Также не хетты, не каппадокийцы... не принадлежим ни к одному из враждебных вашему племени народу. Не питаем к амазонкам ни малейшей вражды.

Эфра безмолвствовала.

– Люди, состоявшие под моим началом и потрепанные твоими соратницами...

Девушка осторожно повернула голову.

– Да, – сказал Расенна. – Похитителей настиг весьма лихой летучий отряд. Уцелело только двое. Одного я в твоем присутствии скормил рыбам. За жестокость и неподчинение.

О гибели самого отряда и о собственной меткости этруск предпочел не распространяться.

– Эти люди заслуженно поплатились, ибо нарушили строжайший приказ: набрать питьевой воды и незаметно возвратиться на корабль, никому не чиня обид и, по возможности, избегая любых и всяких стычек.

Расенна лгал бойко и довольно связно.

– Возвращаться к устью Фермодонта после приключившейся беды было бы чистым безумием. Высаживать же тебя на чуждый берег – значит, обречь на гибель. Понимаешь? – ввернул он излюбленный вопросец Гирра. – До острова, откуда мы приплыли, при попутном ветре плыть неделю. Возможно, чуть больше...

Критом правит женщина. Мудрая, справедливая, прекрасная собою. Побывай у нее, познакомься. Когда захочешь возвратиться домой – скажешь, и через неделю-другую ступишь на родную землю. Венценосная Арсиноя не станет удерживать против твоей свободной воли. Я знаю повелительницу.

. Девушка по-прежнему не отвечала.

– Если не веришь, то подумай хорошенько и рассуди здраво: какая мне корысть обманывать? Будь я работорговцем, питай какой-либо дурной умысел – зачем убеждать, уговаривать, доказывать? Ведь ты и так находишься в полной моей власти – связанная, беззащитная. До ближайшего рынка, где можно продать захваченную пленницу, – дня два не особенно спешного ходу. Время от времени чуток ослаблять путы – и никакой излишней возни... А я хочу развязать тебя, понимаешь? Вышло чудовищное недоразумение, ужасная неприятность, в которой всецело повинны состоявшие под моим началом головорезы – набранные случайно, поспешно, за неимением лучшего. Среди них не было ни единого критянина!

И так далее, и в этом же духе этруск витийствовал едва не до полуночи.

«Ох и врет, не моргнет! – подумал еще не уснувший Гирр. – Ухо надобно держать востро. Он самого сфинкса вокруг пальца обвести сумеет, ежели захочет...»

– Кто знает, возможно, в один прекрасный день Кидония и Фемискира станут союзниками? Побывай на острове, познакомься с государыней, а потом вернись и расскажи об увиденном. Чем ты рискуешь? Подумай...

– Не могу... – разлепила девушка запекшиеся губы. – Голова болит... Я хочу спать. И пить...

Расенна опрометью ринулся на нос миопароны, вернулся с полным кувшином прохладной, чуть застоявшейся воды.

– Я смочу льняную тряпицу и положу тебе на висок, – предложил он, когда амазонка утолила нестерпимую жажду. – Быстрее спадет опухоль. Кстати, меня зовут Расенна. А тебя?

– Эфра...

– Не шевелись, – велел этруск, – рассекаю путы.

Гирр едва не вскочил, услыхав сказанное.

– Теперь оставляю с тобою рядом этот кинжал. Говорят, амазонка страдает, лишившись оружия. Если пожелаешь заколоть, помни: я сплю совсем рядом, по другую сторону мачты... – Расенна улыбнулся: – Чтобы не плутала в темноте. Э, да ты, пожалуй, голодна? Принести еды?

– Нет... Оставь побольше воды... Я хочу спать...

* * *

– Помилосердствуй! – взмолился мастер Эпей, глядя на придворную даму поверх поднесенного к устам бронзового кубка, до краев наполненного кипучим критским вином – щедрым даром последнего урожая, обильного и доселе невиданного. – Староват я уже для эдакой тарабарщины! Годы не те, чтобы новым языкам учиться – да еще варварским!

Иола весело и лукаво скосила на умельца карие глаза:

– Если египтяне варвары, кем прикажете именовать эллинов?

Эпей отхлебнул изрядный глоток.

Его собеседница восседала на резной скамеечке подле самого окна, держала на коленях развернутый до половины папирус и забавлялась, доказывая доброму своему другу-приятелю неоспоримые преимущества роме перед аттическим наречием.

– А Менкаура знает по-гречески, – поддразнила Иола, не дождавшись ответа.

– Правильно делает, – парировал Эпей. – Иначе не мог бы черпать из великолепного кладезя моей несравненной мудрости. Одними жестами даже мартышки не объясняются.

Залпом осушив чашу до дна, умелец со звоном водрузил ее на маленький малахитовый столик.

– Еще? – спросила Иола и потянулась к стоявшей поблизости черно-красной амфоре.

– Не надо, – ухмыльнулся Эпей. – Мы не варвары.

– А кто месяц назад надрался до полубесчувствия? Фараон Хеопс?

– Поработай до полного упаду – и ты надерешься, – благодушно возразил Эпей – А нынче у меня выходной. Блаженное безделье. Зачем же портить удовольствие?

Иола послала мастеру воздушный поцелуй:

– Умница! Почаще бы так!

Она выпалила это столь радостно, что Эпей помимо воли расплылся в улыбке.

– Чем измываться над неповинным чужестранцем, – сказал умелец, – перевела бы лучше свою сказочку на язык, людям понятный, уху приятный. Кое-кто с удовольствием послушал бы...

За шестнадцать протекших лет критский выговор мастера сделался безукоризненным. Эпей болтал совершенно свободно и даже обучился чрезвычайно сложному письму – пиктографическому, не знавшему гласных звуков и посему зачастую непроницаемому для не посвященных в тонкости.

– Сказочка не моя, сказочку сочинили египетские...

– ... Варвары.

Иола состроила гримаску:

– Отвечаю словами красноречивого земледельца: ты подобен послу крокодила!

– На пославшего, надеюсь, не смахиваю? Хотя, – с притворной грустью вздохнул Эпей, – до вечера неблизко, еще и полную правду выслушать успеем.

Медленно, с долгими перерывами, женщина вслух принялась перелагать начертанное на папирусе:

– «Выслушай же меня, мой князь! Я расскажу тебе нечто... случившееся со мною самим... Я спустился к морю в корабле ста двадцати локтей длиной и сорока шириной...»

– Не просто варвары! – перебил Эпей. – Олухи впридачу. Такая посудина пьяную морскую черепаху не обгонит! Правильное соотношение длины и ширины корабля – восемь к одному.

– «Но ветер вышел, когда еще мы были в море, прежде, чем мы коснулись земли. Поднялся вихрь, он повторился, и в нем была волна восьми локтей...

Вот бревно! Я схватил его. Корабль погиб, а из бывших на нем не осталось никого... »[43]43
  Папирус с текстом «Сказки о потерпевшем кораблекрушение» хранится в Эрмитаже.


[Закрыть]

– Говорю же, – хмыкнул Эпей, – корыто! Порядочная галера через такую волну перепрыгнет, что твоя лошадка через изгородь.

– Не буду читать! – возмутилась Иола.

– Молчу, молчу...

– «Я был выброшен морской волной на остров. И провел на нем три дня в одиночестве, и только... сердце было мне товарищем. Я заснул под сенью дерева...»

Мастер невольно залюбовался подругой. Насквозь просвеченные солнечными лучами волосы искрились, падая на спину и плечи свободной волной: замысловатые прически полагались только в торжественных случаях. Прелестное, слегка удлиненное лицо с правильными чертами и прямым носом клонилось над развернутым текстом. Стройные ноги, безукоризненные бедра, маленькие груди с длинными чувственными сосками... Финикийцы и хетты, большие любители налитых жиром тяжелых телес, навряд ли удостоили бы Иолу особым вниманием. И греческий скульптор, пожалуй, прошел бы мимо. Но любой из художников Та-Кемета не колеблясь уплатит последние деньги, – подумал Эпей, – чтобы заполучить подобную модель обнаженной хоть на часок-другой... Кемтскому идеалу красоты Иола соответствовала почти безукоризненно. Или вовсе безукоризненно...

Эпей судил не понаслышке. Он уже дважды плавал в терзаемый войной Египет и в общей сложности провел там около года, постигая через переводчика хитроумные секреты заморской механики.

Египетские умельцы приводили грека в уныние, египетские рабовладельцы – в ужас, но египетские живописцы оказались выше всяких похвал.

Совершенство линий и чистота красок были поразительны. Даже здесь, на Крите, где художники и ваятели изощрялись едва ли не до вообразимого предела, редко удавалось увидать фреску, способную по-настоящему превзойти творение смуглых мастеров...

– Э-эй! – окликнул мастер. – Извини великодушно, перебью снова. Но я вдруг уразумел, откуда в тебе столь великое пристрастие к Та-Кемету. Предки ведь наверняка явились оттуда, верно?

– Насколько знаю, нет...

– Значит, заезжий посол, – продолжил Эпей и тотчас уточнил: – Посол фа-ра-она... Князь какой-нибудь либо номарх улестил прабабушку.

– Что-о?

– Ну, может, не прабабушку, а... протопрабабушку.

– Ах ты!..

Иола метко запустила в умельца пухлой подушечкой для брошек и заколок.

– Винюсь! – возопил Эпей. – Читай дальше!

– «... Деревья закачались, земля затряслась. Я открыл свое лицо и увидел, что это шел змей. Был он тридцати локтей, а его борода – больше двух локтей. Тело его было украшено золотом, а брови – из настоящего лазурита».

– Однажды, – задумчиво сказал Эпей, – и мне случилось вздремнуть... как там бишь? – под сенью дерева. Проснулся – и обнаруживаю украшенного золотом быка. Лазурита, правда, не замечалось...