Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"

Автор книги: Елена Тодорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Эпизод двадцать девятый: Последствия и послевкусие

Вот уж двадцать восемь веков, считая от ранней классики Гесиода «Труды и дни» (VIIвек до н. э.), люди с повышенной тревожностью стенают про падение нравов. А мой отец что? Правильно. Он в этом движении ярый представитель.

Как заводится из-за одной шубы!

Горит, будто факел, и грозится улететь в стратосферу.

– Остановить музыку! Все веселье прекратить! Догнать этих ассасинов! Поймать! – орет как резаный, быстро организуя гробовую тишину.

Кажется, даже шары сдуваются, а цветы, несмотря на то, что они искусственные, вянут.

– Кто этим, по-твоему, должен заниматься? Баба Люба? Или баба Валя? Или у тебя на подхвате группа спецназа? – тяну равнодушно, не переставая позировать в новой шубе.

Распахивая полы, кладу ладони на бедра. Щелк. Выдвигаю вперед плечо. Щелк. Прижимаю к нему подбородок. Щелк. Загадочно улыбаюсь. Щелк. Опускаю взгляд. Щелк. Раскидывая руки, кружусь. Щелк. Щелк. Щелк. Замираю. Щелк. В сторону смотрю. Щелк. Приспускаю шубу с плеча. Щелк. Снова фокусируюсь на объективе. Щелк. Отправляю в камеру воздушный поцелуй. Щелк.

Фотограф из-за гневного припадка отца растерян не меньше гостей и остального персонала, но работу свою выполняет. Хотя, возможно, дело в надежде, что занятость спасет его от закручивающегося в зале трэша.

Не спасает.

– Ты, – рявкает папа, вцепляясь бедолаге в плечи. – Беги за ними!

– Пр-р-ро-остите… – выдавливает тот, заикаясь. Отец, естественно, пытается вытащить его из шока тряской. Изо всех сил старается, не замечая, что своими действиями еще сильнее туда загоняет. – Я… Я н-не м-могу-у!

– Алексей, – впрягается мама. – Оставь парня.

Оставляет. Так оставляет, что почти отшвыривает.

– Черт бы вас всех побрал! – горланит, вступая в рукопашную с воздухом. Матроны нашего славного «интеллигентного» рода только глазами лупают. Мужчины свои глаза прячут. А молодежь украдкой пересмеивается. – Вон! Все во-о-о-он! Праздник закончен!

Вот где кринж. Но папа, конечно, скажет, что это мы его позорим. Ему-то, в свете статуса и заслуг, что к нему привели, все простительно. Родня схавает, не подавится. Такой, мол, характер.

Хорошо, что Юни нет. Она эту семейку давно раскусила.

– Ну-ка сняла, – гаркает папа, направляясь ко мне. Фотограф, идиот, ей-Богу, поймав нас в локации для съемки, с перепугу возвращается к работе. Щелк. Щелк. – Сняла шубу, я сказал!

Естественно, я встаю в позу.

Зажимая меховые полы, категорично чеканю:

– Ничего я снимать не буду!

Тогда рассвирепевший отец пробует самостоятельно меня из шубы вытряхнуть. Он, черт возьми, реально это делает! Врезаясь пальцами под ворот, с такой силой дергает, что меня таскает. Оказывая сопротивление, чуть не падаю. Шпильки же еще… Скребут по плитке, скользят и подкашиваются. Потерянность, страх, непонимание, злость, обида – разбирает изнутри поэтапно. Когда этот сумасшедший коктейль взбалтывают бесчисленное количество раз, доходит до извержения.

– Ты что, вообще уже?! – выплескиваю яростно. Защищая свои границы, толкаю отца. – Оставь меня в покое! Ненормальный!

Тут и мама подключается. Вцепляется ему в руку, оттягивает.

– Алексей, Алексей… Прекрати. Так нельзя.

Папа отшатывается и застывает. Тяжело дыша, медленно приходит в себя.

– Простите, что вмешиваюсь… – встревает в еще неустоявшуюся паузу администратор. – Гости разошлись. Мы как действуем? Убираем со столов?

– Да, пожалуйста, – роняет мама рассеянно. Впрочем, заточка на конфликте природную прагматичность в ней явно не блокирует. – И будьте добры, оформите упаковку нетронутой еды. Мы заберем, чтобы ничего не пропало. Спасибо.

Глаза администратора чуть расширяются, но в целом он сохраняет невозмутимость.

– Да, конечно. Как скажете, – отвешивает исключительно любезно, пока я горю в огне смертного стыда и бушующей злости. – Только вот за одноразовые контейнеры полается доплата.

Маму это, гляньте-ка, возмущает!

– Сколько?

Господи!

Такое ощущение, что они с отцом за «спасибо» работают!

Благо озвученная администратором стоимость не кажется маме чем-то непостижимым.

– Хорошо, – соглашается резковато. И наказывает: – Только не разгуливайтесь. Упаковывайте плотно. Горячее к горячему. Салаты к салатам. Нарезку тоже можно вместе… Все подпишите. И смотрите, чтобы ничего не подтекало – у нас машина новая.

Администратор едва не лишается своей маски невозмутимости. Она сползает, как в ролике с просевшим фреймрейтом. Замирает и дергается.

Господи…

Ну и позорняк!

– Я вас понял. Будет сделано, – выталкивает, приходя в себя, но все еще заторможенно. – Еще что-то? Фотозону сворачиваем? Или… – бормочет, оглядываясь на того самого олуха-фотографа. – Вы еще фотографируетесь?

Предки только с подачи администратора и врубаются, что съемка продолжается. Оборачиваются и, как два цербера, впиваются в фигуру, которая вмиг становится восковой.

– Вы не в себе?! – рявкает папа. – Велено было всем уходить! Что ты щелкаешь? Я тя щас так пощелкаю!..

– Спокойно, Алексей, прошу, – строит его мама, «заботливо» поправляя галстук. Поджимает, блин, так, что отец багровеет. – Видишь же, парень какой-то малохольный, – заключает, когда найденный ими через знакомых «бюджетный» фотограф уносит ноги. – Вот приглашай после этого неизвестных специалистов… – осуждающе качает головой. – Доброта наказуема.

– Да хватит уже! – не выдерживаю я. – Что вы из себя строите?! Смотреть тошно! Был бы здесь дедушка… – от негодования даже собрать слова в предложение не могу. Только пальцем перед их лицами трясу. – Экономили на всем, на чем только могли! – обвиняю, наконец. – Хотите за «бесплатно» все самое лучшее да побольше! Еще к шубе моей пристали!

– Насчет шубы… – стартует мама, цокая языком.

– Насчет шубы… – вторит почти вровень с ней администратор. – Я могу забрать ее в камеру хранения. Под документ, разумеется. Ну, чтобы она никого не нервировала…

– Нет. Это мой подарок, – выдыхаю с гиперболизированной гордыней, на самом деле опасливо кутаясь в меха.

– А никто не нервничает! – гаркает папа, затыкая всех и сразу. – Давайте, – небрежно гонит рукой. – Займитесь своей работой. Не мешайте.

Администратор покорно склоняет голову и удаляется.

Папа же тотчас возвращается к семейной инквизиции. И плевать ему на снующий по залу персонал.

– Что это за «подарки», а?! Ты хоть понимаешь, сколько эта шуба стоит? Где чек? Сертификат? Откуда она? Может, украдена? На ней еще и сибирская язва может быть!

Что, блин???

Как столько дерьма только зреет в его светлой профессорской голове?!

– Нет, ты точно рехнулся! – припечатываю одурело громко. Тыча в отца пальцем, вдалбливаю: – Это просто подарок! И ничего в нем плохого нет!

– Просто подарок? – передергивает мама, заставляя меня метать взглядом уже между ними двумя. Из-за того, что приходится защищаться от них двоих, чувствую себя уязвимой. А еще… До беса беспомощной! – Нет, это ты рехнулась, юная леди, если думаешь, что норковые шубы дарят просто так!

Папа и сам отлично разгоняется, а уж когда что-то озвучивает мама – в два счета. Дергано расстегивает пиджак, ослабляет удавку галстука, деловито упирает руки в бока и устраивает допрос с пристрастием:

– Кто это был? Я те-е-бя спрашиваю! Фамилия, имя, отчество?! Сколько лет?! Из какой семьи?! Где учится?! Или, может, работает??? Раз такие подарки дарит!

У меня сердце заходится. Что-то его пытается тормозить, всаживая иглы одну за другой. Уколы горячие и крайне болезненные. Становится трудно дышать. А соображать – и подавно.

– Я не знаю!

– Не знаешь? – изумляется папа. После небольшой заминки продолжает нападки: – Сколько времени вы знакомы? Звони ему! Возвращай! Хочет поздравить, пусть представится, как положено. И заодно объяснит, за что моя дочь получает такие подарки. Я должен понимать, нет ли за этим жестом «условий» и «обязательств». У нас в семье столь дорогие вещи без согласования не принимаются. Звони!

– На что это ты намекаешь? – восклицаю с дрожью. Она и в голосе, и в теле. От ярости просто звеню! Мне неприятны и их слова, и взгляды… Вообще все! – На что?!

– Агния, дочка… – бормочет мама, стремительно меняя тактику. В фразах, учитывая, что она ломает себя, возникают несвойственные ей заминки. – Мы тебе не враги, пойми.

Может, я бы и прислушалась. Очень ведь хочется поймать что-то хорошее. Почувствовать, что меня любят.

Но…

Папа все портит.

– Мы отвечаем за твою безопасность и за твою репутацию, – впаривает нахраписто. – Нормальные люди за масками не прячутся. Если намерения честные, перед семьей показаться не боятся.

Меня это взрывает так, что я даже осторожность теряю.

– Он не боится, ясно?! Ничего не боится! Вас – тем более! – бомблю сердито. – А шубу подарил, потому что, в отличие от не-ко-то-рых, слушает, что я говорю! И готов делать меня счастливой!

Последняя фраза ложь в абсолюте. Но мне ведь нужно как-то защищаться.

– Что значит «слушает»? Ты сама эту шубу попросила? – шипит мама, опаляя презрительным взглядом.

«Я не Юния!» – кричу себе, сотрясаясь.

Их разочарование для меня ничего не значит! Я такая, какая есть! Ничьим ожиданиям соответствовать не обязана!

Пожимая плечами, заставляю себя улыбнуться.

– Ну да, я не ангел. Но и мир, в котором нам приходится жить, не рай. Он даже не добрый, мам!

Она шагает ко мне. Приближается очень осторожно. Выставив ладони, словно я вооруженный террорист.

– Агния, дочка…

Папа в этот же момент, как по команде, тоже надвигается.

Я втягиваю воздух и спешно отступаю, врезаясь спиной в цветочную колонну треклятой фотозоны. Полиэстеровые бутоны шуршат и царапают оголившиеся из-под съезжающей шубы плечи. Ноздри забивает запах пыльной синтетики. В горле и ниже возникает першение.

Растущая за грудиной буря не позволяет долго находиться в отступлении. Дернувшись, так уверенно бросаюсь к родителям, что они замирают, проигрывая контроль на выбранной мной точке.

– Я не обязана быть удобной! – озвучиваю, яростно отстаивая свою позицию. – Не обязана быть примерной, лишь бы вам было кем хвастаться! Пытаться нравиться всем – провальная идея. Нравиться нужным людям – вот, что важно. А против ненужных я выточу меч и пойду в бой! И да, мама, красота – мой капитал. Приданое, если хотите. Уж что дали! Я имею право ею пользоваться! И я буду!

– Мы тебя так не воспитывали, – давит мама.

Я просто смеюсь.

– Значит, сама, – выдаю, разводя руками. – Сорри. Хотя какое, на фиг, «сорри»?.. Я не раскаиваюсь. Аутодафе не будет[40]40
  Аутодафе – торжественная религиозная церемония, проводившаяся в Средневековье, включавшая в себя объявление приговора и, как правило, его исполнение, вплоть до публичного сожжения еретиков.


[Закрыть]!

Закончив, устремляюсь на выход. Придерживая на плечах шубку, удаляться с испорченного родаками праздника, честно признаться, не так уж и плохо. Пусть чувства растрепаны, грудь распирает драматическое, но все-таки величие.

– Агния! Агния!

– Дочка, вернись!

Реагируя на крики не унимающихся предков, срываюсь на бег. Коридор, холл, крыльцо, ступеньки… Чувствую себя Золушкой! Только бы в самом деле туфельку не потерять… Господи, двадцать восьмое октября, а я по улицам в туфлях рассекаю! Только шуба и спасает. Ноги ведь тоже под тончайшим капроном.

Холодный и влажный воздух режет горло. Режет до спазмов, которые спускаются ниже и ниже, образуя за моей грудиной воспаленную область. Там, будто на электрическую катушку, мотает нервы. Со всего организма стягивает. Узлами накручивает. Мне бежать и бежать, чтобы эту энергию расходовать. Иначе убьет. А так… Я вспыхиваю. С искрами размазываюсь по воздуху. Растворяюсь, словно Флэш[41]41
  Флэш – персонаж из комиксов, который обладает сверхчеловеческой скоростью.


[Закрыть]. Никого не замечаю. Ничего не слышу. И меня саму, кажется, не видно. Я просто мчащее по атмосфере пламя. Яркая полоса.

И вдруг в механизме что-то, затарахтев, выходит из строя. Встаю, как вкопанная, не в силах больше двигаться, хотя энергия рвет тело. Ощущение, что вот-вот разлечусь, как салют.

Слезы подступают просто из ниоткуда.

Внутри слишком много всего!

Кусая губы, отчаянно пытаюсь справиться с продавливаемой рептильным мозгом паничкой.

Папа, мама, Юния, дед, Ися, Мадина… Дрожащими пальцами перебираю абонентов.

И набираю тому, которому поклялась никогда в жизни не звонить.

Много чести!

Да, много. Вся, что есть.

Нечаев настолько удивлен, что вместо привычных «Йоу», «Хайса», «На связи», выуживает банальное:

– Алло?..

Мое сердце раздувается до патологических форм и поглощает катушку с током. К доисторическим мурашкам и бабочкам-зомби присоединяются электрические пчелы. Взмах их крылышек – уже больно. А уж когда они жалят… Кажется, аутодафе все же преследует меня.

Нечаев сглатывает, шумно вздыхает и повторяет:

– Алло.

В моем рептильном мозгу целый караван слов, но из-за общего напряжения он так гудит, что собрать что-то путное сложно. Только пыль поднимается. Забивает глаза до слез. В носу щиплет. Ладони зудят и потеют.

– Это новый прикол?..

– Ты можешь за мной приехать? – выпаливаю задушенно.

Нечаев молчит, осмысливая ситуацию.

Но спустя некоторое время с небольшими паузами трамбует:

– Да. Не вопрос. Говори, куда.

Я вскидываю голову и, проморгавшись, вглядываюсь в окружающие меня здания.

– Угол Садовой и Каменного переулка.

– Понял. Скоро буду.

И отключается.

У меня есть возможность уйти. Пусть бы реально вышел прикол. Но я стою, прикрываясь тем, что неспособна двигаться.

Идеальное оправдание, правда?

Только вот когда Нечаев подъезжает и выходит из машины… Когда наши взгляды встречаются… Когда в той части моей головы, где обычно обитают упорядоченные мысли, вдруг открывает кузница… Когда по телу расходится рябь… Когда электрокатушка взрывается с мощностью реактора атомной станции… Я, дернув с места, влетаю ему в грудь.

Он обнимает меня, вероятнее всего, на автомате. Просто обхватывает руками, позволяя прижаться. И злость, что еще мгновение назад, раздутая, как парус, пыталась держаться на шторме, начинает спадать. Шторм – неактуальная проблема. Ерунда! Эмоции проносятся по моему нутру словно цунами.

Дыхание рвется. Раскладывается на ступени: то выше, то ниже. Проваливается и взлетает.

Но мне так тепло, так хорошо, так спокойно… Пусть хоть снесет. Вместе же.

Я держусь. Очень крепко держусь.

Пока не становится мало…

На месте опутанного нервами, словно проводами, сердца, а точнее, всего того, что от него осталось, врубается барабанная установка. Лупит и лупит, выбивая ресурс, который, освобождаясь, жарит по венам чем-то таким неуёмным и жадным.

Откидываю голову назад, впиваюсь Нечаеву в глаза и со всей требовательностью вопрошаю:

– Ты меня любишь?

Эпизод тридцатый: Чудовищная гиперфиксация

– Ты меня любишь?

Все, что мне нужно знать. Здесь и сейчас. Потребность в любви скребется не в мозгах. В груди. Разогнанная до состояния аффекта, эта нужда буквально раздирает мне нутро.

Кто-то ведь должен меня любить! Кто, если не Нечаев?!

Впадаю в чудовищную гиперфиксацию на нем.

А он…

Взирает на меня так, словно я на его глазах обратилась в Медузу Горгону. Зрачки – черные круги. Только в них не меньше искажений, чем в пресловутом «Черном квадрате» Малевича, под верхним слоем которого эксперты нашли два других изображения. Темнота лишь сверху. А под ней – эмоции, которые он предпочитает не показывать.

Я понимаю, ничего не предвещало… И мы не те. Не там. Не в тех отношениях.

Но…

Какая разница???

Основательно отутюжившие мне спину тяжелейшие лапы Нечаева медленно сползают на локти. Придерживая их, он переводит дыхание. Уводит его глубже. Делает каким-то подпольным. Практически незаметным. На щеке дергается одна-единственная мышца, словно укол невидимого ножа намечает несуществующую ямочку. По сжатым губам идет компрессия. А по горлу – короткий сухой глоток.

– Тебе в связи с совершеннолетием в газировку спирта шмальнули? – выдыхает крайне серьезно. Размеренно моргая, не менее сосредоточенно смотрит мне в глаза. Я же лихорадочно хлопаю ресницами. Притормаживаю, только когда верхний и нижний ряды, цепляясь друг за друга, склеиваются из-за подтаявшей от влаги туши. – Ты о чем вообще? О какой любви говоришь?

Разрываясь между глухой озадаченностью, паническим удушьем и природным упрямством, не позволяющим отступать, спускаю на тягостное бездействие несколько долгих секунд. Пока в конечном счете, раздраженно содрогнувшись, не выбираю самую искреннюю тактику поведения.

– О той любви, что измеряется… в килотоннах, мегатоннах… в тротиловом эквиваленте[42]42
  Тротиловый эквивалент (ТНТ) – условная мера энергии взрыва. Мощность ядерных взрывов принято выражать в тротиловом эквиваленте – в килотоннах или мегатоннах ТНТ.


[Закрыть]! – заряжаю со срывами, но с мощным нарастанием голоса.

С выдвинутым мной заявлением, сокрытый за черным тоном внутренний мир Дракона переживает взрыв. И это не просто отражение моей выдачи. Это личная атака. Ударная волна, тепловой всплеск и крошечные искровые разряды – все есть.

Я физик-фанатик на олимпиадном уровне, но такой реакции в силу возраста и прочих ограничений своими глазами еще не наблюдала. В ней нет ни научности, ни предсказуемости, ни управляемости. Сплошная аномалия!

На смеси восторга и ужаса в томительном предвкушении тех самых слов меня буквально парализует.

Хочется четкого «да»! Чтобы взять его, как таблетку под язык, и мозг выключил кузницу. Чтобы сердце перестало биться в красную зону, душа – гореть, тело – дрожать… Чтобы сразу легче!

Но Нечаев… Он… Гад… Двинув челюстями, пересобирается, как робот.

– Ты не в себе, – с хрипом отгружает рядовое суждение. Однако кострища, что продолжают в его глазах полыхать, хоть и стягиваются, но жара не теряют. Напротив, приобретают тот самый горячий синий цвет. – Приди в себя. Мы с тобой гребаные враги.

Дыхание Егорыныча слегка сбивается. Становится малость громче, чуть чаще и значительно жарче. Голос уплотняется, под конец фразы ощутимо царапает.

– Ты же купил мне шубу! И сережки! Все с умыслом! Зная, о чем я мечтаю! – предъявляю с ненормальной, почти детской упертостью, глядя Нечаеву в глаза и отбивая пальцем по его груди морзянку. – Похоже, ты все же трусишь, – шиплю, срываясь на смешок, который получается влажным и рваным.

– Похоже, ты из принципа входишь в конфликт со здравым смыслом, – парирует хладнокровно. – Хватит стучать. Код неверный.

Перехватив запястья, разводит мои руки в стороны и с какой-то чертовой небрежностью бросает.

– Ты все купил!!! – беснуюсь я. – Мне!!!

Вокруг бродят люди. Я не особо замечаю. И Нечаеву приходится, придерживая за плечи, передвинуть в безопасное место.

– И че? – выдыхая на отрыве, гасит взглядом и при этом с вызовом дергает подбородком. – Удовлетворяя твои хотелки, я элементарно понтовался, – давит на уверенном.

О-о-о, мой ассасин!

Я не из тех, кого на одном лишь убеждении можно сбить с намеченного пути!

– Где твой мотоцикл? Почему ты приехал на машине? Зачем ты вообще садишься за руль автомобиля? Отец знает? Ради чего так рискуешь?

Нечаев подачу принимает. С каменным лицом держит. Но отражать не спешит. Сначала вливает в меня взглядом добрую порцию своей ненависти.

– Хах, – роняет сухо. И даже смешок отпускает. Но все это звучит как щелчок взведенного курка. – Знает, Филатова. Не волнуйся. У меня в семье человеческие отношения.

Первая пуля принята. Только я не сдаюсь.

Выдав собственную череду – сердцем по ребрам, повышаю ставки:

– Наберем? Пусть подтвердит! А то я как-никак волнуюсь!

Поймав тени на мрачнеющем лице, победоносно улыбаюсь.

– Остынь, – толкает сквозь зубы, зло задирая верхнюю губу.

– Дай свой телефон, – требую в запале.

Сама же за ним во внутренний карман Нечаева лезу.

– Ты че, а? Вкрай уже?.. – отбивает, когда выуживаю аппарат.

Дышит ровно, но как-то нарочито, словно размеренность вдохов и выдохов ему доводится считать.

– Разблокируй!

– Отдала!

Эти команды по потенциалу разные, но выпущены одновременно. Сталкиваясь в воздухе, создают новые искры.

Понимая, что добровольно я ничего не верну, Егор тянется за телефоном сам. Без рывков. С немой угрозой. Рассчитывая, что я, как и все, капитулирую тупо из-за силового преимущества. Но я отшагиваю и разворачиваюсь, заставляя долбаного верзилу попотеть. И вдруг… Он хватает сзади. Прижимая к себе, одной рукой в районе ключицы давит, второй – поперек тела. Задевает губами щеку.

Боже…

Просыпаются доисторические мурашки. Лезут из-под кожи, как грибы после дождя.

Нечаев уже практически выдергивает мобильный из моей ладони, но я в последний момент выкручиваюсь и резко поворачиваюсь к нему лицом.

На расстоянии жалких сантиметров замираем.

 
Эники-беники ели вареники,
Драники, финики, кексы и пряники,
Пышки и плюшки, и всякие пончики,
Клецки, торты, пастилу и батончики…
 

Врубаю я счет, курсируя взглядом от глаз Нечаева к его кривущим губам. Считаю, считаю, но… он не целует.

По-о-че-му-у???

Хочу. Хочу, чтобы он. Хочу, чтобы сам.

Та самая гиперфиксация уходит в стадию цементирования.

Но Егорыныч не двигается. Ни на миллиметр.

Гад! Непробиваемый гуманоид!

Как же я его ненавижу!!!

В тот миг, когда я собираюсь ему об этом сообщить, звонит телефон. Естественно, я, не мешкая, принимаю вызов.

А та-а-ам…

– Где твоя голова, сын? – произносит стальным голосом старый Нечаев. – Продать мотоцикл ради шубы… – режет, оставляя фразу без концовки. Хотя, может, она и есть… Мы с Егором активно сражаемся за телефон, а потому кое-что упускаем. – Бог с ним. Глупость, незрелая бравада – это все поправимо. Но садиться за руль автомобиля без прав… – снова часть речи теряется, потому что, носясь по кругу, я роняю телефон на плитку. Быстро подхватываю и, подкидывая, как горячий пирожок, убегаю от Егора. – Ты подвергаешь риску свою жизнь и жизни других людей. Это недопустимо. Я снял разрешение на запуск. Завестись снова не получится. Карта тоже заблокирована. Если нет денег на трамвай, пойдешь домой пешком.

На этом речь старого Нечаева заканчивается – его неоперившийся птенец вырывает у меня мобильный и гасит связь.

– Ни черта себе понты, скажу я тебе! – первое, что я кричу раскрасневшемуся Дракону, заливаясь хохотом. За грудиной бьет импульсами, аж слезинки из глаз показываются. – Ты точно-преточно в меня влюблен! Теперь не отвертишься! – горланю на кураже.

Передергиваю плечиками, хватаюсь за воротник той самой шубы, задираю лицо вверх и в азарте на победной и крайне экспрессивной ноте со всей своей музыкальностью выдаю хит Меладзе про неравный бой между сердцем и судьбой, в котором будет прав победитель, а проигравший только жить[43]43
  «Се ля ви», В. Меладзе.


[Закрыть].

Закончить Нечаев мне не дает. Дернув на себя, припечатывает:

– Да я эту шубу дарил, лишь бы создать тебе проблемы с предками.

Я цепенею. В неверии смотрю в ожесточившееся лицо Егорыныча.

– Нет… – выдыхаю почти беззвучно.

– Они ведь разбушевались, правда? – уточняет с едкой усмешкой. – Я хотел испортить тебе восемнадцатилетие.

– Не говори мне этого! – почти умоляю.

На фоне произошедшей внутри меня за этот вечер катастрофы невыносимо сложно принять нечто настолько болезненное.

– Но это факт, – настаивает Нечаев.

Таким безжалостным не видела его ни разу.

– Нет! Неправда!

Он держит паузу.

Долгую. Ледяную. Презрительную. Брезгливую.

Дескать я…

Я дура?..

Это просто война.

– Да провались ты, Нечаев!!! – ору в гневе, который сжигает дотла. – Я это запомню, понял?! Пожалеешь обо всем, что мне сделал! О каждом сказанном слове! И даже мысли! Пожалеешь! Клянусь!