Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод шестнадцатый: Попранный культ
Октябрь третьего года войны.
Зеркало – мой алтарь. Сижу перед ним, как послушница перед иконой. Эта икона – я сама.
Пока я «молюсь», весь мир на паузе. Наушники в ушах. Кайфую, вровень с Гранде вытягивая постулат: Бог – это женщина[22]22
Отсылка к песне «God Is a Woman» Ariana Grande.
[Закрыть]. Накручивая на щипцы пряди волос, настоящий концерт устраиваю. Ну или съемки клипа – моя прелестная бело-розовая спальня с множеством стильных лампочек, обилием атмосферных вещичек и массой характерных деталей, будто ради этого создавалась. Подмигиваю, мило гримасничаю и отправляю в зеркало воздушные поцелуи. В самые крутые моменты те же щипцы использую как микрофон.
Ах, какое блаженство! Я само совершенство!
Да-да, от шпильки до булавки.
Волосы – роскошный каскад блестящих тугих и объемных локонов. Губы – идеальный бутон: налитый, яркий, сочный и чувственный. Женщины всего мира ложатся под нож, чтобы добиться столь же образцовой формы, и все равно получают лишь жалкую подделку. Щеки – нежные и слегка румяные. Нос – аккуратный и ровный, кокетливо вздернутый. Лоб – и тот безупречен: высокий, чистый и светлый. Аристократический! Брови – изящнейшие дуги. Глаза – крупные, миндалевидные, выразительные. Разрез – редчайший и благородный. Глубокие, словно бездна. Дерзкие. Немножечко хищные. И сияют так, словно в них горят звезды – далекие, несравнимые и непокоримые. Все великое должно быть недосягаемым. Неприступность – венец королевы. И, конечно, подбородок – точеный и гордый. Финальный аккорд шедевра. Ювелирная грань, придающая лицу завораживающий волевой штрих.
Платье новенькое, с белым воротничком – в стиле школьной формы, но сидит так, словно сшито конкретно под мое тело. Плечи, руки, грудь, талия – обозначены тонко. Юбка же, спускаясь волнами по бедрам, без всякой вульгарщины подчеркивает женственность фигуры.
Накручиваю на щипцы последнюю прядь, выжидаю положенное время, оцениваю и с довольным смешком взбиваю всю копну руками.
– Perfect, – заключаю, не в силах налюбоваться собой.
Укладываю щеточкой брови, увлажняю блеском губы и, схватив с заставленного косметикой столика любимые духи, с особым удовольствием распыляю у шеи облака парфюма.
Убираю все лишнее и тянусь за телефоном, чтобы сделать парочку коротких роликов, а к ним еще с десяток фотографий.
Легкий наклон головы. Полуопущенные ресницы. Чуть приоткрытые губы.
Щелк. Щелк. Щелк.
Снимки удачно ловят то, что я вижу в реальности. Изгибы, тени, искры в глазах – филигранная красота.
Такую на обложках глянцевых журналов не встретишь!
Боже… Да я сама себя завидую!
Встаю, чтобы в полный рост себя запечатлеть. Благо зеркал хватает. Кружусь и вращаюсь, выписывая на подъеме элегантные пируэты.
– Let’s go, girls…
Wanna make some noise…
Really raise my voice!
Yeah, I wanna scream and shout! – пою вовсю вместе с Шанаей Твейн.
(Вперед, девчонки…
Хочу немного пошуметь…
По-настоящему повысить голос!
Да, я хочу кричать и орать во все горло!)
Как вдруг… Вижу в зеркале за спиной недовольного папу. Чтобы услышать, что он говорит, приходится выдернуть один из наушников.
– Областная олимпиада – это тебе не концерт! И даже не школа, куда ты постоянно опаздываешь. Как суперзвезду, ждать никто не станет. Начало не по твоей явке, а по регламенту. Не успеешь вовремя, останешься за дверью.
Блин, ну как всегда… Самый кайф, а он со своими нотациями. Будто я без него не понимаю. Сказал бы и ушел. Нет же, стоит и распинается.
А трек тем временем мотает.
– Почему это постоянно? Пару раз было, – выдаю, не сильно-то и вникая.
Из уважения второй наушник не возвращаю. Так и держу в руке. Но в танцах себя не сдерживаю. Тряхнув волосами на особо клевом моменте, тянусь пальцами к потолку и, виляя бедрами, прокручиваюсь.
– Ты хотела сказать «пару раз в неделю»? – тянет папаня с иронией. – Это, чтобы ты знала, уже регулярность.
– Да… Хорошо… – отмахиваюсь, продолжая веселиться. – Начало олимпиады в девять тридцать… Я успеваю…
Отец качает головой.
– Успеваешь, как же…
– Девочки, завтрак стынет! – кричит мама из кухни.
Эту фразу перемежает грохот посуды и дополняют запахи французских гренок и свежесваренного кофе.
– Я не голодная… Не буду завтракать…
– Что значит «не голодная»? Хочешь где-то в обморок хлопнуться? – заряжает мама, показываясь в дверном проеме.
Сразу после нее, будто получив команду свыше, безапелляционно гласит папа:
– Быстро завтракать, и на троллейбус! Сегодня суббота, трафик загружен. Доедешь до центра – там же триста автобусов с туристами! Встрянешь!
– Это триста автобусов встрянут, едва покажется наша Красота, – разбавляет душный базар родителей заглянувшая по пути на кухню сестра.
– Да! – хватаюсь за комплимент с четким намерением жить свою лучшую жизнь. – Ведь от меня без ума и мальчишка любой, и весьма почтенный джентльмен седой!
Папа багровеет. Кривит губы, впустую ими шамкает и так и не придумывает ничего умного, рявкает:
– Живо!
И трескает дверью.
Я не спешу. Спешка – в принципе не про меня. Ничто не дешевит человека так сильно, как неуместная торопливость. Я, даже реально опаздывая, шаг не ускоряю. Буду я еще летать по комнате, только потому что мне приказали. Пф-ф.
Открываю блог в телеграме и создаю пост, частью которого является одна из последних фотографий и подпись «Зеркало – мой алтарь».
«Сегодня я особенно красива! Сегодня мне принадлежит весь мир!» – думаю, упиваясь результатом.
И вдруг… Мне подрезают крылья.
«Женщин не пускают в алтарь…» – комментирует Нечаев не позднее, чем через пять секунд после публикации.
Что за нечисть?! Как достал!!!
«Про метафору что-нибудь слышал??? Верзила отбитый!» – строчу с двух пальцев, не осознавая, что сражаясь с гадом, то и дело в ту самую паническую поспешность скатываюсь.
В наушниках с удивительной чуткостью, будто улавливая мое настроение, ратует «Львиное сердце» Даны Соколовой. Полыхая, мечусь по спальне в ожидании реакции отброса.
Он не задерживается.
«Красота твоя – колокол в трещинах. Глаз цепляет, а звук фальшивит».
Камень, в который сбились мои внутренности, вспыхивает. Горит так мощно, словно во мне разожгли топку самой ценной породы угля.
Судорожно сглатывая, прокручиваюсь, чтобы встретиться со своим отражением.
Глаза застилают злые обжигающе-унизительные слезы, но дело не в фильтре… В груди давно натоптана Нечаевым уязвимая точка. Едва он на нее нажмет, перестаю себе нравиться.
Волосы, лицо, платье, фигура – все не то!
Мне бы выдохнуть, успокоиться… Но подонок не унимается. Снова вкидывает.
«Занавес поднят. Актриса нарядна. В зале полная посадка. И… тишина. Никто не хлопает. Недоумевают. Горюют. С высоты своей гордыни убилась, шлепнувшись, КОРОЛЕВА!»
«Так понятно, радость моя? В метафору? Я хорош?»
Я задыхаюсь. В груди гудит, как перед взрывом.
Что толку его блокировать?.. Это тысячный аккаунт кретина! Без никнейма, без аватарки… Имена нам давно не нужны. Я узнаю животину, даже когда он мне тупо знаки препинания отправляет.
Как же я его ненавижу!!! Так просто невозможно ненавидеть! Невозможно!!! Я готова сжечь весь мир, если это даст гарантии, что исчезнет Нечаев!
«Убейся об стену, подлец!» – тарабаню в ярости.
«Только если ты, моя радость, станешь этой стеной», – отзывается Егорыныч.
Еще и сам себя нахваливает:
«И снова в метафору! Хорош все-таки!»
Зарычав, вбиваю его в черный список и сношу негатив.
Буквально через минуту под постом появляется целое полотно положительных комментариев, но ни один из них не успокаивает мою душу.
– Агния! Если ты сейчас не выйдешь… – запрягает папа.
– Да иду я! – ору я.
Ору так свирепо, что он теряется. Еще какое-то время, покашливая, мнется на пороге, а после, решив не нарываться, наконец, ретируется.
Я же, сгорая изнутри, проношусь через комнату, чтобы занять место перед тем самым алтарем.
– Наверное, у нее эти дни… – слышу рассуждения мамы, пока пролистываю плейлист.
Выбираю «Run The World» Beyonce и, минуя предупреждения телефона, накручиваю громкость до максимума.
Увещевания вновь сунувшихся в мое логово родителей я лишь вижу. Вижу через зеркало – их рты двигаются, руки мельтешат. Мне нет дела. Пусть называют проблемным подростком! Сердито дернув ящик туалетного столика, извлекаю черную подводку, тушь, помаду. С зацикленной на самом процессе тщательностью крашусь.
Платье тоже меняю. На узкие брюки и эластичную водолазку.
Не говоря никому ни слова и, конечно же, не завтракая, выхожу из дома.
Какой-то адский парадокс: я ненавижу Нечаева, но, стоит ему меня разозлить, только и думаю о том, чтобы он окончательно и бесповоротно долбанулся от моей красоты. А еще лучше – прям сдох!
Чертова скотина!
Да он еще в меня влюбится, тварь! Ноги целовать будет, чтобы только посмотрела на него! А я не посмотрю! Едва влюбится, ни разу не взгляну!
Лето было таким чудесным. Егорыныч не появлялся до самого сентября. Но уже первого… Притащился сразу после линейки! Я тогда еще успела подумать, что без него было скучновато… Однако эти дурные мысли вмиг выдуло из головы, стоило нам снова начать контактировать. Нет, я, конечно, тоже в его жизнь вкладывалась. Чтобы не расслаблялся! Из последнего: «сдобрила» термобелье гада перцовым спреем. Представляете, как он горел? Всю игру убивал меня взглядами, чесался, покрывался пятнами, лютовал, рявкал что на своих, что на чужих… Но лед так и не покинул! Вот же характер! Ух!
После матча ждала месть. Она висела надо мной как топор. Спать не могла: ворочалась, считала секунды, прислушивалась к звукам в квартире, колотила подушку… Казалось, что зуд с его кожи каким-то невообразимым образом перешел на мою. Причем щекотал не только поверхность, но и глубоко внутри. Наверное, именно этого ублюдок и добивался.
Первоклассная манипуляция.
Впервые сама ему написала.
Агния Филатова: Егорыныч, чтоб тебя!
Агния Филатова: Егорыныч!!!
Агния Филатова:?????????????????
Агния Филатова: Ответь мне, мразь!
Три секунды, и карандаш оживает.
Егор Нечаев: Мрази на связи=)
Прочла и выдохнула. Тяжело. Шумно. Прерывисто.
Взгляд на улыбке акселерата застыл. Моргнуть не могла. Все системы зависли. Только сердце галопом неслось, рассыпая по нутру искры величиной с добрую монету.
Агния Филатова: Дебилище!
Настрочила и закусила губы. Закусила, чтобы пережить разлившуюся по телу странную боль.
Егор Нечаев: Снизошла, Королева.
Егор Нечаев: И че хотела?
Агния Филатова: Узнать, жив ли. Вдруг игра закончилась, а я и не в курсе.
Егор Нечаев: Когда она закончится, ты не пропустишь.
И тут же…
Егор Нечаев: Покатаемся?
Шел третий час ночи. На дворе стоял дубак. А у меня… Забурлила магмой кровь, стоило лишь представить, как мы с Егорынычем летим навстречу диким приключениям.
Но я, естественно, не согласилась. Приложила усилия и не согласилась. Послала Нечаева.
И правильно!
Перечитывая сейчас переписку, жалею лишь о том, что мало гадостей ему настрочила.
Чуть свободнее выдыхаю, когда вижу, что сестра пишет в чате «Просто девчонки».
Юния Филатова: Агусь, что все-таки дарить тебе на семнадцатилетие будем? Накидай идеи, а то, знаешь же, мамины тебе не понравятся.
Агния Филатова: Катану!
Агния Филатова: Или пистолет!
Мадина Андросова: Ого! Кто тебя так раздраконил, солнышко?
Уф… Господи… Я даже про драконов без ярости слышать не могу!
Агния Филатова: Никто. Мне нет дела до парней.
Виктория Андросова: Значит, все-таки парень.
Черт. Черт. Черт.
Агния Филатова: Я еду на олимпиаду!
Следом отправляю селфи.
Мадина Андросова: Шикарная бомбита!
Юния Филатова: А то! Красивее мир еще не видел!
Виктория Андросова: Это точно! Девушка на триллион долларов!
Сердечко оттаивает.
Меня уже любят. Любят важные для меня люди. И нет нужды ни с кем за эту любовь сражаться.
Агния Филатова: Хочу сережки с жемчугом.
Юния и девчонки подхватывают идею. Так что следующие пятнадцать минут в чат сыпятся сердечки, ссылки, фотки. Перебираем варианты из брендовой ювелирки, и шторм внутри меня стихает.
Только вот ненадолго.
Когда я выхожу из троллейбуса и направляюсь к зданию университета, на базе которого традиционно проходит областная олимпиада по физике, от толпы учеников отделятся Нечаев.
Какого?.. Какого, блин, беса он здесь забыл?!
Эпизод семнадцатый: Интеллектуальное ДТП
Сердце как будто насквозь бьет. Трудно поймать. Оно, черт возьми, улетает, оставляя в моем организме энергию, которая шкворчит и брызжет по внутренностям, как перегретое на мокрой сковороде масло.
Из-за какого-то, чтоб его, Нечаева!
НЕ.НА.ВИ.ЖУ.
Если бы его не было здесь… Если бы он не пялился… Если бы не писал мне с утра всю ту гнусь… Земля бы не уходила у меня из-под ног! И током под кожей не стреляло бы!
В голове, в груди, в животе… Да по всему телу бомбежка! Гремит, аж звон стоит!
И все же, чтобы разорвать контакт, мне приходится прикладывать усилия. У Егорыныча ведь, вопреки той гнили, что чешет его язык и печатают пальцы, глаза мощнее всех зеркал.
Вот он – мой алтарь. Неоспоримый.
Во всяком случае, в первые секунды, пока Нечаев, остудив свои драконьи котлы, не сбросит то одержимое упоение, что пылает в них ярче вечно запаздывающей ненависти.
Ну и дурная зверюга!
Злость сдается ликованию. Всего на миг! Но меня от него аж перетряхивает. С рванувшими под самые корни волос мурашками на лице расцветает улыбка. А вернувшееся на свое законное место сердце, распахиваясь, дает мне сыграть на его струнах высшие ноты триумфальной арии Вивальди.
Почему именно «Зима»?
Может, потому что подлец Нечаев декабрьский? А может, потому что, на мой взгляд, самая сильная из всего цикла? А может, потому что лучше всего подходит под мою величественную проходку?
Ох, проклятущие глаза неверного!
Хотела бы сказать, что все волнения стихают, когда разрываю контакт и устремляюсь к активно намахивающему списком у входа Степану Геннадьевичу – физику, под опекой которого ученики нашей гимназии выступают на олимпиаде. Но это, увы, не так. Безумие в теле продолжается.
Не оглядываюсь. Еще чего! С должной выдержкой иду по намеченной траектории. И, черт возьми, каким-то шестым чувством улавливаю, когда Нечаев, дикая скотина, бросается вслед.
Агрессивно, с хищным азартом, как маневрирующая вразрез правилам машина, двигаясь напролом, тупо «в лобовую» и с подрезами, он быстро прокладывает путь сквозь поток людей – прямиком ко мне.
– Шах, Королева, – выдает, горячо дыхнув мне в висок.
Мои мурашки, как армия солдат, перекидываются с позиции на позицию, никак не определяясь, в каком месте их присутствие важнее. Один черт, территории не отбивают, хоть и наращивают численность в процессе.
Как достало!
Но самое ужасное, что после этой мельтешни пробуждаются и зомби-бабочки. Доводят до исступления!
Шах! Ха-ха!
На шахматной доске Нечаеву места нет! Но гад преуспевает. Ради моей фигуры, ясное дело. По-хозяйски дернув у меня сумку, бросает ее себе через плечо и, вцепившись своими загребущими клешнями мне в локоть, подстраивается под мой ход.
– И мат, конечно. Матов очень много, Королева.
Я не должна реагировать.
Много чести!
Но…
Поворачиваю голову и бегло оцениваю подонка. Берцы, заправленные в них брюки, длиннющие ноги, уверенный шаг, грубые лапы, кожаная куртка, чертова Нечаевская выправка, квадратная рожа, ерш из смоляных волос и потребительский блеск в прошмаленных дисках нахальных глаз – все это – абсолютно все! – до жути бесит меня.
Так, блин, бесит, что можно взорваться.
– Что ты здесь забыл? – цежу сквозь зубы, практически не шевеля губами. В остальном мирно идем. Не терять же достоинства. Вокруг люди. – Не смей лезть в систему моего основного образования. Убирайся.
Егорыныч гогочет. Коротко, но с размахом. Чуть морда не трескается.
Мне же критически душно становится. Кислород исчезает, словно не на открытом воздухе находимся, а в каком-то, чтоб его, подвале без намеков на вентиляцию.
А он еще, приподнимая в издевке бровь, скашивает выжигающий кровь взгляд.
– И чем же ты, прелесть моя, собралась брать задачки по физике, если не имеешь понятия даже о работе закона сохранения энергии? Ничто не исчезает бесследно. Преобразуется. Переходит из одной формы в другую. От одного тела к другому, – вдалбливает глухо. – Это общая система. Замкнутая.
– Закон сохранения энергии лучше тебя знаю! Замкнутая система? Это у тебя от башки до башки все по кругу гоняет! На меня не действует!
Он хмурится и давит языком в щеку, надувая ту холмом. Мгновение, и так же сердито следует под верхнюю губу. А затем… Уф-ф-ф!!! Долбаный Егорыныч швыряет мою сумку плетущимся за нами корешам-дебилоидам.
«Времена года» Вивальди внутри меня резко сменяет «Реквием» Моцарта.
Торможу, резко высвобождаю локоть из захвата и поворачиваюсь к Нечаеву всем корпусом.
– Что творишь, животное?! – рычу, впиваясь в ненавистную рожу взглядом.
Он ухмыляется. Ухмыляется и наступает.
– Агния! – зовет Степан Геннадьевич.
А следовательно, видит. Меня. Нас.
О, Господи…
Видит то, как чертов Нечаев обнимает, скрещивая свои долговязые руки за моей спиной, вдавливая в каменную грудь и наглухо перекрывая доступ к воздуху, людям, реальности… Ко всему остальному миру!
«Что за… идиот…» – задыхаясь, не могу формулировать связно даже мысли.
Его горячая колючая щека скользит по моей, и… Внутри меня как будто сверхнапряжение врубают. Оно курсирует по нервным окончаниям и с треском взмывает вверх, чтобы шарахнуть на пике сотнями салютов.
– Что ты себе позволяешь?!
Верзила ржет и, якобы забавляясь, не дает мне вырваться.
– Агния! – вновь зовет Степан Геннадьевич.
Удивленно и вместе с тем настороженно.
Я так отчаянно багровею, что возникают опасения за кожу. Не сварится ли?.. Удерживающий меня Нечаев, принимая похлопывания и тупые комментарии от хохочущих вместе с ним товарищей, эту кожу дополнительным испытаниям подвергает. Смотрит так, будто не смеется вовсе. Ни капли веселья в его глазах нет. Там – адский жар. Прямой и жесткий. Прожигают, как сварочные лучи.
– Агния!
После третьего окрика учителя – громкого и властного – шизанутые Драконы, наконец, отступают. Сворачивая устроенный балаган, с ехидной почтительностью возвращают мне сумку.
– Придурки, – шиплю я. – Ненавижу.
– Это взаимно, – напоминает Яббаров, не прекращая улыбаться.
Нечаев же, поджимая губы, только взглядом меня раздирает. Разносит на атомы, гад.
– Глаза убрал, – резко отвешиваю я. – Кабина треснет.
– Да пошла ты… – роняет он на приглушенном свисте.
Я деловито прижимаю сумку к боку и с презрением перехватываю:
– Гулливер недоделанный!
– Лилипутка с манией величия. Сувенирный экспонат.
– Кривая шпала!
– Мелкая коряга.
Перепалка набирает обороты, пока Степан Геннадьевич, сорвавшись на крик, не рявкает:
– Агния Филатова! Сейчас же сюда!
Сцепив зубы, разворачиваюсь и иду к учителю. Без спешки, конечно. Я ни к кому не бегаю. Еще и недовольством физика окатываю.
– Еще раз повысите на меня голос, сами свою олимпиаду писать будете, – вытягиваю твердым тоном.
Степан Геннадьевич краснеет, нервно оглядывается, прочищает горло, но на мое предупреждение ответить не решается. Вместо этого суетливо разыгрывает бурную деятельность: делает перекличку, дает короткий, ни фига не исчерпывающий инструктаж и проводит нас в здание.
Паспорта. Регистрация. Сдача телефонов. Раздевалка. Аудитория. Все по стандарту.
Скука смертная. Зевать охота.
Грею себя мечтами о том, как вернусь домой, переоденусь в удобную одежду и брошусь с книжкой на кровать.
«Блаженство…» – протягиваю мысленно, вспоминая последние события в произведении, которое читаю сейчас.
Сажусь за парту, пододвигаю стул и, поставив сумку на колени, открываю молнию, чтобы достать ручку. Открываю и цепенею, потому как поверх моей косметички лежит скрученная кольцами серо-зеленая змеюка. И эта жуткая тварь – о ужас! – поднимает голову. Двигая раздвоенным языком, с сиплым шипением сверкает характерными узкими глазами и медленно тянется ко мне.
Вены обжигает кипятком. Сердце заходится в панике.
Но дух вышибает позже. С оттяжкой. Стоит только скользнуть взглядом и «собрать» раскиданную по аудитории стаю гребаных Драконов. Сволочи с ухмылочками таращатся на меня, явно дожидаясь, когда я закричу.
«Нельзя! Я не проиграю!» – убеждаю себя.
Задержав дыхание, кончиками пальцев заставляю змею юркнуть обратно в отдел, застегиваю молнию и, будто ничего не случилось, вешаю сумку на стул.
Ручку одалживаю у сидящего позади меня парня.
Впереди гора – Нечаев.
Пока я, пытаясь не выдать дрожь, пялюсь в ослепительно-белый лист, чертов гад подначивает:
– Не коси под лед. Я вижу, как тебя трясет. Три часа ты не высидишь. Давай ори, и финита.
Помимо голоса ублюдка, слышу шипение снующей по моей сумке змеюки.
– Провались, – хриплю, обливаясь на усиливающейся дрожи потом.
Он хмыкает и заостряет взгляд.
Из-за возросшего напряжения, едва сталкиваемся, в воздухе с лязгом мерцает. А внутри меня… Вторая часть того самого произведения Вивальди, покинув сердце, поднимается какофоническим вихрем в мозг. Извилины последнего к тому моменту настолько прямые, что вибрируют даже не как струны, а, Боже мой, как натянутые провода. Взгляд Егорыныча, его мерзкая улыбка, каждое чертово слово, свист и шебуршение змеюки – с визгом бьют по этим самым проводам, выписывая восходящую духовую истерику.
– Начали, – дает отмашку наблюдатель.
Щелкают часы.
– Удачи, – выплевывает Нечаев.
Словно в бреду смотрю на то, как движутся изогнутые, словно хребет лука, губы уродца.
Шорох бумаг. Бланки. Законы. Формулы.
F=ma… ΔE=Q+W… V=ωR… U=IR…
Все рассыпается!!! Зато концерт в голове усиливается.
Часто моргая и тяжело дыша, концентрируюсь на задании.
Это невыносимо!
Что буквы, что цифры, пляшут. Речь про колебания – догоняю после третьего прочтения. И тут же теряю эту здравую мысль. Потому как колебания – это про меня. Амплитуда – дай Боже!
Боже… Дай…
Как там уголовник говорит?
Спаси и сохрани… Спаси и сохрани…
– Сдавайся, – перебивает тот самый уголовник, не оборачиваясь.
Смотрю ему в затылок. Со злости тыкаю острием ручки в спину. Она слишком широкая. Слишком крепкая. За ним я могла бы даже списать.
Но списывать мне не надо!
Я же знаю! Все знаю! Где это все?!
Снова и снова верзилу дырявлю. Пофиг, что мараю чернилами белую рубашку.
– Прекращай, – рычит Нечаев, сжимая кулаки и заставляя атакуемые мной мышцы бугриться и каменеть.
– А ты з-за-заткнись… – с трудом вывожу я.
Судорожно выдохнув, прижимаю кончик ручки к листку.
Т – тревога. Вот, что у меня в голове. Звуковая. Гормональная. Стихийная.
Что-то пишу… Но что?.. Шариковое острие рвет бумагу…
– Сдавайся.
Скриплю зубами и продолжаю.
– Сдавайся.
Ускоряюсь.
– Сдавайся.
Я – скала. Я – гений. Я – сама формула.
– Сдавайся.
Да чтоб тебя!!!
– Сдавайся.
Наблюдатель открывает окно. В спертое от духоты помещение поступает холодный уличный воздух. Но, увы, приносит он не свежесть. Запах.
Бензина, кожи, дыма и горечи. И меня в порыве штырит, как от яда.
– Сдавайся.
Внутри меня что-то рявкает. Нервы зажевывают смычок. Мелодия двоится. Троится. Доходит до оглушающего пика. Бахает по периметру эхом.
– Сдавайся.
И я…
Вскидываюсь и, перемахнув через парту, с грохотом сваливаю Егорыныча вместе с остальными предметами мебели на пол…
***
… – Я не понимаю, что с тобой случилось! – орет папа два часа спустя.
На меня можно. Юньки дома нет. А я выдержу. Так они считают.
Да мне и правда по барабану.
Пусть с синяками, но, тем не менее, и с самым гордым видом смотрю в стену. Смотрю и улыбаюсь. Нечаев от меня куда больше пострадал! Отметелила его на глазах у всех! А то, что на моей коже отбилось – все по собственной неосторожности. Он-то меня никогда не ударит. Никогда боли не причинит.
Еще шире улыбаюсь, стоит вспомнить, как важно удалялась с бойни, закинув на плечо ту самую сумку. Как утирающий кровь со своих кривых губ Егорыныч догнал. Как этот драный черт потребовал:
– Полосатого вернула. Сюда. Быстро.
– Фигушки, – протянула я нараспев.
– Я сказал, сюда, – двинул Нечаев с яростным наездом, выдирая у меня ту самую сумку. – Это зверь брата, – пояснил так же грубо. А вот позвал гада, как пятилетка: – Мистер Ужас, хей… Не бойся. Я не позволю ей тебя сожрать.
По моему телу неожиданно схлынула дрожь.
– Ой-вэй! – выдала с сарказмом, всплеснув «от умиления» ладонями. – Ми-тер Ужась, – передразнила сопливым голоском, попутно гримасничая. И вынесла вердикт: – Убожище! – За ним пожелание: – Улепетывайте оба!
– Сама вали, – отбил Нечаев со своей колокольни, накручивая стремную змеюку на руку и запуская под куртку, намереваясь там, очевидно, греть.
Я демонстративно сморщилась, выказывая всю гамму негативных чувств, и со всем достоинством ушла.
– Знаешь, еще три года назад я слушала, как Лидия Владимировна жалуется на Федора, – доносится до меня звенящий голос мамы, которая с какого-то перепугу заводит речь о своей коллеге и ее подорванном сынке. – И думала, что Лидия сама виновата. Что так воспитала, значит… Но, глядя на тебя, я просто теряюсь. Все теории, основы психологии, мой педагогический опыт – в хлам. У Лидии хотя бы сын… Но у нас-то дочь! Агния! Откуда это в тебе?! Что происходит?
– Пойдешь с нами на семейную терапию, – рубит отец.
– Это вам не поможет, – равнодушно отражаю я.
– Тебе поможет! – заявляет мама.
– Дудки.
– Что еще за слова?! Как ты с нами разговариваешь?! – взрывается папа. – Тебя выперли с областной олимпиады! За драку! А листы ты исписала такими ругательствами, которые не на каждом заборе встретишь! На школьную почту пришло письмо про прекращение допуска! Пожизненно!
– Знаешь, – подсвистывает мама. – Про сережки на день рождения забудь! Ничего не подарим, ясно? Наказана!
Но…
Сережки я получаю.
Длинные, с россыпью крошечных бриллиантов по тоненькой цепочке из белого золота и крупной каплеобразной жемчужиной на конце.
Нахожу подарок под своей подушкой ровно через неделю после той самой драки и через пять дней после того, как – упс! – бросила Горынычу в баул со спортивной одеждой подожженную петарду.
Агния Филатова: Это что?
Отправляю ему снимок сережек. На себе, конечно. В самом выгодном ракурсе.
Егор Нечаев: Чердак потек? Что за фотки?
Агния Филатова: Ты купил мне дорогущие сережки! Любишь меня, пупсик?
Егор Нечаев: Ты напилась, что ли? Я тебе – серьги??????? Ничего не покупал!!!!!
Цокнув языком, переворачиваюсь на живот, чтобы придавить разбушевавшихся в животе бабочек. Они грызут несильно. Но я так странно себя чувствую… По всему телу будто волны плывут – разной температуры, перекрестным течением, с водоворотами и хлесткими брызгами. То обжигают, то студят. То тащат на глубину, то выбрасывают на поверхность.
Щеки горят. А голова идет кругом. Я прикрываю глаза.
Агния Филатова: Занервничал, пупсик… Лю-би-шь…
Агния Филатова: Даже злиться не стану, что ты читал мои переписки.
Агния Филатова: Спасибо!
Егор Нечаев: Слышь, завязывай клоунаду!
Агния Филатова: Спасибо!!!
Егор Нечаев: Отвянь! Не то в бан кину!
Я отправляю хохочущий смайл. А следом – целующий.
Он – злющий.
Егор Нечаев: Придешь в себя, дай знать.
И блокирует меня.
Я только громче смеюсь. Тут же никакие признания не нужны. Найденного в архиве местного сайта объявления с проданными за день до моего дня рождения мужскими часами от пользователя Nechaev13 более чем достаточно, чтобы сложить картину воедино.
А-ха-ха. Ну дурачок же.
Мой ду-ра-чок. Мой.
Верный подданный.
Паж.
