Текст книги "Поле под репу (СИ)"
Автор книги: Елена Тыртышникова
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)
Мастер Лучель хмурился. Нет, его взгляд не метался тревожно с баронессы на советницу и обратно – чародея мучило что-то иное, может, то самое отсутствие магии, его частицы, его сути, и потому волшебнику было не до чужой схожести, он просто-напросто не замечал ожившего зеркала времени перед собой.
– Как ты можешь находиться рядом с этой голытьбой? И ответишь ты мне наконец, что здесь происходит?
– Голытьбой? – глаза и рот хозяйки округлились буковками «о». – Какая же они голытьба? Они циркачи и путешественники. И голытьба не обвешивается золотом и каменьями, голытьба не хвастает сапфирами такой величины. – Тонкий пальчик с острым в блёстках ноготком указал на Дуню, точнее, на ворот куртки Тацу. Странница тотчас уподобилась баронессе – топаз от сапфира обычная студентка и впрямь не могла отличить, но зато хорошо знала, насколько велика разница между ними в цене. Ничего себе брошечка.
– Ворьё и не на такое способно, – хмыкнула златовласка. – И я до сих пор не слышу ответа! – Она словно кнутом щёлкнула.
Госпожа Л'лалио дёрнулась, будто уклоняясь от удара, но затем выпрямилась, сердито сдвинула брови и топнула ножкой. Девичий, полный недовольства голосок зазвенел под сводами темницы. Резонируя, он явно грозился обрушить замок на головы его обитателям и гостям, вольным и не очень.
– Да кто ты такая?! Что хочу, то и происходит! Мой дом! Мои владения! Моё желание!
– Дитя, – советница моргнула. Она заговорила нежно и ласково, хотя и не без твёрдых, режущих ноток – острый клинок в ножнах из плюша. Сколько же златовласке пришлось усмирять свой нрав, чтобы научиться подчиняться чужому норову? – Дитя, я твоя наставница. Я та, которая сейчас заботится о тебе, бережёт тебя. Я твой опекун перед богами, Императором и людьми. Вот, кто я такая.
– Наставница? – усмехнулась юная баронесса. Нехорошо так усмехнулась, не по-детски. – Опекун? Ты приставлена ко мне случаем и последней, смертной волей моих родителей… да улыбаются им те, что живут на Небе! Но кто ты такая? Откуда явилась? Как им заморочила голову? Уж не заклятием каким? И мне не ведомо, не преступница ли ты беглая! Не от твоей ли руки слегли матушка, батюшка, дядюшка?
– Как ты можешь? – охнула златовласка. Похоже, обвинения поразили её в самое сердце. Она никак не ожидала такой подлости от воспитанницы. – Ты знаешь, как и почему я очутилась в твоём замке. И уж тебе-то отлично известно, отчего погибла вся твоя родня! И именно я уберегла тебя, скрыла ото всех, что ты натворила!
– Я ничего не творила! – шарахнулась от советницы хозяйка. В её глазах плескались ужас и непонимание. – О чём ты? Что ты такое говоришь?
– Не прикидывайся несмышлёной дурочкой! Мужики поверят – им многого не надо. А я, знаешь ли, не первый год на этот мир взираю.
Однако баронесса не прикидывалась, чего обиженная златовласка не видела. Госпожа Л'лалио, конечно, сообразила, в чём её подозревают, но почему – могла лишь догадываться. И, кажется, догадалась, но что-то подсказывало Дуне – в корне неправильно.
– Ах ты, демон проклятый! – рявкнула девица. – То-то я даже дотронуться до тебя опасаюсь! Стража! Немедленно арестуйте её, под замок! И приведите священника!
Охрана – почему-то Дуня удивилась – беспрекословно подчинилась госпоже: судя по торопливому, цокающему топоту, кто-то бросился за местным служителем богов; в камеру вошли двое и стали по бокам златовласки.
– Пойдёмте, госпожа советница.
– Что?! Да как вы!.. Да как ты?! – низвергнутой богине не хватало слов. – Как ты можешь?! Деточка, как ты можешь так поступать со мной, с той, что вложила в тебя душу?!
– Душу? – откликнулся златокудрый ангелочек. – У тебя нет души, демон!
Хозяйка называла наставницу вслух так же, как и странница в мыслях, но сейчас у Дуни язык не повернулся бы поименовать сникшую старушку исчадьем ада. Гордая и высокомерная златовласка вскинулась, хотела ответить в тон ученице, но неожиданно передумала. Советница – видимо, уже уволенная – и впрямь была сломлена. И сломлена не многочисленными предательствами мужчин, что без зазрения совести пользовались ею, а затем бросали, не каторгой, ничем незаслуженной, а криком взбалмошной девчонки. Похоже, зазноба сэра Л'рута и сама не понимала, что ей важно мнение, одобрение воспитанницы. Это какой-то Леске, иноземке, которую она винила в своих бедах, она могла сказать, что жаждет получить своё. На деле, златовласку устроило бы, чтобы своё получила её обожаемая госпожа Л'лалио. Сейчас несчастная не выглядела мерзкой, она была просто древней, усталой старухой.
– А ведь даже твой батюшка, покойный барон, говорил. Стоило бы тебя разок выпороть… – тихо, почти беззвучно прошептала она. Вряд ли златовласка желала, чтобы её услышала подопечная.
– Что?! – взвизгнула та и подскочила к бывшей наставнице, замахнулась.
– Тацу!!! – одновременно воззвал мастер Лучиль. – Я понял! Петля! Не дай им столкнуться!
Менестрель прыгнул к двум одинаковым женщинам, одной юной, другой старой, – и конечно же не успел. Гнев уже вёл руку, он не дозволял размышлять – девчонка, необременённая почтением к старшим, ударила беззащитную старуху. Гладкие пальчики коснулись морщинистой щеки – и на бесконечное мгновение стало тихо. Мир будто замер, оглушённый. Потом, много позже появилось движение, а за ним – то отставая, то перегоняя – звук. Дуня лишь краем уха слышала о рождении сверхновых, теперь, думалось, она стала тому свидетелем – в месте удара словно бы солнце вспыхнуло, или явилась, прямо в камеру приснопамятная саламандра.
Девушка упала, зажимая голову ладонями – грянул взрыв. Именно что грянул, сам взрыв случился чуть позже.
– Лаура! Руку!
Воздух наполнился ароматами. Преобладали приторно-сладкие и вяжуще-горькие. Чувствуя, что сходит с ума, странница усилием воли выбрала те, к котором привыкла, которые ей нравились – роза и полынь. От них тоже плыло перед глазами, но с ними хотя бы можно было смириться.
– Ну же! Руку!
Дуня несмело глянула вверх на защитника. Тацу, подхватив баронессу за талию, только оборачивался, чтобы позвать подопечную. Значит, ещё есть миг – странница рванула к припрятанной под койкой сумке, подцепила лямку, поднялась… Тацу не было. Мастера Лучеля тоже. Как, впрочем, тюрьмы с пустыми лежанками и испуганными стражниками.
7
Поначалу Дуня подумала, что перенеслась не куда-то, а когда-то – к тем самым развалинам замка баронессы Л'лалио, к которым Император вызвал Вирьяна для расследования. Разумеется, наткнуться на женишка шансов не было, так как здесь и сейчас царила вовсе не зима, а поздняя весна, быть может, лето: под ногами зеленела довольно-таки высокая – до середины икры – жёсткая трава, а у ограды (или всё-таки кучи камней?) шелестел листвой на тёплом ветерке кустарник. После взрыва, петли – или как уж оно там называлось – прошло не меньше полугода, а, судя по растительности, несколько лет. Вряд ли чародей добирался до замка так долго – мир Сладкоежки пусть и пользовался, мягко говоря, неторопливым (особенно в сравнении с железкой Крештена со товарищи или мобилем Эстрагона) транспортом, медлительность тоже не любил. Однако после недолгих раздумий странница решила, что очутилась в ином месте. Нельзя сказать, что этот вывод являлся результатом логических рассуждений, скорее даже – наоборот, совсем не являлся. Дуне казались смутно знакомыми высокая крепостная стена и сторожевая башня, что подпирала небо с последними росчерками заката метрах в двухстах от девушки.
Куда же она попала на этот раз?
– Что это? – кто-то по-своему озвучил вопрос хриплым шёпотом. Странница, вздрогнув, обернулась. – Как глупо.
Она ошиблась, когда посчитала, что рядом никого нет. У мшистых камней – там оградка отходила в сторону, словно отрог от основного хребта – полулежала-полусидела златовласка. Сейчас, при свете умирающего дня она выглядела действительно жутко – теперь-то Дуне не приходилось удивляться своему страху, ибо его причина была видна невооружённым глазом. Сухая, морщинистая настолько, что не просматривались старческие пятна, кожа обтянула не плоть, а кость: с истончившихся пальцев упали колечки, тяжёлый браслет переломил запястье; колени торчали из-под юбки как угол обеденного стола под шёлковой скатертью; шея более походила на ветвь, желанное топливо для костра, а грудь с трудом поднималась, сдавленная лёгким ожерельем из речного жемчуга. Зубы, странно хорошие, прорвали такие раньше пухленькие, а теперь лишь один намёк на них, губы; скулы и подбородок отличала та же угловатая острота, что и колени; глаза, лишённые век, казалось, выкатились из орбит. И этот остов венчало нечто серо-белое и клочковатое. Златовласка внушала ужас куда больший, нежели скелет мастера Лучеля, ибо тот был всего лишь мертвецом, нечистью, когда женщина перед Дуней являлась обычным человеком – сверхновая от столкновения времён выпила жизнь из тела, позабыв прихватить дух. Странница вновь прикрыла рот ладонями, чтобы несчастная не заметила чужого испуга. Бедняжка.
– Боишься, да? – хмыкнула некогда белокурая некогда богиня. Откуда шёл голос – изо рта, шеи или дыры между рёбрами? – Боишься. Я бы тоже испугалась.
Последним мазком, подписью художника на портрете кошмара было платье. Оно не то что не испачкалось или порвалось, а даже не помялось.
– Я… я… – с трудом выдохнула Дуня. – Я позову на помощь.
Она заозиралась. Сумерки выползали из всех щелей змеями-тенями, они не спешили, определённо зная, что их господство будет коротким и не оставит по себе никакой памяти – так зачем же суетиться, бежать захватывать трон, когда можно спокойно, без треволнений пройти мимо, просто, без затей исполнив свою работу? Они проторят дорожку королеве-ночи, а утром верной свитой проводят в опочивальню. Однако, несмотря на небыстрое движение, темнота всё же сгущалась – замок, отгороженный от Дуни неосвещёнными хозяйственными пристройками, был виден уже лишь благодаря немалым размерам и огням в окнах-бойницах.
– Надеюсь, там не откажут иноземкам-путешественницам.
– Не откажут, Леска, – откликнулась златовласка. Странно, ей известно Дунино настоящее имя? Более-менее настоящее.
– Ты разве не признала замок?
– Нет, – путешественница прищурилась, вглядываясь в серую громаду. – Я сейчас, я быстро.
– Не надо, Леска, бесполезно. Поздно… – златовласка заговорила тише. Или во всём виновато уходящее солнце, которое вместе с красками забирало из мира звуки? Чтобы расслышать страдалицу, Дуня присела рядом и, поборов брезгливость – как же девушка себя в этот миг осуждала! но она ничего не могла с собой поделать, только заставить, – осторожно сжала руку женщины. Сухие веточки пальцев чуть заметно шевельнулись. Чуть заметно, благодарно. – Я мертва. Немного осталось. Ты меня похоронишь, обещаешь?
– Да.
Дуня не стала спорить, обрисовывать златовласке перспективы её ещё столетнего будущего. Кого здесь обманывать?.. Так они и сидели – в молчаливом полумраке. В какой-то момент девушка поймала себя на том, что чувствует лишь биении крови в своих пальцах. Всё?
– Как глупо, – нет, не всё.
– Что?
– Да всё, – златовласка снова утихла ненадолго. – Он ведь и впрямь носил бы меня на руках.
– Да.
– И ты меня пыталась отговорить, а я…
– Да.
– Теперь-то я понимаю, почему сделала всё, чтобы даже случайно не прикоснуться к ученице, – она горько усмехнулась, – и к наставнице… Скажи, отчего я не помню того парня?
– Тацу? – удивилась Дуня. Затем исправилась: – Перестука?
– Да, – теперь односложно отвечала низвергнутая богиня.
– Вы были так юны, а он сладкоголос. Он вам понравился. И… Я не знаю, что между вами произошло. Для меня этого ещё не было. И, наверное, не будет.
Как грустно, но так похоже на правду. А ведь странница так и не предупредила защитника о «лаборатории»! Или же Дуне и Тацу повезло, что девушка ничего не сказала? Разве она только что не видела, к чему подобное предостережение может привести? Выходит, судьба преподала горе-путешественнице урок, жестокий уже тем, что задел он невинных людей. Или же это – всего лишь отговорки? Не утешает ли себя Дуня?
– Думаю, ничего.
– Что?
– Ничего между нами не произошло, – пояснила златовласка. И почему? Почему Дуня облегчённо переводит дух? Что ей с того? – Этот… Перестук из тех, кто играет только тогда, когда уверен, что напарник знает об игре. Этот… – умирающая снова запнулась на местном имени менестреля, – Перестук не может, да и не хочет давать больше.
– Игре?
Зачем Дуня задала вопрос, если не желала слышать ответ? Зачем?
– Забудь его. Он влюблён. И ты ничего с этим не сделаешь, – златовласка не мстила напоследок, она действительно хотела помочь. А что получилось не ахти… она не умела иначе, некогда было научиться. – Ты обещала меня похоронить.
– Да.
Они вновь сидели в тишине и темноте. Когда лиц обеих коснулся лунный свет – и как это путешественница умудрилась не сразу заметить огромную бляху на чёрном-чёрном небе? – Дуня осознала, что держит за руку труп. Но отпрыгивать и судорожно вытирать ладони не стала. Бедняжка! Как же всё-таки златовласке не повезло! Всего-навсего – не повезло. Ей бы только капельку… Девушка поднялась и без труда – женщина была легче младенца – оттащила тело под примеченные сразу по перемещению кустики. Кукла мужской клоунады – так она её обозвала? Похоже, кукла сломалась в Дуниных неуклюжих руках. Уложила на нетронутую траву, вернула слетевшие украшения. Затем порылась в сумке – у чего-то твёрдого, наверное, тубуса с заклинаниями, и впрямь на самом дне отыскала кинжал и огранённый под алмаз флакон. Н-да, хомячок.
– Это ведь твоё, чертовка, – улыбнулась странница сквозь слёзы. – Ты ведь и их получила не задёшево. Пусть они останутся с тобой…
Завалить несчастную камнями тоже оказалось довольно-таки просто – оградка с удовольствием рассыпалась на надгробие. Впрочем, завтра наверняка разболятся спина и плечи, но это будет завтра.
Дуня постояла немного над неказистой могилкой и отправилась к замку. Следует предупредить хозяев, что на их заднем дворике прикопан труп. Да и… Вдруг получится напроситься на ночлег? Ведь златовласка с её-то подозрительностью не сомневалась в обитателях тёмной – сейчас свет пробивался лишь из одного оконца – громадины. Приблизившись, Дуня поняла – почему. Огонёк сбежал из комнатушки госпожи Врули. Это же замок сэра Л'рута! Девушка, вопреки усталости, ускорила шаг, взялась за ручку двери для слуг и… Столь явного и осознанного перехода из одного мира в другой ещё не было. Вот Дуня тут, а теперь – она там. Как хорошо, что она похоронила златовласку, иначе бы нарушила обещание – мелькнуло в голове, прежде чем странницу закружила радостно гомонящая толпа разряженных существ.
Яркий солнечный свет, пёстрые краски, развесёлый смех, крики балаганных зазывал и лоточников, разудалая… разная музыка, танцы прямо на улице, дурманящие ароматы чебуреков и беляшей, дымок шашлычка, сладость медовых сот, холодок фруктового льда – каким неуместным казалось это всё! Дуне хотелось присесть в тёмном уголке и, следя за медленно ползущим по полу лунным лучом, забыться. Она никогда и никого не провожала из мира живых в мир мёртвых – это было тяжело. Хотя, вроде бы, что она такого сделала? Подержала человека за руку – и всего-то… Силы – и душевные, и физические – буквально вымыло из тела. Разуму и плоти требовался отдых. Да и Дуня отлично знала, что сон лечит, после него можно улыбаться утру и неважно какому – обещающему хороший, ясный день или хмурому и дождливому. На этот раз утро пришло не вовремя. И пусть оно оказалось безумно красивым и счастливым, праздничным, девушку не покидала грусть. Грудь сжимала чёрная тоска, хотя вокруг и впрямь царили чудеса.
Карнавал тёк по широченному проспекту, волновался, фонтанируя к небесам скоморошьими фигурами на ходулях, фейерверками из конфетти и, пожалуй, настоящими салютами, ленточками шёлкового серпантина, выплёскивался или наоборот вбирал в себя небольшие шествия с улочек поменьше. На первый взгляд участники гуляний представлялись различными чудовищами, мифическими или попросту неземными существами. На второй – конечно же набором масок, удачных и не очень, дорогих и дешёвых. И только с третьего взгляда приходило понимание, что это и впрямь маскарад, однако участвуют в нём вовсе не люди или, вернее сказать, не только люди – человекообразные здесь тоже встречались, так что Дуня ни в гриме, ни без него не была на торжестве диковинкой. Впрочем, к инородным предметам её всё-таки причислили: толпа не то чтобы брезгливо, но старательно не прикасаясь, выкинула девушку на тихий островок, к деревцу в окружённом бортиком квадрату утоптанной землицы. Несчастный городской саженец. Дуня села в его узловатых, каких-то старческих на вид корнях. Рядом распустилась чародейским цветком урна. Ну да, где ещё место дурнопахнущей замарашке в грязной одежде как не у мусорного ведра? Самое то место! Может, зря она сняла куртку Тацу? Да нет, правильно – на ней сапфировая брошь, ещё отберут…
В животе заурчало. Воспоминание о менестреле подсказало, где искать еду. Блестящий пакетик лежал там, где его оставил парень – в боковом кармашке сумки. Спустя мгновение девушка захрустела сухарями. А ещё через миг к её ногам полетели первые монетки. Ну вот, теперь она ещё и попрошайка. Дуня из интереса подняла парочку. Разные. На одной, кажется, медной, едва-едва просматривался стёртый иероглиф на аверсе и что-то вроде кукурузного початка на реверсе. На второй, с золотым отливом, более новой, орёл сжимал в когтях змею, а с другой стороны – змея самозабвенно душила орла. Жизненно. И чеканка не схожая – видимо, на большой праздник съехались граждане многих стран. Либо дело всего лишь в достоинстве монет.
Наверное, она задремала. По крайней мере, очнулась Дуня из-за тревожного изменения в пространстве, всё так же сжимая в кулаках деньги и полупустую упаковку сухариков. Что такое? На девушку упали три тени. Всё бы ничего – теней от веселящихся гуляк имелось в избытке, да и деревце, пусть и заморенное, не скупилось на своего сумеречного двойника, но в этих трёх было что-то неправильное. Они не двигались. В отличие от покачивающегося от ветра и шума саженца и снующих туда-сюда масок. Странница подняла глаза. Так и есть – рядом стояли и разглядывали Дуню трое. Внимательно так разглядывали, изучали.
Все трое были женского пола. Во всяком случае, двое гостей щеголяли юбками, а третий – неким подобием женственности… примерно так же, как если бы приснопамятный Крештен побрился, отрастил бы волосы и роскошный бюст. Костюмчик, кстати, у… э-ээ, девицы тоже напоминал о железнодорожной бригаде – ярко-рыжий комбинезон, заправленный в коричневые сапоги, да вместо клетчатой рубахи блуза с геометрическим орнаментом. Кроме этого рисунка и любопытного взора, ничего общего между тремя аборигенками не просматривалось. Та, что имела «геометрический» поясок, более всего походила на куст, принявший под ножницами садовника человеческую форму. Та, что укрыла голову «серийным» платком-банданой, напоминала сатира. Она-то и заговорила. Что сказала – ясное дело, Дуня не разобрала. Это мастеру Лучелю могло примерещиться, что он наложил на девушку заклинание – в действительности ничего подобного он не творил, потому местный язык для странницы (опять и снова) оказался неизвестным. Но о чём вещала сатир, Дуня, пожалуй, догадалась: судя по метке-украшению компания принадлежала к одной организации – какой-нибудь банде или гильдии нищих, хотя оборванками дамочек назвать было трудно. Да кто их знает, может, принарядились к празднику?
Не пытаясь выяснить подробности, Дуня поднялась, бросила на мостовую монетки, вышвырнула в урну пакет с сухарями – мусорное ведро вдруг схлопнулось бутоном, из его нутра донеслось довольное урчание, что в тот момент нисколько ни удивило, ни испугало девушку – и побрела прочь. Троица недоумённо переглянулась и быстро собрала оставленное странной человечкой богатство. Ведь ей кидали настоящее золото!
Народ веселился. Дуня медленно шла туда, куда вели ноги. По сторонам она не глазела, вперёд, в общем-то, тоже – крупные препятствия успевала замечать шестым чувством любительницы чтения на ходу, мелкие сами спешили увернуться, пугаясь нехорошего вида и не лучшего аромата. Девушке было всё равно, что о ней думают. Да она и не замечала косых взглядов, морщившихся лиц, отскакивающих прочь тел. Она ничего не видела. Вероятно, потому и услышала средь громогласного тарарама тихий напев флейты. Впрочем, в этой мелодии было что-то особенное, притягательное, её уловила не только отрешённая от всего и вся Дуня, но и разгорячённые праздником существа.
На небольшой площади, центром которой служил трёхъярусный фонтанчик-вазочка для фруктов, собрались зрители, человек… ну-у, пусть будет человек, тридцать или сверх того. Они оказались разными настолько же, насколько поданные страннице добрыми гуляками монеты – не одной расы, пола, возраста. Наверняка различных профессий. Они, выйдя сюда, уже не сливались с остальной толпой. Они стали другими – естественно, не надолго, временно, пока их не отпустит тот, что всецело завладел их вниманием. На третьем «блюде» фонтана, нисколько не стесняясь обнажённых мраморных дев, заливающих его из белоснежных кувшинов водой, сидел юноша. Он-то и играл на блестящей солнечной позолотой флейте. И, кажется, ему не было никакого дела, что рядом кто-то есть.
Дуня издалека, со спины легко узнала уличного музыканта.
– Сла… – ух, опять она. – Ливэн?
Как он её услышал? Может, оттого, что и тут зрители расступились? Или виной тому удивительная тишина, в которой царила лишь песня, а гомон не допускался? Так или иначе, паренёк резко оборвал игру и обернулся. Посмотрел на ту, что даже не окликнула, а просто-напросто сказала вслух его имя. Себе, не другим. Не ему. И узнал.
– Ты?
Это был он, заключённый сто сорок четыре. И у странницы имелась к нему пара-другая вопросов.
– Именно, – она сложила руки на груди. Девушке не терпелось выяснить, почему её лицо в паре с этой физиономией расклеено по всем вагонам и наверняка другим, более людным местам. В этот момент странница позабыла печаль, что тянулась за ней с самого расставания со златовлаской. Увидев Ливэна, Дуня расцвела, готовая броситься к нему на шею. Но как только юноша оглянулся, признал и по-дружески приветливо ухмыльнулся, так сразу же девушка припомнила и поцелуй, и шуточки пожелезников. И почему-то – никогда она за собой такой дури не замечала! даже в школе! – захотелось швырнуть чем-нибудь в весельчака. На беду, сумку было жалко.
– А я и не знал, что ты отсюда, – радостно крикнул он и обезьянкой по лианам спрыгнул по ярусам в нижнюю чашу фонтана, обдал водой слушателей, чем их благополучно и распугал, ничуть тому не расстроившись.
– А вы и не спрашивали, – Дуня приблизилась к бортику. После сухарей, да глядя на купающегося флейтиста, жажда не заставила себя ждать. Хотя в чистоте общественной воды девушка сомневалась, но уже вовсю присматривалась к фонтану.
– Да прекращай мне выкать, я ж тебя младше буду – не прилично даже как-то, – хмыкнул парень, шаря по дну – собирал монеты. Однако скоро занятие ему наскучило и, плюнув на предполагаемую выручку, Ливэн выбрался на сушу. – Да и в прошлый раз ты на такую глупость не тратилась… Ой, ну и паршиво ты выглядишь, спасительница. – О запахе он тактично умолчал, но настолько яростно потёр нос, что лучше бы высказался.
– Мне вымыться негде было, – буркнула несчастная и с ещё большим интересом посмотрела на воду.
– Э нет! Думать забудь! – догадался юноша. – Тебя арестовать могут! – почесал в затылке. – И меня вообще-то тоже. Свалим-ка, пожалуй, отсюда. Всё едино место не денежное, а отряды фонтанных чистильщиков и побирушек, конечно, друг друга терпеть не могут, но гастролёров не любят куда сильнее. – Он снова потёр нос, недовольно зыркнул на Дуню. – Так, у меня номерок в гостинице неподалёку. Тебе – ванна, мне – сухая одежда. Идёт?
Девушка пожала плечами. Наверное, приличным дамам следует от таких предложений отказываться.
– Идёт, – кивнула она.
Неподалёку – это если птицей лететь. К слову сказать, по головам да мостовой изредка проплывали быстрые тени, словно в небесах проносились гигантские стрижи или ласточки. Дуне очень хотелось взглянуть на пташечек, однако приходилось следить за Ливэном – тот, по-видимому, не зная прямой дороги через дворы и проулки и не желая пользоваться основными, запруженными гогочущей толпой магистралями, постоянно сворачивал на узенькие, тоже не то чтобы пустые, но явно более свободные улочки. В какой-то момент девушке показалось, что они бродят по кругу – не от погони ли уходят? Затем странница вспомнила, что направления всё время менялись – челночный бег какой-то получался! Проводник не может отыскать нужный дом? Или желает избавиться от спутницы? Тогда зачем с собой позвал? Да вроде бы они не на одной улице топчутся, ориентиры всё же разные: поднапрягшись, Дуня поняла, что траектория напоминает колебания, к счастью, затухающие – и таки сошедшие на ноль у двухэтажного домика с деревянными колоннами и декоративным балконом на фасаде. С трёх сторон (справа, слева и сзади) гостиницу сжимали здания куда как более высокие, этажей в пять-семь, и выполненные в ином архитектурном стиле. Однако Ливэн не дал Дуне ни толком отдышаться, ни изучить окрестности – он схватил девушку за запястье и потащил в свои комнаты.
Это и впрямь был номер. Во-первых, располагал он аж на пятом, что никак не вязалось с крылечком, этаже – парочка поднималась туда на самом настоящем лифте. Лифтёр, тощий и будто бы обглоданный козами кустообразный (наверное, дальний родственник обладательницы «геометрического» пояска), недовольно моргал и поскрипывал на молодых постояльцев. И Дуня не могла точно сказать, что ему больше не нравилось: загаженный вид девушки или лужа, которая собиралась на ковре под юношей. Ливэн независимо пялился в пространство, странница виновато улыбалась.
Во-вторых, за крепкой дверью с каким-то – наверное, меткой – символом их встретила маленькая прихожая, где имелись крючки для верхней одежды, головных уборов, коврик для обуви и нечто кувшинообразное, возможно, для зонтов. Сбоку, за полупрозрачной занавесью просматривался закуток с низеньким столиком и пуфами – место для приёма пищи?
– Э-ээ, башмаки свои можешь не стягивать. Я ещё юный и практически невинный – не надо меня так сразу разочаровывать в девушках.
Дуня мстительно собралась было расстаться с ботиночками, но передумала – прежде всего, ей не хотелось разочаровываться в самой себе. К тому же, судя по заявлению, как раз Ливэна она ничем не удивит – парень-то отлично знает, что женщина есть существо из плоти и крови, точно такое же, как и он сам. А, следовательно, может иметь те же недостатки.
В-третьих, за аркой, прикрытой тюлем средней пропыленности, имелась спальня с широкой кроватью, тумбочкой, комодом, стенным шкафом, сложенной ширмой, стульями и заваленным бумагами и едой столом, а также лёгкой – для разнообразия не просто проёмом с тряпкой – дверью. Ну и узеньким окошком с чудесным видом на глухую кирпичную стену. На полу, там, где его не завалили непонятного назначения хламом, просматривались ковры. На, можно сказать, не мятом пледе были художественно разложены разномастные носки и пара подштанников. Не то чтобы в комнате царил беспорядок, скорее, поутру здесь чересчур быстро собирались, из-за чего нужные вещи обнаруживались совершенно не в тех местах, где владелец их клал накануне.
– Извини, гостей не ждал, – несколько смутился Ливэн, но прятать нижнее бельё не кинулся.
Странница снова лишь плечами пожала.
– Хорошо тут.
– Бывает лучше, – отмахнулся флейтист, полностью поглощённый… хм, разоблачением. Если нечаянная демонстрация кальсон заставила юношу слегка покраснеть, то раздеваться он на глазах поражённого и, что таить, немало заинтересованного зрителя почему-то ни капли не постеснялся. Дуня, щёки которой жгло настолько, что ещё миг и запахнет палёным, честно пыталась отвести взор, но глаза сами косили на скидывающего мокрые вещи хозяина. Запретный плод сладок, даже если запретен он только в собственном сознании. – Из-за торжеств… нет бы массовые скидки сделать!.. цены взлетели выше облаков. Вот, еле-еле на эти хоромы наскрёб. Всё, что подешевле, разобрали, а совсем уж в клоповник лезть не охота. Я, конечно, за себя и перед паразитами, и перед соседями постоять могу, да толку-то – я со своими инструментами, что указатель «этого бить и ногами!».
Угу. При его-то специфическом чувстве юмора, помноженном по собственному утверждению на болтливый не к месту язык и зачатки явно выраженной клептомании, лишние поводы для неприятностей парню не требовались – приключения и без того найдутся и не отстанут. Вот, уже Дуня к нему приклеилась.
– Не стой столбом, – он как раз начал стаскивать штаны. – Ванна за дверью. Пользуйся. Только мыло всё не изведи! И, мой тебе совет: там у вентиляционного окошка два ведра – наполни горячей водой. Накладки у них случаются – крыло старое, номер, похоже, из чердака переделывали. Я тут один раз весь в пене бегал. Обхохочешься, как приятно!
– Догадываюсь.
Девушка, старательно глядя исключительно на цель путешествия, а не сверкающего чем только можно и нельзя Ливэна, пробежала в ванную комнату. После нехитрых манипуляций с краном и всеми доступными ёмкостями, блаженно жмурясь, погрузилась в наполненную до краёв медную лохань – и только тогда поняла, что в помещении не одна. Флейтист самым бессовестным образом зашёл за гостьей. Хорошо ещё, что за пеной – вот и пригодился «набор туриста», кстати, от этого же типа и доставшийся – ничего не видно! Хотя, когда нахал здесь появился, тот ещё вопрос. Впрочем, двигался юноша бочком, демонстрируя страннице двойную татуировку «крылышки» на лопатках, петлю кожаного шнурка на неприкрытой волосами шее и норовящие сползти с тощих ягодиц кальсоны.
Дуня глупо хихикнула.
– Так, ты на меня не смотришь, – у него аж спина побагровела, отчего рисунок стал объёмным, – а я на тебя не смотрю. – Он судорожно стянул с сушилки полотенце, водрузил на мокрую голову и ретировался обратно в спальню. Откуда продолжил: – Мне по делам нужно. Весь номер в твоём распоряжении – хозяйничай. Только не сопри ничего, – Сказано, однако, это было таким тоном, что хоть вынеси Дуня и комнат всё, музыкант плакать не будет. Разве что малость удивится, как это хрупкой девушке такое чудо удалось. – Я тебя запру… не бойся, запасной ключ в верхнем ящике комода… и захлопну на щеколду. Никому, кроме меня, даже если они знают твой язык, не открывай. Гостиница эта, конечно, приличная, но… вдруг гости решат, что ты со мной – на кой тебе такие неприятности? И… – его голос стал менее внятным, наверное, нырнул в сменную рубаху, – меня здесь не Ливэном – н-да, забавный акцентик – кличут. Здесь я – Змейка…
