Текст книги "Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена"

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)

Теперь не только ночи принадлежали им, они осмелели и пользовались каждым удобным случаем. Нередко они обменивались долгим поцелуем в коридоре или в одной из комнат Бланкарды. Даже когда Наис прислуживала за столом и Фредерик просил подать ему хлеб или тарелку, он ухитрялся пожать ее пальцы. Добродетельная г-жа Ростан ничего не замечала и постоянно упрекала сына за излишнюю придирчивость к подруге детства. Раз она чуть не настигла их, но девушка, услышав шелест платья, быстро нагнулась и принялась носовым платком смахивать пыль с ботинок хозяина.

Наис и Фредерик наслаждались множеством маленьких радостей. Часто после обеда, когда становилось прохладно, г-жа Ростан отправлялась на прогулку. Опираясь на руку сына, она спускалась в Эстак, а Наис на всякий случай несла ее шаль. Втроем они ходили смотреть на возвращение рыбаков с ловли сардин. В море плясали огни фонарей, и вскоре уже можно было различить черные силуэты лодок, услышать негромкий всплеск весел. В дни богатого улова раздавались радостные голоса, подбегали женщины с корзинами и мужчины, сидевшие по трое в каждой лодке, принимались разбирать сети, сваленные в кучу под скамьями. Сеть походила на широкую темную ленту, испещренную серебряными пластинками. Сардины, отливавшие металлом, еще трепыхались, зацепившись жабрами за ячеи сети, потом они падали в корзины, и при тусклом свете фонарей чудилось, что струится дождь серебряных монет. Г-жу Ростан забавляло это зрелище, и она частенько останавливалась возле лодок. Она отпускала руку сына и болтала с рыбаками, а Фредерик тем временем, стоя в тени подле Наис, до боли стискивал ей руку. Между тем Микулен, этот хитрый матерый зверь, по-прежнему хранил молчание. Все с тем же угрюмым видом ходил он в море, вскапывал землю. Но с некоторых пор в его маленьких серых глазках затаилась тревога. Не говоря ни слова, он исподлобья глядел на дочь. Он видел, как она изменилась, он чуял в ней что-то для него непонятное. Однажды Наис осмелилась ему возразить, и он закатил ей такую оплеуху, что рассек губу. Вечером Фредерик, целуя Наис, заметил, что у нее распухла губа, и начал нетерпеливо расспрашивать возлюбленную.

– Да так, пустяки, отец ударил, – ответила она мрачно.

Молодой человек рассердился и заявил, что положит конец побоям. Но Наис его прервала:

– Нет, нет, оставь, это мое дело… Теперь уж недолго терпеть!

Она никогда не рассказывала об оплеухах, которыми награждал ее отец, но после побоев еще с большим жаром бросалась на шею Фредерику, словно мстила отцу.

Три недели подряд Наис уходила из дому почти каждую ночь. Сначала она соблюдала осторожность, но затем ею овладела какая-то холодная отвага – ей уже все стало нипочем. Однако, поняв, что отец что-то подозревает, девушка стала осмотрительнее. Она даже пропустила два свидания. Мать шепнула ей, что отец встает среди ночи и бродит по дому. Но Фредерик смотрел на нее с такой мольбой, что на третий день она отбросила всякую осторожность. Когда пробило одиннадцать, девушка ускользнула из дома, дав себе слово вернуться ровно через час. Она надеялась, что отец будет спать первым крепким сном и ничего не услышит.

Фредерик ждал ее под оливами. Девушка ни словом не обмолвилась о своих страхах, но уйти подальше отказалась. Она ссылалась на усталость. Да и в самом деле она чувствовала себя разбитой, ибо, не в пример Фредерику, целый день была на ногах. Они расположились, как обычно, на краю обрыва, – против них сверкал огнями Марсель. Вдали светился маяк Планье. Наис неотрывно глядела в ту сторону, пока тихо не уснула на плече Фредерика. Он не шевелился; мало-помалу и он поддался усталости и тоже задремал. Дыхание их смешалось, они уснули в объятиях друг друга.

Ни звука вокруг. Лишь стрекочут в траве кузнечики. Подобно влюбленным, спало и море. Вдруг во мраке возник какой-то черный силуэт. То приближался старик Микулен. Проснувшись от скрипа окна, он не нашел дочери в ее комнате и вышел, прихватив с собой на всякий случай топорик. Он разглядел под деревом темное пятно и с силой сжал топорище. Но влюбленные спали безмятежным сном; он приблизился, заглянул им в лицо. Слабый возглас вырвался из его груди. Он узнал молодого хозяина. Убить на месте! Нет, за это поплатишься дорого: на земле останутся следы крови. Он поднялся, на его обветренном, искаженном яростью лице залегли складки злобной решимости. Крестьянин в открытую не убивает барина, барин даже в могиле сильнее его. Старик Микулен покачал головой и, не нарушив сна влюбленных, крадучись удалился.

Когда Наис незадолго до рассвета вернулась домой, опасаясь, как бы ее не хватились, окно по-прежнему было раскрыто. За завтраком отец как ни в чем не бывало смотрел на нее, пока она ела, и девушка успокоилась: «Должно быть, он ни о чем не догадывается».

IV

– Господин Фредерик, сдается мне, вы совсем забросили рыбную ловлю, – сказал как-то вечером папаша Микулен.

Госпожа Ростан сидела на террасе в тени сосен и вышивала носовой платочек, а ее сын растянулся рядом и забавы ради бросал в воду мелкие камешки.

– Да, совсем я разленился, – ответил молодой человек.

– Ну и зря, – сказал арендатор. – Вчера в вершах было полным-полно рыбы. В эту пору наловишь сколько душе угодно. Да и развлечетесь. Поедемте завтра поутру?

У него был такой благодушный вид, что Фредерик, подумав о Наис, не решился ему перечить.

– Боже мой, да я охотно поеду, только разбудите меня, а то на рассвете я сплю как убитый.

Госпожа Ростан, слегка встревожившись, опустила вышиванье на колени.

– Главное, будьте осторожны… я всегда сама не своя, когда вы уходите в море.

На другое утро папаша Микулен тщетно звал Фредерика: окно молодого человека так и не распахнулось. Тогда он обратился к дочери:

– Ступай ты, авось тебя он услышит.

Но Наис не поняла злобной иронии его слов и пошла будить Фредерика. Совсем еще сонный, он было увлек ее к себе в теплую постель, но девушка убежала, поцеловав его на ходу. Через десять минут молодой человек вышел, одетый в серый парусиновый костюм. Микулен терпеливо дожидался, сидя на парапете террасы.

– Теперь по утрам уже прохладно, вы бы захватили шейный платок, – посоветовал старик.

Наис принесла платок, затем мужчины спустились по крутой лестнице к морю, а девушка, стоя наверху, провожала их взглядом. Садясь в лодку, Микулен оглянулся на дочь, и две глубокие складки резко обозначились в углах его рта.

Уже пять дней неистовствовал мистраль, холодный северо-восточный ветер. Накануне к вечеру он стих, с восходом подул снова, пока еще слабо. В этот утренний час на море, исхлестанном накануне резким ветром, была сильная зыбь; волны отливали всеми оттенками густой синевы, первые косые лучи солнца разбрасывали по их гребням огненные блики. Кристально-прозрачное небо казалось почти белым. Марсель в глубине залива был виден как на ладони, можно было сосчитать окна в домах. На вершинах прибрежных скал заиграли необыкновенно нежные розовые краски.

– Когда пойдем обратно, нас поболтает, – сказал Фредерик.

– Пожалуй, что и так, – отозвался Микулен.

Старик греб молча, не поворачивая головы. С минуту молодой человек смотрел на его напряженную спину, думая о Наис. Он видел загорелую шею старика да мочки красных ушей с продетыми в них золотыми серьгами. Затем он нагнулся, с интересом всматриваясь в морскую глубь, убегавшую из-под лодки. Море потускнело, длинные стебли водорослей разметались по волнам, словно волосы утопленниц. Фредерику стало тоскливо, даже страшновато.

– Послушайте, папаша Микулен, а ветер-то крепчает, – сказал он после долгого молчания, – будьте осторожны, я ведь плаваю как топор.

– Знаю, знаю, – сухо ответил старик.

И продолжал равномерно взмахивать веслами. Лодка плясала на волнах. Огненные блики погасли. Под резкими порывами ветра пена фонтаном взлетала вверх. Фредерику не хотелось выказывать страх, но на душе у него было неспокойно. Он многое бы дал, чтобы лодка повернула к берегу. Наконец, потеряв терпение, он воскликнул:

– Где, к черту, поставлены у вас верши? В Алжир вы меня везете, что ли?

– Теперь уже близко, – не спеша ответил папаша Микулен.

Вдруг он бросил весла, выпрямился и начал внимательно вглядываться в берег, отыскивая ориентир; пришлось грести еще минут пять, пока лодка очутилась меж двумя пробковыми буйками, указывавшими, где поставлены верши. Но он не сразу принялся их вытаскивать, сначала обернулся и посмотрел в сторону Бланкарды. Фредерик, следя за его взглядом, увидел под соснами белое пятно. Это Наис в своем светлом платье все еще стояла, облокотившись о парапет.

– Сколько у вас вершей? – спросил Фредерик.

– Тридцать пять… прохлаждаться не приходится.

Он схватил ближайший буек и вытащил первую вершу. Здесь было очень глубоко, и веревке, казалось, не будет конца. Наконец вынырнула плетеная корзина с привязанным к ней большим камнем, который удерживал ее на дне; как только вершу вытащили из воды, три рыбы затрепыхались в ней, словно птицы в клетке. Казалось, слышится шорох крыльев. Вторая корзина была пуста, в третьей лежала довольно редкая находка – маленькая лангуста, которая изо всех сил била хвостом. Теперь Фредерик увлекся, позабыл свои страхи и, перегнувшись через борт, с бьющимся сердцем ожидал появления вершей. Стоило ему услышать шум, похожий на шорох крыльев, как его охватывал азарт охотника, подстрелившего дичь. Вода ручьями текла с вершей, возвращавшихся в лодку. Вскоре одна за другой были подняты все тридцать пять. В них было не менее пятнадцати фунтов рыбы – богатый улов для тех мест, ибо в марсельской бухте, по многим причинам, а в особенности из-за того, что рыбаки ставят там сети с мелкими ячейками, рыбы с каждым годом становится все меньше.

– Кончили! Теперь можно и восвояси, – проговорил Микулен.

Он аккуратно уложил верши на корме. Увидя, что папаша Микулен собирается поднять парус, Фредерик снова встревожился и сказал, что по такому ветру куда благоразумнее возвращаться на веслах. Старик пожал плечами. Нечего его учить. И прежде, чем поднять парус, он еще раз взглянул в сторону Бланкарды. Там над обрывом по-прежнему белело платье Наис.

Катастрофа разразилась с быстротой молнии. Позднее, когда Фредерик попытался уяснить себе, как все случилось, в его памяти всплывало лишь одно: налетел внезапный шквал, и лодка опрокинулась. А дальше он ничего не помнил, только ледяной холод и безумный страх. Он спасся чудом – упав на парус, надутый ветром, удержался на нем. Рыбаки, бывшие неподалеку, поспешили на помощь и спасли его, а также подобрали плывшего уже к берегу Микулена.

Госпожа Ростан еще не вставала. От нее скрыли, какой опасности подвергался сын. На берегу, у подножия террасы, Фредерика и Микулена, промокших до нитки, встретила Наис, которая была свидетельницей разыгравшейся драмы.

– Экая незадача, – ворчал старик, – вытащили все верши, уже собрались в обратный путь… Так на тебе!.. Не повезло!

Наис, очень бледная, в упор смотрела на отца.

– Да, да, не повезло… – пробормотала она. – Только когда ставишь парус против ветра, знаешь, чем это пахнет.

Микулен вспылил.

– Чего зря языком треплешь, бездельница!.. Не видишь разве, что у господина Фредерика зуб на зуб не попадает. А ну, ступай, помоги ему.

Молодой человек отделался испугом и всего один день пролежал в постели. Матери он пожаловался на мигрень. На другой день его поразил мрачный вид Наис. Она больше не выходила на свидание. Но как-то вечером, повстречавшись с ним в передней, она сама обняла его и осыпала жаркими поцелуями. Наис не открыла возлюбленному своих подозрений, но с того дня она стала охранять его. Прошла неделя, ее взяло сомнение, – отец вел себя, как всегда. Он даже как будто смягчился и реже бил ее.

Каждый год Ростаны устраивали пикник где-нибудь на берегу моря, близ Ниолона, и варили там под защитой скал буябессу. В горах водились куропатки, и мужчины не упускали случая пострелять. На сей раз г-жа Ростан решила взять с собой Наис, чтобы та им прислуживала; она не пожелала слушать возражений арендатора – старый нелюдим был явно недоволен и сердито хмурился с досады.

Отправились спозаранку. Утро было восхитительное. Под ласковыми лучами солнца раскинулась зеркальная гладь синего моря; в тех местах, где проходили течения, море слегка рябило, синева сгущалась, отсвечивая фиолетовым. А там, где не было ряби, синева бледнела, море становилось опаловым. И казалось, вплоть до самого горизонта расстилается гигантское атласное покрывало, переливающееся всеми цветами радуги. Лодка бесшумно скользила по уснувшим волнам.

Высадились на узком песчаном берегу у входа в ущелье и расположились среди камней на небольшой площадке с выжженной травой, решив устроить тут завтрак.

Буябесса на свежем воздухе – это целое событие. Сначала Микулен снова сел в лодку, чтобы вытащить верши, поставленные накануне. К его возвращению Наис нарвала тимьяну, лаванды, принесла большую охапку сухого кустарника, чтобы разжечь костер. Старику в этот день предстояло священнодействовать над буябессой – знаменитой рыбной похлебкой, секрет приготовления которой у рыбаков передается от отца к сыну. Это очень острая, донельзя наперченная похлебка, сильно пахнущая растертым чесноком. Ростанов весьма забавляло ее приготовление.

– Надеюсь, папаша Микулен, в этом году ваша стряпня не уступит прошлогодней, – сказала г-жа Ростан, снисходившая в подобных случаях до шуток.

Микулен казался очень веселым. Пока Наис доставала из лодки котел, он вычистил в воде рыбу. Дело спорилось, котел с рыбой, залитой водой и приправленной луком, чесноком, пригоршней перца, помидорами и прованским маслом, поставили на такой жаркий огонь, что впору было быка изжарить. Рыбаки говорят, что вкус буябессы зависит от варки: пламя должно быть такое большое, чтобы котел исчезал в нем. Тем временем Микулен, преисполненный важности, нарезал в миску ломти хлеба. Через полчаса в миске уже дымился бульон, а рыба была подана отдельно.

– Кушайте, все готово, – пригласил старик. – Пока горячо, только и вкусно.

За едой сотрапезники отпускали обычные шуточки.

– А ведь признайтесь, Микулен, вы подсыпали в буябессу пороху.

– Вкусна-то она вкусна, только глотка должна быть луженая.

Старик знай себе ел, отправляя в рот огромные куски хлеба, смоченные бульоном. Но сидел он несколько в отдалении, желая этим показать, что для него большая честь завтракать вместе с господами.

После буябессы никто не двинулся с места, ожидая, пока спадет жара. Ярко освещенные утесы, будто забрызганные ржавыми пятнами, отбрасывали черные тени. Кусты вечнозеленого дуба испещрили камни темными прожилками, а по склонам стройными рядами поднимался целый лес мощных сосен, словно армия марширующих солдат. В знойном воздухе стояла гнетущая тишина.

Госпожа Ростан захватила с собой нескончаемое вышиванье, с которым она не расставалась. Наис, сидевшая рядом, казалось, с интересом наблюдала за движением иголки, однако она исподтишка следила за отцом. Он дремал в нескольких шагах от нее. Немного поодаль мирно спал Фредерик, закрыв лицо соломенною шляпой.

К четырем часам оба проснулись. Микулен божился, что в глубине ущелья высмотрел выводок куропаток. Он их видел собственными глазами три дня тому назад. Фредерик не устоял перед искушением, и оба взялись за ружья.

– Прошу тебя, будь осторожен!.. – крикнула им вдогонку г-жа Ростан. – Не дай бог, поскользнешься и сам себя подстрелишь.

– Бывает, – спокойно заметил старик.

Они ушли и вскоре скрылись за скалами. Наис вскочила и побежала вслед за ними на некотором расстоянии.

– Пойду посмотрю, – пробормотала она.

Она сошла с тропинки, убегавшей в глубь ущелья, свернула влево, и, все ускоряя шаг, бросилась напрямик через кустарник, стараясь не задеть ногой камешки. Наконец на повороте дороги она заметила Фредерика. Очевидно, он уже вспугнул куропаток и теперь шел быстро, пригнувшись и держа ружье наготове. Отца все еще не было видно. Но вдруг Наис заметила его на другом склоне ущелья – там, где стояла сама. Он присел на корточки и, казалось, чего-то ждал. Дважды он вскидывал ружье. Если бы в этот миг куропатки пролетели между ними, охотники, выстрелив, могли бы попасть друг в друга. Пробираясь от куста к кусту, встревоженная девушка остановилась наконец за спиной отца.

Прошло несколько минут. Фредерик исчез за выступом скалы. Потом появился вновь и мгновение стоял неподвижно. Тогда Микулен, все еще сидя на корточках, стал не спеша целиться в него. Но тут Наис ногой ударила по стволу, и ружье разрядилось в воздух. Раздался оглушительный выстрел, эхом прокатившийся в горах.

Старик вскочил и, увидя Наис, схватил за дуло дымящееся ружье, будто хотел убить ее ударом приклада. Наис не шелохнулась, она стояла перед отцом бледная, со сверкающими глазами. Старик не посмел ее ударить и лишь пробормотал на местном наречии, дрожа от бешенства:

– Погоди, погоди, я все равно его убью.

От выстрела Микулена куропатки поднялись в воздух, и Фредерику удалось подстрелить двух птиц. К шести часам Ростаны возвратились в Бланкарду. Старик спокойно греб, с его лица не сходило выражение тупого упрямства…

V

Прошел сентябрь. После сильной грозы повеяло осенним холодком. Дни становились короче, и Наис больше не выходила ночью к Фредерику, отговариваясь усталостью, тем, что они могут простудиться на мокрой от росы траве. Каждое утро, к шести часам, Наис приходила в господский дом, и так как мать Фредерика не вставала раньше девяти, девушка поднималась в спальню к молодому человеку и проводила с ним несколько минут, прислушиваясь через приотворенную дверь к малейшему шороху.

Это была пора их самой пылкой любви. Наис расточала возлюбленному нежные ласки. Она обвивала руками его шею, приникала к его лицу и глядела на него с такой самозабвенной страстью, что на глазах у нее выступали слезы. Ей все казалось, что она больше его не увидит. Она осыпала его градом поцелуев, как бы давая торжественную клятву взять его под свою защиту.

– Что творится с Наис, – часто говорила г-жа Ростан, – она тает прямо на глазах.

И действительно, девушка худела, щеки у нее ввалились, глаза сверкали еще более мрачным огнем. Теперь она подолгу молчала, и когда ее окликали, у нее был такой растерянный вид, будто она очнулась от сна или грез.

– Уж не захворала ли ты, голубушка, побереги себя, – не раз говорила хозяйка.

Но Наис лишь улыбалась.

– Да нет, барыня, я здорова и счастлива, очень счастлива.

Как-то утром девушка помогала хозяйке считать белье и, набравшись храбрости, спросила:

– Вы еще долго пробудете здесь?

– До конца октября…

Наис замерла на мгновение, уставившись в одну точку, затем произнесла, не замечая, что говорит вслух:

– Еще двадцать дней.

В ее душе происходила непрерывная борьба. Ей не хотелось расставаться с Фредериком, и в то же время она ежеминутно порывалась крикнуть ему: «Уезжай поскорее». Для нее он был потерян. Пора любви не вернется. Наис знала это с первого же свидания. Однажды вечером, когда ее одолевали черные думы, ей даже пришло в голову, что лучше бы отец убил Фредерика, тогда он, по крайней мере, не достанется другой. Но разве можно допустить, чтобы он умер, он, такой нежный, такой беленький, больше, чем она, похожий на барышню. От этой мысли содрогалось все ее существо. Нет, нет, она спасет его, и он об этом никогда не узнает, – скоро он разлюбит ее, но ей радостно будет сознавать, что он жив.

Нередко по утрам она ему говорила.

– Сиди дома, не ходи в море, на дворе непогода.

А иногда уговаривала его съездить в Марсель, поразвлечься.

– Тебе, должно быть, скучно со мной. Я знаю, ты меня скоро разлюбишь. Поезжай на несколько дней в город.

Его удивляла такая смена настроений. Наис не казалась ему уже столь привлекательной, как прежде, лицо ее осунулось, поблекло. Он уже пресытился ее пылкой страстью. Его тянуло к веселым девицам из Марселя и Экса, благоухающим одеколоном и рисовой пудрой.

В ушах Наис звучали слова отца: «Я убью его, убью». Она просыпалась среди ночи – ей чудились выстрелы. Она стала пугливой, вскрикивала, когда у нее из-под ног выскальзывал камешек. Она постоянно тревожилась о Фредерике, если он не был у нее на глазах. Но больше всего ее пугало упорное молчание отца, – с утра до вечера ей слышалась угроза: «Я убью его». Ни единым намеком, ни единым словом, ни единым жестом старик не выдавал своих замыслов. Но весь его облик, движения, взгляды красноречивее слов говорили ей, что, как только представится случай безнаказанно убить хозяйского сына, он это сделает. Затем он расправится с Наис. А пока он награждал ее пинками, словно провинившуюся собаку.

– Что отец, по-прежнему дерется? – спросил ее однажды утром Фредерик.

Лежа в постели, он покуривал папиросу, а она наводила в комнате порядок.

– Да, он совсем рехнулся, – ответила Наис, показывая на свои ноги все в синяках от побоев.

Потом глухим голосом в сотый раз пробормотала:

– Скоро этому конец… скоро конец.

Подошел октябрь, и она совсем помрачнела. С отсутствующим видом девушка шевелила губами, словно что-то шептала. Фредерик не раз замечал, как, стоя над обрывом, она испытующе всматривается в деревья, измеряет взглядом глубину пропасти. За несколько дней до этого он застал ее с горбатым Туаном в одном из уголков фермы, где они вдвоем рвали винные ягоды. Туан иногда помогал Микулену, когда у того было много дела. Горбун стоял под деревом, а Наис, забравшись на толстый сук, смеясь, приказывала ему открыть рот и бросала ему ягоды прямо в лицо. Бедняга с восторгом раскрывал рот, закрывал глаза, его широкое лицо выражало беспредельное блаженство. Фредерик, конечно, был далек от ревности, по не удержался, чтобы не отпустить шуточку.

– Туан готов за нас в огонь и в воду, – отрывисто проговорила Наис, – не надо его обижать, он еще нам пригодится.

Горбун ежедневно наведывался в Бланкарду. Он рыл на прибрежной круче канаву, чтобы подвести воду в конец сада, где хотели разбить огород. Время от времени Наис навещала его, и они оба оживленно о чем-то болтали. Он так тянул с этой работой, что папаша Микулен не раз угощал его, как и дочь, пинками и обзывал лодырем.

Два дня лил дождь. Фредерик на следующей неделе возвращался в Экс и решил перед отъездом отправиться с Микуленом на рыбную ловлю. Заметив, как побледнела девушка, Фредерик засмеялся и принялся ее уверять, что на этот раз выберет неветреный день. Зная о близкой разлуке, Наис обещала возлюбленному прийти еще раз на ночное свидание. Около часу они встретились на террасе. Дождь омыл землю, в воздухе разливался аромат освеженной зелени. Стоит этому засушливому краю утолить жажду, как все вокруг начинает благоухать, оживают краски, красная глина истекает кровью, сосны отливают изумрудом, скалы блещут ослепительной белизной свежевымытого белья. Но в темноте любовники лишь ощущали терпкий запах лаванды и тимьяна.

По привычке они направились к оливковой роще, где не раз находили приют своей любви. Фредерик приблизился было к старой оливе, но Наис, будто очнувшись, схватила его за руку и увлекла подальше от этого места.

– Нет, нет, не здесь, – повторяла она дрожащим голосом.

– Что с тобой? – спросил он.

Она что-то пролепетала, а потом объяснила, что после вчерашнего ливня на краю обрыва сидеть опасно.

– Прошлой зимой тут совсем близко случился обвал, – прибавила она.

Они уселись под другое дерево, подальше от края. То была их последняя ночь любви. Наис судорожно обнимала его. Вдруг она разрыдалась и не пожелала объяснить, что так расстроило ее. Потом погрузилась в холодное молчание. И когда Фредерик шутя упрекнул ее, что ей теперь скучно с ним, она в безумном порыве сжала его в объятиях и прошептала:

– Нет, нет, не говори так, я люблю тебя больше жизни! Просто я нездорова. А потом, ведь это конец, ты уезжаешь… Господи боже, конец!..

Тщетно старался он утешить ее, уверял, что время от времени будет приезжать, а будущей осенью они проведут вместе два месяца. Наис только качала головой: она прекрасно понимала, что их любви пришел конец. Они расставались в тягостном молчании. Внизу расстилалось море, вдали сверкал огнями Марсель, и по-прежнему грустно мигал одинокий маяк Планье. Понемногу ими овладела печаль, веявшая от этих необъятных просторов. Около трех часов утра, когда Фредерик на прощание поцеловал свою возлюбленную в губы, он почувствовал, что она дрожит и вся похолодела в его объятиях.

Фредерик не мог заснуть. Он читал до утра; после бессонной ночи его лихорадило, и едва забрезжил рассвет, он расположился у окна. Микулен как раз отправлялся вытаскивать верши и, проходя по террасе, поднял голову.

– Ну как, господни Фредерик, нынче поедете со мной?

– Нет, папаша Микулен, я плохо спал ночь… А завтра обязательно поеду.

Арендатор не спеша удалился. Он должен был спуститься с обрыва к лодке, стоявшей у подножья утеса как раз под тем оливковым деревом, где он застал свою дочь. Когда старик скрылся из виду, Фредерик обернулся и увидел Туана, который уже спозаранку работал. Горбун стоял возле оливы с заступом в руках. Он выравнивал канаву, размытую дождями. Воздух был свеж, у окна было так приятно. Молодой человек отошел в глубь комнаты свернуть папиросу. Как вдруг раздался оглушительный грохот, словно удар грома. Фредерик бросился к окну.

Произошел обвал. В красном облаке пыли он различил Туана, который убегал, размахивая заступом. Росшее на краю пропасти старое оливковое дерево с искривленными ветвями сползло с кручи и трагически погибло в море. Вверх взлетел фонтан пены. В тот же миг душераздирающий вопль огласил воздух, и Фредерик увидел Наис; она перевесилась через парапет, ухватившись за него обеими руками, она хотела знать, что творится внизу. Вытянувшись всем телом, она застыла в напряженной позе, и руки ее словно приросли к камню. Но вот девушка, очевидно, почувствовала на себе чей-то взгляд, обернулась и крикнула, увидев Фредерика: «Отец, отец!»

Час спустя, под камнями нашли изуродованное тело Микулена. Туан в лихорадочном возбуждении рассказывал, что и его чуть было не увлекло вниз. Все в деревне твердили, что нельзя было рыть канаву у края обрыва – вода неминуемо размыла бы грунт. Матушка Микулен плакала навзрыд. Наис, провожавшая тело отца на кладбище, не проронила ни слезинки.

На другой день после катастрофы г-жа Ростан пожелала непременно возвратиться в Экс. Фредерику отъезд пришелся весьма кстати – эта тяжелая драма нарушила прелесть его любовного приключения. Право же, крестьянки не стоили городских девиц. И он возобновил свой прежний образ жизни. Мать, тронутая его благонравием во время летних каникул, предоставила ому полную свободу, и он приятно провел зиму, выписывая к себе дамочек из Марселя, для которых снимал в предместье комнату. Дома он не ночевал и появлялся в холодном родительском особняке только по необходимости. Он льстил себя надеждой, что такое приятное существование будет длиться вечно.

На пасху г-ну Ростану понадобилось съездить в Бланкарду. Фредерик выдумал какой-то предлог, чтобы увильнуть от поездки. Возвратившись, стряпчий объявил за завтраком:

– Наис выходит замуж.

– Да ну! – с изумлением воскликнул Фредерик.

– И вам ни за что не угадать за кого, – продолжал г-н Ростан. – Она мне все очень резонно объяснила.

Оказалось, что Наис выходит за горбатого Туана, и в Бланкарде все останется по-прежнему. Арендатором будет Туан, который после смерти Микулена взял на себя заботу о хозяйстве.

Молодой человек слушал со смущенной улыбкой, по потом он понял, что все устроилось как нельзя лучше.

– Наис постарела и очень подурнела, – продолжал г-н Ростан. – Я не узнал ее. Диву даешься, как эти девушки, выросшие на берегу моря, быстро увядают. А ведь Наис была очень хороша.

– Да, линючий товар! – отозвался Фредерик, неторопливо доедая котлетку.

Перевод Г. Гольдберг