Текст книги "Критская Телица"

Автор книги: Эрик Хелм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Глава девятая. Рефий

 
Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские,
Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь?
 

Леонид Тарентский. Перевод Л. Блуменау

Редко, очень редко обманывало этруска шестое чувство, едва ли подлежащее сколько-нибудь удовлетворительному истолкованию с точки зрения науки материалистической, однако для всякого, мало-мальски признающего явления метафизические, вполне и совершенно объяснимое.

Представ перед Арсиноей в урочный, послезакатный час, Расенна, как сумел спокойно, изложил обстоятельства злополучной высадки на острове Мелос и учиненного соглядатаем кровавого погрома.

– Перебили, по сути, всех, госпожа, – сообщил архипират ровным, невозмутимым голосом, – Вопреки недвусмысленным твоим приказам и моим настоятельным распоряжениям. Царский дворец опустел, свадебный чертог буквально разнесли вдребезги, новобрачного то ли хорошенько оглушили, то ли пристукнули полностью. Козочка доставлена, однако не советовал бы встречаться с нею в ближайшие дни.

– Почему именно? – столь же спокойно осведомилась Арсиноя, и Расенна понял, что события, всего скорее, повернутся боком.

Гладким и приветливым, – точно шершавый, способный одним-единственным скользящим касанием содрать кожу до самых костей, акулий бок...

– Я на первых порах опасался даже снимать путы, чтоб не прыгнула в воду, или чего иного не сотворила, – отвечал этруск, – Но, сдается, Лаодика вот-вот рассудок утратит. По сторонам не смотрит, не разговаривает, пищу отвергает. Пытались хотя бы водой с вином напоить – не пьет. Сейчас, ежели не ошибаюсь, лежит без сознания.

– Где? – невозмутимо спросила Арсиноя.

– На миопароне. Я не решился нести ее во дворец, не получив надлежащих...

– А нарушить недвусмысленные..?

Расенна внутренне вздрогнул. За семь лет знакомства с государыней ни разу не видал он Арсиною в ином расположении духа, кроме самого благожелательного, любезного, дружелюбного. Но теперь взору этруска явился угрожающий оскал – тем паче нежданный, что даже гневаясь, царица, по достигавшим ушей Расенны слухам, сохраняла полную внешнюю невозмутимость.

– Как посмел ты, капитанствуя кораблем, руководя захватом – да еще на одном из ближайших островов Архипелага, – оставить затеянное предприятие на произвол бездарного болвана, только и созданного убивать и увечить? Как дерзнул?

– Я редко схожу на берег сам, – ответил этруск. – Нет особой нужды. Людей подобрали разумных и достаточно опытных в нашем деле...

– Оно и видно, – ядовито заметила Арсиноя.

– Гирра, погубившего затею на корню, – сказал Расенна, – взяли на борт по настоянию начальника дворцовой стражи. С твоего одобрения, госпожа, но совершенно против моей воли. Почти ничего, кроме помех и огорчений, этот... наблюдатель... не доставлял. Правда, – ухмыльнулся этруск, – однажды его преступная глупость и безудержная болтовня обеспечили тебя надежной телохранительницей. С паршивой собаки хоть шерсти клок...

– Я называю паршивыми собаками тех, кто не способен должным образом пасти вверенное их заботе и попечению стадо!..

* * *

Расенна, разумеется, и предположить не мог истинной причины, приведшей Арсиною в такое омерзительное настроение, и всецело относил последнее на счет собственного промаха.

Действительное положение вещей было иным.

Когда, восемью часами ранее, запыхавшиеся, изнемогшие Эврибат и Арсиноя, наконец, разжали объятья и застыли, тесно прижимаясь друг к другу, дверь опочивальни распахнулась опять – и опять безо всякого предупреждения.

В проеме возникли улыбающаяся от уха до уха Сильвия и Алкмена – придворная дама, не имевшая права переступать порог гинекея, не получив особого согласия царицы, – коего не получала еще ни разу.

Чуть позади багровело разъяренное, торжествующее лицо верховной жрицы Элеаны.

Распоряжавшаяся в гинекее и помыкавшая Рефием едва ли не наравне с государыней, Сильвия искуснейшим образом подстроила невозможный при обычных обстоятельствах приход пары свидетельниц, провела их мимо притихших по первому распоряжению стражников и, точно рассчитав надлежащую минуту, выдала венценосную подругу, пойманную на горячем, высшей инстанции островного правосудия.

Присутствие Алкмены было даже не обязательно; однако, зная врожденное ханжество достойной особы, хитроумная наперсница Арсинои рассудила за благо заручиться лишней поддержкой.

Даже Рефий не мог бы уже поделать ничего.

Проникнуть в Кидонский дворец без дозволения повелителей составляло ощутимое и непростительное нарушение этикета, но не более. Убить же предводительницу Великого Совета прямо в царских чертогах было попросту немыслимо, ибо десятки людей видели Элеану входящей под высокие своды в сопровождении Сильвии, а еще десятки проводили глазами присоединившуюся к ним по предварительному сговору Алкмену.

– Прошу любить и жаловать, – весело возвестила Сильвия. – Матушка и сынок самозабвенно совокупляются, вкушая утехи разнообразные и сладостные. Надеюсь, ни у кого не остается сомнений в увиденном?

– Разумеется, нет, – процедила Элеана.

– Хороши сомнения! – проскрежетала Алкмена.

– Если не ошибаюсь, – продолжила Сильвия, – кой-кому доведется вкусить заодно и горечь изгнания. Верно, Элеана?

– Вне всякого сомнения, – сказала жрица. – Голубушка, сделай милость, незамедлительно призови сюда начальника стражи.

Легким пухом упорхнула Сильвия, оставив новоиспеченных любовников ошарашенно взирать на две заслонявшие дверной проем фигуры.

Арсиное казалось, что она внезапно помешалась, или видит дурной сон, от которого должна вот-вот очнуться.

Перепуганный Эврибат притих и даже позабыл капризно возмутиться, как подобало будущему непобедимому лавагету, потревоженному в наиблаженнейший миг. Во всяком случае, мальчишка лежал не шевелясь.

Всецело доверяя Сильвии, несравненной любовнице, закадычной подруге, разделявшей с нею сокровеннейшие тайны и постыднейшие наслаждения; проведя бок о бок восемь безмятежных лет, Арсиноя менее всего остерегалась предательства именно с этой стороны. До сознания царицы совершившееся доходило медленно, туго, постепенно, с неимоверными усилиями ума и воли.

Алкмена и Элеана безмолвствовали, брезгливо морщась.

Неумолимо звякала пристроившаяся в дальнем углу клепсидра.

Первым – возможно, по неразумию и легкомыслию отроческому, – опомнился Эврибат.

А, возможно, чересчур выгрался он в роль непобедимого пирата Расенны.

Также не исключаю, что подростка обуял один из присущих этому странному возрасту припадков неукротимой и безжалостной ярости.

Эврибат с кошачьим проворством взвился и соскочил с ложа, где столь недавно делил с венценосной матерью неизрекомые восторги. Правая кисть юнца резко дернулась, уже стискивая рукоять меча. Ножны со свистом слетели, шлепнулись о стену, оставив массивной заклепкой небольшую вмятину в боку изображенного над ложем дельфина.

Взвыв и ощеря белоснежные зубы, Эврибат кинулся на отшатнувшихся женщин.

Первой погибла Алкмена. Изрядный разгон был взят прямо с места, весу в наследнике престола уже насчитывалось никак не менее двух талантов, а затачивал обоюдоострый бронзовый клинок сам греческий мастер Эпей, что значило: затачивал на совесть, словно любимую бритву.

Вытянутое острие пронзило грудь придворной, словно круг овечьего сыра – молниеносно, легко, насквозь. По-видимому, лезвие прошло меж позвонками, перерезав соединяющий хрящ, ибо Алкмена повалилась неестественно перегнувшись, подобно переломленной деревянной кукле.

Неискушенный в боевых тонкостях Эврибат позабыл, или просто не потрудился тотчас выдернуть оружие и поневоле оказался вынужден выпустить увлекаемую падающим телом рукоять. Элеана, за истекшие доли секунды еще не вполне понявшая, что, собственно, приключилось, непроизвольно отпрянула, встретила пылающий лютой злобой взгляд подростка, повернулась и, невзирая на свои пятьдесят три, опрометью помчалась по коридору, залитому косыми солнечными лучами.

Опомнившаяся Арсиноя испустила пронзительный крик и метнулась вон с ложа, вослед остервеневшему сыну. Трудно сказать, каковы были намерения царицы, желала ли она помочь нежданному спасителю, стремилась ли удержать его, но в любом случае государыня выявила проворство недостаточное.

Эврибат опять завладел дымящимся, побагровевшим до самого эфеса клинком, вырвался за порог и побежал вослед верховной жрице. Сколь ни перепугана была Элеана, сколь ни отчаянно стремилась положить меж собою и царской опочивальней возможно большее расстояние, оторваться от юного, полного молодых сил отрока ей не удалось.

Несколькими, почти что тигриными, прыжками наследник престола очутился у нее за спиной. Клинок взвился, просверкал, низринулся.

То ли священный Апис явил своей главной и усерднейшей служительнице особую милость, то ли нога у Элеаны подвернулась как нельзя более кстати; а может, крохотная выбоинка попалась именно в той плите, на которую угодила торопящаяся нога, – но верховная жрица поскользнулась, оступилась и со всего разбегу шлепнулась ничком, отчаянно возопив от ужаса и резкой боли: удар лицом удалось предотвратить, однако правую руку, инстинктивно выброшенную вперед, Элеана поломала – с отчетливым, громким хрустом.

Сила угодившего в пустоту взмаха опрокинула и мчавшегося во весь опор Эврибата. Лезвие лязгнуло о гранит, высекло длинный оранжевый сноп холодных искр, зазубрилось. Мальчишка перекувыркнулся, ушиб плечо, врезался прямо в орущую жрицу, чем отнюдь не улучшил ее плачевного состояния.

Элеана взвыла с удвоенной силой.

Вцепившись в некогда белое и атласное, а ныне понемногу увядающее горло, наследник престола злобно стиснул свои далеко не слабые пальцы и принялся трясти просчитавшуюся интриганку, немилосердно стуча седеющим ее затылком об пол.

Нагая, стремительно приближающаяся по длинному дворцовому переходу Арсиноя уже успела слегка опомниться и, резво перебирая стройными, великолепными ногами, кричала единственное, что пришло в голову, – единственное, что, как выяснилось, могло помочь в отчаянном и начисто непредвиденном затруднении, неслыханном позоре; что способно было предотвратить неминуемые страшные последствия учиненного Сильвией предательства:

– Стража! Стража! На помощь!

Она и сама не знала, как объяснит случившееся. Разум и расчет непроизвольно уступили место наитию.

* * *

Ничего этого этруск не подозревал, ибо даром ясновидения боги его не наделили. Понятия не имел Расенна и о том, что воспоследовало три или четыре мгновения спустя после только что описанных умопомрачительных и кровавых событий.

На счастье, на несчастье ли – все зависит от того, с чьей колокольни оценивать и судить окончательный итог пошедшего прахом (отчасти и в буквальном смысле: мертвая Алкмена плавала в луже собственной крови, безнадежно пачкая мрамор опочивальни), на глазах разбивавшегося вдребезги заговора, – начальник стражи Рефий ошивался неподалеку.

В гинекее, благодаря присутствию Эфры, уже довольно давно сняли большую часть караулов. Молодая амазонка обладала почти сверхъестественным свойством объявляться в самых различных уголках исполинского здания и приглядывать за порядком и безопасностью не хуже целого манипула бдительных воинов. Охрана, по настоянию Арсинои, стояла только у главных входов.

Проверять службу подчиненных, таким образом, не было ни малейшей нужды. Но Рефий забрел в южное крыло по соображениям иного свойства.

Отнюдь не служебного.

Он вознамерился проведать Сильвию.

И, точно по мановению волшебного жезла, запыхавшийся предмет его разыгравшихся под палящим зноем критского солнца, диких и преотменно пакостных вожделений вылетел навстречу из-за ближайшего поворота, избавляя от необходимости пускаться в долгие и утомительные поиски.

– Скорее, Реф! – завизжала Сильвия. – За мной! Все поясню потом, наедине! Ты ни о чем не пожалеешь, но теперь за мной, и не задавай вопросов, пока не переговорим с глазу на глаз!

Рефий был чересчур опытным и натасканным сторожевым псом, чтобы колебаться.

Они помчались туда, откуда явственно донеслись истошные вопли. Рефий наддал прыти, опередил и застал голого Эврибата колошматящим изувеченную Элеану, покуда нагая Арсиноя беспомощно металась рядом, призывая на помощь.

– Реф! – не своим голосом воскликнула царица. Наитие – верней, наваждение, – продолжало исправно руководить ее бойким языком. – Рази, Рефий! Рази старую тварь по обету, пока ребенок остается в неведении!

Главный телохранитель повиновался непроизвольно. Левой рукою он ухватил за кудрявые волосы и, словно месячного щенка, отшвырнул оседлавшего жрицу Эврибата. Правая с шелестящим визгом освободила висевший на боку египетский меч.

– Стой! – истошно взмолилась вынырнувшая из дверного проема Сильвия.

Не доведись Рефию злобно и подробно потолковать с Элеаной семь с лишним лет назад, не удостоверься он в ту пору, что верховная жрица обдуманно и злонамеренно проговорилась государыне о запретнейшей тайне, возможно, он и помедлил бы, услышав сей отчаянный, душераздирающий призыв.

Но разговор состоялся вполне вразумительный, вражда меж служительницей Аписа и любовником Арсинои пролегла смертельная, повод представился наилучший, а обет есть обет, – особенно ежели служит он к вящей выгоде поклявшегося.

Элеана разинула рот, готовясь издать новый крик, но лишь устрашающее бульканье пузырящейся крови исторглось из перерезанного неуловимо быстрым движением горла. Тело верховной жрицы изогнулось, перекатилось, конвульсивно задергалось и замерло.

– Дура-ак! – провыла не успевшая опомниться Сильвия, уже понявшая: все погибло. – Ду-ура-а-ак!.. Что ты наделал!

Рефий распрямился и обвел присутствующих недоуменным, не сулившим ничего утешительного взором.

– Извольте объясниться, – процедил он, и Эврибат съежился, Арсиноя напряглась, а Сильвия оцепенела. – Извольте объясниться здесь и немедленно...

Последовало довольно долгое молчание.

– Непременно, – сказала Арсиноя. – Только не здесь, а в опочивальне. Ты не удивляйся, там та пороге – Алкмена. В таком же виде, – царица кивнула на безжизненное тело Элеаны. – Этой твари немедля заткни рот и веди следом за нами.

Последнее относилось уже к Сильвии.

Наперсница, бледная как мел, несколько раз шевельнула губами, попыталась что-то произнести, но покорно осеклась, встретив ненавидящий, лютый взор государыни.

– Она!.. Она!.. – подал голос Эврибат. – Я все вам расскажу! Все!

Обагренный клинок слегка приподнялся. Сильвия вздрогнула.

– Идемте разбираться в этой милой истории, – сказал Рефий. – Телочка, повелительница велит взять тебя под арест, и я повинуюсь. Душевно уповаю, радость моя, что вышло ужасное недоразумение. Но, – прибавил он с какой-то чисто змеиной ухмылкой, – убежден в одном: старая гарпия получила по заслугам. И весьма немалым...

* * *

Состоявшийся несколькими минутами позднее разговор не обратился безобразнейшей рукопашной свалкой меж Арсиноей и Эврибатом с одной стороны, и Сильвией – с другой лишь благодаря присутствию начальника стражи. Перевернув ударом ноги начинавшее понемногу остывать тело Алкмены и втолкнув его внутрь опочивальни – подальше от случайных глаз, – Рефий наглухо замкнул дверь, скрестил руки на груди и не произнес ни слова, покуда сбивчивый троеустый рассказ не перешел в яростную, визгливую перепалку.

– Теперь заткнитесь, – велел телохранитель государыни столь внушительно, что воцарилась немедленная тишина. – Или горько пожалеете, клянусь. Кто заговорит без моего дозволения...

Фраза осталась неоконченной.

Да и нужды оканчивать ее не было.

Все трое допрашиваемых – включая Эврибата – отлично сознавали, с кем имеют дело. Правда, наследник престола, в отличие от матери, не подозревал истинной глубины свершенного прегрешения, а в отличие от Сильвии, не ведал причины, приведшей к ужасным и пугающим последствиям.

Странно, Эврибата даже не мутило, как это происходит со всяким современным человеком, совершившим первое – нечаянное или преднамеренное – убийство. Алкмена валялась буквально под ногами беседующих, свернувшаяся кровь стыла на полу багровыми, начинавшими темнеть лужами, а подросток, что называется, и бровью не поводил.

Века, в которые битвы и поединки были скорее обычным, нежели исключительным занятием, порождали гораздо менее чувствительные натуры, чем столетия, изнеженные политесом и проповедью миролюбия.

Да и присутствие Рефия заставляло изрядно отвлекаться от мыслей о случившемся.

– Итак? – осведомился начальник стражи, взглядывая на Эврибата.

Мальчик открыл было рот, но в дверь исступленно и настойчиво забарабанили снаружи.

– Кто? – рыкнул Рефий, оборачиваясь.

– Я, Эфра!

– В коридоре, ведущем на восток, лежит верховная жрица Элеана, – громко сказал Рефий. – Отыщи пару стражников, передай, что я велел вынести эту падаль в средний двор. Затем отрядить гонца в Священную Рощу. Передать жрице Алькандре: преступница зарублена мною за предерзостное и вопиющее нарушение известного обета, предписывающего полное и совершенное молчание по известному поводу. Ясно?

– Разреши войти!

– Не разрешаю! Государыня, вели амазонке повиноваться, и шевелиться поживее!

– Делай что велят, Эфра, – уверенным голосом крикнула Арсиноя.

– Ты в безопасности, госпожа? – раздался подозрительный вопрос.

– В полнейшей! Исполняй приказ!

Послышались быстрые, стихающие в отдалении шаги.

– Итак..? – повторил Рефий, сверля Эврибата глазами.

– Она, – мальчишка мотнул головой в сторону Сильвии, – сказала, Сини будет ждать моего пиратского набега, в опочивальне, после полудня... Совсем голая, – хихикнул Эврибат и тотчас прогнал ухмылку с лица.

– Так, – невозмутимо обронил Рефий. – А с чего бы это Сини ждала тебя голой, а?

Эврибат смущенно замялся.

– Понятно" – процедил Рефий. – Такого, признаться, я даже от Сини ожидать не мог. Век живи, век учись... А ты, – обратился он к Сильвии, – стало быть, подстрекала милую парочку к недозволенному кровосмешению?

Пожалуй, впервые в многогрешной жизни своей Рефий ощутил некое отдаленное подобие ревности. Но, осмелюсь предположить, сам он об этом навряд ли подозревал. Просто почувствовал щемящее, глухое раздражение против всех троих.

– Я отвечу и объясню причину только с глазу на глаз, – еле слышно произнесла Сильвия, уставясь в пол и дрожа всем телом.

– Ответишь и объяснишь, негодная дрянь, в моем присутствии, – прошипела Арсиноя. – За все добро, за всю любовь, за все прожитые вместе годы – предать? И кому? Стерва!

– Помолчи, – оборвал царицу Рефий. Он уже чуял нечто необычное – и очень, очень неладное.

– Не смей так разговаривать с государыней! – вскинулся Эврибат. – Не забывайся!

– Помолчи, маменькин любимчик, – с расстановкой ответил начальник стражи, и Эврибат повиновался. – Излагай, Сильвия.

– Нет!

– Насколько разумею, ты подстроила эту восхитительную случку, дабы представить ее на обозрение нужным людям, дорогая. Попахивает государственной изменой, – ощерился Рефий. – Либо говори, как того требует повелительница, – немедля, либо я пощекочу тебя мечом. В самых чувствительных местах, – прибавил он с гнусной ухмылкой. – Вящего развлечения ради...

Сильвия хорошо изучила замашки постельного дружка и охотно поверила обещанию.

– Погоди минутку, – вмешалась Арсиноя. – Пускай сперва Бата уйдет. Он выложил все, что знает, сам понимаешь...

Рефий молча кивнул, резко лязгнул задвижкой и распахнул дверь.

– Изволь удалиться, дорогой. И помни: тебя здесь не было. Ты ничего не видел, не слышал, не знаешь. Уразумел?

– А Сини? – робко осведомился Эврибат.

– Ничего твоей Сини не сделается, – осклабился Рефий – Уверен. Еще потешишься, впрыснешь куда захочешь. Или куда позволит... Хотя она, кажется, позволяет повсюду...

Пунцовая от стыда и возмущения Арсиноя почла за благо промолчать.

– Выйди, Бата, – сказала она. – Мы допросим подлую интриганку по-свойски.

Эврибат нацепил набедренную повязку, пошарил взглядом, разыскивая меч, припомнил, где обронил оружие, и быстро, не оборачиваясь, исчез.

– Ты можешь стать критским государем, Реф, – молвила Сильвия, подымая темно-карие, переполненные испугом и отчаянной мольбою глаза. – Я люблю тебя и подстроила все исключительно и единственно ради тебя, ради нас!

Арсиноя гневно и угрожающе вскрикнула.

– Не понимаю, – искренне удивился Рефий.

Сильвия с лихорадочной, сбивчивой поспешностью пояснила...

* * *

– Какая гадина! – прошипела Арсиноя. – Какая отвратительная скотина!

Рефий разглядывал Сильвию со странным выражением – удивленным и немного растерянным.

– За все добро, – не унималась повелительница, – за всю мою любовь!..

– Я могу, пожалуй, понять ее, Сини, – задумчиво сказал Рефий, не отводя взора.

– Что-о?

– Девочка знает: я... м-м-м... пристрастился к вам обеим. И резонно заключила, что естественным, так сказать, чередом взойдет на престол острова. А в самом деле, отчего бы и нет?

Арсиноя задохнулась от возмущения:

– Ты... Ты... соблазняешься ее замыслом?

– Я не корчу из себя невесть какое безгрешное создание... Но по трем причинам отвергаю это лестное предложение. Во-первых, слишком дорожу тобою, чтобы лишиться столь упоительной забавы на веки вечные. Не отправляться же следом, в изгнание!

Рефий ухмыльнулся.

– Во-вторых, даже имея некоторое наследственное право принять венец, я слишком... ленив для государственных дел. И в-третьих, состоя начальником дворцовой стражи...

Он выдержал томительную для обеих женщин паузу и закончил:

– Не мог бы сделаться государем даже при самом пылком желании, самом неоспоримом праве. Ибо, вступая в должность, произнес обет, обязывающий к ней пожизненно. Ты, Сини, совсем недавно услыхала некий намек... Зная то, что знаю, вынужден служить в неизменном качестве... Независимо от желания либо нежелания.

Арсиноя и Сильвия безмолвствовали. У одной шла кругом голова, у другой дрожали и подгибались ослабевшие колени.

– Какую кару изберем? – нарушила затянувшееся молчание царица. Голос ее прозвучал уже совершенно твердо и уверенно. – Чересчур большой мерзавке известно чересчур много, а посему...

– А посему слушай меня, – ответствовал Рефий – Я сам немалый мерзавец и осведомлен о твоих похождениях едва ли хуже... Придется принять пару-тройку необременительных условий, ничего не попишешь, Сини. Убийство исключается; Сильвия не менее лакомый кусочек, чем ты, а я приверженец разнообразия, пускай небольшого.

Арсиноя возмущенно фыркнула.

– По той же точно причине исключается изгнание.

– Так что же..?

– Отдай телочку мне. Я сумею позаботиться о надлежащей скромности нашей общей любимицы. А заодно смогу вытворять с нею все, что почту желательным.

Рефий искренне, весело расхохотался.

Сильвия пошатнулась и медленно присела на краешек ложа.

– Дворец колоссален, – произнес Рефий, нахально и плотоядно разглядывая царицу, до сих пор не потрудившуюся, или позабывшую хоть как-то прикрыть наготу. – Подыщу тихий, укромный уголок – можно прямо здесь, в гинекее, а ежели неудобно – имеются иные прекрасные местечки. Сильвия поживет затворницей, под надежным и бдительным присмотром доверенных, испытанных людей. Ну, и...

– Что – и..? – осведомилась Арсиноя, скосившись на бывшую подругу.

– Все, перепробованное нами прежде, – промурлыкал Рефий, – было, разумеется, игрой. Не подлинным боем, а потешным поединком. Театральным действом, хе-хе... Теперь девочка начнет повиноваться по-настоящему и... гм... доставлять мне куда больше веселья. Я же весьма требователен, Сини. Будь благонадежна, воздам за твою обиду сполна и основательно. Телочке предстоят одиночное заключение и ежедневные забавы до полного упаду...

– Реф!.. – только и вымолвила Сильвия.

– Молчать.

– Не надо, пожалуйста!

Рефий захохотал и потер руки.

– Встань. Следуй за мной. И без глупостей, хуже будет. А ты, – обратился он к Арсиное, – приведи себя в порядок и дожидайся тут. Нужно шепнуть на ухо словечко-другое. Важное.

Он состроил похабную гримасу. Подмигнул.

– И приятное...

* * *

Расенна не ведал также о свойстве приятного известия, надлежаще переданного Арсиное Рефием. Прибывший на рассвете флот привел в Кидонскую гавань афинское судно, которое исправно доставило, как и требовал царь Идоменей, семерых прекраснейших юношей и столько же ослепительно красивых девушек. Заложникам – точнее, пленникам – до поры до времени приказали оставаться на борту, а о дальнейшей их участи лавагет, недолго думая, велел позаботиться начальнику стражи.

– Тебе, рожа палаческая, и кости игральные в стакан, – сказал Идоменей с нехорошей ухмылкой. – Где казнить будем? На площади, прилюдно? Или пускай во внутреннем дворе с быками в кошки-мышки поиграют, прыть молодецкую, гибкость девичью выкажут, а? Греки ведь гимнасты отменные. Кроме этого рохли Эпея, разумеется, – прибавил царь, поморщившись.

Рефий задумчиво свел брови и не ответил.

– А можем и на вавилонский манер: выгнать в луга, не то в горы нагишом, да собачью свору по следу пустить... Муренам на съеденье тоже не худо – этруски таково развлекаться изволят...

– Ни то, ни другое, ни третье, – возразил Рефий. – А уж четвертое и вовсе исключаю. Для мурен ведь садки особые потребны. Где они, государь?

– Велика беда! Соорудим. Но ты, сдается, о своем думаешь. Ну-ка, выкладывай, друг сердечный, мастер заплечный.

Рефия государь тоже недолюбливал, как и всех удачливых любовников соблазнительной своей жены, однако знал о незаменимых качествах свирепого телохранителя, ценил их и старался придавать не слишком-то безобидным прозвищам оттенок дружеской шутки. Лавагет и начальник стражи, в сущности, выросли бок о бок, и подобная насмешливость выглядела вполне естественно.

– Выкладывай, – нетерпеливо повторил Идоменей.

Одним гарпиям, ламиям да эмпузам ведомо было, что за мысли вихрились в мозгу Рефия на протяжении долгих, томительно долгих мгновений. Проницательный читатель волен строить любые предположения, мы же ограничим себя, и лишь дословно воспроизведем последовавшую после затянувшейся паузы беседу меж царем и верноподданным пытошником.

– Тебе что, акула язык отгрызла? – рявкнул заждавшийся вразумительного ответа Идоменей.

Рефий пожал плечами.

– Терпение мое испытываешь?

Рефий покачал головой.

– Говори, дружище, – прошипел царь не сулившим ничего утешительного голосом.

– Отдай их мне на расправу, – невозмутимо сказал Рефий.

– На какую именно?

– На славную, государь, не сомневайся.

– На какую?!

– Оскорбление, нанесенное Криту афинскими проходимцами, – протянул Рефий, – неслыханно в памятной народу истории. Дань, коей обложены по твоей царственной воле аттические преступники, – небывалого свойства. Полагаю, что и способ казни следует выбрать небывалый. Он существует, но содержится в глубочайшей тайне.

– Странная речь.

– Странное событие. Способ, о котором я не имею права даже намекать, известен издавна. Огласке не подлежит. Ни под каким видом.

– Перестань изъясняться загадками.

– Я казню этих молокососов чудовищной, недоступной обычному воображению смертью. Не проси пояснений, дать их не могу. Поверь только, что говорю сущую правду.

– Немного проку умерщвлять скрытно. Следует устрашить варваров, заставить содрогнуться и вострепетать, пасть ниц и пресмыкаться от ужаса невыразимого...

– Попробую. Но сперва следует свидеться и посоветоваться с верховной жрицей либо ее заместительницей, Алькандрой. Будь уверен, разрешить меня от произнесенного много лет назад обета Элеана откажется. И, кстати, будет права.

– Обета? Какого обета?

Рефий вздохнул.

– Именем Аписа: отвечать на подобные вопросы воспрещено.

– Даю сроку до вечера, – сказал Идоменей. – Вечером же изволь сообщить, когда, где и как отправятся в Аид афинские пащенки.

Рефий молча отдал честь и удалился, весьма разочарованный и обозленный.

* * *

Сколь непредвиденным, скорым и решительным оказалось его свидание с Элеаной, читателю уже известно. Часом позднее ошеломленная Алькандра, сопровождаемая целой вереницей потрясенных младших жриц, объявилась в Кидонском дворце и очутилась лицом к лицу с убийцей Элеаны.

– Пойдем, – повелительно сказал Рефий, препоручив останки заботе Алисовых служительниц. – Надлежит поговорить, и весьма серьезно.

Алькандра, находившаяся в расцвете пышной, умудренной зрелости, повиновалась бывшему лет на десять младше царскому телохранителю, точно робкая девочка строгому школьному наставнику.

Слишком страшно и нежданно было свершившееся, чересчур уж уверенно и дерзко держался человек, свершивший деяние, по закону караемое смертью.

Но сама Элеана погибла, по словам дворцового вестника, за нарушение закона неписаного, за четвертую смертную вину, сама возможность которой была еще два часа назад известна лишь трем людям, ныне же осталась ведома только двоим.

– Располагайся, – любезно предложил Рефий, пропуская понурую гостью в чертог, стены которого, как свидетельствовал вековой опыт, не имели ушей. – И внимай сосредоточенно.

Алькандра бессильно опустилась в глубокое кресло, вздохнула, приготовилась выслушать грозного собеседника.

Рефий неторопливо наполнил два кубка вином из пузатого керамического кратера, пригубил собственный и протянул жрице другой.

– Семь лет назад, – начал он, приблизившись к стене и глядя через плечо, – Элеана, из побуждений своекорыстных и всецело недостойных, разгласила тайну древнего подземелья. Упомянула обитателя катакомб. Заодно сообщила, что человекобык не питается падалью.

Алькандра охнула, вздрогнула, расплескала нетронутое вино.

– Прекрасно, – засмеялся Рефий, резко и легко разворачиваясь на пятках. – Невольное и весьма щедрое возлияние богам. Допей остальное, приди в себя и навостри уши.

– Это неправда! – хрипло выдавила Алькандра. – Неправда! Ты лжешь!

Рефий даже не потрудился разгневаться на пораженную жрицу.

– Чистая правда. Именно после этого, как ты наверняка заметила, между нами пробежал черный хорек, ибо я не посмел вознести руку на главную хранительницу главной тайны, а смириться с подобной дерзостью тоже не мог.

Начальник стражи отхлебнул новый глоток и продолжил:

– Почтение мое к данному встарь обету сотряслось в ту пору до самого основания, но, помня произнесенное слово, я соблюдал если не дух его – это требует веры, а вера-то и разлетелась вдребезги, – то букву. Но сегодня болтливая негодяйка, сколько можно судить, едва не учинила в точности того же, дабы поставить под удар моего меча повелительницу и наследника. Я опередил. Удар достался по назначению.

Не сводя с Рефия застывшего, тусклого взора, Алькандра со звоном выронила опустевший кубок.

– Коль скоро верховная блюстительница неназываемого закона пала столь непростительно низко; поелику налагаться на дальнейшее сохранение заповедной тайны уже нельзя – ибо кому же после эдакого поверишь? – я, будучи одним из двоих посвященных, я – равноправный с тобою в достоинстве – требую поднять вековую завесу и предать секрет огласке!