Текст книги "Прожорливое время"

Автор книги: Эндрю Джеймс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Глава 55

Блэкстоун рассказала кому-то из киношников о «Плодотворных усилиях любви». Так сказал Эсколм. Она искала, как максимально заработать на найденной пьесе, и кино, очевидно, показалось ей самым верным способом, даже несмотря на относительную неудачу экранизации «Бесплодных усилий любви» режиссером Кеннетом Брана. Эта работа единогласно считалась худшей в его карьере. Но новый фильм по старой пьесе – это одно, а первый по только что обнаруженной – совершенно другое. Ему по определению гарантированы рекордные сборы.

Значит, Блэкстоун говорила с Грешэмом. Вероятно, она раскрыла ему что-то о происхождении оригинала рукописи в качестве доказательства ее подлинности. Потому американец и приехал сюда, чтобы убедиться во всем самому. По собственному желанию? Потому что в киностудии захотели получить доказательства того, что пьеса подлинная, прежде чем вложить деньги в съемку еще одного фильма по Шекспиру? Возможно. Томас сомневался, что в Голливуде есть специалисты по английской литературе, способные с большой долей вероятности определить, принадлежит тот или иной текст перу гения, исключительно по одной переписанной от руки копии. Очевидно, того, что показала Грешэму Блэкстоун, оказалось недостаточно. Он искал оригинал.

– Угощайтесь, – сказал Тивари, предлагая Томасу бокал с бледно-золотистым шампанским.

– Если честно, я не особый любитель.

– Пожалуйста, попробуйте, – настаивал Тивари.

Пожав плечами, Найт взял бокал и пригубил вино. Оно оказалось сухим и пьянящим, бурлящим искрами радости и праздника.

– Как?.. – широко улыбаясь, спросил Тивари, внимательно наблюдая за Томасом.

Сделав глоток, тот не удержался и улыбнулся в ответ.

– Неплохо.

Издав кашляющий смешок, Тивари торжествующе покачал указательным пальцем и произнес таким тоном, будто Найт сделал ему уступку в каком-то важном споре:

– Вот и отлично. А теперь вернемся к этому Грешэму. Он не был первым, кто бродил по моим подвалам с неблаговидными целями. Но до него никто здесь не умирал. Большинство соглядатаев приходили из других домов, которые мы знаем. Они, как правило, были не настолько грубыми и неуклюжими, чтобы вот так открыто разгуливать по подвалам. Об этом Грешэме, а также о вас меня предупредили мои коллеги из «Таттинже» в Реймсе, потому что я ждал появления таких людей. За последние месяцы их было уже несколько. Вот я и задаюсь вопросом: что они все ищут? Похоже, вы это знаете, мистер Найт, поскольку сами ищете то же самое. Я прав?

Томас задумался над его словами, но ничего не сказал.

– Пожалуйста, пройдемте со мной.

Походка пожилого француза была напряженной, шаги короткими. Он ступал важно, как петух, однако при всем том двигался быстро. Найт, в физическом плане полная его противоположность, вынужден был чуть ли не бежать, чтобы поспевать за ним, громко топая в этой изящно обставленной комнате, словно слон в посудной лавке.

Они покинули комнату и прошли назад тем же путем, каким Томас сюда попал, мимо лифта к двустворчатым дверям в противоположном конце холла. Тивари повернул в замке крошечный бронзовый ключ, который достал из жилетного кармашка, и вошел внутрь. Подождав Томаса, он закрыл дверь и запер ее.

Эта комната представляла собой зеркальный образ той, откуда они вышли, но только господствующим цветом здесь был не голубой, а красный, обстановка в меньшей степени была предназначена для солнечного, элегантного отдыха. Помещение выглядело более сумрачным, обжитым, письменные столы были завалены бумагами и разными вещами. На стенах висели картины, опять портреты, а книжные шкафы и бюро оказались заставлены фотографиями в рамках, в основном черно-белыми, многие из которых пожелтели от времени. Томас принялся вежливо их изучать, а Тивари, повернувшись к нему спиной, занялся кодовым замком сейфа.

– Я спросил, знаете ли вы, что искали те, другие, – поинтересовался хозяин.

– Возможно, – уступил Томас, глядя пожилому французу в спину.

– Очень хорошо. – Тивари обернулся, и его лицо озарилось радостью. – За вашу откровенность вы будете вознаграждены.

Он повернул рукоятку, и дверь сейфа открылась.

Глава 56

– Мистер Найт, слышали ли вы о Шарле де Сен-Дени, маркизе де Сент-Эвромоне? – продолжал Тивари.

Томас проследил взглядом затем, как маленький француз выпрямился. Он сиял, обезоруживающие голубые глаза светились восторженным возбуждением. У него в руке была старая, обтрепанная кожаная папка, перевязанная выцветшей красной лентой. У Найта перехватило дыхание. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

– Voila, [35]35
  Здесь: смотрите (фр.).


[Закрыть]– произнес Тивари, почтительно опуская папку на стол.

Помедлив немного, он взялся за мудреный узел. Одно мгновение – и концы ленты распались.

Тивари выжидательно посмотрел на Томаса и сказал:

– Прошу вас.

Найт улыбнулся, внезапно занервничав, и склонился над папкой. Осторожно, взявшись большим и указательным пальцами за самый кончик, он ее раскрыл.

В папке было два кармашка. В левом лежало, судя по виду, письмо, написанное красивым цветистым почерком. Во втором находилась маленькая книга размером с современное дешевое издание в мягкой обложке, но гораздо более тонкая, старинная. Томас сразу же понял, что видит перед собой ин-кварто конца XVI – начала XVII века или чертовски хорошую подделку.

– Это?.. – начал он и осекся.

– Да, – подтвердил Тивари. – Пьеса.

– Шекспира?

У Тивари задрожали ресницы, он задумался и наконец сказал:

– Нет. Взгляните сами.

Томас заколебался, сокрушенный разочарованием, затем его пальцы бережно извлекли книгу из кожаной папки, и он увидел заглавие на обложке.

– «Вольпоне», – почти беззвучно произнес Томас. – «Вольпоне» Бена Джонсона? – Найт раскрыл маленький томик на первой странице и прочитал вслух: – «Самым благородным и абсолютно равным братьям, двум знаменитым университетам, за их любовь и теплый прием, оказанный его скромному труду, Бен Джонсон с признательностью посвящает эту книгу и самого себя». – Томас уставился на раритет.

– Тысяча шестьсот седьмой год, – сказал Тивари, чуть ли не хихикая от восторга, вызванного реакцией Найта. – Приобретена Сент-Эвремоном, взята за основу его собственной пьесы «Сэр будущий политик», затем отправлена в дар сюзерену, королю Франции и Наварры. Видите это письмо?

Томас поднял взгляд. Тивари достал из другого кармашка лист пергамента и развернул его. Найт зачарованно смотрел то на письмо, то на кармашек, чувствуя, что винодел пристально наблюдает за ним.

Оба кармашка папки теперь были пусты, но это лишь подчеркивало то, как они одинаково оттопыриваются. Хотя в левом лежал лишь один листок, кожа растянулась, очертаниями полностью соответствуя второму кармашку, в котором хранился томик ин-кварто. Если только пьесу Джонсона не перекладывали постоянно из одного в другой на протяжении всех трехсот с лишним лет…

– Тут было еще что-то, – заметил Томас. – Другая пьеса.

– Совершенно верно, – подтвердил Тивари. – Об этом прямо говорится в письме королю. Видите? – Он постучал пальцем по листу пергамента. – «Le livres». Книги, множественное число. В папке лежала еще одна.

– Так где же она теперь? – спросил Найт, едва удержавшись от желания выкрикнуть эти слова во весь голос.

– Увы, – произнес Тивари, сопровождая это слово пожатием плеч, которое длилось по крайней мере три секунды. – Это нам неизвестно. Мы полагаем, книга попала сюда из Версаля вместе с папкой, но затем… фьють! – Он показал жестом, мол, растворилась в воздухе.

Томас ощутил, как весь вдруг обмяк, словно огромное напряжение, которое удерживало его прямо, внезапно исчезло.

– У нас нет никаких сведений относительно того, что содержалось в другом кармашке, – продолжал Тивари. – Поэтому мы не можем сказать, исчезла вторая книга до того, как папка попала к нам, или после.

Поискав взглядом кресло, Найт бессильно свалился в него.

– Похоже, надо бы еще шампанского. – Тивари нахмурился. – Хотя, наверное, больше подойдет коньяк. Вы пережили шок. Как это сказать по-английски? Крушение надежд?

– Нет, – ответил Томас, стараясь оставаться вежливым. – Ладно, в какой-то степени. Я ожидал…

– Что здесь была пьеса Шекспира. Но почему?

– Я думал… В общем, сам не знаю. Наверное, это неважно.

– Вы полагали, что у Сент-Эвремона была пьеса Шекспира, – произнес Тивари, по-видимому рассуждая вслух. – Она представляла бы большую ценность. Однако ин-кварто Джонсона также чего-то стоит, хотя, может быть, и не так много. Но вас, похоже, нисколько не интересует «Вольпоне». Так что речь идет не просто о дорогой старинной книге. К тому же эту пропавшую пьесу искали и другие, следовательно, в ней есть что-то особенное. Что?

– Я полагал, так же как, судя по всему, считают и другие, что здесь, возможно, была пьеса Шекспира, которая считается утерянной.

– Новая?.. – спросил Тивари, снова сверкнув глазами.

– Да, для нас, – подтвердил Томас и обвел взглядом комнату, не желая показывать разочарование. – Но похоже, мы ошибались. Хорошо, пусть пьеса и была когда-то в этой папке, но впоследствии она каким-то образом… – Найт умолк, уставившись в одну точку.

– Мсье?.. – спросил Тивари, стараясь определить, куда смотрит его гость.

На бюро стояли две пожелтевшие фотографии в общей серебряной рамке.

– Кто это? – спросил Томас.

– Мои grand-père, – улыбнулся Тивари, разглядывая стройного молодого мужчину с давно вышедшими из моды усами и толстой сигаретой. – Мой дед. Этьен Тивари. Он умер еще до моего рождения…

– Нет, – остановил его Томас. – Тот, другой, который военный.

Это был высокий мужчина в форме офицера британской армии времен Первой мировой войны.

– Не знаю, – сказал Тивари. – По-видимому, друг моего деда. Вероятно, его часть стояла здесь во время войны. В этих местах повсюду были понастроены бараки. Солдаты использовали подвалы, чтобы укрываться от… от бомб?

– Снарядов.

– Да, так. Здесь везде были окопы. Бои шли в этих местах в течение почти всей войны. Линия фронта перемещалась. На реке Марне произошли два крупных сражения, в девятьсот четырнадцатом и восемнадцатом годах. Сначала немцы наступали очень стремительно и захватили почти весь этот район. После первой битвы их оттеснили, но все же недостаточно далеко, чтобы помешать им обстреливать эти места из пушек. Почти всю войну моя семья провела в подвалах.

– Но этот человек, снятый вместе с вашим дедом, на двух фотографиях выглядит по-разному. Даже оба они, – указал Томас. – На этой у него волосы длиннее, а тут нет усов. Значит, их знакомство продолжалось довольно долго.

– А почему еще эти фотографии сохранились у нас в семье? – Говоря, Тивари изучал рамку сзади. – Может быть, вы попробуете? – спросил он, протягивая снимок Найту. – Мои пальцы уже не такие сильные и уверенные, как прежде.

Отогнув два зажима, Томас вытряхнул из рамки кусок картона, обклеенный черным бархатом. На одной фотографии сзади ничего не было, но на другой сохранилась выцветшая надпись, сделанная карандашом: «Monsieur Etienne Tivary avec son ami, Captain Jeremy Blackstone, Janvier 1918». [36]36
  Мсье Этьен Тивари со своим другом капитаном Джереми Блэкстоуном, январь 1918 года (фр.).


[Закрыть]

Томас узнал улыбающегося англичанина. Это же самое лицо смотрело на него с написанного маслом портрета, висящего над камином в гостиной Даниэллы Блэкстоун. Теперь он знал историю пропавшей пьесы, то, как она попала во Францию, а через триста лет вернулась в Англию. Круг наконец замкнулся.

Глава 57

Конечно, полной уверенности у него не было, но все же Томасу казалось, что он наконец вырвался вперед, обогнав в том числе и тех, кто раньше его вышел на подвалы «Демье», поскольку эти люди по-прежнему считали, что пьеса там. Найт понятия не имел, каким образом дед Даниэллы Блэкстоун впервые увидел утерянную пьесу и почему он в конце концов забрал ее к себе домой, в Англию. Был ли это дар от семейства Тивари, возвращение работы классика английской литературы на родину через человека, которого они успели близко узнать и полюбить? Или же британский офицер попросту спер книгу? Томас не мог это сказать, а поскольку всех свидетелей тех далеких событий уже не осталось в живых, было сомнительно, что данный вопрос когда-либо получит определенный ответ.

Найт позвонил Куми с телефона цвета слоновой кости, стоявшего в кабинете Тивари, чтобы сообщить ей, что возвращается в Англию. Она может приезжать к нему туда, если считает, что перенесет дальнюю дорогу.

– Я посплю в самолете, – сказала Куми. – Если честно, уже с нетерпением жду этого. Бокал вина. Тишина. Два-три совершенно глупых фильма. Все будет замечательно.

– Я могу встретить тебя в аэропорту.

– Лечу с пересадкой до Бирмингема. Сейчас сообщу тебе все подробности.

Положив трубку, Томас дал Тивари координаты пансиона в Кенильуорте, после чего вернулся к себе в гостиницу. Возможно, в какой-то момент местная полиция захочет с ним поговорить, но пока что она не знала его имени. Найт не мог рассказать ничего существенного, поэтому ему хотелось надеяться, что он успеет вернуться в Англию до того, как о нем начнут спрашивать. Позвонив Полински, Томас оставил краткое изложение того, что с ним случилось, в ящике речевой почты, радуясь тому, что ему не пришлось выслушивать ее скептические замечания.

Найт не знал, как относиться к Тивари. Французский винодел произвел на него впечатление порядочного человека, который, быть может, даже чересчур доверял другим. Всего каких-нибудь пару часов назад такое показалось бы ему немыслимым. По словам Тивари, за Томасом гнались лишь потому, что подозревали его в промышленном шпионаже. Однако то обстоятельство, что Найта преследовали люди Тивари, обеспечило ему алиби в убийстве Грешэма. Как только стало очевидно, что Томас не работает на конкурентов, производитель шампанского полностью потерял к нему интерес.

Вероятно, никто не хочет усугублять убийство одного американца обвинениями в нападении на другого…

Да, это тоже. Томас рассудил, что ему следовало бы рассказать все местной полиции, но его слишком сильно тянуло назад, в Кенильуорт. Он не мог вынести мысль о том, что придется сидеть в каком-то местном полицейском участке, стараясь на деревянном французском объяснить историю пропавшей пьесы и двух убийств, совершенных в Чикаго. Найт поговорит с британской полицией, и Полински, конечно же, очень захочется на него наорать, но с этим можно будет разобраться позже. Пока что Томас мчался вперед. Его мысли крутились почти так же быстро, как колеса взятого напрокат «пежо», который вез его в Кале, к Ла-Маншу. В дороге Найт думал о Тивари, вспоминал его умные, лучащиеся глаза, старомодное обаяние, и ему хотелось верить, что этот человек на самом деле такой, каким кажется. Разумеется, демонстрация наполовину пустой папки могла быть лишь спектаклем, направленным на то, чтобы пустить Томаса по ложному пути, а утерянная пьеса Шекспира на самом деле преспокойно лежала в сейфе, где ее и оставили.

Но в таком случае зачем вообще показывать папку? Тивари ничего не выиграл, предъявив новые свидетельства того, что пьеса действительно когда-то находилась в его семье. Если она не объявится где-нибудь в другом месте, то папка рано или поздно неизбежно приведет Томаса или кого-то еще обратно в замок Демье. Конечно, быть может, Тивари просто пытался выиграть время, уверенный в том, что сумеет обналичить свою тайну до того, как Найт вернется…

Если, возможно, вероятно…

Мысли крутились у Томаса в голове, вопросы гонялись друг за другом, разветвлялись на новые, как тоннели в подвалах «Демье». Но он не убирал ноги с педали газа, поскольку нутром был уверен, что пьеса покинула страну, где жили ее вымышленные персонажи, и вернулась на родину автора. Про Даниэллу Блэкстоун можно было сказать многое, но нужно оказаться полной дурой, чтобы заявлять об обладании книгой, точное местонахождение которой неизвестно. Ее дед привез утерянную пьесу домой. Иного не могло быть.

Мимо мелькали дорожные указатели с названиями населенных пунктов. Везде, где Томас сворачивал с автострады, он замечал военные мемориалы. Они были повсюду. Ему уже приходилось видеть целые поля каменных крестов и звезд, но эти местные памятники обладали ничуть не менее сильным воздействием, по крайней мере, после того, как становилось понятно, до чего же их много. В первом сражении на Марне англо-французские войска одержали знаменитую победу, остановили германское наступление недалеко от Парижа. Отчасти это произошло благодаря шестистам реквизированным машинам парижского такси, которые перевезли на фронт десятки тысяч солдат. В ходе битвы погибло пятьсот с лишним тысяч человек, почти в десять раз больше, чем Соединенные Штаты потеряли за всю Вьетнамскую войну. Каким бы огромным, выходящим за рамки человеческого воображения ни казалось данное число, на самом деле это было лишь начало. Сражение на Марне настолько истощило силы обеих сторон, что после него они смогли только зарыться в окопы и в течение следующих четырех лет заваливать друг друга снарядами вдоль всей линии почти неподвижного фронта. Солдаты месяцами сидели в окопах, кишащих крысами и заразными болезнями, нередко затопленных водой, в ожидании того, когда неприятель выпустит на них отравляющие газы или обрушит тысячи фугасных снарядов. Потом начиналось наступление, солдаты взбирались на стенки окопов в противогазах, с винтовками с примкнутыми штыками, под кинжальный огонь вражеских пулеметов. Это был такой ад, какой только мог представить себе Томас.

Он думал о Генрихе V, который, переодевшись, обходил свои войска накануне битвы при Азенкуре и выслушивал горькую правду солдат, обдумывающих свою судьбу. Они считали, что даже смерть будет не напрасна, если погибнуть придется за правду.

«Да, но если дело короля несправедливое, с него за это взыщется, да еще как. Ведь в Судный день все ноги, руки, головы, отрубленные в сражении, соберутся вместе и возопиют: „Мы погибли там-то!“, и одни будут проклинать судьбу, другие призывать врача, третьи – своих жен, что остались дома в нищете, четвертые горевать о невыплаченных долгах, пятые – о своих осиротевших маленьких детях…» [37]37
  Перевод Е. Бируковой.


[Закрыть]– говорил один из них.

Это была просто ужасная речь.

Томас снова подумал о Бене Уильямсе, мечтавшем стать учителем, и ему захотелось положить цветы в память о нем у одного из монументов солдатам, павшим до него.

Он этого не сделал. Найт продолжал ехать вперед.

У него в сознании ослепительной фотовспышкой горело воспоминание об окровавленном теле Грешэма в подземелье, не исчезала пугающая убежденность в том, что люди Тивари спасли его самого от такой же участи. Кто-то прятался в этих каменных проходах. Этот человек шел по тому же следу, что и Томас, и готов был убить ради того, чтобы получить пьесу или сохранить ее в тайне.

Эта странная мысль витала на задворках сознания Томаса вот уже несколько дней. Сначала он исходил из предположения, что убийца или убийцы стремятся заполучить «Плодотворные усилия любви», что имело определенный смысл, пусть и жестокий. Кто-то хотел разыскать утерянную пьесу, потому что обнародование этого открытия должно было сделать их богатыми или знаменитыми. Книга имела огромную культурную, историческую и финансовую ценность. Если ее страницы были также способны творить карьеру, делать первооткрывателя светочем в своей области, то значение этого раритета просто не поддавалось осмыслению. Однако теперь тот, кто предъявит пьесу, сразу же станет главным подозреваемым в трех убийствах. Так что, возможно, на самом деле речь шла не о том, что кто-то пытался повторить то, что задумала Блэкстоун…

Не отрывая взгляда от дороги, Томас ехал на север.

Сохранить пьесу в тайне…

Эта мысль пустила корни, и весь мир сместился, словно Томас забрел в комнату с зеркальными стенами или, что еще страшнее, только что из нее вышел. Кто-то стремился не допустить, чтобы пьесу обнаружили, хотел, чтобы она оставалась спрятана от людских глаз, и не потому, что он ею уже обладал.

Так почему же? Что могло заставить кого-то забыть о богатстве и славе, которые должна была принести утерянная рукопись, и любыми способами добиваться того, чтобы она и дальше пребывала в забвении? Стремление сохранить подобное сокровище погребенным Томас мог объяснить только тем, что говорилось в самом тексте. Но чем могла пьеса Шекспира напугать кого-то настолько, что этот человек пошел на убийство, лишь бы заставить ее замолчать?

Глава 58

Томас зажал ладонью свободное ухо, чтобы заглушить шум транспорта, и сказал в телефон:

– Это Томас Найт. Ты занята?

– Я вожу студентов по Чичен-Ице, – ответила Дебора. – Если честно, небольшой перерыв мне не помешает. Как у вас дела?

Томас рассказал об операции, о том, что, но крайней мере пока, все выглядит обнадеживающим.

– Хорошо, – просто сказала Дебора.

– Но я хотел кое о чем тебя спросить.

– Валяй.

– Ты мне говорила, что много лет назад поспорила с преподавателем литературы относительно авторства пьес Шекспира, – сказал Томас. – Не помнишь, в чем была суть вашего спора?

– Помню, но есть много специалистов, которые объяснят это куда более квалифицированно, чем я.

– Давай скажем так: в настоящий момент я не знаю, могу ли доверять всем этим людям, – ответил Томас. – В деле с утерянной пьесой каждому шекспироведу есть что приобрести или потерять. Поэтому просто расскажи то, что помнишь.

– Ладно. Но это мой коронный номер. Я к нему прибегаю, когда хочу произвести впечатление на каком-нибудь званом приеме. Так что отнесись к нему с изрядной долей скептицизма и прими во внимание, что я пытаюсь чревовещать за своего преподавателя.

– Давай выкладывай, – сказал Томас, переходя на крик, поскольку мимо прокатилась тяжелая фура, гудя клаксоном.

– Я прочитала книгу о некоем графе Оксфордском, жившем в семнадцатом веке, – начала Дебора. – Эдварде де Вере. В те дни он считался самым вероятным кандидатом на авторство пьес Шекспира. Его сторонники называют себя оксфордианцами.

– Верно.

– Ты ведь у нас поклонник «Западного крыла», так? – спросила Дебора.

– Что?

– Фильм «Западное крыло». Мартин Шин. Ты его смотрел, когда я навещала тебя в больнице.

– Ну да. Точно.

– Что ты подумал бы, если бы я сказана, что человек, который написал сценарий…

– Аарон Соркин, – перебил ее Томас.

– Совершенно верно, Аарон Соркин, – согласилась Дебора. – Так вот, он якобы просто не мог придумать такой сюжет, потому что никогда даже близко не подходил к Белому дому и не имел никакого опыта в политике и юриспруденции? Допустим, я конкретно продемонстрировала бы, что многие эпизоды, вроде бы написанные им, показывают реальные события. В них принимали участие настоящие люди, которых Соркин просто не мог знать, представители администрации Ричарда Никсона?

Томас крепче прижал телефон к уху и спросил:

– Так кто же написал все это?

– Единственный человек, который обладал нужными связями, знал, как работает правительство, подноготную всех тех, кто выведен в сценарии, это бывший президент Ричард Никсон собственной персоной.

– Подожди! К тому времени как телесериал вышел в эфир, Никсона уже не было в живых.

– Вот в чем гениальный ход. Никсон не мог допустить, чтобы стало известно о его контактах с телевидением, особенно потому, что он собирался раскрыть правду о своих бывших коллегах, поэтому сценарий был написан тайно. Он получил гонорар вперед, но в контракте было четко прописано, что сериал сможет выйти в эфир только после его смерти.

– Но… – Томас тряхнул головой. – Извини. Это просто безумие.

– Совершенно верно, – согласилась Дебора. – Но примерно таковы доводы оксфордианцев относительно авторства Шекспира. За всем этим стоит плохое знание истории, оригинальных текстов, высокомерие, бредовые теории заговоров и желание заявить о себе. На мой взгляд, тут нет ни крупицы здравого смысла, и я не думаю, что одна-единственная новая пьеса могла бы что-либо изменить.

– Так говорил твой преподаватель литературы?

– Он воспользовался другой аналогией, но суть была той же самой.

– Очень хорошо, – сказал Томас, поражаясь, как все встает на свои места.

– В течение многих лет я могла оттачивать эту историю на спонсорах музея, – заметила Дебора.

– Спасибо, – поблагодарил ее Томас. – Ты мне очень помогла. Послушай, извини, но мне нужно бежать.

– Держи меня в курсе, – напутствовала его Дебора. – Я имею в виду, насчет другого.

– Обязательно. Мы с Куми встречаемся в Англии. Она прилетает ко мне. Сама так решила.

– Вот и отлично. Ладно, пожелай мне удачи.

– В чем?

– В этих раскопках. Сегодня я последний день играю роль экскурсовода. Завтра нам предстоит завершить изучение места, после чего мы начнем копать. Очень скоро выяснится, смыслю ли я хоть что-нибудь в том, чем занимаюсь.

– У тебя все будет замечательно.

– Будем надеяться. Ладно, пока. Да, Томас!..

– Что?

– Береги себя, хорошо?

– Хорошо.

Окончив разговор, Найт поехал на железнодорожный вокзал, где выяснил, что с предыдущим поездом произошла какая-то заминка, повлекшая за собой серьезные задержки в расписании. Если он не готов ждать целые сутки, ему лучше переправиться на пароме в Дувр и уже оттуда добираться в Лондон на поезде. Томас ругался, извергал проклятия, но на кассира это не произвело никакого впечатления.

– Мсье, тут я ничего не могу поделать. Так что выбирайте. Ждать или садиться на паром. Что вы хотите?

Томас выбрал паром.

День был солнечный, и море оставалось настолько спокойным, что он едва ощущал качку. Найт ожидал увидеть что-нибудь небольшое, но это был огромный паром, куда машины заезжали своим ходом. На борту находились сотни пассажиров. Повсюду резвились ребятишки, бегали по палубам и толпились вокруг игровых приставок, которые пищали и мигали лампочками. Оравы порозовевших на солнце англичан, увешанных сумками с вином и сыром, стояли в очередях в магазины беспошлинной торговли. Паром казался чем-то средним между списанным круизным лайнером и второразрядным торговым центром. Томас, усталый и раздраженный, бежал от всего этого по металлическим трапам, через массивные двери, пока наконец не оказался на верхней палубе.

Вдохнув полной грудью морской воздух, он несколько успокоился и направился на нос судна. Там не было ни души. Над головой с криками кружили чайки, паря в порывах на удивление сильного ветра, и Найт ощутил в воздухе привкус соли. Было довольно прохладно, но Томас не представлял себе, как у кого-то могло возникнуть желание оставаться в трюме. Паром только вышел из порта, а впереди уже виднелись белые скалы английского берега. Все путешествие составляло чуть больше двадцати миль.

Найт подумал, как же странно, что такое небольшое расстояние могло обеспечить столь значительное различие в языке и обычаях, создать заметную отчужденность. Американцу, для которого значительно большие расстояния создают отличия лишь в нюансах, это было странно вдвойне. Томас подумал о маленьких американских городах, разбросанных по Югу и Среднему Западу, с одинаковыми торговыми центрами и «Макдоналдсами», и у него мелькнула мысль, что когда-нибудь отличия вообще сотрутся полностью. В Европе расползающаяся урбанизация вынуждена была обходить стороной хотя бы древние замки и церкви. В Штатах же это была самая настоящая болезнь, которая распространялась по всей стране, заражая все вокруг, пожирая подобно…

Раковой опухоли?

Порыв ветра прогнал эту мысль. Томас повернулся и увидел одинокую фигуру, медленно идущую вдоль леерного ограждения. Это была Джулия Макбрайд.