355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эмиль Золя » Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена » Текст книги (страница 39)
Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 11:53

Текст книги "Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена"


Автор книги: Эмиль Золя



сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)

Видите, до какой степени лишены логики упреки, обращенные ко мне за «Наследников Рабурдена»? Некоторые театральные критики утверждают, будто я просто повредился в рассудке и отвергаю какие бы то ни было правила, мечтаю предать огню творения Скриба, открыто презираю условности, вынашиваю в душе план некоего чудовищного театра. Одновременно с этим другие критики обвинили меня в том, что я по уши погряз в жалких условностях, опоздал со своею пьесой на двести лет по отношению к эволюции драматургии, воскрешаю комедию, изглоданную червями. И эти критики также не поняли, к чему я стремился. Какой же вывод сделать мне из этих двух столь противоречивых утверждений? Во-первых, что не всегда мнения критиков совпадают. Во-вторых, что, будучи непримиримым в тех случаях, когда имею дело с идиотскими пьесами, я преклоняюсь перед творениями гениев. Я люблю гениев за то, за что их и следует любить, – за их правдивость. Я так люблю их, что мне хотелось бы, чтобы мы непосредственно вернулись к ним, перескочив через головы пигмеев, увеселяющих толпу своими прыжками. Здесь я отрицаю относительность талантов, а признаю только абсолютность гения.

Пишу я это предисловие не затем, чтобы защитить мое творение. Если оно действительно стоит того, оно когда-нибудь само защитит себя. Поэтому я не стану пытаться отвечать пункт за пунктом на те нападки, которым его подвергли. У меня только одна забота: разобраться в том, что произошло со мною, и, если возможно, извлечь урок для тех молодых писателей, которые, подобно мне, попытаются говорить правду в театре. Среди обращенных ко мне упреков есть три таких, коих достаточно для моих противников: моя комедия лишена веселья; в ней нет ни одного симпатичного персонажа; основная ситуация остается неизменной на протяжении всех трех актов. Допускаю, что здесь налицо три больших изъяна, – с точки зрения наших драматургов. Естественно, что при сравнении моей пьесы с некоторыми современными водевилями (как это обычно делали) она может показаться наивной, слишком простой и в то же время слишком грубой. Но я не приемлю подобного сравнения. У меня – повторяю еще раз – была иная цель. Я не согласен с тем, что комедии Мольера веселы, – я имею в виду ту веселость, которая требуется в наши дни. При виде Дандена, упавшего на колени перед женой, у меня сердце обливается кровью; Арнольф, суетящийся вокруг Агнесы, вызывает у меня слезы сострадания; Альцест тревожит меня, а Скапен внушает страх. Под смехом скрывается бездна. Я также отрицаю, будто Мольер когда-либо пытался смягчить жестокость своего анализа, вводя в пьесы привлекательных персонажей; кроме неизменной пары влюбленных, являющихся данью его времени, все созданные Мольером типы обладают обычными человеческими свойствами, то есть более злы, чем добры. В «Скупом» от начала и до конца все обманывают и обкрадывают друг друга, в «Мизантропе» все персонажи внушают подозрение, так что и по сей день еще ведутся споры о том, кто же в этой пьесе истинно честный человек. Я не говорю уже о фарсах Мольера, где фигурируют лишь дураки и мошенники. И, наконец, я решительно отрицаю, что Мольер когда-нибудь имел в мыслях усложнять комедию, желая сделать ее более увлекательной; его пьесы являют собой откровенную наготу: единая интрига раскрывается в них широко, логично, исчерпывая по мере своего развития все людские истины, с коими она встречается. Нам прекрасно известно, что наши кропатели водевилей заявляют, будто Мольер ничего не смыслил в театре… Следовало бы довести откровенность до конца и прямо признать, что Мольер вызывает грусть, пугает и нагоняет скуку. И это была бы чистая правда.

Скажут, что мы живем уже не в XVII веке, что наша цивилизация усложнилась и что театр ныне не может жить по той же формуле, что и два столетия тому назад. Против этого нельзя спорить. Но я говорю не о трафарете. Речь идет попросту о возвращении к истокам комедии во Франции. То, что нам необходимо воскресить, – это широкая обрисовка характеров, в которой гениальные мастера нашей драматической сцены видели основную цель своих произведений. Сохраним же их высокое презрение к занимательным сюжетам, попытаемся, подобно им, создавать живых людей, – правдивые вечные типы. И останемся в нашей современной действительности, с нашими нравами, нашей одеждой, нашей средой. Разумеется, надо найти некий общий прием. По моему мнению, это и есть тот натуралистический прием, на который я указывал в моем предисловии к «Терезе Ракен». Правда, это задача весьма нелегкая. Именно потому, что я еще не овладел этим приемом, я надумал тем временем создать «Наследников Рабурдена» в качестве образца, надеясь на то, что общение с гениальными драматургами выведет меня на путь к истине. Я считаю написанную мною комедию всего лишь этюдом, лишь опытом. За исключением нескольких мест, она находится за пределами того общего приема, который я ищу.

А теперь настало время сказать, откуда я взял «Наследников Рабурдена». Критика, которая наизусть знает репертуар маленьких театриков, швырнула мне в лицо названия целой кучи водевилей. Она вытащила на свет божий самые поразительные названия, такие, которых я никогда не слыхивал, – должен признаться, что мое невежество в этом вопросе велико. Я попросту взял первоначальный замысел моей пьесы из «Вольпоне», комедии Бена Джонсона, современника Шекспира.

Ни один из театральных критиков не догадался об этом. Правда, это потребовало бы некоторой эрудиции и некоторых познаний в литературе другого народа. Теперь, когда я указал источник моего заимствования, советую добросовестным критикам прочесть «Вольпоне». Они увидят, чем могла быть комедия в эпоху английского Возрождения. Я не знаю театра более отважного. Это великолепная резкость красок, неостывающее яростное стремление к правде, восхитительное исступление сатиры. Представьте себе человека-зверя, которого со всеми его аппетитами спустили с цепи, и вообразите публику, аплодирующую грозному смеху этой сатиры! В этих людях все было незаурядно, – и нервы, и мускулы у них были иные, чем у наших жалких буржуа, приходящих в театр лишь затем, чтобы с удобством переваривать пищу, сидя в первых рядах партера в белых перчатках. Разумеется, мне пришлось смягчить Бена Джонсона. Моя комедия, для оценки которой театральная критика исчерпала эпитеты, выражающие отвращение, рядом с «Вольпоне» кажется бесцветным, слащавым бумагокропанием. Среди прочих сцен в «Вольпоне» есть одна, особенно замечательная, почти пугающая, обращаю на нее внимание деликатных душ: когда доктора заявили, что больному для излечения нужна красивая женщина, один из наследников предлагает мнимому умирающему свою собственную жену. Ни одна литература не наносила подобной оплеухи человеческим страстям. Конечно, необходимо считаться с более утонченными нравами нашей собственной эпохи, но какой художник не станет сожалеть о том, что минули те прекрасные столетия, наивные и свободные, когда человеческий дух расцветал в полную силу!

Остается только во весь голос потребовать, чтобы мне возвратили звание романиста! Когда театральная критика говорит о начинающем драматурге: «Он пишет романы», – то этим уже все сказано. Под ее пером это означает, что авторы романов не способны писать для театра. Но подобное презрение со стороны театральных критиков я считаю странным. Ведь те, кто писал романы, создали литературную славу нашего века, и если кто-либо из них вознамерится применить свое дарование в театре, то критике следовало бы лишь всемерно поощрять его. Разумеется, если бы театр нашего времени был овеян славой; если бы поставленные в нем пьесы были шедеврами; если бы драматурги сообщали тому искусству, которое они представляют, весь желаемый блеск; и, наконец, если бы наш театр не требовал возрождения, – тогда я понял бы, почему нас отталкивают. Но на театральных подмостках царит пустота! И каковы бы ни были наши неудачи, они не идут ни в какое сравнение с теми, которые постигают профессиональных драматургов! Нам все равно не удалось бы уронить театр ниже того уровня, до которого он пал ныне. Но в таком случае почему же не позволить нам производить наши опыты? В целом мы хотим лишь, чтобы театр сделался значительнее. Мы пытаемся влить в него свежую кровь, дать ему правильный язык, научить его стремиться к правде. Авторы романов, литературные властители дум эпохи, оказывают честь нашему опошлившемуся театру, снисходя до него.

Повторяю, то, что произошло со мной, не единичное явление. Я говорил здесь от имени целой группы писателей. Я отнюдь не воображаю, будто моя скромная персона могла вызвать такой гнев! Я оказался козлом отпущения – вот и все! В моем лице нанесли удар идее, а не человеку. Критика обнаружила появление деятельной группы литераторов, которая в конечном счете возьмет верх. Критика не признает этой группы, отрицает ее; ибо стоит критике признать за нею талант – и критика пропала! Ей придется принять идею жизненной правды, которую несет с собой эта группа, а следовательно, изменить все свои критерии. Повторяю: казнили не мою пьесу, а формулу натурализма, на которой она основана. У критики было предвзятое мнение, и доказательством тому служат отзывы о премьере: ни один из критиков не признался в том, что «Наследникам Рабурдена» много аплодировали. В связи с этим я могу привести умные слова, сказанные мне одним знаменитым писателем при выходе из театра. Прощаясь, он заявил: «Завтра вы окажетесь великим прозаиком». И в самом деле, на следующий день люди, которые на протяжении десятилетия отказывали мне в таланте, стали превозносить мои романы, стремясь изничтожить мою пьесу. Приведу также слова – на сей раз устрашающие, – произнесенные неким закоренелым романтиком, возглавлявшим одну распространенную газету, которую он превратил в политическую и литературную лавочку; он без зазрения совести науськивал на меня своего театрального критика, твердя во всеуслышанье: «Он слишком талантлив, а потому опасен; надобно его попридержать!» В моей пьесе, направленной против человеческой низости, не найти ничего подлее и кровожаднее этих слов.

Впрочем, разве успех имел бы какое-нибудь значение? Ныне успех меньше, чем когда-либо, служит доказательством достоинств произведения. Однако меня растрогало одно обстоятельство. Как-то воскресным вечером я очутился в театральном зале, заполненном простонародной публикой праздничных дней. Собрался весь квартал Сен-Жак. На протяжении всех трех актов раздавался безудержный хохот. Он сопровождал каждое слово, ничто не оставалось не замеченным публикой, этим большим ребенком, для которого, казалось, и была создана моя пьеса – примитивная и наивная в своей тенденциозности. Резкость и выпуклость образов восхищала зрителей, простота приемов сближала их с действующими лицами. Признаться ли? Впервые в жизни я испытал чувство гордости.

В заключение этой статьи я хочу поблагодарить г-на Камиля Ваншенка за его смелое гостеприимство. Мало есть директоров театров, которые решились бы поставить мою пьесу. Для того, чтобы пойти на подобный риск, надо обладать литературным вкусом, быть охотником до споров, неутомимым искателем нового. Хочу также поблагодарить артистов, вложивших столько таланта и доброй воли в исполнение моей пьесы. И особенной благодарностью я обязан мадемуазель Рейнер, чей тонкий юмор неизменно спасал опасные места пьесы в вечер премьеры. С бесконечной грацией она сумела сыграть роль Шарлотты; у нее это была не дерзкая классическая субретка, Дорина, а девочка, какой она представлялась мне, – полукрестьянка, полубарышня, шаловливая, живая, легкая, воздушная. Что касается г-на Мерсье, то он с лукавым добродушием весьма удачно исполнил трудную роль самого Рабурдена, всю сотканную из нюансов; его сценический опыт и уважение, которым он пользуется у зрителей, немало способствовали успеху пьесы.

Итак, приключение окончено. Некий драматург, хорошо знающий свою публику, сказал мне: «Будьте счастливы уже одним тем, что вашу пьесу удалось доиграть до конца. Еще пять лет тому назад публика ни за что не согласилась бы выслушать столько истин за один присест». Поэтому я считаю себя очень счастливым, если я и в самом деле не злоупотребил долготерпением публики. Мне остается только ответить одному критику, – впрочем, вполне доброжелательному, – который, сравнивая «Терезу Ракен» и «Наследников Рабурдена», сказал в заключение, что вторая из этих пьес оказалась шагом назад; а я заявляю ему, что в моем возрасте и на нынешнем этапе моего творчества у меня не может быть шагов назад: я могу шагать в любом направлении – вправо, влево, куда мне только покажется интересным.

Теперь я складываю в один объемистый пакет все статьи, напечатанные по поводу «Наследников Рабурдена». Я перевяжу пакет шнурком и унесу его на чердак. Из этого пакета, полного оскорблений, я не могу извлечь никакой пользы. Возможно, позднее мне будет любопытно порыться в нем. А теперь мне остается только умыть руки. Я привык к тому, что мои труды не скоро вознаграждаются. Уже десять лет я публикую романы, швыряю их туда, в толпу, не прислушиваясь к шуму, с которым они падают. Когда наберется достаточно, прохожим придется остановиться. Ныне я обнаружил, что та же борьба происходит в театре. Пьесу мою изничтожили, отвергли, утопили под улюлюканье современной театральной критики. Но это не имеет значения. Я запираю дверь на ключ и снова, в одиночестве, предаюсь своему труду.

1 декабря 1874 года.

Перевод Е. Полонской

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

РАБУРДЕН.

ЛЕДУ.

ШАПЮЗО.

ШАРЛОТТА.

ДОКТОР МУРГ.

Г-жа ФИКЕ.

ДОМИНИК.

Г-жа ВОССАР.

ИСААК.

ЭЖЕНИ.

Действие происходит в Санлисе.

Мизансцена указывается со стороны зрительного зала. Первое из перечисляемых действующих лиц находится по левую руку от зрителя.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Мещанская столовая в провинциальном городке. В глубине, через широкую застекленную дверь, виден сад, окруженный высоким забором. В левом углу изразцовая печка, рядом с ней круглый столик. Направо, у стены, буфет с полочками. Слева, на заднем плане, дверь в спальню Рабурдена; на переднем плане вделанный в стену несгораемый шкаф. Направо, на заднем плане, дверь, которая ведет в кухню. Посредине комнаты круглый стол; у стола кресло, обращенное к зрителям; налево от него стул; направо плетеный диван с двумя вышитыми по канве подушками; небольшая жардиньерка на одной ножке стоит рядом с несгораемым шкафом; на стене у буфета висит барометр, на буфете – погребец для вин, поднос, кубок, чашки и другая посуда; рядом с печкой несколько стульев, один из них с инкрустацией; справа стенные часы с кукушкой.

Десять часов утра, весна.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Шарлотта, Рабурден.

Рабурден. Значит, касса пуста? Ты уверена в этом, Шарлотта?

Шарлотта (стоя у открытого несгораемого шкафа).Пуста, крестный, совершенно пуста. (Отходит направо.)

Рабурден сам заглядывает в несгораемый шкаф.

Рабурден. Очень странно.

Шарлотта. Чему вы удивляетесь? Что денег нет?.. (Смеется.)Ну и чудак же вы, крестный! Нечасто водятся деньги в вашем несгораемом шкафу.

Оба идут на авансцену.

Рабурден. Нечего смеяться, Шарлотта… Я непременно должен уплатить ростовщику Исааку по старому счету – за шкаф в стиле Людовика Тринадцатого, который он мне продал.

Шарлотта. Подождет. Чего ему беспокоиться за свои деньги?.. Только скажите, – выйду на улицу и притащу вам весь город в своей корзинке. Еще бы! Вы же богач! Шутка сказать: господин Рабурден, бывший торговец сукнами, владелец известнейшей фирмы «Гран-Сен-Мартен» на рыночной площади. «Черт возьми! Теперь, когда он закрыл свое дело, у него ренты не меньше, чем десять тысяч франков!..» Вот ведь простаки! Они и не подозревают, что несгораемый шкаф пуст.

Рабурден (испуганно оглядывается).Тсс… Что ты так кричишь!.. (Доверительно.)За последние дни мои племянники и племянницы не очень нежны со мной.

Шарлотта. Что бы это значило?

Рабурден. Если бы я подыхал с голоду, они бы палец о палец не ударили, чтобы помочь мне. А я десять лет кормил их, они вытянули у меня все, до последнего су!

Шарлотта.А теперь возвращают. Скоро вы будете квиты… Надо быть справедливым, крестный, ваши наследники очень милы. Они вас задаривают, гоняясь за вашим наследством… Вы как сыр в масле катаетесь, вас балуют, целуют, милуют, обожают.

Рабурден. Негодяи! Они обобрали меня и зарятся на последние крохи!.. Если бы я вовремя не прикинулся скрягой, я бы от них куска хлеба, глотка воды не дождался… Ах, Шарлотта, милая! Если только они заподозрят правду, лакомые кусочки сейчас же исчезнут с моего стола, никто больше не станет ухаживать за мной, никто не будет баловать старого дядюшку. Я для них буду просто «старый мошенник Рабурден»!

Шарлотта. Значит, нужно достать деньги, чтобы уплатить старьевщику.

Рабурден. Достать деньги! Ты что, с луны свалилась? Да где же, черт возьми, я их достану?.. Если я возьму в долг, весь город об этом узнает. И без того уж мой дом заложен и перезаложен.

Шарлотта.А наследники ваши на что?

Рабурден. Гм, ты думаешь, от них можно что-нибудь получить?.. В последнее время они и так не скупились… А ну-ка посмотрим, как обстоит дело. Возьми приходную книгу…

Шарлотта идет налево и вынимает из несгораемого шкафа приходо-расходную книгу. Рабурден садится в кресло и придвигается ближе к столу.

А что, если попросить у одного двадцать франков да у другого двадцать… Главное, чтобы их не напугать.

Шарлотта (берет стул, стоящий слева, ставит его напротив Рабурдена и садится).Вы хотите знать, что вы получили с первого числа этого месяца, – правда, крестный?

Рабурден. Да.

Шарлотта (кладет книгу на стол, раскрывает ее).Итак… (Читает.)«Бушарен, второго – небольшой пакет, содержащий дюжину носков, шесть кусков мыла, две бритвы, четыре ночных колпака и три метра сукна на сюртук».

Рабурден. Отлично, отлично… Он, как и все эти мелкие торговцы, удивительно чуткий человек… Но не надо слишком на него нажимать. Продолжай.

Шарлотта (читает).«Вдова Герар, седьмого, – бараний окорок».

Рабурден. Еще что?

Шарлотта. А больше ничего.

Рабурден (вставая).То есть как ничего? Что же это, моя племянница Герар, смеется надо мной? Скажите пожалуйста, какой-то окорок седьмого, а сегодня у нас восемнадцатое! За такую цену я мог бы завести себе хоть сотню племянниц… Быть племянницей Рабурдена! Да ведь это для женщины значит сразу занять положение в нашем городе! Это сто тысяч франков в перспективе!

Шарлотта (продолжает читать).«Легюдье, девятого…»

Рабурден (прерывает ее).Нет! Пропусти поставщиков, перейдем к серьезным наследникам, к тем, которые у меня бывают ежедневно. (Садится на диван.)

Шарлотта (читает).«Доктор Мург…»

Рабурден (прерывает).Ах, какой он славный, этот доктор! Вот человек, который действительно понимает больного. Что же я от него получил?

Шарлотта. «Три банки варенья седьмого и две бутылки сиропа тринадцатого».

Рабурден. Очень мило, очень достойно с его стороны, правда, Шарлотта? Ведь он даже не родственник, большего и требовать нельзя.

Шарлотта (продолжает читать).«Шапюзо…» (Останавливается.)Ваш бывший компаньон; он тоже не родственник.

Рабурден (понижая голос, испуганно).Шапюзо!.. Этот ходячий труп! Он кашляет так, что, того и гляди, испустит дух. И болен-то он всякими неизлечимыми болезнями… Ему восемьдесят лет, а мне, слава тебе господи, всего шестьдесят, и он мечтает забрать себе мой дом, – уже тридцать лет об этом мечтает.

Шарлотта. Он прислал несколько кустов малины для вашего сада, три грушевых дерева, цветочную рассаду и огородные семена.

Рабурден. Ну конечно, старается украсить сад, воображает, что он уже здесь хозяин.

Шарлотта (читает).«Госпожа Воссар…»

Рабурден. Милая Олимпия… Ну, что же она?

Шарлотта (читает).«Пятого – серебряное кольцо для салфетки; пятнадцатого – кубок».

Рабурден. Правильно. О кубке я и забыл… Мне положительно не везет… Дорогая Олимпия разоряется на тряпки. И у мужа ее тоже ничего не получишь. Этот дурак архитектор работает, не разгибая спины, и вечно сидит без гроша… Было время, когда я давал им в долг огромные суммы.

Шарлотта. Остается еще госпожа Фике, шестого от нее получено двести франков.

Рабурден (встает).Славная Лизбета! Она одна умеет добывать деньги!

Шарлотта (встает).Еще бы, вдова судебного пристава! Она у вас выклянчила немало тысячефранковых билетов.

Рабурден. Она берется за все сразу. Но женщина деловая, она и из булыжника выжмет деньги… Это все, Шарлотта? Нет больше нигде ни одного завалящего племянника или племянницы?

Шарлотта (снова берет книгу со стола).Никого, кроме господина Леду, которого прочат в женихи вашей внучатной племяннице Эжени. (Показывает книгу Рабурдену.)«Леду… букет… еще букет… и еще букет…»

Рабурден. Да, букеты, одни только букеты! (Идет налево.)Значит, больше никого! Господи, что же делать? Исаак придет как раз во время завтрака, когда все наследники будут в сборе. Если у них явится хоть малейшее подозрение, я пропал.

Шарлотта. Стоит ли так волноваться? Сколько вам нужно денег?

Рабурден. Двести семьдесят два франка.

Шарлотта. Ну, так возьмите из моих денег, из тех трех тысяч, что доверила вам моя покойная тетушка.

Рабурден. Из твоего приданого? Ни за что! Лучше пойти с протянутой рукой.

Шарлотта. Что-то вы стали очень щепетильны!.. Может быть, вы их уже растранжирили, а? Крестный?

Рабурден (принужденно смеется).Даже смешно!.. Бумаги в падежном месте. Хочешь посмотреть?.. Нет, нет, об этом и говорить нечего. Для меня эти деньги неприкосновенны!.. Ну, да ладно. Как-нибудь выпутаюсь… Завтрак готов?

Шарлотта. Готов. Сейчас накрою на стол. (Берет скатерть из буфета и стелет ее на стол.)

Рабурден (идет направо, чтобы посмотреть на стенные часы с кукушкой).Скоро десять. Они сейчас придут… (Оборачивается и видит несгораемый шкаф.)Черт возьми, какая неосторожность! Шкаф остался открытым. (Берет со стола приходную книгу, кладет ее в несгораемый шкаф, запирает шкаф и прячет ключ в жилетный карман, потом снова идет на авансцену.) Двести семьдесят два франка. Да, это будет нелегко.

Я надену желтый халат, в нем я похож на покойника… (Направляется к себе в спальню, но потом возвращается обратно к Шарлотте.)Как я выгляжу сегодня?

Шарлотта. Прекрасно.

Рабурден. Тем хуже!.. Ну, а глаза? Шарлотта. Да и глаза. Они смеются и блестят, как угольки!

Рабурден. Тем хуже, тем хуже! Значит, я не похож на умирающего?

Шарлотта. Вы?.. Да вам и двадцати лет не дашь. Рабурден. Какой ужас! Ты меня слишком хорошо кормишь, Шарлотта. Я молодею, ты меня по миру пустишь… Вот и сейчас я голоден, я готов съесть вола, тут же, на глазах у наследников!.. Нет, ничего я от них не вытяну, ничего, ни одного су! (Выходит в дверь налево.)

Шарлоттаставит на место кресло и переносит налево стул. Крадучись входит Доминик. На палке у него узелок. Он ставит ее за диван; палка падает. Услышав шум, Шарлотта оборачивается и бросается в его объятия.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Шарлотта, Доминик.

Шарлотта (негромко вскрикивает).Доминик!.. (Целуются.)Ты здесь, в Санлисе!

Доминик (держа ее за руки).Нагрянул неожиданно. Писать не хотел… (Отходит от нее на несколько шагов, они пристально разглядывают друг друга.)Какая ты стала красивая, высокая, здоровая!

Шарлотта. А ты какой красивый, высокий, здоровый!

Доминик. Пять лет не видались. Я все думал о тебе.

Шарлотта. Да, пять лет. А я тебя ждала!..

Доминик. Ну, теперь мы опять вместе. Я стал взрослым мужчиной. Я сказал своим хозяевам, что возвращаюсь на родину. И приехал за тобой, дорогая женушка. (Берет ее под руку.)

Они медленно идут направо, потом возвращаются на середину сцены в то время, как Шарлотта говорит.

Шарлотта. Дорогой мой муженек… Ты помнишь мельницу моей тетушки Нанон… Добрая старушка, упокой господь ее душу!.. Я выбегала к тебе вся белая от муки, а ты ждал меня у плотины. Тебе приходилось прошагать добрую милю, а потом мы вместе разоряли сорочьи гнезда. Ах, эти проказницы сороки! Они гнездились высоко на тополях, я подвязывала юбки веревочкой, чтобы влезть на самый верх. Я не трусила и забиралась так же высоко, как и ты; сидя на деревьях, на самой верхушке, мы перекликались друг с другом. А внизу под нами стучала мельница… тук-тук…

Доминик (целует ей руку).Помню, помню…

Шарлотта. Помнишь, как мы увели с мельницы гнедушку? И поскакали по большой дороге далеко-далеко? Когда дорога пошла в гору, ты слез, а я поехала дальше; я стала погонять лошадь каблуками, и она помчалась, как сумасшедшая. А ты закричал, – боялся, что она меня сбросит в канаву. А мне было так смешно, я обхватила руками шею лошади и хохотала, хохотала без конца… Только когда стемнело, мы снова услышали, как на выгоне стучит мельница – тук-тук.

Доминик обнимает ее и целует в шею.

Помнишь, помнишь?

Доминик. Да, ты была сорванцом… Тетушка Нанон не раз жаловалась: «Это не девочка, а мальчишка!» А я любил тебя за то, что ты лазила по деревьям и не боялась гнедушки… И теперь ты молодчина.

Шарлотта. Да и ты, как видно, не из трусливого десятка.

Доминик. И образованная! Ну и доставалось же мне, когда я подговаривал тебя не идти в школу. Если бы ты захотела стать барышней, то стала бы барышней не хуже других.

Шарлотта. Нет, это бы мне, конечно, надоело… Я предпочитаю быть твоей женой. Мы ведь поклялись любить друг друга.

Доминик. Да, да, мы поклялись друг другу за цветущей изгородью, в чудесное солнечное утро… Когда ты хочешь венчаться?

Шарлотта. Да хоть сейчас, дело только за священником… Тетушка Нанон, умирая, оставила мне три тысячи франков. Я потребую у крестного свое приданое, и мы поженимся.

Доминик. Три тысячи франков! Да ты богачка, Шарлотта… А я так гордился! А теперь даже не смею сказать тебе…

Шарлотта. А что такое?

Доминик. Видишь ли, я скопил кое-что… Триста франков, несчастные триста франков, которые я откладывал по одному су. Они у меня здесь, в кармане.

Шарлотта. Милый ты мой Доминик! Это пойдет на цепочку и на обручальные кольца… Господи, какой сегодня чудесный день, как хорошо жить на свете!.. (Берет его под руку.)Знаешь, о чем я мечтала? Старая мельница, кажется, сдается в аренду. Когда мы поженимся, мы на наши деньги арендуем ее, я буду мельничихой, буду вся обсыпана мукой, как в те дни, когда ты ждал меня у плотины. Вот счастье-то! Мы купим лошадь, наши ребятишки будут разорять сорочьи гнезда… Хочешь? Мы будем всю жизнь любить друг друга, а старая мельница будет по-прежнему стучать: тук-тук.

Доминик. (снова целует ее в шею).Как не хотеть!

Шарлотта (вырывается от него и подходит к буфету).Отойди, не мешай накрывать на стол! Сейчас придут племянницы крестного.

Доминик. Ну и пусть приходят, мне-то что?

Шарлотта (приближается к нему, вытирая тарелку).Видишь ли, эти кумушки начнут сплетничать. Я бы хотела сказать им, кто ты такой, потом, когда уже все будет слажено… (Ставит тарелку на стол.)Вот что я продумала, слушай. Когда все соберутся, ты войдешь без всякого стеснения и скажешь крестному, он ведь никогда тебя не видел: «Здравствуйте, дядюшка».

Доминик. Да он мне вовсе не дядюшка.

Шарлотта. Ничего не значит.

Доминик. Он станет меня расспрашивать, из каких я мест, кто мой отец, зачем я приехал в Санлис.

Шарлотта. Если он тебя об этом спросит, отвечай, что тебе заблагорассудится, первое, что придет в голову.

Доминик. А он поверит?

Шарлотта. Безусловно… Ну, живо, выходи в кухонную дверь, а потом вернешься через несколько минут… Вот и вся орава. (Выпроваживает его через дверь направо и продолжает накрывать на стол.)

Наследники входят один за другим.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Шарлотта, Шапюзо, доктор Мур г, потом г-жа Воссар, г-жа Фике, Эжени и Леду.

Шапюзо (входит, опираясь на руку доктора, и идет направо).Так вы говорите, доктор, что у нас в городе свирепствует оспа?

Мург. Да, из тридцати моих пациентов двадцать поражены этой страшной болезнью.

Шапюзо. Изрядное количество… А сколько смертных случаев?

Мург. Человек пятнадцать на двадцать заболевших… Вы делали себе прививку, Шапюзо?

Шапюзо. Нет. Мне это не нужно… Мне пробовали привить оспу. Она не принялась. Я слишком здоров. (Начинает сильно кашлять. В припадке кашля падает на диван.)

Мург. Вы напрасно не обращаете внимания на этот кашель.

Шапюзо (поднимается с дивана, сильно рассерженный).Я вовсе не кашляю. Просто чем-то поперхнулся… Я, доктор, за всю жизнь не принял ни одного лекарства. Меня ничего не берет! Я вас всех переживу… Кха, кха… (Переходит налево.)Немало друзей я проводил на кладбище. Да, наш город Санлис пустеет.

Мург. И вы тоже умрете, как все, мой друг. Умрешь и не заметишь, – так, от какого-нибудь пустяка.

Шапюзо (понижая голос и указывая на дверь в спальню).Тсс! Как бы бедняга Рабурден вас не услышал!

Шарлотта. Он дурно провел ночь. Встал поздно, а теперь одевается. (Уходит в спальню Рабурдена.)

Шапюзо. В его возрасте поздно вставать – дурной признак. Что поделаешь, мы должны быть готовы ко всему… (Садится на стул, стоящий слева.)Ему было бы гораздо лучше умереть!

Мург (идет в глубь сцены, к дверям, чтобы положить свою шляпу на стул).А вот и прекрасная госпожа Воссар.

Г-жа Воссар (входит).Вы все так же галантны, доктор. (Снимает шляпку и вешает ее возле печки.)

Мург. А вы все так же молоды и очаровательны, королева Санлиса. (Целует ей руку.)Что поделывает почтеннейший господин Воссар?

Г-жа Воссар. Благодарю вас, он дома, он работает… (Направляется к авансцене.)Могу вам сообщить, сейчас сюда прибудет моя кузина Фике со своими птенчиками.

Мург. С какими это птенчиками?

Г-жа Воссар (смеясь, переходит направо).Ну да, со своей дочерью Эжени и молодым Леду.

Доктор садится на диван, вынимает из кармана газету и погружается в чтение.

Г-жа Фике (влетает с корзинкой в руках, сбрасывает шаль, снимает шляпку и кладет ее на стул возле буфета).А где же дядюшка, он еще не завтракает?

Шапюзо. Говорят, что Рабурден не сомкнул глаз всю ночь.

Г-жа Фике (проходит вперед).Наверное, его мучила подагра. (Ставит корзинку на стол и подходит к г-же Воссар.)Здравствуйте, кузина, извините, я с вами даже не поздоровалась. Я так взволнована. С самого утра бегаю по поручению одной приятельницы, – бракоразводный процесс, я принимаю в нем участие; бедняжка совсем потеряла голову. Все бумаги у меня в корзинке… Какое хорошенькое платье на вас, кузина! Сколько оно вам стоило?

Г-жа Воссар.Сколько стоила материя? Точно не помню.

Г-жа Фике.Любопытно было бы сравнить. Тут у меня образчики. (Показывает на корзинку.)Один торговец обанкротился. Я из любезности распродаю остатки. (Садится в кресло у стола.)Ах, друзья мои, как трудно довести до конца даже самое пустячное дело!

Г-жа Воссар (садится на стул у дивана).Неужели я сегодня не смогу поцеловать нашу прелестную Эжени?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю