Текст книги "Прожорливое время"

Автор книги: Эндрю Джеймс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Глава 5

Положив трубку, Найт сразу же вошел в Интернет и набрал в поисковой системе «Эсколм. Литературное агентство „Вернон Фредерикс“». Он и сам не мог сказать, что ожидал найти, быть может, статью в «Чикаго трибьюн» о местном пареньке, который выбился в люди. Но Томас обнаружил профессионально выполненную страничку. Холодные голубые и серые тона окружали такую же качественную похвальбу о литературных наградах, завоеванных талантливым неназванным сотрудником, и длинный перечень ссылок. Внизу были указаны отделения ЛАВФ: Нью-Йорк, Лондон, Лос-Анджелес, Токио и Нэшвилл. В Чикаго такового не было. Выбрав нью-йоркское, Томас открыл список сотрудников.

Дэвид Эсколм нашелся в нижней трети.

Там была и фотография. Паренька, который когда-то учился у Томаса, еще можно было узнать, хотя и с большим трудом. Прыщи исчезли, неуклюжие очки в стиле восьмидесятых сменились на изящную черную оправу с продолговатыми линзами, а сам мальчишка превратился в мужчину, уверенно улыбающегося в объектив. В элегантном костюме Эсколм смотрелся совершенно естественно. Он давно забыл обо всех юношеских проблемах и без страха глядел в будущее. Это было лицо делового человека.

«Ничего удивительного тут нет, – напомнил себе Томас. – Давай посмотрим, сможешь ли ты удержаться от чтения этому человеку своих нудных лекций о состоянии искусства в Америке, хорошо?»

Найт глуповато улыбнулся, при этом его взгляд упал на окно кухни. Вечерний свет быстро угасал, и окно превратилось в дыру, ведущую в сгущающуюся ночь, стало рамой, из которой вырезали холст. Какое-то мгновение Томас видел лицо мертвой женщины так же отчетливо, как если бы она по-прежнему стояла там, устремив на него немигающий взгляд. Один глаз зеленый, другой фиолетовый.

Поспешно отвернувшись от окна, он взглянул на часы. До встречи с Эсколмом у него еще оставалось время на неторопливую пробежку по сумеречным улицам Ивенстоуна. Все, что угодно, только чтобы выбросить из головы это лицо.

Телефон снова ожил, и Томас схватил трубку после первого звонка.

– Алло?

– Мистер Найт, это лейтенант Полински. Мы разговаривали сегодня утром. У вас есть минутка?

– Конечно.

– Мы все еще пытаемся установить личность жертвы. Я снова должна спросить, вы точно ее не знаете?

– Я в этом уверен. Такое лицо я не забыл бы. – Да уж, эти глаза!.. – А что?

– Мусорный бак стоит у двери кухни?

– Да.

– Когда его забирают?

– В среду утром, со стороны улицы.

– Наши эксперты, осматривая место преступления, обнаружили клочок бумаги, желтую памятку, в кустах, в нескольких ярдах от трупа. Конечно, это может быть просто мусор, и все же маловероятно, что листок пролежал на земле почти неделю, особенно если учесть, что в выходные шел дождь.

– Что на нем написано?

– Только ваше имя и адрес, нацарапанные карандашом. Вы сами недавно ничего такого не выбрасывали?

– Нет. Я и так знаю, где живу.

– Верно, – согласилась Полински. – Я так и думала. Как только мы установим, кто это, постараемся сравнить почерк, но пока предполагаем, что записка принадлежала убитой.

– Смысл в том…

– Да, что она шла именно к вам. Вы точно ее не знаете?

Томас молчал, уставившись невидящим взором в стену, и следователю пришлось повторить вопрос.

– Я ее точно не знаю.

Только положив трубку, он задумался, так ли это на самом деле.

Глава 6

Не было ничего удивительного в том, что Эсколм остановился в «Дрейке». Томас доехал на метро по «красной» линии до Чикаго и прошел пешком до начала «Великолепной мили», квартала дорогих и роскошных зданий. Сама гостиница – неброская элегантность снаружи и застеленная красными коврами роскошь внутри – неизменно напоминала Томасу какой-нибудь хороший старый английский театр, построенный еще Генри Ирвингом, [2]2
  Генри Ирвинг (1838–1905) – выдающийся английский театральный актер Викторианской эпохи.


[Закрыть]где можно наткнуться на молодого Джона Гилгуда, [3]3
  Джон Гилгуд (1904–2000) – видный английский актер, режиссер и постановщик.


[Закрыть]выскочившего в антракте из служебного входа сделать пару затяжек. В отличие от большинства небоскребов из стекла и стали, здесь не царил тошнотворный порядок. Престиж «Дрейка» заключался в определенной позолоченной обшарпанности, говорившей о почтенном – по меркам Чикаго – возрасте. Томасу это нравилось, но сейчас он почувствовал себя здесь чужаком.

Он быстро прошел под потолком с лепниной и массивными бронзовыми люстрами, обходя огромные кашпо с цветами, расставленные на манер дотов, и наконец обнаружил стойку администратора, где назвал номер Эсколма так, словно попросил политического убежища. Негр в форме указал на бронзовые двери лифта, обрамленные пальмами в горшках.

На Томасе были потертые джинсы и фланелевая рубашка под кожаной курткой. Он поймал на себе скептический взгляд дамы в костюме от Шанель и посмотрел на нее с таким вызовом, что она поспешно принялась шарить у себя в сумочке.

Эта агрессия была напускной. В подобных местах Томасу всегда хотелось заправить рубашку и выпрямиться. Он словно пытался – тщетно, разумеется – сойти за своего или произвести на кого-то впечатление, что еще хуже. Найт раздраженно подумал, что Эсколм настоял на том, чтобы встретиться именно здесь, как будто хотел утереть бывшему учителю нос своим успехом, и тотчас же одернул себя.

Этот Дэвид был неплохим парнем. Пусть странным, возможно, немного невротическим, но в нем не было ни заносчивости, ни злобы.

Двери кабины открылись, Томас вышел, осмотрелся по сторонам и прошел по коридору к номеру 304. Дверь была сделана из дорогого массивного дерева, скорее всего тика. Такая хороша для особняка, но никак не для гостиничного номера. К ней оказался прицеплен такой же массивный бронзовый молоток.

Найт постучал и стал ждать.

Ответа не последовало, и он постучал снова.

Вдруг дверь распахнулась, и Томас после десятилетнего перерыва снова увидел Эсколма.

Их встреча получилась странной. Распахнув дверь настежь, Дэвид какое-то время молча таращился на гостя, затем повернулся к нему спиной и, бормоча что-то себе под нос, быстро вернулся в комнату. Дверь оставалась открытой. Пройдя внутрь, Томас смущенно остановился, глядя на то, как хозяин номера рассеянно перебирает книги, лежавшие на столе, после чего с яростным криком смахнул их на пол. Все то, что он слышал в голосе Дэвида Эсколма по телефону, усилилось в разы.

Казалось, литературный агент забыл о своем посетителе. Он возбужденно расхаживал по комнате, непрерывно шевеля губами, время от времени останавливался и тер виски обеими руками – картина бесконечного отчаяния. На нем было, вероятно, то, что считалось у него рабочей одеждой, но он снял пиджак, галстук и расстегнул несколько пуговиц на мятой рубашке. Комната, куда попал Томас, являлась зеркальным отражением своего обитателя. Все изящное и утонченное словно опрокинул ураган. Пол устилали книги и бумаги, кофейный столик был опрокинут, а ваза с тюльпанами, прежде стоявшая на нем, валялась разбитая на ковре. На полу лежала знакомая коробка с компакт-диском: «ХТС», альбом «Английское поселение».

– Дэвид, что случилось? – спросил Томас.

Эсколм обернулся, словно вспомнив, что он не один, издал глухой смешок и снова принялся расхаживать из стороны в сторону, пробираясь между вытащенными ящиками с одеждой и бутылками с шампанским, которых было не меньше полудюжины, разбросанных на полу подобно гаубичным снарядам.

– Извините, – сказал Томас. – Кажется, я пришел не вовремя, поэтому ухожу. Быть может, вы как-нибудь позвоните мне…

– Нет! – закричал Эсколм. – Не уходите!

Пустота в его взгляде внезапно исчезла, он снова стал серьезным и полным отчаяния.

– Похоже, вы заняты, – продолжал Томас. – Я могу вернуться…

– Нет, – повторил Дэвид, быстро подходя к нему и хватая за руку с такой силой, что у Томаса побелели костяшки пальцев. – Ради бога, извините. Я… сам не свой. Но вы нужны мне здесь. Пожалуйста, садитесь.

Фраза «сам не свой» и то обстоятельство, что все те стулья, которые не были опрокинуты, были завалены книгами и бумагами, вызвали у Томаса сомнение.

Перевернув кожаное кресло, Эсколм смахнул на пол какие-то бумаги, указал на него и снова предложил:

– Пожалуйста, садитесь.

Медленно, не отрывая от него взгляда, Томас сел и осторожно произнес:

– Быть может, вам лучше последовать моему примеру.

Эсколм лихорадочно затряс головой, словно основательно обдумывая предложение, затем с хрустом наступил на осколок вазы и устроился напротив Найта.

– Дэвид, что здесь происходит?

Молодой литературный агент долго сидел совершенно неподвижно, затем, к ужасу Томаса, снова закрыл лицо ладонями, качнулся вперед и испустил долгое сдавленное всхлипывание. Потом он убрал руки, однако у него на лице оставалась гримаса горя, рот растянулся в пародию улыбки, глаза были зажмурены, по щекам текли слезы.

– Я потерял, – выдохнул Эсколм.

– Что? – едва слышным шепотом спросил Томас, по-прежнему чувствуя себя напряженно и неуютно.

Дэвид наконец поднял на него взгляд, словно собираясь с духом, чтобы произнести эти слова:

– «Плодотворные усилия любви».

– Что?

– «Плодотворные усилия любви», – повторил Эсколм. – Пьесу Шекспира.

Найт, совершенно оглушенный, какое-то время молча смотрел него, потом сказал:

– Но ее же никогда не существовало. Если она и была написана, то до нас не дошла. Пропала.

– Вы не правы, – возразил Дэвид. – Я держал ее в своих руках всего каких-нибудь несколько часов назад, и вот теперь ее нет.

Глава 7

– О чем вы говорите? – спросил Томас.

Его напряжение внезапно испарилось. Он чувствовал странную расслабленность, словно все это было шуткой или недопониманием.

– «Плодотворные усилия любви»? Такой пьесы просто нет.

– Есть, – сказал Эсколм. – Была. Я держал ее в руках.

– Дэвид, такой пьесы нет и никогда не было, – мягко повторил Томас.

– Она существовала, – упрямо повторил литературный агент, успокаиваясь по мере того, как неистовое отчаяние переходило в усталость. – Есть и сейчас. Я держал ее в своих руках, вот здесь, – сказал он, снова закрывая глаза.

Силы покинули его, и он обмяк в кресле.

– Как пьеса могла попасть к вам в руки? – спросил Томас, стараясь не пустить в свой голос сомнение, защитить этого человека от заблуждения.

– Она у меня была. – Эсколм вздохнул. – Но теперь ее нет.

Это становилось навязчивым заклинанием, поэтому Томас попробовал зайти с другой стороны и поинтересовался:

– Где вы ее нашли?

– Я ее не находил, а одолжил у одного клиента, – сказал Эсколм.

Томас так медленно сделал выдох, что получился свист. Одно дело – потерять то, что Эсколм принимал за утерянную пьесу Шекспира, и совершенно другое – лишиться того, что доверил ему клиент, считающий, будто владеет неизвестной пьесой Шекспира. Разумеется, это не так, ничего подобного просто не может быть. Но если кто-то считал иначе, хотя бы утверждал это, а затем передал пьесу на хранение своему литературному агенту!.. Неудивительно, что Эсколм на грани срыва. Это может его уничтожить.

– Хорошо, – начал Томас. – Когда вы держали пьесу в руках в последний раз?

Он будто помогал Куми искать ключи от машины.

– Поселившись в гостинице, я положил ее в сейф, а час назад достал, чтобы показать вам, – ответил Дэвид и сверкнул глазами на Томаса, словно это была его вина.

Найт отмахнулся от подобного обвинения и поинтересовался:

– Вы держали пьесу в номере?

– Да, – подтвердил Эсколм. – Она была вот здесь. – Он хлопнул ладонью по кровати. – В черном чемоданчике. Я принял душ, переоделся. Не могу точно сказать, когда исчезла рукопись. Я обратил на это внимание только… – Дэвид взглянул на часы как человек, не имеющий понятия, что сейчас на дворе, ночь или день. – Лишь двадцать минут назад. Но, судя по всему, она пропала, пока я был в ванной.

Томас угрюмо окинул взглядом свидетельства разгрома. Это было делом рук отчаявшегося Эсколма, а не грабителя. Речь шла не о методичных поисках человека, который не помнит, что куда положил, а о хаосе последней надежды. Раскрытый чемоданчик валялся на кровати, выплеснув содержимое на полосатое покрывало. Если литературный агент говорил правду, то кто-то точно рассчитал момент своего появления и знал, что и где искать. Все остальные вещи в номере, в том числе бутылки шампанского, были разбросаны уже самим Эсколмом, которого охватила паника.

– Больше ничего не пропало? – спросил Томас.

Дэвид уставился на него и неожиданно язвительно поинтересовался:

– Вы хотите знать, не валялись ли у меня тут какие-либо другие бесценные предметы? К примеру, неизвестный натюрморт Ван Гога или давно утерянная мраморная статуэтка Микеланджело?..

– Значит, нет, – оборвал его Найт.

– Именно так, – подтвердил Эсколм и снова поник.

– В таком случае мы должны обратиться в полицию, – сказал Томас.

– Нет. Ни за что! С таким же успехом можно позвонить в редакцию «Трибьюн». Со мной все будет кончено.

– Тогда владельцу.

– Снова нет, – произнес Эсколм раздельно, словно делая очередное предупреждение чрезвычайно надоедливому ребенку. – По той же самой причине.

– Кто знал о том, что рукопись у вас?

– Никто. Только мой клиент.

– А кто?..

– Я не могу вам это открыть, – сказал Дэвид.

Томас презрительно фыркнул и заявил:

– Может быть, мне лучше уйти?

– Нет, – поспешно произнес Эсколм. – Не уходите. Просто я не могу вам это сказать.

Найт взглянул на часы и предположил:

– Об этом, конечно же, должны знать у вас в агентстве, так?

– Нет. Сотрудники ЛАВФ имеют полную свободу. Никто не стоит за плечом, потому что мы хорошо знаем свое дело. – Он хищно усмехнулся, но его глаза оставались пустыми. – Я ни перед кем не отчитываюсь.

– Извините, Дэвид, – сказал Томас. – Не думаю, что смогу вам помочь. Я не понимаю, почему вы обратились ко мне.

Чтобы чем-то занять себя, он подобрал с пола бутылку шампанского и поставил ее на ночной столик. Она была полная, фольга плотно обматывала пробку, закрепленную проволокой. Спасаясь от пристального взгляда Эсколма, Томас изучил этикетку. Шампанское было французским и называлось «Сент-Эвремон реймсское». Томас о таком никогда не слышал. Он рискнул посмотреть на Дэвида.

Вызывающий гнев литературного агента рассыпался, и, словно картинка на неисправном телевизоре, появился образ дрожащего школьника. Эсколм казался растерянным, раненым и одиноким.

– Совсем как рассказ про Шерлока Холмса, правда? – тихо произнес он. – Запертые комнаты и пропавшие документы. «Морской договор». Помните?

– Смутно, – признался Томас.

Эта ссылка его чем-то встревожила, что проявилось у него на лице.

– Вы должны мне помочь, – вдруг сказал Эсколм с мольбой в голосе.

– Я не знаю, как это сделать.

Это была правда, хотя на самом деле главным оказалось то, что он сам не мог сказать точно, хочет ли помогать. Такая вот ситуация ему не нравилась, и он с облегчением ухватился за возможность выпутаться из нее совершенно честно, на основании своего бесспорного неведения.

– Ей-богу не знаю, что надо делать, – продолжал Томас. – Я сообщил бы о случившемся вашему клиенту или в полицию, но понимаю, почему вы этого не хотите.

– Точно.

– Сожалею, но мне пора идти. Если я еще чем-нибудь смогу вам помочь, звоните.

Эсколм словно оцепенел. Его глаза остекленели, он кивнул, но ничего не сказал.

– Вам плохо? – встревожился Томас. – Я хочу сказать, если нужно, чтобы я остался…

– Даниэлла Блэкстоун, – произнес Дэвид.

Найт задумался. Это имя что-то затронуло в его памяти, но очень смутно.

– Она ваша клиентка?

– Да, из пары Блэкстоун и Черч.

Не удержавшись, Томас присвистнул.

– Вы напрасно восхищаетесь, – заметил Эсколм. – Я не смог опубликовать ничего из того, что написала эта женщина. Она не настолько хороший автор.

– Значит, ей невероятно везет. – Найт усмехнулся. – Не проходит недели, чтобы Блэкстоун и Черч не числились в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс».

Эта пара писала детективные романы, действие которых происходило в Англии. Главным героем был полицейский следователь, попутно член палаты лордов, распутывающий дела со сверхъестественным душком. Томас прочитал пару книжек и нашел их неправдоподобными, но невероятно увлекательными.

– Но ведь это Блэкстоун и Черч, так? – парировал Эсколм. – Не только Блэкстоун. Эта женщина не смогла бы написать приличную книгу, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Больше десяти лет она камнем висела на шее у Эльсбет Черч. Последнюю вещь в так называемом соавторстве они написали два года назад, а потом объявили, что в обозримом будущем каждая будет работать отдельно. С тех самых пор Блэкстоун не удалось опубликовать ни строчки. Если учесть, какой бред сейчас издается, это должно о чем-то говорить.

– Так почему же вы взялись ее представлять? – спросил Томас.

– Вы хотите сказать, что все остальные мои авторы ждут, когда им назвонят из комитета по Нобелевским премиям? – спросил агент, снова становясь язвительным. – Потому что, разойдясь с Черч, Даниэлла рассталась и со своим литературным агентом, а издатель великолепно скрывал, как мало в этом содружестве представляет собой собственно Блэкстоун. Вот мы за нее и ухватились. Разумеется, потребовалось всего десять минут, точнее, страниц, чтобы понять, что она мертвый балласт, и еще примерно столько же времени, чтобы ее бывший издатель предал это широкой огласке, продвигая будущие сольные работы Эльсбет Черч. Так что целых восемь месяцев я безуспешно продвигал бред, написанный Блэкстоун, стараясь найти какого-нибудь «негра», который согласился бы писать за нее, но все безуспешно. Вдруг она появляется в Нью-Йорке с пьесой, написанной, подумать только, от руки.

Томас удивленно уставился на него. Тут что-то было не так.

– От руки?

– Нет, не рукой Шекспира, – успокоил его литературный агент. – Ее собственной. Сначала она заявила, что написала пьесу как ответ Шекспиру, и спросила, можно ли получить на нее авторское право. Я понял, что дамочка врет, после того как прочитал первые десять строчек. Эта женщина скорее слетала бы на Луну, чем смогла бы их сочинить. Я ей позвонил и все высказал. Она обиделась, но через неделю перезвонила сама и призналась, что не писала этого, а лишь скопировала. Оригинал принадлежит перу Шекспира, и никто не знает о его существовании. Не смогу ли я придумать, как ей получить какие-нибудь авторские права, чтобы до конца дней своих больше не нужно было писать ни одной чертовой строчки? Я объяснил, что если автор пьесы действительно Шекспир, то пьеса является общественной собственностью, и ни у кого нет на нее никаких прав, если не считать ценности самой рукописи. «В таком случае мы должны ограничить круг тех, кто ее увидит, – сказала Блэкстоун. – Я могу получить права не на саму пьесу, но на издание ее. Надо бы позаботиться о том, чтобы все шло именно так». Я ей сказал, что сначала нужно очень тихо установить, что это действительно то, о чем она говорит. Блэкстоун попросила меня заняться этим и принесла страницы, переписанные ее рукой. Она не решилась даже снять с оригинала ксерокопию, опасаясь, как бы кто-нибудь не увидел. Отдать мне оригинал она категорически отказалась, так что у меня есть только копия. Значит, любые исследования ограничиваются самим текстом, а не составом чернил, возрастом бумаги и тому подобным.

– Кажется, я ничего не понимаю, – сказал Томас. – Пропала лишь копия, написанная рукой Блэкстоун, но она же не представляет абсолютно никакой ценности, разве не так? А оригинал по-прежнему остается у этой женщины. Так в чем же проблема?

– Да в том, что никто не должен об этом знать! – воскликнул Эсколм. – Если где-то будет бродить другая копия, то Блэкстоун никак не сможет сохранить содержимое пьесы в тайне. Дальше, не успеешь глазом моргнуть, как все это будет выложено в Интернет, станет общественной собственностью, и никто не заработает ни цента.

– Едва ли здесь речь может идти о больших деньгах, – начал Томас. – Определенно…

– Вы шутите? – не дал ему договорить Эсколм, повышая голос, а потом мышцы его лица напряглись и застыли. – Год назад на аукционе издание ин-кварто «Гамлета» ушло за двадцать миллионов долларов, а ведь это пьеса, известная вдоль и поперек, дошедшая до нас во многих экземплярах нескольких ранних изданий. Вы можете представить себе, сколько будет стоить единственная сохранившаяся копия утерянной пьесы Шекспира? Я не могу. Но тут дело даже не в стоимости самой рукописи. Авторские права считаются общественной собственностью, но владелец единственной копии будет грести деньги лопатой. Издатели и киношники начнут выстраиваться к нему в очередь, только чтобы взглянуть на нее одним глазком.

– Понимаю… – начал было Томас.

– Ничего вы не понимаете, – снова перебил его Эсколм, и в его возбуждении прозвучала злость. – Абсолютно!.. Это же будет открытие века в области искусства. Оно попадет на первые полосы газет всего мира. Да, всего мира, – повторил он. – Потому что Шекспир – величина глобальная, краеугольный камень культуры и образования всей планеты. Неважно, если пьеса окажется посредственной или даже откровенно плохой. Плевать, оригинал ли это, написанный рукой самого Шекспира, или копия, которую сделал карандашом какой-то подросток. Новая пьеса гения!.. Если все сойдутся в том, что это действительно так, то никто не станет спорить. Меньше чем через год будет снят фильм с участием всех, о ком вы только когда-либо слышали, а от объемов продаж книг Дэну Брауну и Дж. К. Роулинг захочется плакать. Речь идет о миллиардах долларов, мистер Найт. Целых миллиардах! Эта пачка бумаги – не просто книга, а целая индустрия.

Какой бы скептицизм ни испытывал Томас в отношении достоверности самой пропавшей рукописи, он вынужден был признать, что Эсколм прав. Если пьеса действительно принадлежит перу Шекспира, то станет золотой жилой далеко не только для одних литературоведов. Но он по-прежнему не понимал, чем должен был помочь Дэвиду и почему тот вообще обратился к нему.

– Дело не в том, кто владеет оригиналом, – закончил Эсколм. – Он тоже будет стоить денег, но это не идет ни в какое сравнение с тем, сколько заработает тот, кто первым напечатает пьесу. Вот что главное. Такова суть проблемы. Пусть у Даниэллы Блэкстоун где-нибудь в сейфе хранится великолепное издание ин-кварто эпохи Возрождения, которое можно продать за кругленькую сумму, однако настоящие деньги даст первое современное издание и все то, что из него вытечет. Получить контроль над этим делом она может только в том случае, если никто не увидит пьесу иначе как в издании, авторские права на которое будут у нее. Теперь вы понимаете, мистер Найт? Контроль был в наших руках, и мы его потеряли. Точнее, я. Вместе с ним ушли такие деньги, о которых вы не смели даже и мечтать.

Томас долго молчал. Весь этот разговор о деньгах его утомил, но даже если Эсколм был прав, это не снимало вопрос, не выходивший у Найта из головы еще после телефонного разговора.

– Почему вы обратились ко мне? – настойчиво поинтересовался он. – Я никак не могу взять в толк, почему нахожусь здесь.

– Я хотел, чтобы вы прочитали рукопись, – объяснил Эсколм. – Сказали, что вы о ней думаете. Подлинный ли это текст.

– Я преподаю английский в средней школе! – воскликнул Томас. – Вам нужны эксперты. Академики. Те, кто пропускает выбор слов и варианты текстов через компьютер и определяет, кто что написал. Это же целая отрасль исследований, в которой я ничего не смыслю. Даже если бы рукопись сейчас лежала перед вами, я все равно ничем не смог бы вам помочь. Я ведь даже так и не дописал диссертацию, Дэвид! – сказал он, вставая и думая о том, что все это чересчур затянулось. – Извините. День сегодня выдался очень странный. Был рад снова увидеться с вами, Дэвид, но я не тот, кто вам нужен.