Текст книги "Прожорливое время"

Автор книги: Эндрю Джеймс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Глава 17

Томас повалился на бок, затем перекатился на колени. Осторожно, стараясь не обращать внимания на боль в плече, он пополз к двери, продолжая сжимать в руке пистолет. Найт понятия не имел, сколько патронов осталось в обойме, и не знал, как это проверить, но все равно не расставался с оружием. Томас хотел сразиться с преступником, если тот оставался здесь, хотя и сознавал, что шансов одержать верх у него не будет никаких. Лучше бы тот подонок погиб или скрылся. Найт с трудом передвигался и не был уверен в том, что у него вообще хватит сил поднять пистолет и прицелиться. Его правая рука повисла безжизненной плетью, поэтому Томас переложил пистолет в левую. Он отдавал себе отчет в том, что даже с оружием в правой руке стрелок из него был никудышный. Теперь, когда ствол в левой, получится только еще хуже. Он мысленно позавидовал тем бейсболистам, которые запросто перехватывают биту из одной руки в другую…

«Вот так-то оно лучше, – сказал себе Томас. – Думай о бейсболе. Не зацикливайся на боли, на собственных легких. Представь себе, что ты на стадионе…»

Теперь он уже не столько дышал, сколько задыхался, с трудом делая слабые, хриплые вдохи и выдохи, отзывавшиеся пронзительной болью в груди. Ему становилось только хуже. Добравшись до двери, Найт выглянул в темную прихожую, выставив перед собой пистолет, как будто от него мог быть какой-то толк.

Нападавшего типа нигде не было видно.

Это хорошо. Плохо то, что до кухни нужно было проползти еще пять ярдов и затем как минимум столько же до телефона, висящего на стене. Томас с трудом мог двигаться. Ему ни за что не удастся встать и снять трубку.

«Лучшие игроки на поле. Настрой боевой, надежда еще остается».

Томас подумал о Куми и о том возрождении отношений, которое началось у них год назад. После стольких лет разлуки они наконец предприняли еще одну попытку, и эта хрупкая истина была лучшим, что случилось с ним за последние десять лет. Найт снова пополз вперед. Боль усилилась. Он решил, что не доберется до телефона.

С огромным трудом Томас преодолел ярд, затем еще один. Когда он добрался до двери, силы покинули его, и он тяжело рухнул там, где деревянные доски встречались с холодными каменными плитами кухонного пола. Его охватила дрожь, он почувствовал непреодолимое желание остаться на месте, заснуть, избавиться от происходящего как от тяжкого похмелья, проснуться уже здоровым, полным сил.

«Просто полежи, – подумал он. – Выдохни. Тебе не помешает немного поспать».

Томас снова поднялся на четвереньки, словно выполняя сотое отжимание. Плечо отозвалось пронзительной болью, рука подогнулась, но ему удалось удержать равновесие. Свет с улицы почти не проникал в окно, то самое, за которым он увидел мертвое лицо Даниэллы Блэкстоун, умолявшей впустить ее в дом, но Найту показалось, что кожа у него на руках начинает синеть.

«Плохи твои дела», – подумал он.

До телефона все еще оставалась тысяча миль, он парил где-то вдалеке, вне досягаемости. На глаза Томаса навернулись слезы, но он не мог сказать, какими страданиями это вызвано, физическими или эмоциональными. Преодолев еще пару футов, он свалился перед холодильником и перекатился на спину, всасывая воздух, чувствуя, как все вокруг плывет.

«Еще немного, совсем чуть-чуть», – подумал Томас.

Бесчувственность накатила, охватывая его крепкими объятиями. Найт отбился от нее, напрягая сознание, словно распугивая воронье, прищурился и уставился на стенку холодильника.

Там стояла швабра, старомодная штуковина с длинной ручкой и щеткой на конце, в точности такая же, какая когда-то была у его родителей.

Томас потянулся к ней, сначала мысленно, затем левой рукой. Он не смог ее достать, и ему пришлось сместиться, дюйм за дюймом, приподнимая спину вверх и вправо, подобно издыхающей гремучей змее. Найт опять протянул руку, но до швабры все еще оставалось несколько дюймов.

«Теперь уже совсем немного».

Изогнувшись, он снова протянул руку, и на этот раз растопыренные пальцы ухватились за грубую щетину. Швабра упала прямо на него. Ручка ударилась о плиты пола с таким же грохотом, какой издает пробка, выстрелившая из бутылки шампанского.

«Я еще жив».

Обхватив рукоятку швабры безжизненной правой рукой, Томас левой поднял щетку по стене. Он с силой толкнул ее, ткнул вверх, словно копье. Ничего не случилось, Найт попробовал еще раз. Снова ничего. Он с криком опять пихнул швабру к потолку.

На этот раз послышался грохот телефона, упавшего на пол. Пошарив левой рукой, Томас схватил трубку и нажал кнопку вызова. Собрав остатки сил, он сосредоточился и принялся вслепую тыкать клавиши, беззвучно шевеля губами: «Девять… один… один…»

Прижав трубку к уху, Томас зажмурился и стал слушать.

В ответ на чей-то голос он выдавил:

– Сикамор, двенадцать сорок семь, – после чего провалился в забытье.

Глава 18

– Мне очень неприятно говорить о том, что я вас предупреждала, – сказала Полински, одобрительно оглядывая больничную палату.

– Нет, не предупреждали, – возразил Томас.

Его грудь была перетянута бинтами, поэтому говорить было трудно.

– Вы правы, не предупреждала, – пожала плечами следователь. – Это был Эсколм?

Покачав головой, Найт ощутил острую боль в плече и сказал:

– Нет.

– Вы уверены? – спросила Полински. – Вы говорили, что на нападавшем был прибор ночного видения.

– Полагаю, ко мне приходил не он, – уступил Томас и осторожно оторвал голову от подушки. – Я не думаю, что на меня набросился Эсколм. Сначала было темно, затем…

Он вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. Полински понимающе кивнула, сжимая тонкие губы.

– Тот самый человек, который уже нападал на вас на улице?

– Трудно сказать, – ответил Томас. – Я так не думаю, но это только предположение.

– Основанное на чем?

– На обуви. Тот тип, что приходил прошлой ночью, был в ботинках, которые позвякивали при ходьбе. У этого на ногах оказалось нечто другое.

– Он мог переобуться.

– Да, но эти два нападения выглядели совершенно по-разному. Первый негодяй пришел в звенящих ботинках и убежал, как только услышал меня. Ладно, попытался удрать. Я прыгнул на него, и он начистил мне физиономию. Второй прокрался бесшумно, в шпионском снаряжении, с пистолетом. Это другой человек. Если тот же, то он пожаловал с совершенно иной целью.

– Белый?

– Думаю, да.

– Можете описать рост, телосложение?

Томас начал было качать головой, но спохватился, пока боль не нанесла удар, и пробормотал:

– Извините. Пожалуй, среднее. Не массивный, фигура, вероятно, атлетическая, рост футов шесть или чуть меньше, но точно не могу сказать. Немного ниже меня, но как минимум такой же сильный.

Томас находился в больнице Ивенстоуна уже два дня. В течение первого из них он был без сознания. Ему сделали операцию и извлекли осколки пули тридцать восьмого калибра, которая раздробила ключицу, после чего ушла в глубь тела. Из легких откачали кровь с помощью катетера, все еще торчавшего в груди, и заменили ее коктейлем из капельницы. На ножевую рану на руке наложили швы и забинтовали. В реанимационном отделении Томас находился под постоянной охраной, как если бы ему по-прежнему что-то угрожало. Или же он был подозреваемым. Найт не мог сказать, какое предположение ближе к истине.

– Теперь-то вы мне наконец верите? – спросил он Полински. – Насчет Эсколма, «Дрейка», пьесы Шекспира?

Следователь улыбнулась, у нее чуть задрожал уголок губ.

– Знаете, есть такая популярная песенка «Двое из трех – это неплохо»?

– Нет, не знаю, – сказал Томас. – Которые двое?

– Скажем так, я еще нескоро начну цитировать Шекспира в материалах следствия, – отозвалась Полински, увидела, как Найт усмехнулся, склонила голову набок и спросила: – Вы полагаете, этот человек искал именно ее? Утерянную пьесу?

– Это единственное, чем можно связать пару нападений на один и тот же дом за две ночи подряд. Я просто не понимаю, почему у кого-то сложилось мнение, что пьеса у меня. Если только эти люди не думают, что Дэвид передал ее мне, после чего инсценировал ограбление.

– Эсколм придумал многое другое, – сказала Полински. – Но если это не он разгуливал по вашему дому в очках ночного видения со своим личным арсеналом, то все равно привлек внимание тех, кто не слишком обрадуется, узнав, что эта бесценная книга…

– Пьеса, – поправил Томас.

– Пьеса опять потерялась или, что более вероятно, вообще никогда не существовала.

Найт вздохнул и спросил:

– Когда я смогу вернуться домой?

– Это не по моей части. Но, полагаю, вас собираются продержать здесь еще как минимум пару дней.

– Вы не могли бы связаться с директором моей школы? Я должен проверить экзаменационные работы…

– Ваш класс уже передали другому учителю, – сообщила Полински.

– Да мне нетрудно проверить…

– Расслабьтесь, – остановила его следователь. – Вы разыграли у себя в гостиной сценку из жизни Дикого Запада и получили пулю. Даже такой трудоголик, как вы, должен понимать, что это достаточные основания для небольшого отдыха.

– И до каких пор мне расслабляться?

– До осени, – улыбнулась Полински.

– До осени? – взревел Томас.

Забыв про перебинтованное плечо, он уселся в кровати, и эти слова перешли в сдавленный стон.

– Семестр уже почти закончился, – пожала плечами Полински.

– Это же моя работа, черт побери! – не унимался Томас. – Я занимался с этими ребятами целый год…

– Придется смириться, – сказала следователь, вставая. – К выпускным экзаменам их подготовит другой учитель.

Разумеется, она была права, но правда все равно причиняла острую боль, и Найт упал на подушку, продолжая ворчать. Он гадал, как отнесутся ученики к его отсутствию. Они любили Томаса, во всяком случае многие из них. Отчасти это объяснялось тем, что он получил определенную известность. Новое ранение только подкрепит ее еще больше. Но главным было то, что он любил свой предмет так, что временами это чувство передавалась и ученикам. Но Найт не мог сказать, свидетельствует ли это о том, что он хорошо делает свое дело. В конце концов, восторг по поводу развития сюжета в романе Диккенса или фразы в пьесе Шекспира не имеет никакого отношения к тому, как его подопечные сдадут выпускные экзамены.

«Меня зовут Томас Найт, – представлялся он на самом первом занятии. – Я люблю книги».

Это замышлялось как шутка, пародия на собрания общества трезвости и программу по излечению от алкоголизма, состоящую из двенадцати пунктов. Томас надеялся, что к концу учебного года хотя бы кто-нибудь из учеников заразится его энтузиазмом. Ему хотелось наивно верить в то, что он делает мир чуточку лучше.

Ученики через директора прислали ему открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, но Томас не мог сказать, скучают ли они по нему. Он с удивлением поймал себя на том, что хочет этого.

«Это сентиментальность и тщеславие», – подумал Найт.

– Хочу, чтобы вы это знали, – нарушила молчание Полински. – Мы наблюдаем за вашим домом со дня нападения.

– И что?

– Ничего. Приезжали сотрудники двух компаний по установке охранной сигнализации, осмотрели дом, подготовили предварительные оценки. Все документы вы найдете, когда вернетесь домой. Все же ставить сигнализацию сейчас… чем-то похоже на захлопывание ворот конюшни, после того как лошадь…

– Пристрелили, да? – закончил за нее Томас. – Точно.

Полински рассмеялась.

– А вы… будете продолжать наблюдать за моим домом, когда я вернусь? – спросил Найт, стараясь делать вид, будто ему все равно.

– Да, по крайней мере несколько дней.

Томас кивнул. Полински развернулась, собираясь уходить.

– Я его зацепил? – спросил он. – Нападавшего?.. Я дважды выстрелил в него.

Полински как-то странно посмотрела на него и спросила:

– Вам этого хотелось бы?

Этот вопрос, серьезное выражение ее лица заставили Томаса промолчать.

Полински покачала головой и заявила:

– Когда вы вернетесь домой, вас будет ждать кое-какая работа. Мы извлекли из стены две пули калибра девять миллиметров.

– Замечательно.

– Кстати, оружия там не оказалось, – добавила она.

– Что?

– Вы сказали, что было два пистолета. Из одного вас ранили, из другого вы обновили оформление стен в прихожей. Мы осмотрели все, но ничего не нашли.

– Он должен был лежать там, где я его оставил, когда пополз на кухню. Я могу показать вам это место…

– Его там не было, – сказала Полински, снова становясь серьезной. – Мы предположили, что нападавший вернулся за ним, вероятно до приезда «скорой помощи».

– Пока я лежал на кухне без сознания?

– Похоже на то.

Эта мысль почему-то встревожила Томаса. Убийца посчитал его мертвым? Если нет, то почему он сохранил ему жизнь?

– До свидания, Томас, – сказала Полински. – Постарайтесь больше не попадать в беду.

Найт окинул взглядом больничную палату и пробормотал:

– Без шансов.

Глава 19

После ухода Полински Томас лежат минут пятнадцать, погруженный в размышления. Он забыл рассказать следователю о записке, оставленной для Эсколма. Теперь Найт уже жалел о том, что ее написал. Это был сиюминутный каприз, следствие того, что он посчитал себя обманутым, обведенным вокруг пальца. Самым смешным оказалось то, что стрельба не только еще раз подчеркнула, в какие неприятности втянул Томаса Эсколм. Она также доказывала, что если только бывший ученик не злодей, каковым его считает Полински, то парню – а Найт по-прежнему воспринимал его именно так, – скорее всего, угрожает серьезная опасность. Допустим, убийце Блэкстоун до сих пор было неизвестно имя Эсколма. Весьма вероятно, что обиженная записка Томаса все изменила.

Превозмогая боль, Найт дотянулся до телефона и, сделав несколько звонков, в конце концов связался с администратором «Дрейка». Назвавшись вымышленным именем, он сказал, что работает в полицейском управлении Ивенстоуна и просто уточняет кое-какую информацию.

– Давайте, – сказала администратор.

– Я не могу разобрать собственные записи, – начал Томас. – Мисс Даниэлла Блэкстоун останавливалась в триста четвертом или триста седьмом номере?

– В триста четвертом. Так и не выписалась из него. До тех пор, пока – ну, сами понимаете, не выписалась.

– Спасибо, – поблагодарил ее Томас. – Я так и думал. – Он уже собирался положить трубку, как вдруг его осенила еще одна мысль. – Вы не могли бы соединить меня с номером Рэндолла Дагенхарта?

Последовала пауза, затем администратор сообщила:

– Мистер Дагенхарт уже выписался из гостиницы.

– А как насчет мисс Джулии… – Он запнулся, вспоминая фамилию. – Макбрайд?

– Подождите.

После трех гудков в трубке послышался женский голос. Он был каким-то запыхавшимся, и Томас сначала его не узнал.

– Это Томас Найт, – начал он. – Мы познакомились в баре «Дрейка».

– Ах да, ученый, приходящий в себя. – Тон Джулии тотчас же стал спокойным. – Помню. Вы меня поражаете.

– Это еще чем же?

– Я не думала, что вела себя настолько откровенно, чтобы спровоцировать ваш звонок.

Томас поймал себя на том, что заливается краской, и пробормотал:

– Да, верно. Я просто подумал, можно ли задать вам один вопрос.

– Вас интересует не то, какое вино я буду пить на ужин, – заметила Джулия, радуясь его смущению. – Хорошо. Что у вас на уме, мистер Найт?

– Эта утерянная пьеса Шекспира, – начал Томас, стараясь принять такое положение, чтобы говорить было не особенно больно. – «Плодотворные усилия любви». Вы сказали, что ее находка вызвала бы много шума, но не уточнили, считаете ли это вероятным.

– То, что пьеса существовала, или то, что ее обнаружили?

– То и другое.

– Это возможно.

– Но нам ведь даже неизвестно, была ли она написана.

– Это спорный вопрос, – сказала Джулия, отбрасывая игривость и переходя на профессиональный тон. – Практически несомненно, что пьеса существовала.

– Однако ее ведь нет в сборнике ин-фолио, который вышел в свет в тысяча шестьсот двадцать третьем.

Это издание ин-фолио, то есть в полный лист, стало первым «собранием сочинений» Шекспира, изданным через семь лет после его смерти членами театральной труппы, для которой он работал. Оно содержало тридцать шесть пьес, и половина из них до того момента не печаталась.

– Да, в первом ин-фолио ее не было, – подтвердила Макбрайд. – Кстати, как и «Перикла», хотя он уже несколько раз выходил до этого ин-кварто.

Ин-кварто, издания в четверть листа, были дешевыми книгами всего с одной пьесой.

– «Плодотворные усилия любви» не выходили ин-кварто, верно? – спросил Томас.

– Тут-то и кроется самая загвоздка, – сказала Джулия. – Вы что-нибудь слышали о Фрэнсисе Мересе?

Томас уже собирался сказать, что нет, но тут у него в памяти что-то шевельнулось.

– Список, – сказал он. – Мерес составил список известных драматургов и объяснил, чем они прославились, верно?

– В тысяча пятьсот девяносто восьмом он написал книгу «Palladis Tamia», которую сам называл сокровищем ума, – подтвердила шекспировед. – Нудное перечисление взглядов самого Мереса на искусство, поэзию и все остальное. Именно этот год по большому счету был зенитом творчества Шекспира. Мерес перечисляет шесть его комедий, тем самым косвенно подтверждая даты их создания. Это «Комедия ошибок», «Два веронца», «Сон в летнюю ночь», «Венецианский купец», «Бесплодные усилия любви» и…

– «Плодотворные усилия любви», – закончил за нее Томас, приподнимаясь на левом локте и тотчас же морщась от боли. – Но… у некоторых пьес ведь есть разные названия, так? Взять хотя бы «Двенадцатую ночь», которая также называется «Как вам угодно». Так что, возможно, Мерес просто использовал второе название для какой-то другой пьесы Шекспира, написанной до этого года, которой нет в списке. Вдруг это произведение нам хорошо известно?

– Например, «Укрощение строптивой»? – спросила Джулия. – Отвратительное предположение, мистер Найт. Такое мог сделать только мужчина. Вы меня удивляете.

– Что вы хотите сказать?

– «Строптивая» должна была быть в списке. Определенно, она написана до тысяча пятьсот девяносто восьмого года, однако Мерес ее не упоминает. Некоторые специалисты полагают, что «Строптивая» и есть «Плодотворные усилия любви». «Бесплодные усилия любви» говорят о том, как смерть и политика отнимают у людей их романтические завоевания. «Укрощение строптивой» учит, как заставить жену покориться.

– Ну, тут я не совсем согласен…

– Эта комедия рассказывает о том, как завоевать женщину, сломив ее дух, – весело перебила его Джулия. – Если это и есть «Плодотворные усилия любви», то все мы в опасности. Впрочем, ваши научные познания устарели, мистер Найт.

Томас, не подозревавший, что хоть что-то из сказанного им до сих пор может попадать под определение «научные познания», молча ждал.

– В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году в переплете одной книги был обнаружен фрагмент рукописи. Как оказалось, это была часть описи книжного магазина в Эксетере. В ней перечислялись книги, проданные в промежуток между девятым и семнадцатым августа тысяча шестьсот третьего. Там были и «Укрощение строптивой жены», и «Плодотворные усилия любви». Конечно, можно придираться к расхождению между «строптивой женой» и просто «строптивой», но, на мой взгляд, совершенно очевидно, что «Плодотворные усилия любви» – это совсем другая пьеса. Что гораздо важнее, мистер Найт, она была издана.

– Так как же эта вещь была утеряна?

– Вероятно, пропали и еще какие-то пьесы, – сказала Джулия. – Комедия «Два благородных родственника» также не была включена в первое издание ин-фолио. К тому времени Шекспира уже не было в живых, а театр «Глобус» сгорел дотла. Кто может сказать, сколько еще рукописей не дошли до нас?

– Но мы ведь говорим не о рукописи, – возразил Томас. – Вы же сами сказали, что пьеса была опубликована ин-кварто, то есть в сотнях экземпляров. Как она могла пропасть?

– Известно ли вам, сколько экземпляров первого ин-кварто «Тита Андроника» дожили до нашего времени? – спросила Макбрайд. – Один. Тогда пьесы были грошовыми книгами. Они не принадлежали к высокому искусству, не считались даже поэзией. Нам известна по крайней мере еще одна, написанная Шекспиром, – «Карденио», которая не дошла до нас, хотя рукопись, возможно, существовала до тысяча восемьсот восьмого года, когда сгорела библиотека театра «Ковент-Гарден». В начале семнадцатого века Шекспир не был той литературной иконой, каковой является сейчас. Просто драматург, причем популист, писавший развлекательные пьесы для театра. Это получалось у него хорошо, он заработал своим творчеством кучу денег, но можно ли говорить, что современники считали его величайшим писателем всех веков, мастером, каждый клочок бумаги, вышедший из-под пера которого нужно хранить как священную реликвию? Едва ли.

– В таком случае как эта пьеса вообще могла уцелеть? – спросил Томас, меняя подход.

– А вот тут, мистер Найт, вы ставите меня в тупик, – ответила Джулия, и ее тон снова стал заигрывающим.

Томас явственно представил себе, как она возлежит на подушках с шоколадным коктейлем в руке.