Текст книги "Критская Телица"

Автор книги: Эрик Хелм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

В два-три приема Расенна задрал тонкую эксомиду, сгреб ее к девичьим подмышкам и, прежде нежели Неэра успела ахнуть, уже месил округлые чувственные груди, проводил по ним жесткими щеками, обжигая нежные соски отросшей за день щетиной. Наваливался бесцеремонно и тяжко. Вежливый похититель и предупредительный спутник превратился в глыбу чувственной похоти.

Пунцовая от возбуждения Неэра громко стонала и дозволяла вытворять с собою все, что угодно. Попробуй не позволь! Впервые в жизни подвергалась она такому дикому и яростному натиску. Придавленная к ложу громадным телом, царевна даже не могла извиваться и лишь восторженно вздрагивала.

Вскорости этруску прискучило свирепствовать на завоеванных высотах, и он решительно двинулся в окаймленную шелковистой порослью долину, которой через несколько минут предстояло изведать кровопролитное сражение.

Ладонь Расенны легла на увлажнившееся Неэрино лоно, пальцы, способные смять железную подкову, заиграли у еще запечатанного входа в заповедные глубины.

Теперь архипират возлежал рядом с девушкой и самодовольно созерцал безудержный плеск ее бедер. Царевна перекатывала голову по мягкой, набитой гусиным пухом подушке и уже не стонала, а по-настоящему кричала при каждом новом прикосновении.

– Да! – буквально взвыла Неэра, впиваясь ногтями в литое плечо. – Да! Да-а!

Она закусила губу, чуть не до боли распахнула ноги, выгнулась.

Вновь очутилась под пышущей жаром вожделения тяжкой махиной.

Руки, подобные могучим бронзовым рычагам, сжали Неэру, напрочь лишая возможности вырываться.

Раздался короткий, отчаянный вопль.

Расенна вскрыл, отверз, погрузился почти до предела и безостановочно заработал мускулистым задом.

В первые мгновения царевне казалось, будто ее разрывают пополам, но вскоре два тела – исполинское и хрупкое – поладили; женская плоть перестала противиться твердому, точно бронза, уду, туго двигавшемуся в не привычном к любовным забавам влагалище. Хлынули обильные соки, боль постепенно сменилась наслаждением – нараставшим и распространявшимся по телу Неэры, словно приливная волна.

Этруск убыстрил удары, затем неожиданно замер, напрягся, и первая тугая струя горячо вонзилась в недра женского чрева.

Неэра охнула навзрыд, обхватила бычью шею ликующего обладателя обеими руками и покрыла плохо выбритое лицо исступленными поцелуями.

* * *

– Задерживаться изволим, капитан? – ядовито полюбопытствовал Гирр.

– Мы люди наемные, – добродушно ответил Расенна. – Велят – задерживаемся.

– Сам ведь говорил: при дневном свете к острову не приближаться! А теперь уж точно до зари не поспеть.

– В порядке исключения, – возразил этруск, – можно войти в грот и средь бела дня. Вернее, утра. Нам повезло, приятель. Критского зоркого ока можно, думаю, впредь не опасаться.

– Почему?

– Так уж вышло. Мы теперь, благодарение государыне, числимся морскими лазутчиками, работающими ради общего блага. И родимые – твои родимые экипажи, полагаю, будут старательно воротить нос, повстречавши «Левку» среди морских хлябей.

– Это безумие! Миопарону видели возле Тринакрии, наверняка запомнили! Получается, о задуманном деле узнает целый флот?

– Ничуть не бывало.

– Поясни.

– Видишь ли, отныне во Внутреннем море орудуют два совершенно одинаковых судна: дерзкий финикийский пират, похищающий женщин и увозящий их в неизвестном направлении, и «Левка» – разведывательная галера, построенная тем же мастером, на той же верфи – сестра-близнец подлой, разбойничьей миопароны. Военная хитрость, столь свойственная царю Идоменею. Пускай неприятель поломает себе голову над неуловимостью подлого сидонца, который горазд объявляться в нескольких местах сразу. А доблестные лазутчики станут под шумок заниматься важнейшим делом, требующим величайшей тайны и скрытности.

Расенна примолк на секунду-другую и закончил:

– Сие утешительное известие завтра объявят на ухо каждому капитану, келевсту и кормчему государева флота...

Этруск устало зевнул.

Велел выбирать якорь.

Теплый ветер, зарождавшийся далеко на юге, среди прокаленных добела, испепеленных солнцем ливийских пустынь, резво гнал миопарону к возносившейся над морем голой скале – несравненному логову, надежному укрытию.

Движение воздуха не разгоняло зноя, а лишь усиливало его. Ни облачка не мелькало в бездонной глубине звездного неба. Шипели волны, рассекаемые острым форштевнем, иногда негромко хлопал парус, отвечая очередному порыву, мерно и редко поскрипывали кожаные уключины – судно шло под четырьмя парами весел, в прогулочном темпе, ибо остальную работу проделывал Эол.

Свободная смена гребцов и весь экипаж, за вычетом капитана, мирно спали, там и сям расположившись на войлочных подстилках, укрывшись толстыми плащами, – ибо сколь ни велико ночное тепло, а дремать обнаженным посреди открытого моря навряд ли стоит.

Расенна лежал на боку, бодрствовал и предавался раздумьям.

Вернее, воспоминаниям.

Приятным и возбуждающим.

* * *

Предводитель пиратов успел овладеть Неэрою трижды, и без устали трудился бы до самого утра, но распоряжение царицы прозвучало недвусмысленно: чтобы на рассвете и духу наемников не было в критских водах. Жаль, подумалось этруску, право слово, жаль...

«Хорошую шлюшку добыли, осьминог бплети да выпусти! Не знаю, как там они с государыней сойдутся-слюбятся, но только, сдается, мужчины ей тоже весьма ко двору, ежели я в этом хоть каплю смыслю. Впрочем, – резонно рассудил этруск, – Арсиноя ведь и сама из таких...»

Бока и плечи кое-где немного саднили. Обезумевшая от страсти Неэра визжала, кусалась и немилосердно царапала старательного любовника. Второе соитие последовало за первым почти сразу – едва миновало несколько минут. Расенна, изголодавшийся по женщине, воспрял с неменьшей силой, а царевна еще не успела окончательно придти в себя, и отдалась поистине всецело.

Не миндальничавший более этруск обладал восхитительной пленницей что было силы. Безжалостно ударял в нежный женский лобок собственными косматыми чреслами. Достигал естественной, природою поставленной препоны.

Царевна ответила болезненным вскриком, но не стала вырываться, а лишь наполовину выпрямила ноги, дабы удлинить расстояние, проходимое этруссковым бивнем. Тогда Расенна сменил незамысловатое поступательно-возвратное движение на вращательно-поступательно-возвратное, осторожно прищемил зубами нежную мочку девичьего уха, вытянул Неэре соски и некоторое время спустя вновь изверг изобильные потоки жаркого семени.

К обоюдному и несомненному восторгу.

Третье совокупление состоялось часом позднее.

Предшествовала ему игра продолжительная, озорная и беззастенчивая.

Невзирая на большую одаренность, Неэра была, по сути, весьма неопытна. И даже не подозревала, к примеру, сколь разнообразное применение могут обретать уста.

Расенна же явил чрезвычайную настойчивость именно в этом смысле. Только внезапный ливень слез и пронзительный крик: «Я государыне скажу!» поумерил его притязания.

Не беда, решил этруск, повзрослеет – поумнеет. Чем гарпии не шутят, вдруг и впрямь донесет? И, по чести говоря, нельзя же эдак вот, с ходу невозможных тонкостей требовать...

Расенна счел за благо вернуться в уже исследованную и покоренную местность, забрался поглубже и вынырнул только полчаса спустя, доведя любовницу до полного и совершенного неистовства. Неэра прильнула к пирату, обвила руками, обхватила ногами; лоно царевны буквально чмокало в ответ на каждое устремление вперед либо назад.

Потом оба лежали бок о бок, обессиленные и вполне довольные друг другом.

Но время шло, клепсидра позванивала, небо за окном вызвездило.

Расенна успел ополоснуться на дорогу, поцеловал Неэру ласково, как давно уже никого не целовал, пожелал прелестной пленнице блистательных удач и откланялся, поспешая выбраться из дворца и достичь гавани в назначенный срок.

«Доброе слово и дельфину приятно, – думал этруск. – Не растай девочка от моей любезности да учтивости, досталась бы, пожалуй, Рефию на обработку... Надо и впредь расшаркиваться и в лепешку разбиваться – глядишь, и поживимся...»

Насчет Рефия проницательный Расенна крепко, хотя простительно, заблуждался. Хорошо изучившая постельные повадки начальника стражи царица дозволила бы ему лишать невинности разве только привезенную из нубийских краев пантеру. Но, во-первых, неведомо, бывают ли пантеры невинными (читатель может позвонить знакомому зоологу; что до меня, то я недавно разругался с единственным, удостаивавшим вашего покорного слугу дружбой, и проконсультироваться, увы, не в силах), а во-вторых, представители семейства кошачьих – даже крупные – отнюдь не вызывали в царице сладострастного томления, и потому спать могли совершенно спокойно.

В точности, как этруск, незаметно задремавший, убаюкиваемый плавной килевой качкой, ублаготворенный и временно безопасный.

* * *

Два месяца спустя история повторилась в общих чертах – похищенная на северной оконечности Эвбеи Гермиона лишь недавно справила пятнадцатый день рождения. Правда, не отличаясь ни умом, ни темпераментом Неэры, девушка поддалась увещеваниям лишь несколько дней спустя. И поставила Арсиное обязательное, непременное и безотзывное условие:

– Только со славным и заботливым капитаном, который меня привез!

Вотще и втуне предлагала царица выбрать любого из едва ли не полутора сотен дворцовых воинов. Напрасно расписывала их несравненные достоинства. Гермиона выказывала упрямство поистине редкое.

Насиловать пленницу вряд ли стоило. Иди знай, чем в итоге обернется эта затея... Повелительница критян печально вздохнула, окружила полонянку всевозможной заботой и принялась терпеливо ждать, когда возвратится Расенна.

Этруск исправно прибыл через три недели и привез очаровательную Лику – собственную соплеменницу. Здесь его услуги были совершенно излишни, а посему довелось, по выражению Арсинои, «объезжать» гречанку.

Не желая делать повествование чрезмерно прискорбным для сердечно-сосудистой системы (как читательской, так и собственной), воздержусь от подробных описаний.

Замечу только, что превзойти Неэру юная особа не сумела, особых восторгов Расенне отнюдь не доставила, да и сама ничего изумительного не испытала. Этруск надлежащим образом отчитался перед Арсиноей, представил подробный изустный доклад о задатках и способностях Гермионы, вручил новоиспеченную женщину владелице и дальнейшей наставнице, убыл в гавань и поднял парус.

Однако на сей раз «Левка» слухами полнилась.

Откуда и от кого поступили оные, неведомо.

Зато известно содержание оживленной беседы, приключившейся на борту миопароны посреди открытого моря.

– Бравый капитан, – зловещим голосом провозгласил соглядатай Гирр, – получил, так сказать, официальное право первой ночи. И отцеживает все излишки по прямому назначению. Нам же, насколько разумею, предоставлен совершенно свободный выбор между собственной ладонью и морской коровой![36]36
  Ламантины и дюгони, действительно, заплывали в Средиземное море.


[Закрыть]

– Это смахивает на мятеж, – весело парировал этруск. – Верней, на государственную измену. Решения царицы не обсуждаются.

Но экипаж решительно взял сторону критянина. Гребцы, тратившие в походе уйму сил, а потому вожделевшие исключительно к пище (обильной и сытной) да сну (долгому и крепкому на стоянках, весьма нерегулярному и краткому при плавании), отнеслись к животрепещущему вопросу вполне безразлично.

Чего нельзя было сказать об одиннадцати здоровенных, измученных бездельем, подогреваемых вином головорезах.

– Несправедливо! – прогремел верзила Диоклес. – Мы тоже люди!

– Только невоспитанные и грубые, – улыбнулся Расенна. – Блестяще доказываете это прямо здесь и сейчас. А женщины – в особенности, мечтательные девицы, – любят вежливых.

Пожалуй, этруск немного оплошал. Дразнить и без того озлобившуюся ватагу вряд ли стоило.

– Слыхали? – осведомился Гирр. – Да ведь он же попросту издевается! В лица нам хохочет! Сам нажрался, а другие – хоть с голодухи пропади – эдак, что ли, получается, Расенна?

– Верно! Правильно! Молодец, Гирр! – зазвучали вразнобой выкрики, исторгнутые десятью глотками.

Этруск словно бы случайно прислонился к мачте. Поиграл рукоятью короткого египетского меча.

Гомон и гвалт усиливались.

Там и сям уже мелькали в воздухе грозящие кулаки.

Гласный дворцовый соглядатай стоял, скрестив на груди толстые, перевитые мышцами руки, и довольно скалился. В лунном сиянии поблескивали ослепительно белые, безукоризненно ровные зубы.

«Сейчас кое-кому поубавят спеси», – думал Гирр. Только так он и способен был рассуждать. Но злоба, право слово, один из наихудших советчиков.

Расенна со спокойной невозмутимостью созерцал беснующуюся свору.

Сорвавшийся на высокую, истерическую ноту голос выкрикнул:

– За борт его!

Призыв, однако, не нашел поддержки. Любой и всякий понимал: этруск обретается под особым, хоть и не вполне понятным, покровительством. Браниться и орать еще возможно, а занести руку – поди попробуй. Да и охотника первым напасть на великана, способного (как уведомил ранее Рефий) дробить кулаками целую стопку прокаленных строительных кирпичей, не замечалось.

За безумным, яростным воплем последовало всеобщее затишье.

– Молчать, акульи дети, – отчетливо и хладнокровно приказал этруск.

Наемники почуяли: повиновение весьма благотворно отразится на здоровье.

И отступили.

Все, кроме одного.

Молодой, рассудительный Сигерис пользовался приязнью Расенны – по крайности, до этой стычки – и обратился к этруску безбоязненно.

– Капитан, давая волю гневу, мы, пожалуй, провинились. Но, ведь, по сути, мы правы...

– И что же? – вопросил архипират.

– Было бы только справедливо давать команде поразвлечься время от времени. И для дела полезно.

– С кем поразвлечься? С пленницами? Голов лишиться невтерпеж, а?

– Да, с пленницами, – промолвил Сигерис. – Но не с теми, которых намечаем, отлавливаем и доставляем по назначению. Крестьянин платит установленный налог зерном, но и себе на пропитание пожинает немало! Отчего бы и нам не собирать м-м-м... урожай с отдельной полоски? Для собственного, так сказать, потребления? Мы неприхотливы, капитан, дополнительной разведки не требуется. Кого изловим, ту и приголубим...

Настал черед задуматься этруску.

– А знаешь, ты, действительно, прав, – провозгласил он минуту спустя – Недурная мысль, клянусь Фуфлунсом Великолепным![37]37
  Фуфлунс – этрусское божество, соответствовавшее греческому Дионису.


[Закрыть]

Вновь раздался гомон – теперь уже одобрительный.

– Благодарите Сигериса, – бросил Расенна. – Он сумел убедить меня, и спас ваши цыплячьи шейки от изрядных повреждений. Открытый бунт, как известно, карается смертью, а расправу чинит командир!.. Но признаю: смута возникла по уважительному поводу, и выход предлагается разумный.

Экипаж возликовал. За вычетом вечно и всем недовольного Гирра.

– Намереваешься попусту рисковать кораблем? – прошипел критянин.

– Послушай, – терпеливо произнес этруск. – Ты, в конце концов, заварил эту кашу собственным ядовитым языком. А люди и впрямь не деревянные.

– Ненужные высадки в Архипелаге...

– Кто ведет речь об Архипелаге? Ради экипажа я готов устремиться в края, из которых ни слуха, ни весточки не донесется о наших... э-э-э... посещениях и подвигах. Уяснил?

Расенна выдержал краткую паузу и добавил:

– А женщины там – пальчики оближешь. Будьте покойны! Развернуть парус!

Этруск отвернулся, пряча неудержимую ухмылку. Внезапно пришедшее на ум решение весьма забавляло его. Дорога туда и назад при попутном ветре отнимет недели три, а жаждущие обретут возможность ублажиться – ежели сумеют, – при огромном, небывалом выборе. Чем гарпии не шутят, а вдруг получится совсем удачно, и окаянный доносчик ненароком останется на дальнем берегу? В охладелом виде?..

– Достопочтенный Гиpp, – объявил Расенна, – в присутствии всех и каждого предъявил законное требование: избегать ненужных высадок на близлежащих островах и побережьях. Это, действительно, шло бы вразрез имеющемуся приказу: скрытность и еще раз скрытность. Посему, в согласии с приказом, а равно и с доводом славного моего заместителя, – этруск покосился: Гирра, как он и ждал, передернуло от подобной вопиющей наглости, – избираем путь к северу. Я не враг своим людям, и стараюсь по мере сил заботиться о них.

Последней тирадой Расенна предусмотрительно перекладывал ответственность за возможные, более нежели вероятные, последствия на плечи соглядатая.

– Женщины, правда, хороши? – пророкотал Диоклес.

– Будьте покойны! – повторил Расенна.

И подумал:

«Будете... Кое-кто и настоящим покойником сделается, бьюсь об заклад».

– Весла высушить, корабль привести к ветру! Движемся по ночам, а днем укрываемся в безлюдных бухтах. Веселей, молодцы!

* * *

– Верховная жрица Элеана просит принять ее, госпожа, – сообщила придворная дама и поклонилась.

– Передай, пусть немного подождет, – отозвалась Арсиноя.

Дама вновь поклонилась и вышла.

«Неужто пролаза учуяла неладное? – подумала Арсиноя, глядя в тщательно отполированное серебряное зеркало. – У нее ведь столько глаз и ушей, что сам Рефий от зависти позеленел бы... Но я тебя огорчу, голубушка, ежели потребуется. Очень-очень огорчу и разочарую...»

– Очень рада встретиться, о верховная жрица, – приветствовала гостью государыня, входя в просторный, расписанный бело-голубыми тонами зал, почти лишенный потолка, – столь обширен был световой колодец. – Ты давненько не радовала нас посещениями. Дела? Нескончаемые обряды?

– И то, и другое, – невозмутимо произнесла Элеана, окидывая Арсиною пристальным и странным взглядом. – Нужно побеседовать наедине, госпожа. Предлагаю запереться в комнате, лишенной ушей.

– С удовольствием, – улыбнулась царица. – Пойдем.

– Странные и отвратительные слухи достигли Священной Рощи, – молвила гостья и немного выждала, следя, какое действие произведут ее слова.

Действие равнялось нулю – понятию, напрочь отсутствовавшему в тогдашней математике.

Арсиноя приготовилась ко вступлению именно в подобном роде, а посему не удивилась, не дрогнула, не насторожилась, а лишь подперла щеку рукой и с любопытством уставилась на Элеану. С неподдельным, искренним любопытством. Ибо предстояло угадать, откуда и от кого пронюхала высокопоставленная блюстительница нравов о невинной царской прихоти.

– Ужасные слухи, – повторила Элеана. – О тайном рабовладении, противоестественном разврате, укрывательстве разбойников, пособничестве пиратам.

– Здесь, на острове? – изумилась Арсиноя – Но где же именно? В Эгеокретах, небось? Я всегда говорила: подлейшая провинция. Полукровки, прости Апис...

– " Нет, в самой Кидонии.

– Так куда же смотрит Великий Совет?!

– Великий Совет, – с нажимом и расстановкой сказала Элеана, – уполномочил меня переговорить с подозреваемой особой прежде, нежели той доведется оправдываться перед предстоящим следствием.

– И кого подозревают жрецы?

– Тебя, госпожа...

Арсиноя ошеломленно уставилась на собеседницу, легонько помотала головой и внезапно рассмеялась.

– Очень мило! В чем же изволите винить собственную государыню? А?

– Куда подевался захваченный Эсимидом пират?

– Бросился на охрану прямо в тронном зале. Зарублен.

– А останки?

– Рефий велел бросить их в какую-то потайную пещеру. В дворцовые катакомбы. Туда, насколько знаю, кроме начальника стражи, доступа нет никому. Даже верховным жрицам, – лукаво прибавила Арсиноя.

– Понимаю... А женщин, привозимых ночами на странной быстроходной галере, тоже ввергают в пещеру?

– Каких женщин?

– Не притворяйся дурочкой! – резко произнесла Элеана. – Корабль – не иголка, не утаишь!

– Корабельные вопросы находятся в ведении Идоменея. Только, боюсь, лавагет не обязан отчитываться ни передо мною, ни даже перед тобой. – Арсиноя улыбнулась: – Таков закон. Закон, видишь ли, мягок, но...

Элеана поджала губы.

– Значит, расскажешь о странной миопароне Великому Совету.

– Миопароне?!

Арсиноя от души расхохоталась.

– С этого и надо было начинать! О боги! Миопарона!..

Верховная жрица безмолвствовала.

– Идоменей, – пояснила государыня, устраиваясь в кресле поудобнее и кладя ногу на ногу, – затеял наладить секретную морскую разведку. С каковой целью и приобрел особое суденышко. Я, вероятно, пребывала бы в полнейшем неведении, да уж больно супругу захотелось похвастать за чаркой финикийского... Подробностей, разумеется, не знаю, спроси государя сама. Получается, Идоменеев кораблик берет заложников? Или «языков»? Весьма любопытно...

– Почему половина гинекея взята на замок?

– Потому что у меня уже начинается поистине царская головная боль! Мы и десяти минут не успели проболтать, а я похожа на вялую смокву. Лекарь определил полный упадок сил, назначил щадящий распорядок дня, полное отсутствие постороннего шума, суеты, ненужных разговоров... Я, понимаешь ли, чрезвычайно забочусь о своем здоровье, Элеана.

– Гм! А можно заглянуть в отгороженное крыло!

– Нет. Говоря по чести, я рассержена – и не на шутку. Уж не знаю в точности, к чему сводятся ваши подозрения, но касательно миопароны извольте обращаться к Идоменею. А люди, которые позволяют себе подобную дерзость в отношении царицы, пускай довольствуются более скромным обществом, нежели мое. Смешно и противно, Элеана. Удались вон.

Жрица сверкнула глазами, неторопливо поднялась и с достоинством направилась к двери.

– Еще одно мгновение! – окликнула Арсиноя.

Элеана оглянулась.

– Насчет противоестественного разврата и вовлечения в оный малолетних да несмышленых... Веди себя скромнее, советница; угомонись, о непогрешимая, хорошо?

Удар угодил прямо в цель. Элеана сглотнула, не отрывая взора от лица Арсинои. Последовала короткая пауза. Затем жрица чуть заметно улыбнулась и сказала:

– Согласно царскому повелению, удаляюсь. Вон. А насчет пещеры, куда начальник стражи якобы бросил разбойничьи останки, запомни: обитающий в катакомбах не питается падалью!

* * *

Расенна точно сговорился с повелителем ветров Эолом. Гонимая юго-западным веянием – устойчивым, не менявшим направления, – миопарона проворно прошла меж Лесбосом и Лемносом, под покровом ночи проскочила Геллеспонт – узкий, длинный, коварный, – пересекла при дневном свете покрытую барашками бурунов Пропонтиду[38]38
  Мраморное море.


[Закрыть], миновала Босфор Фракийский.

Далее простирался относительно холодный и в те времена весьма небезопасный для чужеземцев Эвксинский Понт[39]39
  Черное море.


[Закрыть].

– Можем отправиться на север, – объявил этруск. – Но прошу помнить: у скифов, сарматов и колхов бабы немытые, полудикие, раскосые. Можем поохотиться гораздо ближе – день пути, от силы полтора.

– Здесь они, что же, – осведомился Гирр, – все поголовно чистюли да красавицы?

– Насчет красавиц, – ответил этруск, – утверждать не берусь, красавиц выискивать надобно – как и везде;, а полную телесную чистоту обещаю. Женщины этого народа вынуждены блюсти опрятность.

– Вынуждены?

– Конечно. Образ жизни таков: позабудешь вымыться два-три раза на дню – будешь никуда не годен. Точней, не годна.

Подогрев последним странным замечанием интерес команды, Расенна отказался давать дальнейшие пояснения. Экипаж согласно и дружно потребовал идти к близлежащим побережьям, тянувшимся по правую руку.

– Еще чуток потерпите, – пообещал этруск, – а потом угоститесь по-царски. Эдакие девочки не всякому достаются, верьте слову. Редчайшая добыча!

Расенна говорил сущую правду.

Но, разумеется, не всю правду.

Голоногая, скачущая без стремян и седла наездница, действительно, совершала омовения чуть ли не чаще, нежели сама царица Арсиноя. Конский пот исключительно едок, и любая неряха немедленно заполучила бы очень болезненные, плохо заживающие язвы на внутренней стороне ляжки, там, где кожа" особо чувствительна и нежна. Да и на еще более уязвимых участках тела.

Скифянки и сарматки, наравне с мужчинами косившие шаровары, были вполне защищены от возможных неприятностей, а посему и частое мытье полагали дурацким излишеством. Но легко одевавшиеся обитательницы южного берега считали иначе – и правильно делали. Небрежение в уходе за собою рассматривали точно так же, как в современных армиях рассматривают преднамеренное, умышленное членовредительство, а карали за него неизмеримо суровей...

Проницательный читатель, вероятно, успел догадаться, что за приятный сюрприз приготовил Расенна оказавшей неповиновение команде.

Мятежников этруск не жаловал, и решил проучить горячие головы на славу. Подставлять собственную он отнюдь не собирался, а посему взирал на предстоящее приключение с полнейшим спокойствием. Ежели сволочь, именуемую экипажем «Левки», терзает избыток мужественности, то боги в помощь!

«Насчет мужественности не ручаюсь, – подумал Расенна, – а вот мужество потребуется – и немалое... Ничего, жеребцы застоявшиеся, разомнете косточки, удаль молодецкую покажете! А то, ведь, того и гляди, жиром заплывать начнете, резвость утратите, голубчики».

* * *

Через полтора дня, как и обещалось, этруск круто стал сворачивать на штирборт.

Свернули парус, убрали мачту.

Встали на якорь в сотне локтей от зеленого пологого берега, сменившего слоистые сланцевые скалы и меловые взгорья, тянувшиеся ближе к западу. Гребцам этруск приказал оставаться на местах. Выдал каждому по чарке вина.

– Пожалуйте на сушу! – провозгласил Расенна. – Достойный Гирр, насколько разумею, пребудет на борту, дабы я не удрал ненароком. Верно?

Критянин лишь усмехнулся и медленно кивнул.

– Также... – Расенна смолк и на мгновение свел брови у переносицы: – Также... Сигерис.

– Почему, командир? – осведомился молодой наемник.

– На случай тревоги. Если придется поспешно подымать мачту и распускать парус. Двоим управиться тяжело...

С моряцкой точки зрения довод этруска звучал не слишком убедительно, однако приказы старшего не обсуждались. Расенна в последнюю минуту просто пожалел единственного человека, на которого мог по-настоящему рассчитывать. Да и оставаться наедине с Гирром особой радости не сулило.

– Вон там, слева, примерно в трех плетрах, камыши. Это речное устье. Проберитесь к нему и следуйте вверх по течению. До города окажется мили полторы. Соблюдайте предельную осторожность, хорошо вооружитесь. Счастливой охоты, друзья!

Девять головорезов градом посыпались в морскую воду, подняли тучу брызг, саженками ринулись вперед. Их проводили долгими взглядами: безразличным (Гирр), завистливым (Сигерис), издевательским (Расенна).

– Не забудьте и на борт кого-нибудь прихватить! – воскликнул Сигерис.

– Ладно! – долетело издали.

Миопарону слегка покачивало. Ветер немного переменился, и теперь дул прямо с юга, раскачивая степные травы. На самой грани окоема подымались невысокие взгорья. Запахи прогретой земли и полевых цветов долетали до корабля и были ясно различимы, невзирая на витавший над морем крепкий дух соли и гниющих водорослей.

– Ну, хватит загадки загадывать, – сказал Гирр. – Что это за место? Как называется река?

– И город, – подхватил Сигерис. – Куда ты нас доставил?

– Извольте, – улыбнулся Расенна. – Река именуется Фермодонтом. А городишко – Фемискирой.

Сигерис только плечами пожал.

Но у соглядатая Гирра буквально отвалилась челюсть.

– Твердыня амазонок! – выдохнул он, отступая на шаг.