Текст книги "Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена"

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

Бюрль, у которого от волнения перехватило горло, крепко сжал руку своему старому другу. Он лишь смог пробормотать несвязные слова благодарности. Подлость, которую тот совершил для его спасения, тронула его до слез.

– Правда, это я в первый раз… – сказал майор. – Ничего не поделаешь, черт побери!.. Не иметь каких-нибудь двух тысчонок у себя в письменном столе! Это, пожалуй, на всю жизнь отобьет охоту к картам… Ну и поделом мне… Я и сам не бог весть чего стою… Только смотри не вздумай еще выкидывать такие фокусы, потому что будь я проклят, если еще раз пойду на такое…

Капитан его обнял.

Когда за Бюрлем захлопнулась дверь, майор еще с минуту постоял на пороге, чтобы убедиться, что тот действительно пошел спать. Затем, так как на башенных часах пробило полночь и дождь по-прежнему лил над уснувшим городом, он, обессиленный, с трудом поплелся домой. Его мучила мысль о солдатах. Он остановился и голосом, полным нежной жалости, произнес:

– Бедные ребята! Наедятся же они падали на эти-то две тысячи франков!

Ill

Все в полку были поражены: Бюрль порвал с Мелани! Неделю спустя это был уже вполне достоверный, неопровержимый факт. Капитан и носа не показывал в кафе «Париж». Передавали, что его местечко там, к великому прискорбию чиновника в отставке, совсем еще тепленьким снова перешло к аптекарю.

Самым невероятным во всем этом деле было, что капитан жил затворником у себя на улице Реколе. Несомненно, он остепенился настолько, что проводил все вечера в семейном кругу, у камелька, помогая маленькому Шарлю готовить уроки.

Госпожа Бюрль, ни словом не обмолвившаяся о его махинациях, сидя против него в кресле, по-прежнему сохраняла ту же непреклонную суровость, но взгляд ее говорил, что она считает сына исцелившимся.

Приблизительно спустя две недели как-то вечером майор без приглашения явился к обеду. Очутившись лицом к лицу с Бюрлем, он испытал какую-то неловкость, разумеется, не за себя, а за капитана, опасаясь возбудить в нем неприятные воспоминания. Но ввиду того, что тот исправился, Лагиту захотелось просто по-дружески разделить с ним трапезу, надеясь, что это ему будет приятно.

Когда Лагит явился, Бюрль находился у себя в комнате. Майора встретила г-жа Бюрль. Сказав, что он запросто пришел пообедать, Лагит, понизив голос, спросил:

– Ну как?

– Все идет как нельзя лучше.

– Ничего подозрительного?

– Решительно ничего… Ложится ровно в девять часов вечера, никуда не ходит, с виду будто очень доволен…

– Вот это славно, черт возьми!.. – воскликнул майор. – Я так и знал, что ему необходима была встряска. У него, видимо, еще есть совесть, у этого негодника!

Когда Бюрль вошел в столовую, Лагит так крепко сжал ему руку, что чуть ее не сломал.

Прежде чем сесть за стол, они, мирно расположившись у камина, воздали должное прелестям семейного очага. Капитан заявил, что не променял бы свой домашний уют на целое королевство. Когда он, сняв подтяжки, влезает в домашние туфли и разваливается в кресле, ему сам черт не брат. Майор смотрел на него и одобрительно поддакивал. Правда, примерное поведение ничуть не заставило Бюрля похудеть; наоборот, его еще сильнее разнесло – глаза заплыли жиром, губы как будто еще больше раздулись. Сидя в кресле, он, словно в полудремоте, без конца повторял:

– Да, скажу я вам, семейная жизнь, только это и ценно на свете!.. Да, да, семейная жизнь!..

– Вот это великолепно! – подхватил майор, с беспокойством разглядывая расплывшегося Бюрля. – Однако не следует ни в чем доходить до крайности… Надо побольше двигаться, время от времени захаживать в кафе…

– В кафе? А зачем?.. Все, что мне нужно, у меня здесь под рукой. Нет, нет, буду сидеть дома, да и только…

Когда Шарль убрал свои книжки, Лагит сильно удивился, увидев служанку, явившуюся накрывать на стол.

– Вот как! Вы взяли себе помощницу? – обратился он к г-же Бюрль.

– Пришлось, – со вздохом ответила старуха. – Ноги мои совсем отказываются служить, хозяйство запущено… К счастью, дядюшка Каброль отпустил ко мне свою девчонку. Вы, наверное, знаете дядюшку Каброля, старика, который подметает рынок? Он не знал, куда ему приткнуть свою Розу. Я понемногу приучаю ее к стряпне.

Служанка вышла из комнаты.

– Сколько же ей лет? – спросил майор.

– Семнадцатый пошел… Глупая, грязнуля… Но я плачу ей всего десять франков в месяц, и ест она один только суп.

Когда Роза вновь появилась в столовой с грудой тарелок в руках, Лагит, которого женщины не слишком волновали, не спускал с нее глаз, удивленный ее безобразием. Она была маленького роста, черная, сутулая; приплюснутый нос, огромный рот и блестящие зеленоватые глаза придавали ей сходство с обезьяной. Благодаря широким бедрам и длинным рукам она казалась очень сильной.

– Черт возьми, ну и рожа! – засмеялся майор, когда служанка опять вышла из комнаты за солью и перцем.

– Бог с ней, – небрежно проронил Бюрль, – она очень услужлива и делает все, о чем ее просят… Во всяком случае, достаточно хороша, чтобы мыть посуду…

Обед прошел очень мило. Был подан суп, баранье рагу, Шарля заставили рассказывать разные школьные происшествия. Г-жа Бюрль, желая показать, какой он хороший мальчик, несколько раз спрашивала его: «Правда, Шарль, ты хочешь быть военным?» И на ее бледных губах появлялась улыбка, когда Шарль с робкой покорностью дрессированной собачонки отвечал: «Да, бабушка». Капитан Бюрль, положив локти на стол, медленно и сосредоточенно жевал. Становилось жарко. Единственная лампа освещала стол, оставляя углы огромной комнаты в неясной полумгле. Это был мещанский уют, дружеская трапеза людей со скудными средствами, не меняющих тарелок для каждого блюда, людей, которых «снежки», поданные на сладкое, приводят в благодушное настроение.

Роза обходила обедающих, от ее тяжелых шагов сотрясался стол, но за все время она не раскрыла рта.

– Не желаете ли, сударь, сыру? – наконец произнесла она хриплым голосом, подойдя к капитану.

– А? Что? – вздрогнув, спросил Бюрль. – Ах да, сыру… Держи хорошенько тарелку.

Он отрезал себе кусок сыру, между тем как служанка, стоя у стола, не спускала с него своих узеньких глаз.

Лагит рассмеялся. С той минуты, как они сели за стол, Роза ужасно смешила его.

– Знаешь, она просто изумительна! – на ухо шепнул он капитану. – Такого носа и ротика днем с огнем не сыщешь!.. Пошли ее как-нибудь к полковнику… Просто так, чтобы он ею полюбовался… Это его развлечет…

Уродство служанки настраивало майора на отечески благодушный лад. Ему захотелось поближе ее разглядеть.

– А мне-то, деточка? И я не откажусь от сыра.

Держа в руке тарелку, Роза подошла к нему, а он, воткнув в сыр нож, с громким смехом уставился на нее, потому что обнаружил, что у нее одна ноздря шире другой. Роза с невозмутимым видом подчинилась этому осмотру, терпеливо дожидаясь, пока гость перестанет смеяться.

Убрав со стола, она исчезла. Бюрль перешел к камину и сразу же уснул. Майор и г-жа Бюрль завели беседу. Шарль снова принялся за уроки. Глубокий мир нисходил с высокого потолка, мир мещанских семей, где все в согласии собираются в одной комнате. В девять часов Бюрль проснулся и, позевывая, заявил, что идет спать. Он попросил извинения, но у него, как он выразился, слипаются глаза. Когда майор полчаса спустя собрался уходить, г-жа Бюрль тщетно искала Розу, чтобы та посветила ему на лестнице. Но Роза, увы, по-видимому убралась в свою комнату. Сущая курица эта девчонка, способная без просыпу спать по двенадцать часов кряду!

– Не стоит беспокоиться, – уже с площадки крикнул майор. – Ноги у меня, правда, не лучше ваших, но надеюсь, что, держась за перила, целехонек выберусь отсюда… Как хотите, почтеннейшая, а я очень рад… Вот и кончились все ваши огорчения. Я присмотрелся к Бюрлю и готов поклясться, что он не помышляет ни о чем дурном. Давно, черт побери, ему пора выпутаться из женских юбок!.. Ни к чему хорошему это бы не привело…

Майор ушел в полном восторге. Поистине, дом порядочных людей, и стены его – точно из стекла: никакой возможности скрыть в нем хотя бы малейшую гадость.

Собственно говоря, в возвращении Бюрля на путь истинный майора больше всего радовало то обстоятельство, что теперь ему уже не было никакой надобности самому проверять счета своего подчиненного. Ничто так не угнетало майора, как возня с бумажками. Но поскольку Бюрль остепенился, он мог спокойно покуривать трубку и, не глядя, ставить свою подпись. Все же он продолжал одним глазом следить за отчетностью. Расписки были в полном порядке, итоги сходились, все было честь честью. Через месяц майор только просматривал квитанции и проверял общую сумму, как, впрочем, он поступал и раньше. Но как-то утром, когда взгляд его не из недоверия, а лишь потому, что он в это время закуривал трубку задержался на одном подсчете, он вдруг обнаружил в нем ошибку: чтобы счет сходился, к итогу были приписаны тринадцать франков. В составных суммах между тем все было правильно. Он в этом убедился, сличив их с итогами отдельных счетов. Майор учуял что-то неладное. Однако он ничего не сказал Бюрлю, дав себе слово отныне проверять все счета. На следующей неделе опять ошибка – на этот раз было приписано девятнадцать франков. Теперь уже по-настоящему обеспокоенный, Лагит заперся в кабинете со своими книгами и ведомостями и провел ужасное утро, заново все перебирая и подсчитывая, обливаясь потом и кляня все на свете, так как голова у него трещала от цифр. И в каждом итоге он обнаружил приписку в несколько франков. Это были ничтожные суммы в десять, восемь, одиннадцать франков. В последних счетах приписка составляла каких-нибудь три-четыре франка. Попался даже такой счет, где Бюрль смошенничал всего на полтора франка. Сопоставляя даты, майор обнаружил, что после пресловутого «урока» Бюрль вел себя прилично всего только одну неделю. Это открытие повергло Лагита в полное отчаяние.

– Черт подери! Черт подери! – вопил он, стуча кулаками по столу, когда оставался один. – Это еще почище!.. Фальшивые расписки Ганье, там хоть была смелость… Но на этот раз, черт возьми!.. Пасть так низко, чтобы уподобиться кухарке, наживающей каких-нибудь два су на провизии! Приписывать к счетам!.. Прикарманить каких-нибудь два франка!.. Да имей ты, черт тебя подери, хоть немного уважения к самому себе, скотина ты эдакая!.. По мне, уж лучше опустоши кассу и прокути все деньги с актрисами!..

Майора глубоко возмущала постыдная мизерность этих мошенничеств. К тому же его бесило еще, что он снова остался в дураках, и на этот раз его провели опять при помощи тех же фальшивых счетов, таким простым и вместе с тем глупым способом! Он поднялся с места и целый час взволнованно шагал по своему кабинету, не зная, как поступить, и громко бросая на ходу фразы:

– Что и говорить, конченый человек… Надо что-то предпринять… Даже если я каждое утро буду задавать ему трепку, уверен, что это все равно не помешает ему после полудня прикарманить какой-нибудь трехфранковик!.. Но где он, разрази его гром, проматывает все это? Никуда не ходит, ложится спать в девять часов, и все, кажется, у них так славно и прилично?.. Неужели у этой свиньи имеются еще какие-нибудь тайные пороки?

Снова сев за письменный стол, майор подсчитал, что недостача равняется пятистам сорока пяти франкам. Где взять эти деньги? Как на грех, приближалась ревизия. Достаточно, если их чудаковатому полковнику взбредет в голову проверить хотя бы один счет, чтобы сразу все открылось. И на этот раз Бюрлю крышка!

Эта мысль сразу же привела майора в себя. Он перестал ругаться и словно оцепенел, мысленно представив себе г-жу Бюрль такой же гордой и непреклонной в своем отчаянии. У него самого сердце разрывалось от жалости к ней.

– Что ж, ничего не поделаешь, – пробормотал он. – Прежде всего надо разобраться во всех плутнях этого мерзавца, а уж потом будем действовать.

Он отправился к Бюрлю на службу. С тротуара он заметил промелькнувшее в полурастворенной двери женское платье. Думая, что он напал на след, майор прокрался туда и стал прислушиваться. Это была Мелани. Он узнал ее грудной голос полнотелой женщины. Она жаловалась на «господ из диванной», упоминала о каком-то векселе, по которому не в состоянии была уплатить, говорила, будто у нее сидит судебный исполнитель и все ее имущество пойдет с молотка. Но так как капитан еле отвечал ей и твердил, что у него нет ни гроша, она в конце концов разразилась слезами. Она обращалась к нему на «ты», называла своим любимчиком. Но тщетно прибегала она к сильно действующим средствам – ее чары не возымели должного эффекта, ибо Бюрль глухим голосом повторял: «Никак не могу! Никак!» Когда Мелани час спустя удалилась оттуда, она была буквально в бешенстве. Майор, озадаченный неожиданным оборотом дела, с минуту переждав, вошел к капитану. Он застал его одного, совершенно спокойного на вид. Несмотря на бешеное желание назвать его трижды подлецом, майор ничего ему не сказал, решив сначала разузнать всю правду.

В кабинете капитана не чувствовалось ничего предосудительного. На плетеном кресле у черного письменного стола лежала добропорядочная кожаная подушка. В углу виднелся накрепко запертый, без единой щели, несгораемый шкаф. Наступало лето. В раскрытое окно вливалось пение какой-то пичужки. Все кругом выглядело в высшей степени чинно. Папки распространяли внушающий доверие запах старой бумаги.

– Скажи, пожалуйста, мне это не показалось, что, когда я сюда входил, от тебя вышла эта шкуреха Мелани? – спросил Лагит.

– Да, – произнес Бюрль, пожав плечами. – Она опять приходила меня изводить, чтобы я ей дал двести франков… Но не то что двухсот франков, десяти су – и то я ей не дам…

– Вот как! – подхватил майор, желая выведать правду. – А мне говорили, что ты опять к ней ходишь.

– Я? Вот уж нет! Хватит с меня таких бабищ!

Лагит ушел в большом недоумении. На что в конце концов мог Бюрль ухлопать эти пятьсот сорок франков? Неужели этого мерзавца, кроме женщин, тянет еще к картам и вину? И Лагит решил в тот же самый вечер неожиданно нагрянуть к Бюрлю. Быть может, заставив его разговориться или порасспросив мать, он наконец разузнает, в чем дело. Но днем у него отчаянно разболелась нога. Вот уже несколько времени, как она донимала его, и чтобы меньше хромать, он вынужден был пользоваться палкой. Палка приводила его в отчаяние, и он с бессильной злобой говорил себе, что теперь-то он попал в настоящие инвалиды. Однако вечером, сделав над собой усилие, он поднялся с кресла и, опираясь на палку, в темноте поплелся на улицу Реколе. Когда он туда добрался, было ровно девять часов вечера. Входная дверь внизу была полуоткрыта. Остановившись, чтобы перевести дух, на площадке третьего этажа, он с удивлением услышал доносившиеся сверху голоса. Ему показалось, что он узнает голос Бюрля. Из любопытства он поднялся выше. В глубине коридора сквозь неплотно притворенную дверь пробивалась полоска света. Но при звуке его шагов дверь захлопнулась, и он оказался в полной темноте.

«Что за вздор! – подумал он. – Наверное, какая-нибудь служанка ложится спать».

Все же, тихонько пробравшись поближе, он приложил ухо к двери. Разговаривали двое. То были бесстыжий Бюрль и уродина Роза.

– Ты мне обещал три франка! – сердито говорила девчонка. – Давай три франка!

– Милочка, я тебе завтра обязательно их принесу, – молящим голосом отвечал капитан. – У меня их сейчас нет… Ты ведь знаешь, я всегда держу слово.

Она, по-видимому, сидела уже раздетая на краю складной кровати, при каждом ее движении издававшей скрип. Капитан, переминаясь с ноги на ногу, стоял возле нее.

– Будь паинькой, подвинься!

– Уйдешь ли ты от меня! – своим хриплым голосом вскричала Роза. – А то я сейчас как закричу и расскажу все старухе, там, внизу… Ну что же, ты дашь мне три франка?

Она с упрямством заартачившегося животного, не желающего тронуться с места, не переставая бубнила про эти три франка.

Бюрль сердился, хныкал. Затем, чтобы ее задобрить, он достал из кармана банку варенья, которую утащил у матери из буфета. Роза завладела банкой и тотчас же принялась поедать варенье без хлеба ручкой вилки, валявшейся у нее на комоде. Оно показалось ей вкусным. Но когда капитан решил, что уже умилостивил ее, она все тем же упрямым жестом оттолкнула его прочь.

– Плевать я хотела на твое варенье!.. Выкладывай три франка, да и только!

Услышав это нахальное требование, майор поднял было палку, намереваясь разнести ею дверь. Он задыхался от ярости. Окаянная девка, будь она проклята!! Подумать только, что капитан французской армии польстился на такое!.. Сразу же забыв про все прежние проделки Бюрля, он был готов собственными руками задушить эту мерзкую тварь за ее наглость. С такой-то харей, да еще торговаться вздумала! Да это она должна была бы приплатить!.. Однако он сдержался, желая услышать, что будет дальше.

– Ты меня сильно огорчаешь, – твердил капитан. – Ведь я был так добр к тебе… Я подарил тебе платье, затем сережки, а потом часики… Ты даже и не носишь моих подарков.

– Очень нужно!.. Чтобы их портить… Они у папаши, мои вещи.

– А деньги, которые ты у меня выпросила?

– Папаша пускает их в дело.

Наступило молчание. Роза, по-видимому, колебалась.

– Слушай, если ты побожишься, что завтра принесешь мне шесть франков, то я согласна… Стань на колени и побожись… Нет, на колени!

Майор Лагит, которого передернуло от отвращения, отошел от двери и, прислонившись к стене, постоял на площадке. Ноги у него подкашивались, и он, точно саблей, размахивал палкой в непроницаемой тьме лестничной клетки. Теперь-то, черт возьми, он понял, почему эта скотина Бюрль не вылезает из дому и в девять часов вечера ложится спать! Вот тебе и остепенился, черт его подери, да еще с такой грязной кочерыжкой, которую самый последний солдат погнушался бы подобрать из помойной ямы!

Но почему же он тогда, черт подери, бросил Мелани?

Что теперь делать? Войти туда и как следует накостылять шеи этим двум скотам?

Это было первое, что ему пришло в голову. Но он тут же отверг эту мысль – его остановила жалость к бедной старухе, там, внизу. Самое правильное – не трогать их, пусть валяются в своем собственном навозе. Из капитана все равно ничего путного не выйдет. Если человек дошел до такого, то лучше уж раз навсегда с ним покончить, как с отравляющей воздух падалью. Сколько ты его ни тыкай носом в его же собственные нечистоты, он назавтра опять примется за прежнее и под конец опустится до того, что будет воровать по несколько су, чтобы угощать ячменным сахаром всяких вшивых попрошаек. Тысяча чертей! Деньги французской армии! Честь знамени! Славное имя Бюрля, которое он окончательно втопчет в грязь! Черт подери! Черт подери! Этого так оставить нельзя!

Майор на миг расчувствовался. Если бы он хоть имел их, эти пятьсот сорок пять франков! Но ни единого гроша за душой! Накануне в офицерской столовой, нахлеставшись коньяку, как только что произведенный в младшие лейтенанты юнец, он в конце концов напился до потери сознания! И поделом ему, что он теперь волочит ногу! Ему бы следовало вовсе околеть за такие дела!

«Ладно, пусть они себе дрыхнут, эти двое паршивцев!» – решил он.

Он спустился вниз и позвонил к г-же Бюрль. Прошло долгих пять минут, пока старуха ему открыла.

– Извините, пожалуйста, – проговорила она, – я думала, что эта коротышка Роза еще здесь… Придется мне пойти ее растормошить…

– А Бюрль? – спросил майор, не давая старухе пойти за Розой.

– Ах, он-то? С девяти часов завалился спать. Не хотите ли пройти к нему?

– Нет, нет… Я только зашел пожелать вам спокойной НОЧИ…

В столовой Шарль, сидя на своем обычном месте, только что окончил перевод. Вид у него был испуганный, и его бледные руки дрожали. Бабушка, желая развить в нем воинственный дух его предков, читала ему на сон грядущий описания различных сражений. В этот вечер рассказ «Мститель», где говорилось о затонувшем в море судне, на борту которого находились умирающие, чуть не довел мальчика до нервного припадка, наполнив его мозг кошмарными видениями.

Извинившись перед майором, г-жа Бюрль попросила у него разрешения дочитать рассказ. И только тогда, когда последний матрос вскричал: «Да здравствует республика!» – она торжественно захлопнула книгу; Шарль был бледен как полотно.

– Ты слышал? – обратилась к нему старуха. – Долг каждого французского солдата умереть за родину!

– Да, бабушка. – Он поцеловал ее в лоб и, дрожа от страха, отправился спать в свою огромную комнату, где от малейшего скрипа деревянных половиц обливался холодным потом.

Майор с проникновенным видом слушал чтение. Да, черт возьми, честь есть честь, и он ни за что не позволит этому негодяю Бюрлю опозорить старуху и малыша! Раз у мальчика такая склонность к военному делу, то необходимо, чтобы он во что бы то ни стало мог с высоко поднятой головой поступить в Сен-Сирскую школу! Но все же, глядя на старуху, которая, взяв со стола лампу, пошла его провожать, он пытался отогнать от себя страшную мысль, засевшую у него в голове с той самой минуты, как он подслушал разговор о злополучных трех франках. Проходя мимо комнаты капитана, г-жа Бюрль удивилась, заметив торчавший в дверях ключ, чего никогда не бывало.

– Войдите, – сказала она, – ему вредно столько спать. Он от этого еще больше толстеет.

И прежде чем он успел ей помешать, она отворила дверь и вся похолодела, увидев, что комната пуста. Лагит сильно покраснел, и у него при этом был такой растерянный вид, что она сразу же все поняла, и у нее тут же в памяти всплыло множество незначительных подробностей.

– Ведь вы же это знали, знали!.. – запинаясь, повторяла она. – Почему было меня не предупредить?.. У меня в доме, чуть ли не на глазах у сына, с этой судомойкой, с таким страшилищем… И, наверно, опять проворовался? Я это чувствую…

Она стояла прямая, бледная, окаменевшая.

– Знаете, я бы предпочла, чтобы он умер, – недрогнувшим голосом тут же произнесла она.

Лагит обеими руками схватил ее руки и на мгновение крепко сжал их в своих. Затем он сразу же убежал, так как у него к горлу подкатил ком и он чувствовал, что вот-вот расплачется. Черт побери! Черт побери! Теперь-то он решился!

IV

Генеральная ревизия должна была состояться в конце месяца. У майора было еще десять дней впереди. Назавтра он, прихрамывая, доплелся до кафе «Париж» и заказал себе кружку пива. Мелани, увидев его, вся побледнела. Что же касается Фрозины, то она лишь под страхом оплеухи решилась принести ему пиво. Но майор с виду казался очень спокойным. Попросив стул, он положил на него свою больную ногу и осушил кружку, как добропорядочный человек, которому хочется пить. Просидев там около часу, он заметил проходивших по площади Суда двух военных – батальонного командира Морандо и капитана Дусе. Неистово размахивая палкой, он стал звать их к себе.

– Зайдите выпить пивца! – крикнул он, когда они подошли ближе.

Офицеры сочли неудобным отказаться.

– И вы теперь стали захаживать сюда? – обратился Морандо к Лагиту, когда служанка принесла им пива.

– Да, здесь хорошее пиво.

– Выходит, что и вы, майор, принадлежите к «господам из диванной»?

Лагит усмехнулся. Тогда они стали над ним подтрунивать. Но он в ответ лишь добродушно пожимал плечами. Что ни говорите, у нее соблазнительное тело, и те, которые будто плюют на нее, пожалуй, сами не прочь ею поживиться. И тут же, повернувшись лицом к стойке и стараясь сделать любезную мину, он крикнул:

– Еще пива, сударыня!

Мелани от удивления поднялась с места и собственноручно подала пиво. Когда она подошла к столику, майор ее не отпустил. Он, казалось, до того увлекся, что стал легонько похлопывать ее по руке, которую она положила на спинку стула, между тем как она, одинаково привыкшая и к ласкам и к оплеухам, в свою очередь, сделалась очень любезной, приняв ухаживание майора за очередную фантазию этого «тронувшегося» старика, как они с Фрозиной его называли. Дусе и Морандо переглянулись. Вот как! Оказывается, этот чертов майор занял место Юбочника! Тьфу, пропасть! То-то будет смеху в полку!

Но тут майор Лагит, одним глазом поглядывавший через полуоткрытую дверь на площадь Суда, вдруг вскричал:

– Смотрите, Бюрль!

– Да, это как раз его время, – подхватила Фрозина, сама подойдя к двери. – Капитан каждый день после службы проходит мимо нас.

Майор, невзирая на больную ногу, живо вскочил с места.

– Эй, Бюрль! – кричал он, натыкаясь на стулья. – Заходи-ка выпить пивца!

Капитан, ошеломленный, не понимая, каким образом Лагит в компании Дусе и Морандо очутился у Мелани, машинально направился в кафе. Совершенно сбитый с толку, он нерешительно остановился на пороге.

– Кружку пива! – крикнул майор. Затем, обернувшись к Бюрлю: – Что с тобой такое?.. Заходи-ка, присаживайся… Не бойся, тебя здесь не съедят.

Капитан сел, и всем стало как-то не по себе. Мелани принесла пиво, причем у нее сильно дрожали руки, – ее постоянно снедал страх, как бы из-за какого-нибудь скандала не прикрыли ее заведение. Ухаживание майора начинало ее немного тревожить. Она пыталась было улизнуть, как вдруг майор пригласил ее к столику, предложив выпить в их компании. Распоряжаясь, как у себя дома, он успел заказать Фрозине рюмочку анисовки, и Мелани, таким образом, волей-неволей пришлось сесть между ним и Бюрлем.

– Что касается меня, – вызывающе и резко без конца повторял майор, – то я требую уважения к дамам… Будем же французскими рыцарями, черт возьми!.. Ваше здоровье, сударыня!

Бюрль, уставившись глазами в свою кружку, принужденно улыбался. Двое других офицеров, находя этот тост крайне неуместным, порывались уйти. Зал, к счастью, был пуст. Одни только мелкие рантье, сидя за своим столиком, продолжали очередную послеобеденную партию в домино. При каждом доносившемся до них ругательстве они поворачивали головы, возмущенные подобным нашествием и готовые пригрозить Мелани, что если их отсюда вытеснит военщина, то они перейдут в «Привокзальное кафе». С громким жужжанием носились мухи, привлеченные грязью на столиках, которые Фрозина имела обыкновение мыть только по субботам. Сама же она, развалившись за стойкой, углубилась в чтение романа.

– Как? Ты не чокаешься с дамой? – грубым тоном обратился майор к Бюрлю. – Будь, по крайней мере, вежлив!

Заметив, что Морандо и Дусе снова собираются уходить, он продолжал:

– Обождите, черт возьми!.. Пойдем вместе!.. Этот грубиян никогда не умел себя вести.

Офицеры, пораженные этой неожиданной выходкой, задержались у столика. Мелани, желая предотвратить ссору, со смешком покладистой женщины примирительно положила обоим мужчинам руки на плечи. Однако Лагит не переставая твердил:

– Нет, оставьте!.. Почему он с вами не чокнулся? Я не позволю вас оскорблять, понятно?.. Он мне в конце концов надоел, эта свинья!

Бюрль, побледнев от оскорбления, порывисто встал.

– Что с ним такое? – обратившись к Морандо, спросил он. – Он зазвал меня сюда, чтобы устроить скандал? Он пьян, что ли?

– К черту! К черту! – между тем надрывался майор и, в свою очередь вскочив с места, со всего размаху отпустил капитану пощечину.

Мелани едва успела нагнуться, чтобы попутно ей не влетело по уху. Фрозина за стойкой кричала так, как будто ее избивали. Поднялся невообразимый шум. Остальные посетители с перепугу забрались под столик, опасаясь, как бы эти военные не выхватили сабли и не пошли кромсать друг друга. Но тут Морандо и Дусе, чтобы не дать Бюрлю вцепиться в майора, схватили его за руки и принялись подталкивать к выходу. На улице они его немного успокоили, обвинив во всем Лагита. Сегодня вечером они оба в качестве свидетелей доложат полковнику о случившемся, и пусть уж он сам решает, как быть. Спровадив Бюрля, Дусе и Морандо вернулись обратно в кафе, где Лагит, сильно возбужденный и чуть не плача, но в то же время пытаясь изобразить величайшее хладнокровие, попивал свое пиво.

– Послушайте, майор, – начал батальонный командир, – все это очень нехорошо… Капитан ниже вас чином, и, как вам известно, ему не разрешат с вами драться.

– Ну, это мы еще посмотрим! – возразил майор.

– Что он вам такого сделал? Он с вами даже не разговаривал. Подумать только, двое старых друзей! Это же просто дико!

Майор сделал рукой неопределенный жест.

– Ну и пусть! Он мне надоел!

Больше от него ничего нельзя было добиться. Никто так и не узнал, в чем дело. Тем не менее история эта наделала много шуму. Общее мнение в полку было, будто Мелани, взбешенная тем, что капитан ее бросил, нарассказала майору, в свою очередь, попавшему в ее когти, невесть каких гнусностей о капитане и подговорила его дать Бюрлю пощечину. Кто бы мог поверить, что эта старая развалина Лагит, после всех гадостей, которые он обычно распространял про женщин, способен на нечто подобное? Оказывается, и он влопался по уши! И, несмотря на общее предубеждение против Мелани, скандал этот послужил ей на пользу, создав ей репутацию женщины опасной, но вместе с тем и соблазнительной. С той поры ее заведение стало давать прекрасные доходы.

На следующий день полковник вызвал к себе и майора и капитана и вовсю распек обоих за то, что они по непристойным местам бесчестят французскую армию. Как они теперь намерены поступить, поскольку он не может разрешить им драться на дуэли? – спросил он. Этот вопрос уже второй день волновал весь полк. Пощечина, казалось, делала всякие извинения неприемлемыми. Но ввиду того, что Лагит из-за своей больной ноги еле ходил, полагали, что все же между ним и капитаном могло бы состояться примирение, в случае если бы этого потребовал полковник.

– Ну как? – обратился к ним полковник. – Согласны вы избрать меня своим арбитром?

– Прошу прощенья, господин полковник, – перебил его майор Лагит, – я вам принес прошение об отставке… Вот оно. Это сразу же устраняет все затруднения. Будьте любезны назначить день поединка.

Бюрль с изумлением посмотрел на него. Полковник, со своей стороны, счел себя обязанным выдвинуть кое-какие доводы, чтобы образумить Лагита.

– Вы решаетесь, майор, на очень серьезный шаг. Ведь вам осталось всего каких-нибудь два года до отставки с полной пенсией.

Но Лагит снова перебил его, угрюмо буркнув:

– Это уж мое дело.

– Ну, разумеется… Я перешлю по назначению прошение об отставке и, как только ваше ходатайство будет удовлетворено, назначу день поединка.

Подобного рода развязка повергла в изумление весь полк. Что такое засело у него в башке, у этого бешеного майора, что ему уж так приспичило сразиться насмерть со своим старым товарищем? Опять пошли разговоры о Мелани, о ее соблазнительном теле… Офицеры буквально бредили ею, распаляемые мыслью, что в ней, видимо, и на самом деле есть какие-то скрытые достоинства, если она могла до такой степени вскружить голову двум стреляным воробьям. Батальонный командир Морандо, встретив как-то Лагита, счел нужным высказать ему свое беспокойство. На что он, Лагит, собирается жить, если уцелеет после дуэли? Ведь у него нет никаких средств, а того, что ему даст офицерский крест Почетного легиона и неполная пенсия, едва-едва будет хватать на хлеб. Лагит слушал Морандо и бессмысленно водил глазами, словно застыв в своем узколобом, молчаливом упрямстве. Когда Морандо пытался выведать у него причину его ненависти к Бюрлю, тот опять повторил ту же фразу, сопровождая ее все тем же неопределенным жестом: