Текст книги "Критская Телица"

Автор книги: Эрик Хелм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Алькандра пронзительно вскрикнула, точно обожженная.

– Этого требуют, во-первых, здравый смысл; а во-вторых, чрезвычайные, уже, бесспорно, известные тебе обстоятельства. Афины обязаны десять лет присылать на остров людскую дань, оплачивая гибель нашего посланника...

Гоготнув от удовольствия, Рефий продолжил:

– Сколь угодно страшная казнь – всего лишь страшная казнь, и только. Но вселить подлинный, леденящий кровь ужас; перепугать на долгие столетия всех непокорных, дерзостных и безрассудных; посеять непреходящий мистический страх перед великим Критом возможно единственным путем.

Алькандра прерывисто дышала и глядела на Рефия, как на бешеного, готового в любую секунду оборвать непрочную привязь пса.

– Объявить во всеуслышание о существовании человекозверя, небывалого чудовища, терзателя и пожирателя, обитающего в перепутанных катакомбах, откуда нет выхода и куда будут безо всякого снисхождения ввергать сынов и дочерей всякого провинившегося племени! Пускай трепещут! Пускай дрожат везде и всюду при единой мысли о возможности причинить острову самомалейшую обиду! Жреческие интересы да уступят государственным! Я сказал, ты слышала.

– Это безумие... Святотатство... Кощунство...

– Святотатство и кощунство, – почти ласково оборвал жрицу Рефий, – содержать страховидную, естеству и богам отвратительную тварь под самым Кидонским дворцом. Но уж содержать – так не без пользы хотя бы! Я на вепря ходил в одиночку, но всякий раз, когда спускаюсь по запретной лестнице, отмыкаю проклятую дверь и шныряю туда, в темень, кролика либо поросенка, оторопь берет. Потом холодным прошибает. Все думаю: вдруг он, сквернообразный, притаился и ждет?..

Начальник стражи смолк и вновь наполнил свою чашу, не предлагая Алькандре ни единой новой капли.

– Разок-другой человечка подбрасывал... Оглушенного, конечно.

Духом осушив кубок до дна, Рефий рассеянно швырнул его в дальний угол. Раздался резкий, дребезжащий звон. Алькандра заметно вздрогнула.

– По закону, – с расстановкой молвил царский телохранитель, – ежели верховная жрица в одночасье умрет, либо погибнет, преемницы себе не определив, месяц миновать должен, покуда новую изберут. Предупреждаю: послушаешь меня – займешь место Элеаны. А кобениться примешься – последуешь за нею. Прямиком! Под всеми парусами!

– Святотатец! – прошептала Алькандра. – Аписоотступник...

– Я плюю на Аписа, – медленно произнес Рефий, – коль скоро ему эдакая сволочь прислуживает! И на вас плюю, жрицы любезные, розно и совокупно! Поняла?

Он был настолько чудовищен в холодном, непреклонном бешенстве своем, что Алькандра поняла.

И поверила.

И, сотрясаемая нервной дрожью, согласилась принять невообразимое еще поутру, неслыханное в истории острова Крит условие.

* * *

– ... Тебе везет, ненаглядная шлюшка, – уведомил Рефий притихшую повелительницу, окончив излагать подробности разговора с Алькандрой – Догадываешься, почему?

– Прости, я очень туго соображаю после всего случившегося, – вяло произнесла Арсиноя. – Объясни, пожалуйста.

– Великий Совет в итоге нынешней милой беседы становится, скажу без похвальбы, сборищем бычьих подстилок. И только.

– Рефий!

– Замолчи. Теперь критский закон – это я. Уразумела?

– Да. Кажется.

– Ежегодная дань, взыскиваемая Идоменеем с Афин, передается мне. А я торжественно отправляю обе восхитительных семерки по назначению. Мальчиков, разумеется, в катакомбы, а девочек – в южное крыло. Естественно, без лишнего шума. Тихой, так сказать, сапой.

– Идоменей взбесится, поверь. Моряки захватят дворец, перебьют стражу... Ведь если рушатся устои, кто посмеет осудить царя за прегрешения беспутной супруги? Лавагет воцарится единолично! Ты рубишь сук, на котором спокойно сидели мы оба, крушишь надежнейшую опору...

– Ну, для начала, телочка, не следовало распяливаться под собственным великолепным сынком. Он мальчик хорошенький, но всему же бывает предел! Сильвия провела тебя на мякине, заварила отличную кашицу, с умом приготовила...

– Мерзавка!

– Зато находчивая. И сообразительная. И страстная. И застенчивостью не страдает... Не горюй, нынче ночью мы ее немного исследуем на приволье, чуток стыдливости отыщем. Касаемо лавагетовых корабельщиков... Наверно, Сини, следует немного выспаться! Ты всякую способность рассуждать потеряла от потрясений.

– То есть?

– Наши родимые кефты весьма терпеливы и смирны, ежели, как ты выразилась, не потрясать устоев. Размысли здраво: кому ведома тайна подземелий? Кто пронюхает о позорище Великого Совета? Или думаешь, она обратится за помощью к народу, распишется в собственных никчемности, бессилии, ничтожестве? Два десятка быками траченых дур...

– Пожалуйста, Реф!

– Этот культ – неимоверная глупость, Арсиноя, и довольно притворяться святошей. Телицу для забавы сооружать горазда, а правду слушать не дерзает... Кстати, бугая на днях доставлю сам, стойло ему приготовили, войлоком обтянули в четыре слоя, – пускай хоть ревмя ревет, снаружи в десяти локтях не расслышат.

Рефий усмехнулся.

– По сути изменится все. Но по внешности все останется как прежде. И вовек не дерзнет Идоменей дать волю ярости. Чересчур скользкая дорожка, верное изгнание, коль скоро до смертоубийства дойдет.

– Как объяснить гибель Элеаны?

– Алькандра, понятно, молчала как рыба. Никому ни гу-гу об истинной причине. Дурочка ты моя венценосная, Элеана зарублена допившимся до зеленых гарпий воином, коего я незамедлительно и заслуженно препроводил к праотцам.

– Понимаю...

– Но это еще не все, – хитро ухмыльнулся Рефий – Теперь, когда каждый год тебе начнут поставлять семь отборнейших красоток...

Он примолк, выжидая.

Арсиноя вопросительно подняла брови.

– ... Есть ли смысл и толк содержать миопарону и ее треклятого капитана? – спросил Рефий. – Расенна обходится казне едва ли намного дешевле пяти-шести крупных боевых экипажей, а знает неприлично много. Почти столько же, – закончил он, чуть повысив голос, – если не столько же, сколько я и Сильвия.

– Надо подумать, – сказала Арсиноя.

* * *

Вот почему, несколькими часами позднее, принимая Расенну в издавна служившей для подобных свиданий, спрятанной в потайных глубинах гинекея, комнате, повелительница выказала нелюбезность отменную.

И доселе незнакомое этруску неблагорасположение.

– До утра оставайся во дворце, – приказала Арсиноя, вновь обретя привычное спокойствие. – Пробудившись и позавтракав, мы сможем обсудить некрасивое положение дел куда обстоятельнее.

Расенна крепко удивился, однако ни малейший мускул не дрогнул на бронзовом, обветренном лице.

– Прости, госпожа, – произнес архипират самым почтительным голосом. – Я, вероятно, плохо уразумел распоряжение. Обыкновенно миопароне воспрещали встречать рассвет на якорном месте близ Кидонии. Этого требовала скрытность.

– На сей раз порядок действий чуть изменяется, – улыбнулась царица. – Тебе выделят надлежаще удобную спальню и, для разнообразия, проведешь ночь на суше, под надежным кровом.

Любезно кивнув головой, Арсиноя отпустила этруска и задумалась.

Так же глубоко задумался и Расенна, предшествуемый по запутанным дворцовым переходам хорошенькой служанкой, то и дело метавшей на бородатого исполина быстрые, многообещающие взгляды.

В иное время разбойник не преминул бы подмигнуть и отпустить недвусмысленную шуточку – глядишь, и подружкой на ночь обзавелся бы.

Однако нынче этруску было отнюдь не до баловства.

Следовало уяснить причину внезапной и настораживавшей немилости.

Чтобы Арсиноя окрысилась на своего любимца и, в известном смысле, благодетеля за явный, но приключившийся отнюдь не по собственной вине Расенны, промах, требовалась причина достаточно веская. Правда, побоище состоялось чуть ли не в прямом соседстве с островом Крит, но похищение удалось, бегство – тоже, а коль скоро девица пребывает в полуобмороке, – не беда, минует время, все как рукою снимет.

Не снимет – опять же, не беда: гарем достаточно многочислен, Лаодикой больше, Лаодикой меньше – какая разница?

Что же стряслось, Тухулка[58]58
  Злой демон древних этрусков.


[Закрыть] побери? Что?

Девица хихикнула.

– Любопытно все-таки, ваша милость, что Рефий с ними сотворит?

– С кем? – рассеянно спросил пират.

– С греками, конечно.

– С какими греками?

Служаночка даже остановилась и недоверчиво уставилась на пирата. .

– Ваша милость шутит?

– Ничего не понимаю! – рявкнул недовольный этруск. – Что за греки, откуда они, прах разрази, взялись, и почему Рефий отрастил на них зуб?

– Да на каком ты свете обретаешься, господин? – засмеялась служанка. – Те самые, которых государь повелел доставить на Крит, в наказание за убийство нашего посла! Семь юношей и семь девушек...

– Разве посла убили? – машинально осведомился этруск.

– Нет, господин, ты просто прелесть, – проворковала юная особа, невзначай прижимаясь к Расенне плечом, – Весь остров лишь об этом и болтает, а он делает вид, будто слыхом не слыхивал про убийство и кару, определенную афинянам.

– Расскажи-ка по-людски, – буркнул насторожившийся Расенна. – Я, видишь ли, только что из долгого плавания, последних новостей не знаю.

Словоохотливая девица не заставила себя упрашивать.

– ... А Рефий говорит, отдай их на мое усмотрение, уж я-то им устрою погибель, почувствуют, что умирают! И каждый год Афины будут высылать новых – десять лет кряду! Вот!

– Семеро юношей и семь девушек? – переспросил этруск.

– Ну да, всякий год, в наказание за провинность. Царь Идоменей сперва хотел казнить их на площади, всенародно, а Рефий говорит: лучше отдай мне, сам распоряжусь...

Дальше Расенна уже не слушал.

Не уразуметь подоплеки происшедшего мог только набитый дурак, а уж глупостью-то этруск отнюдь не отличался.

«То, что парней казнят, не поддается ни малейшему сомнению. А девочек Рефий наверняка вознамерился определить к Арсиное. Получается, Расенна сделал свое дело... Дальнейшей нужды в дорогостоящих услугах не будет.

Десять лет. Семьдесят наиотборнейших красоток... Без трудов, затрат и риска. Ни пятисот золотых талантов за работу, ни страха за возможный провал, ни вероятных осложнений...»

Дверь опочивальни распахнулась. Девица поглядела на этруска с неприкрытой надеждой, но Расенна равнодушно ступил внутрь, кивнул и повелительным жестом отпустил служанку.

Этруску необходимо было уединиться и поразмыслить спокойно.

Служанка скорчила насмешливую, недовольную гримаску, еле слышно фыркнула и упорхнула по коридору.

Осмотревшись, Расенна уже приноровился хлебнуть изрядный глоток из поставленного в изголовье постели серебряного сосуда, но прищурился, передумал и напился, подставляя раскрытые губы под тонкую холодную струйку, бившую из бронзовой львиной мордочки в стене, стекавшую в мраморную, оглаженную и отполированную раковину.

Рисковать попусту не стоило.

* * *

Известие о взысканной бесчеловечной дани и предстоящей нелюдской казни облетело Кидонский дворец, разумеется, не благодаря болтливости начальника стражи – Рефий был существом преотменно молчаливым, ежели дело касалось интересов служебных либо личных – но стараниями корабельщиков, придворных дам и самого царя Идоменея, который не особо заботился о скрытности – тем паче, что и впрямь намеревался придать затее широчайшую огласку и вселить в соседние народы надлежащий трепет.

Слухи и пересуды множились, распространялись, обрастали подробностями, преувеличениями, невероятными дополнениями.

Аттический мастер Эпей узнал о прибытии печального афинского корабля немного позже Арсинои, но гораздо раньше этруска. Потрясенный умелец заперся у себя, присел на краешек ложа, подпер голову руками, глубоко задумался.

Потом решительно встал, распахнул дверь и зычным, повелительным голосом заорал:

– Прислуга!

Проворная девица влетела к Эпею полминуты спустя. Мастер обитал, разумеется, не в запретном южном крыле, а прочие части дворца были населены куда гуще.

– Да?

– Большую амфору вина. Два кубка. Добрый ломал» ветчины. Соленых маслин. И даму Иолу позвать, живо!

Девица только глазами хлопнула. Эпей пользовался вполне заслуженной славой невозмутимого, добродушного шутника и человека, не способного ни мухи зря обидеть, ни слова нелюбезного сказать.

– Прости, господин, – лукаво сощурилась девушка, пытаясь обратить нежданное раздражение мастера в шутку. – Даму Иолу привести, или подать на подносе?

– Удавлю, – только и ответствовал Эпей.

Служанка вздохнула и ретировалась.

«Конечно, – подумала она, поспешая исполнить приказанное. – Это же его соплеменники! Не диво, что бедолага взбесился...»

Тем временем, Эпей быстро и уверенно совершал некоторые необходимые приготовления. Замысел, вынашиваемый долго и тщательно, продуманный до, казалось бы, последних мелочей, внезапно получал нежданный, всецело непредвиденный и чрезвычайно удачный поворот.

Первым делом мастер тщательно уложил шесть метательных клинков во внутренние кармашки знаменитой кожаной туники. Приключение в Священной Роще давным-давно позабылось, и никто из обитателей дворца не подозревал, что умелец страдает безобидной манией всаживать ножи в цель и незаметно для окружающих носит, по сути, небольшой и весьма действенный арсенал...

Следом за этим Эпей тщательно проверил наручи и поножи, кое-что поправил, кое-что приспособил получше и, оставшись явно доволен итогами непонятной своей деятельности, осклабился.

Обычно мягкая, насмешливая улыбка Эпея не уступала сейчас жестокостью и решительностью тому самому оскалу, которым наградила этруска Расенну царица.

Миновало еще несколько минут.

Служанка, притихшая и присмиревшая, внесла все, потребованное мастером, тщательно устроила на столиках, поставила амфору на пол, выпрямилась:

– Дама Иола просила передать, что явится самую капельку позже, ей необходимо проследить за подсчетом...

– Вон, – спокойно промолвил Эпей. И мягко прибавил: – Извини, пожалуйста...

– Что стряслось? – осведомилась Иола, входя в скромное, но превесьма уютное обиталище грека. – Вознамерился учинить очередной дебош? Амфору-то, амфору припас! На четверых достанет!

– Из этой амфоры, – свистящим шепотом сказал Эпей, – будет выпито мною ровно три глотка, а тобою – один. Для надлежащего запаха. Чтоб комар носа не подточил. Все остальное отправится в умывальник. В водосток!

Иола уставилась на друга так, словно увидела его впервые.

– Объясни... Мастер Эпей отправляет в сточные трубы едва ли не бочонок восхитительного напитка... Мир перевернулся, или я с ума схожу, или..?

– Или, – прервал Эпей. – Нынче ночью мы бежим с острова Крит. И, смею надеяться, оставим по себе долгую память. Вечную!

– Не понимаю...

– Ты отправишься за мною?

Несколько мгновений Иола безмолвствовала.

– Мне очень страшно лететь... Но за тобою последую куда угодно. Можешь быть уверен.

– Лететь не придется. В гавани стоит под надежной охраной корабль, привезший...

– Знаю.

– Уплывешь на нем. А я догоню. По воздуху. Возможно, даже опережу.

– Это безумие, Эпи. Крит чересчур могуч. Нас настигнут и схватят даже на краю света.

– Чего не будет, того уж не будет. Нынче я об этом позабочусь. Жалко, правда, дворца, – на славу построен, с любовью расписан, и обставлен знатно. Сколько мудрых правителей здесь обитало! Сколько могло бы обитать впредь! Как процветал бы этот злосчастный остров!

– Поясни, – взмолилась Иола.

– Через минуту-другую мастер Эпей, дорогая, пошатываясь и благоухая вином, в стельку пьяный, отправится побродить по Кидонскому дворцу. Никто ничего не заподозрит. Как и когда я снесусь с капитаном афинского судна – роли не играет. Но тебя станут ожидать. В начале четвертого, на рассвете, по вот этой клепсидре, ты отправишься в мою мастерскую и поднесешь огонь к шнуру, еле заметно выступающему из щели меж серединными плитами пола. Потом скажешь охране, что царица незамедлительно требует мастера в южное крыло, а мастер, на беду, пристроился в любимом своем кабачке, возле самого порта, и надобно его оттуда извлечь. Быстро и без шума. Всему дворцу ведомо, что мы любим друг друга, подозрений не возникнет... Как понимаю, этруск Расенна вынужден сегодня переночевать в гинекее?

– Откуда ты знаешь об этруске? – всполошилась Иола.

– Я собственными руками оборудовал его поганую миопарону, – сказал Эпей. – Понятия не имея, зачем и для чего. С той поры миновало семь лет. Я вовсе не такой витающий в облаках дурень, каким выгляжу. И даже точно знаю, когда Расенна привозит добычу.

– Откуда?!

– Собственные источники сведений, малышка, – улыбнулся Эпей. – Видишь ли, я давно и хорошо уяснил, с кем дело имею. И позаботился о небольшой, но основательно работающей разведке. В конце концов, Иола, это пригодилось. У пристани будет ожидать лодка. Скажешь гребцам одно-единственное слово: «Эпей». Тебя доставят на афинскую ладью. Греки тихо-мирно выйдут на веслах из гавани, а после подымут парус и устремятся прочь. Встретимся в Афинах.

– Но критские корабли!..

– А уж о них, – мягко промолвил Эпей, – позаботится мой давний знакомец Расенна. Ты и представить не можешь, до чего славно оборудовано его суденышко! Этруск в одиночку может управиться со всеми посудинами береговой обороны...

* * *

Мастер изрядно прилгнул, утверждая, будто обзавелся собственной маленькой разведкой. Но подробно излагать Иоле подробности предыдущих своих эволюций Эпею было попросту некогда.

Он ошибся, полагая, что очутился под комнатой, где невозмутимо высилась, ожидая урочного часа, деревянная телка. Ответвление гипокаустов завело Эпея в другую сторону – прямо под чертог, «лишенный ушей».

Уже принявшись за работу, ради которой пустился в столь рискованное и утомительное странствие по дворцовым внутренностям, Эпей застыл не шевелясь, когда над головой зазвучали шаги.

Он от начала и до конца слышал изумительную беседу Рефия с Алькандрой.

Столь же подробно уведал содержание разговора с Арсиноей.

И почувствовал, как понемногу подымаются дыбом коротко стриженые седоватые волосы.

Уши чертогу обрубили изрядно, однако не учли, что, по сути, непрерывно продуваемые раскаленным воздухом гипокаусты в один прекрасный день могут остыть и дать непрошеному лазутчику возможность разобрать содержание тайных, не предназначавшихся огласке речей.

Жуткие и постыдные откровения сами по себе не представляли для Эпея особого интереса, но умелец проведал о трех ценнейших вещах.

И мысленно возблагодарил всех эллинских богов, сбивших его с избранного пути; заведших сюда.

Он услышал о стоящей на жоре греческой ладье, которую не слишком-то и охраняли, ибо деваться афинянам, добровольно привезшим Идоменею требуемые жертвы, было некуда и незачем.

И в точности установил, какую опочивальню отводят этруску Расенне.

И, мало что уразумев, услыхал: Рефий проведет целую ночь в каких-то странных надругательствах над Сильвией, а посему опасаться скорпионова сына, его неусыпного и чрезмерно бдительного ока не доводилось.

Задыхаясь от спешки, Эпей дополз до мастерской, водрузил вынутую ранее плиту в надлежащую выемку и тщательно приспособил в проделанной щелке тоненький кончик длинного, пропитанного особым составом шнура. Что ж, теперь придется плохо другому помещению, только и всего.

Сосуды с «греческим огнем» эллин оставил под комнатой для тайных совещаний.

Только бы не хлынул внезапный дождь, только бы прислуге не взбрело на ум прогреть гипокаусты в ближайшие несколько часов...

Следовало действовать.

Быстро.

Точно.

Решительно.

– Иолушка, ты все поняла? Не перепутаешь?

– Нет, милый.

– Храни тебя Зевес. Увидимся в Афинах. Не бойся, примут как родную: узнают, кому обязаны избавлением от Идоменеевой кары... Мы – благодарный народ, – улыбнулся Эпей, поцеловал возлюбленную и не без труда взвалил себе на плечи большой плоский предмет, прислоненный к стене стоймя.

Подобие крыла, имевшего очертания греческой буквы «дельта», снабженного откидными упорами для рук и ног.

– Добираться до Левки уже некогда, – сказал Эпей. – Будем действовать иначе. Иногда спасение заключается в способности явить величайшую наглость...

* * *

Сильвия тигрицей металась по удаленной, затерянной в глубине гинекея опочивальне, которую в два счета сделали роскошной темницей.

Здесь и предстояло обитать блистательной царской наперснице – безвыходно, взаперти.

Подлец Рефий, подумала молодая женщина, предусмотрел все. Оконные проемы выдаются в укромный внутренний дворик; достаточно широки, чтобы просунуть голову, – но не более. Имеются две небольших смежных комнаты – ванная, со встроенным в пол бассейном, и туалетная. Здесь поистине можно жить годами!

Подлец, подлец!

У начальника стражи доставало, разумеется, холодных и сырых подземных камер, ужасающих каменных мешков, – однако зачем этому окаянному козлу измученная, немытая, голодная узница?

Устроил добычу с необходимыми и неотъемлемыми удобствами, тоскливо отметила Сильвия. И всякий день станет являться, тешиться, терзать... Уж это он Арсиное пообещал твердо, а ежели Рефий дает подобные обещания, слово его нерушимо.

По наружной галерее мерно и неторопливо расхаживал страж.

Несколько раз очаровательная критянка пыталась привлечь внимание воина ласковыми словами, но доблестный блюститель спокойствия получил от начальника столь недвусмысленный запрет вступать в какие бы то ни было переговоры с женщиной, заточенной за толстой каменной стеною, что даже головы не поворачивал.

Смерклось.

Несчастная Сильвия рассеянно высекла огонь, зажгла два привинченных к стене светильника, по укоренившейся привычке совершила вечернее омовение.

Отерлась льняным полотенцем.

Вернулась в опочивальню, грустно загляделась в серебряное зеркало.

Раздался негромкий, быстрый лязг, неслышно повернулись на славу смазанные овечьим жиром дверные петли.

– Добрый вечер, – приветствовал Сильвию осклабившийся Рефий. – Принимай долгожданных гостей, шлюшка. Прошу познакомиться...

* * *

– Добрый вечер! – весело и развязно обратился вконец запыхавшийся Эпей к двум воинам, заграждавшим доступ к южному крылу, – Особое распоряжение государыни.

– Какое такое распоряжение? – недовольно осведомился старший караула. – Нам ничего не велено.

– Ах, извини великодушно, – ухмыльнулся Эпей, старательно дыша в физиономию стража винным перегаром. – Всенепременно попрошу госпожу отчитываться перед охраной в отданных тайных приказаниях! Сказано тебе, я должен внести и установить на указанном месте эту вот штуку. Ночью, чтобы поменьше глазок любопытных повстречалось. А вам советую до утра помалкивать. Утром Рефий кое-что пояснит...

Караульный помедлил одно мгновение, пожал плечами и подчеркнуто широким, насмешливым жестом пригласил Эпея пройти.

Вечно поглощенного хитроумным рукомеслом, рассеянного, наивного, почти всегда полупьяного мастера давно уже не принимали в расчет, если речь заходила о дворцовых интригах.

Эпей считался безопасной и необходимой обузой.

Пускай идет.

Потребовал пропуска именем царицы и Рефия. Какая корысть этому греческому межеумку искать неприятностей? Наверное, Арсиноя и впрямь затеяла нечто новенькое...

– Помоги дотащить, невежа! – раздраженно потребовал Эпей, задерживаясь на пороге.

– Спятил? Я на службе!

– Ну и гарпии с тобой, – буркнул Эпей, взвалил огромный треугольник на спину и нетвердо зашагал дальше.

За первым же поворотом походка мастера внезапно сделалась твердой, упругой, уверенной. Эпей шумно дышал, но двигался как человек, хорошо знающий, куда направляется.

Мастеру немедленно требовался этруск Расенна.

Исполинский дворец безмолвствовал.