Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод пятьдесят второй: На линии огня
«Думала, ты уже мужчина…»
«Восхищалась тобой…»
«А ты, как оказалось, глупый трусливый мальчишка…»
Задело?
Да к херам!
С чего бы мне париться из-за одного предвзятого и, однозначно, кривого мнения?! Мнения заносчивой Королевы, которая впала в очередную истерику, лишь потому что не получила свое!
Очередную ли?..
«Ты не думаешь, что можешь меня потерять?»
Думаю. И от этого ломает так, что под угрозой оказывается само мое существование. То, что атакует весь гребаный организм – это даже не боль. Многим хуже. Кто не сталкивался, никогда не поймет. Я сам охренел. Уже по факту.
«Я тоже уеду!»
Все, что проживал «до», вдруг обесценилось. Через призму нового опыта теперь виделось надуманным или преувеличенным. Так, учебная тревога. Сейчас же случился реальный сбой. Всех систем. По всем, сука, уровням. Работа каждого органа нарушилась. Их просто начало выкручивать, стискивать, выжимать, простреливать, выворачивать, отвергать… Словно чертово тело задалось целью изничтожить само себя.
«Уеду, Нечаев!»
Суть даже не в Усманове. Я бы мог поехать за Филатовой в Киев. Хрен с ней, с Канадой. Но проблема ведь не в географии. Немезида поставила точку. На старых условиях я в ее жизнь вернуться не смогу. А к новым я, ясен хуй, не готов.
«Ты собираешься предложить мне отношения?»
После этой предъявы шибануло так, что до сих пор несет. В ушах звенит. Бросает то в жар, то в холод. Сердце срывается с креплений. Болтается, задевая все подряд. Промахиваясь с ударами, лупит то так сильно, что в глазах вспышки мерцают, то так слабо, что застывает, умирая, весь организм. Грудь сводит. Дыхание рвется на короткие колючие вдохи и быстрые надсадные выдохи. Кожа перегревается, начинает увлажняться и липнуть. По позвоночнику таскает ржавыми ножами. Содержимое желудка разбухает и стынет в лед. Холод и тяжесть – все, что я после каждой промывки мозгов этим вопросом ощущаю. Ни хрена удивительного, что в итоге доходит до колотуна.
И эта дрожь…
Мощная, разломная, основательная дрожь! От нее гасит круче всего. Хочется упасть на землю, прижаться всей площадью, каждым гребаным сантиметром… Только бы перестало крушить!
Страшно, ебать. До всепоглощающего и абсолютного ужаса.
Это ведь уже не просто эмоции. Это реакция выживания. Тупой животный страх, который прожигает каждую клетку.
Какие отношения, блядь?! Они невозможны!
И дело не в том, что она Филатова. Дело в ней.
Она – термоядерный заряд. От нее разносит.
«Если я нужна, возьми на себя смелость появиться перед моими родителями, перед теми, кто следил за нашей войной на протяжении пяти лет… Приди на мой выпускной с цветами и станцуй со мной вальс!»
Нет.
Я не стану.
И проблема не в смелости. Давление, претензии, условия, ультиматумы – все это мимо меня. Я такое не глотаю. Это, сука, против моей натуры.
И тем не менее…
«Станцую с другим! Начну встречаться с другим! Мораторий снят!»
От угроз Филатовой рвет. Как Чернобыль в апреле восемьдесят шестого. Соррян за чернушное сравнение, но иначе творящийся внутри меня ад не описать, так жжет внутренности, дробит кости, шпарит мышцы и выносит, к чертям, крышу.
Что это???
Тело вовсю реагирует, а вот мозг подключаться отказывается.
Без него в мясо.
Долбанутому сердцу, если так нравится пылать, исчезнуть бы уж, на хрен! Но оно, тварь, будто феникс. Яростно сгорая, восстает из пепла.
«…несостоятельный…»
«…глупый…
«…трусливый…»
«…мальчишка…»
Именно так я себя и ощущаю, обнуляя все те качества, которыми до недавнего времени гордился.
От этого еще сильнее бешусь. Сильнее корежит.
И мое нестабильное состояние – то убитое, то болезно-лихорадочное, то взведенное и даже откровенно злое – не ускользает от внимания ближнего круга.
Илюха косится, но помалкивает. Ян же, ясен пень, пробивает вопросами.
– Что с тобой? – спрашивает, пока возимся в гараже.
А я, мать вашу, не могу. Не могу ему сказать.
Как бы ни рвало изнутри, вынужден шхериться. И без разговоров чувство вины дожирает с тех самых пор, как брат месяц назад вернулся в страну. Смотрю ему в глаза и сам не въезжаю, каким непостижимым образом то, что стартовало как разбор за честь и достоинство семьи, скатилось в банальное предательство. Когда я, блядь, перекроился в паскудную крысу? Даже если никто никогда, как я просил, не вытряхнет перед Яном подробности моей личной истории с Филатовыми, сам себя уже не прощу.
Сам. Все, сука, сам.
Сам себе яму вырыл. Сам начал закапываться. Уже по горло в земле. А Немезида только и ждет, чтобы ушел с головой.
Крепкая семья – самый большой понт нашего времени. Это все, на что я должен ориентироваться. Особенно сейчас, когда внутри такой груз висит. Но я, блядь, хоть убей, не могу забыть Филатову.
Вина перед братом и подсадка на Немезиду – с таким набором не живут. По идее одна беда должна вторую уничтожить. Но ни черта. Каким бы кровавым ни был замес, конца ему не видно.
Смотрю Яну в глаза и, ненавидя себя, лгу:
– Да ни хера… Все еще жду ответы по клубам. На этом заклинило. Вот и дергаюсь.
Брат не сразу принимает. Какое-то время еще приходится выдерживать его цепкий взгляд. Прощупывает ведь до нутра.
Потому что небезразлично. Потому что готов спасать.
Только я скорее сдохну от сепсиса, чем позволю вытащить собравшуюся в душе гниль.
– Нормально все будет. Ты отлично себя показал, – убеждает меня Ян. – Еще выбирать будешь, чье предложение принять. Я уверен.
Выдавив подобие улыбки, киваю.
Илюха же опускает взгляд и без каких-либо левых интонаций всухую меняет тему:
– С этой стороны конский люфт. Надо разбирать. Делать. Иначе на разгоне будет швырять.
А становится так мерзко, что по груди поднимается реальная тошнота – медленная, горячая и неотступная.
Перед теми, кто в курсе ситуации, марку, как ни странно, держать проще.
И все же…
Чтобы чеканутая тяга не вышла из скрытой фазы, поднапрячься приходится.
Чилим толпой в клубе, когда сраный говноед Яббаров с блевотным пафосом читает блог Филатовой:
– «Все, чего я хочу – бы. Обнять бы. Поцеловать бы. Прижаться бы. Не отпускать бы. Почувствовать бы, что в мире реально есть нечто большее, чем короткие вспышки и жесткие откаты. По-настоящему бы… Но, увы. Увы!»
Все, естественно, гогочут. А я, сука, с трудом сдерживаюсь, чтобы не расквасить говноеду рожу. Плечи дергаются и застывают. В напряженных мускулах моментально разливается боль, будто я полдня перекатывал здоровенные внедорожные скаты, хотя тренировок у нас давно нет.
– Отложи эту херь, – давлю сквозь зубы.
В висках пульсирует и точится гул.
– Понял, – сбрасывает Яббар, не особо сбавляя настрой. Телефон убирает. А вот рвущиеся из его чертовой пасти комментарии тормознуть нужным не считает. – Королева, походу, дозрела. Че сидишь? Надо брать, пока тепленькая. И наносить, так сказать, решающий удар, – валит с долбаным хохотом.
Остальные, ясен хрен, тоже ржут.
Только я рычу:
– Заткнись, блядь.
Рычу так низко, что ближние притихают.
Яббаров хлопает глазами, краснеет, но пытается тащить свое:
– Ну че ты, Верховный? Ну смешно же. Королева подгорает, публика требует подкинуть жара… А вот, кстати, она, – уводит взгляд в другой конец зала. Я без уточнений, чисто по ломоте в затылке, догадываюсь, о ком речь. Грудная клетка становится на пару размеров меньше – не вмещает ни бьющегося в истошной истерике сердца, ни прочего хоботья. Вся верхняя часть тела немеет, когда Китаец, наконец, рожает: – Не публика, в смысле. Королева.
И гребаное сердце срывается в прорубь.
Вашу мать.
РЭБ[47]47
РЭБ (радиоэлектронная борьба) – комплекс мер по управлению электромагнитным спектром. Он включает в себя подавление радиосигналов противника (например, глушение связи, навигации GPS) и защиту своих радиоэлектронных систем от аналогичного воздействия.
[Закрыть] Немезиды глушит все здравые мысли в радиусе десяти метров, так что я, блядь, перестаю существовать задолго до того, как она появляется в поле моего зрения.
А когда появляется…
В груди возникает необъяснимое чувство, словно еще три дня назад в сердце имелся отдельный, выточенный под проклятую Филатову, клапан. Сейчас он закупорен. Там ебенит взрывная энергия. Температура растет. Но доступа внутрь больше нет.
И не будет уже никогда.
Просто надо привыкнуть, что отныне пахать придется на трех цилиндрах. Просто надо привыкнуть.
А.Г.Н.И.Я. делает вид, что не знает меня.
Я без эксцессов принимаю новые правила. Только провожу контрольные замеры ее фигуры.
И все. Баста.
Конченая пятилетняя зависимость – не повод срываться.
Эпизод пятьдесят третий: Экзистенциальный рубеж
Июнь пятого года войны.
– Егор, сына, мы заждались, – давит мама, побуждая присоединиться к семье.
Да я понял, что не отцепятся, когда она третий раз зашла в качалку, где я пыхтел, пытаясь вместе с потом выгнать хоть часть того яда, который из-за Филатовой залил все тело. Так что особо «приглашению» не сопротивлялся. Только сбегал в душ, натянул свежее барахло и двинул на задний двор. Тормознул у куста, не доходя до здоровенной кирпичной печи, у которой, как обычно, папа рулил, жаря на мангале мясо и овощи, а в тандыре – лепешки, остальные просто тусили. Залип в телефоне, потому что
долбоеб
гладиолус.
– Уже иду, мам, – отзываюсь на автомате.
«Я выросла, Нечаев! Мне надоело играть в войнушки. Ты можешь продолжать с кем-то другим. А я хочу отношений. Нормальных человеческих отношений!»
Шесть недель кануло, а я продолжаю перемалывать вываленное Филатовой дерьмо.
«Не дерьмо, а удобрение. Я пытаюсь посеять в твоей голове зачатки разума», – сам с собой за нее разговариваю.
Конкретная шиза.
Скучаю по ней. И бешусь. Хоть ты сдохни, не отпускает.
Только вижу уведомление с канала Филатовой, как пес на кость, бросаюсь в телегу.
Первый пост рекламный – в описании ссылки и короткий понятный текст, но мне, чтобы догнать, что она рекомендует, приходится перечитывать дважды. Залипаю на чертах Немезиды, скидывая нервами налог на ее клятую роскошь.
Вашу мать.
Тело настолько быстро входит в фазу самосжигания, что нет никакой возможности успеть адаптироваться. Там, где натужно херачит идущее на трех камерах сердце, просто появляется искра, и кровь, как бензин, с дикой скоростью все это разносит.
Ко второму посту прикреплено видео, на котором я с перепадами температуры, давления, сил, дыхания, сердцебиения и настроения, не только лицезрею Филатову в движении, но и слышу ее голос.
«Все меняется, знаете? Удивительным образом. Не зря говорят, у любой ситуации есть месяц спустя… Я не собираюсь перекраивать себя. Да, есть потребность, чтобы меня любили громко! Во всю мощь! И что? Я имею право желать именно такой любви. Это мой путь. Его путь – результат свободного выбора!»
Ладони потеют, чуть телефон из рук не роняю. Он же как намыленный. Скользит туда-сюда, пока я, словно одурелый, пялюсь на Филатову.
«О чем она? Что поменялось?» – силюсь понять.
Желудок закручивается в петлю. И эта петля, как бы странно это ни звучало, в один миг становится самой что ни на есть мертвой. Пережатые ткани сначала ноют, потом немеют… А после ощущаются как дыра. Я в курсе, что там нечему биться, но что-то долбит. Может, сердце. Хотя хер знает, где оно.
«Да, есть потребность, чтобы меня любили громко! Во всю мощь!»
По коже идет подрывная вибрация. Это действие обгоняет восприятие. А потому я не сразу осознаю, что высаживает изнутри.
Сука.
Уши будто чем-то закрыло. Пока вслушиваюсь в голос Немезиды, растет частота общего шума и валит гребаное эхо.
«Я нашла платье своей мечты, подобрала к нему идеальные босоножки, шикарный минодьер и изумительные аксессуары. Сходила в СПА, где мне сделали скрабирование и массаж всего тела, восстанавливающий комплекс для волос, парафиновые процедуры для ног, педикюр, маникюр и еще кое-какие базовые женские приколюхи. В общем, я счастлива! Чувствую себя потрясающе! Впереди – самое лучшее!»
И о чем речь? Зачем это записывать?
Предполагая, что частично упустил смыслы, прослушиваю второй раз. И ни хрена. Тот же текст. Но, один черт, пришибает.
– Егор! – снова окликает мама.
В голосе уже слышится негодование, после которого, если протуплю, может стартануть жесткая промывка мозгов. С хлоркой и инсектицидами, ага. Проходили раз сто. И еще тысячу раз пройдем. Но желательно все же не сегодня.
Тихо выругавшись, прячу мобилу в задний карман джинсовых шорт и вхожу под навес. Только падаю в плетеное кресло и сразу же вытаскиваю гаджет снова. Кручу в лапах, не зная, как с ним расстаться, если охота снова сунуть нос в триггерные места.
– Со следующей недели будем подписывать очередной пакет, – говорит стоящий у мангала Ян.
В Германии, после окончания бизнес-школы, он работал в ведущем автомобильном концерне. Хорошо себя зарекомендовал. Плюс купленные нашей семьей акции. Так что, когда наметился производственный филиал в Одессе, вопрос, кого поставить руководителем планово-экономического отдела, не стоял. Собственно, это назначение и поспособствовало возвращению Яна на родину спустя пять лет.
– Что за пакет? – спрашивает папа с полным участием, хоть и проворачивает по ходу вопроса шампуры.
– Поставка технологического оборудования и производственных мощностей. Линии, станки, роботы – вся делюга. Часть уже пришла в порт.
– А со штатом как? Все места закрыты? – интересуется без конца перемещающая по крытой территории мама.
– Почти. Есть идея взять несколько сотрудников непосредственно из ВУЗа. Чтобы без лишнего мусора. Обучать сразу под наши стандарты.
– Заказал клипоны и новые грипсы, – отгружает для меня сидящий в соседнем кресле Илюха.
– Мистеру Ужасу нужен кореш, – тянет валяющийся на керамограните Бодя. Наматывая подросшего ужа по самое плечо, приводит доводы: – Рептилиям положено социализироваться, иначе они становятся агрессивными. Могут нападать. Покупать никого не надо. Я сам пойду и найду.
– Пусть Бог милует! – выплескивает мама. – Ты для начала со своим выводком пауков разберись, сыночка. Потому как, я тебе уже говорила, мы не можем держать в доме двести голов.
– Вообще-то двести шесть, – важно уточняет Бодя.
– Тем более! Хочешь, чтобы нам инкриминировали угрозу эпидемиологической безопасности? Эти ребята растут. Скоро им в твоей комнате будет тесно, не то что в террариуме!
– Тогда я перееду в другую. На мансарду.
– Нет, дорогой. Не переедешь. И никаких новых змей, ящериц, лягушек, скорпионов и тому подобных тварей в доме больше не будет. А пауков ты отдашь в городской зоопарк.
– Да щас! Раскошелился! А они – облезут!
И вдруг я со всей своей отсталостью толкаю:
– Что такое минодьер?
Все замолкают. Смотрят на меня, как на шизоидную биомассу. Секунды хватает, чтобы понять, что стоило бы и дальше помалкивать.
– Что такое что? Мино… че? – давит Илюха.
Мама смеется.
– Это маленькая сумочка с жестким корпусом, похожая на шкатулку, – поясняет. И тут же подкалывает: – Ты решил, что наденешь на выпускной, сына?
– К черту, – бубню я, краснея. Все остальные гогочут. – Просто услышал в видосе одном, и засело. Вот и спросил.
– Видос девчонка снимала, да? Девчачья фигня, – мочит Бодя презрительно. – У них в голове одни блестки. Мишура, – дальше тащит свое экспертное мнение. И вдруг как зальется хохотом. – Вспомнил случай на уроке истории! Иошина спрашивает, чтобы побольше к себе внимания привлечь: «Светла-на-Пална, а какая сегодня тема будет?» – кривляется, пародируя чрезвычайно манерную барышню. – Гы-гы-гы… Наша усатая историчка смотрит на намазюканные губы Иошиной… У нее прям вот так, вот так, – водит пальцем вокруг рта. При чем значительно дальше линии губ. – Розовым! Будто она кот, сожравший банку крема и закусивший «дождиком»! А-ха-ха-ха! Короче, Светлана Павловна режет без ножа: «Ну явно не урок макияжа. Хотя тебе, Иошина, я полагаю, он был бы куда более кстати. Возможно, даже актуальнее, чем культура Древней Месопотамии. Экстреннее!». Аха-ха-ха, я так ржал! Чуть со стула не свалился!
И сейчас ржет, держась за живот.
Уж тем временем уползает. И направляется прямиком к маме. Та, естественно, кричит, пока Бодя не ловит гада. Папа, Ян и Илюха смеются. Я тяну рассеянную лыбу и мотаю головой.
Чуть позже, когда ужин доготавливается, мелкий заносит своего питомца в дом, и все постепенно перемещаются в беседку, чтобы сесть там за стол, меня одного перехватывает мама.
– Ты чем занимаешься?
Тона хватает, чтобы все тело пришло в тонус. Мозги, конечно же, в том числе. Хоть все и разболтано, пытаюсь собраться и осознать суть предъявы.
– Чем же? – хриплю и иду ознобом.
Мама качает головой.
Смотрю ей в глаза, и прям корежит, потому что встречаю в их теплой тихой глубине неприкрытые переживания. Некоторым кажется странным, но я настолько не люблю ее расстраивать, что однажды двое суток на поломанной ноге ходил, пока та в край не посинела. Но и синюю я ей не показывал. Мама случайно поймала, пока переодевался. И началось худшее избиение полотенцем в истории человечества, переживаемое криками: «Свинюка такая! Где твои мозги! Жить надоело? Я тебя своими руками прикончу, если врачи спасут! Без ноги же останешься, сволочь!!!». Я ржал, конечно, чтобы разрядить, и подтверждал, что с такой мамой и без ноги бы делал вид, что все в путем. Да, Бог мой, и без головы. Мне умирать нельзя. Никак нельзя.
Все это жутко обострилось после травмы Яна. Мы все видели маму тогда, и из-за ее боли еще тяжелее переживали сами.
– Забыл, чему я вас учила?
И вот она устраивает мне ту самую промывку.
– А именно? – стою горой, не показывая, как внутри бомбит.
Не показывая ничего.
– Нельзя чувствовать одно, думать другое, а делать третье. Будешь болеть, сына, – напоминает одну из истин. А заодно говорит о том, что мой дестрой не остался не замеченным. Виден. По крайней мере, маме. Я ужасно вымотан реакциями своего тела. Вымотан однообразием, мощностью, повторяемостью. Мне трудно просеивать допустимое от недопустимого и скрывать что-то конкретное. Проще скрывать все. Именно поэтому я, несмотря на то, что за грудиной все обращается в общий сплав и начинает выкручивать противоестественные моему телу фигуры, сохраняю лицо непроницаемым. Хотя вроде как с мамой без смысла. – Здесь, здесь и здесь, – мама поочередно касается пальцем лба, груди и рук, – все должно быть слажено. Чувствуешь, думаешь и действуешь в одном направлении, не разворачивая внутри себя войну. Триединство души, разума и тела – это очень важно.
Та самая война тут же дает о себе знать, заряжая со всех сторон и никак не постепенно наращивая атаку.
Я вбираю губы, закусываю. С шумом тяну, перерабатываю и выпускаю воздух.
А потом, с прострелами в груди, кое-кого цитирую:
– Забыл, да. Нелегкий это труд – воспитание жирафов.
Война с Филатовой закончилась. А мира нет.
Может, прав был Яббаров? Чтобы подвести черту, нужен решающий бой?
Эпизод пятьдесят четвертый: Перестройка ядра
– Не слишком ли коротко ты под самый выпускной подстригся? – беспокоится мама.
Снова семейное застолье. Снова слишком много внимания на мне. Папа и тот в последние дни нет-нет и прикипает взглядом.
– Нормально, – отмахиваюсь, закидывая в рот последний кусок котлеты. Пережевываю уже на ходу, поднимаясь из-за стола и проходя к раковине. – Спасибо, было вкусно, – бросаю на автомате. Ополаскиваю руки, вытираю. Собираю с кухонной тумбы свое барахло: мобильник, портмоне, сигареты, зажигалку. Распихиваю по карманам. И, подхватив с той же тумбы бейсболку, натягиваю на глаза, пряча взгляд. – Я на улицу, – отбиваю, направляясь к выходу.
– Егор, – спешно окликает мама. – Ты так и не сказал, когда мы пойдем покупать новый костюм. Павел, конечно, уже отложил варианты под тебя, но ты тоже, давай, не наглей. До выпускного два дня.
– Смысл покупать новый? Не заморачивайся, – шмаляю, застываю вполоборота. – У меня шкафы забиты. Выберем из старого. Если че, скомбинируем.
– Да щас! У моих же детей выпускной из школы каждый день происходит! Можно не заморачиваться! Импровизировать и комбинировать!
Я сдавливаю челюсти.
– Тогда реши с Павлом сама, мам, – бурчу тихо. – Он мои мерки знает. А выбираешь и так всегда ты.
– Ты вырос, не заметил? На половине вещей штанины и рукава стали короткими, а в плечах все трещит. Будешь как клоун Гоша! Такой себе стиль!
Бодя ржет. Илюха с Яном усмехаются.
Слишком уж яркий образ стараниями мамы вырисовывается. Я бы тоже оценил, если бы ментальное здоровье было в норме.
– Эх… Жалко, пуделя нет, – вздыхает мелкий на манер кота Матроскина, страдающего по корове. – Ну если надумаешь выступать, можешь взять Мистера Ужаса.
– Твоя «мегавнушительная змея» как раз под короткие штаны, – вставляет Ян невозмутимо.
Тут же и папа с серьезной миной хохмит:
– Пойдет в шортах. Благо лето.
– Вот еще! – фыркает мама. Но улыбку все же не сдерживает, как ни пытается казаться сердитой: – Эй, вы все, не делайте мне нервы!
Я киваю и сливаюсь.
Делаю все по накатанной. Как привык. По крайней мере силюсь. Понял, что иначе не выплыть. Добравшись до гаража, меняю кепку на шлем, сажусь на байк и покидаю гавань, в которой ввиду моего внутреннего замеса становится куда более муторно, чем где бы то ни было еще. Перед теми, кто видит насквозь, слишком сложно держать лицо. Всем очевидно, что не справляюсь. Вызываю вопросы. Все чаще. От этого крутит все крепче.
Да, я загибаюсь, сгораю, истлеваю… Тупо подыхаю.
От позорной зависимости.
В таком добровольно вообще признаются?
Настолько низко пасть я не смогу. Даже перед самыми близкими. Блядь, перед ними особенно.
Но, мать вашу…
Я так устал думать о Филатовой. Устал от бессонницы, от ебанутых кошмаров, от страха проснуться в мире, где ее нет. Устал от ревности. От всех своих чувств устал.
Под ударом семья, мое будущее, сам я.
Я ведь не живу свою жизнь. Я, блядь, тупо перерабатываю возникающие в связи со своим вынужденным существованием реакции.
Горю, как тот самый реактор.
По активной фазе давно переплюнул Чернобыль. А если учесть, сколько лет у того шел выброс радиоактивных веществ, дальнейшие прогнозы и вовсе неутешительные.
А.Г.Н.И.Я.
Что я, мать вашу, должен делать?
Без нее кроет, как конченого. Сердце по всему телу швыряет. Остального мира просто не существует. Не знаю, как действуют психоактивные вещества – ума хватает, чтобы не пробовать. Но когда я пытаюсь слезть с Филатовой, все тело орет морзянкой: «Верни!», «Дай!», «Еще раз, и все!». Трясет короткими и длинными, пока мышцы не сводит в клин. Жаль, некому было прострелить мне оба колена, когда впервые к ней шел.
«Все чего я хочу – бы. Обнять бы. Поцеловать бы. Прижаться бы. Не отпускать бы…»
Понимаю ведь, что все слова Немезиды – фальшивая замануха. И, один хер, работает. Цепляет. Искушает. Затягивает. С каждым новым днем желание получить к ней полный доступ становится все более осознанным, всепожирающим, хищным и одержимым.
Сука.
Я так жажду все эти «бы» с Филатовой, что реально готов сдохнуть, лишь бы все случилось хотя бы раз. Один гребаный раз.
Это признак чертовой слабости. И от этого тошно.
За прошедшие недели напрочь потерял ориентиры.
Что такое трусость?
Прогнуться под требования Агнии, чтобы не потерять контакт? Или все же отказ от своих проклятых чувств в пользу разношенной до устойчивого состояния гордости?
Ответ уже не кажется таким очевидным. А обратиться за разъяснениями к отцу или к Яну по понятным причинам не могу.
Встречаюсь с Эмилией, как и договаривались, у входа в ТРЦ. Она не одна. С младшей сестрой. К этому тоже готов. Отношусь более чем адекватно. Протягиваю мелкой белке с пушистыми рыжими хвостами купленный в ларьке рядом с парковкой киндер.
– Привет, Эбс.
Вообще, ее Элла зовут. Но от данного мной прозвища четырехлетка в куда большем восторге, чем от своего имени. Не скачет, как жахнул бы в ее возрасте, к примеру, Богдан, лишь потому, что все девочки Ломоносовы крайне культурные создание. Зато улыбается белка так, что нет возможности не отразить.
– Привет, – шелестит, прячась от стеснения за руку старшей сестры.
Эмилия, собственно. Епта.
Вспоминая о ней, силой навожу порядок в голове. Фиксирую взгляд, касаюсь пальцами локтя и сухо целую в щеку.
– Долго ждали? – спрашиваю, увлекая обеих сестер ко входу в здание.
Их легко вести. Тут бесспорно.
Нет необходимости перманентно держать контроль и продавливать за линию фронта. Никакого фронта попросту нет. Нет нужды воевать. Я без всякого расшатывания на своей позиции. В привычной для себя роли. Все предельно комфортно.
– Нет-нет, – спешно заверяет Милька. – Папа нас только-только подвез. Пары минут не прошло. Немножко погуляли у клумб. И хорошо. Погода сегодня чудесная. Правда, Элла?
– Правда.
Я тоже киваю. Задумчиво и оттого слегка заторможенно.
Придерживая дверь, на автомате стопорю взглядом мужика, чтобы не пер в лоб. Тот тут же дает заднюю и пропускает нас внутрь.
– Давай-ка, Эбс, иди сюда, – проговариваю перед эскалатором, подхватывая мелкую на руки.
Та вспыхивает, краснея, как помидор, но с довольным видом обвивает мою шею руками. Эмилия тоже розовеет, зачем-то благодарит и, потупив взор, пристраивается на соседнюю ступеньку.
Молчим. Говорить вроде не о чем. Но это и не напрягает. Во всяком случае меня.
Следующий «разговор» завязывается уже в детском игровом комплексе, куда мы после оплаты и смены обуви заходим втроем.
– Есть, пить что-нибудь будете? – спрашиваю у столиков, где обычно тусят взрослые.
– Можно, – выдыхает Милька со своей стандартной робостью. – Я буду воду без газа. А ты, Эль?
– Молоко. Хочу открыть свой киндер.
Убедившись, что обе удобно устроились, иду к стойке локального мини-кафе. Дополняю заказ девчонок пепси, чипсами, орехами и пиццей.
Через пару минут возвращаюсь с полным подносом, расставляю все по столу и разливаю по стаканам напитки.
Эмилия, съев кусок пиццы и три чипса, с навязчивым рвением к чистоте без конца трет салфетками пальцы, рот, тару и сам стол. Элла ведет себя чуть свободнее – осиливает полтора куска и шоколад из киндера, но больше все же залипает на собранной мной фигурке.
– Пойдем играть? – зовет после того, как старшая сестра оттирает и ее.
Я без колебаний соглашаюсь. А вот Милька отказывается.
– Да ну, вы что… Я же в платье.
Смотрю на ее ноги и понимаю, что только сейчас обратил на них внимание. Просто не мерил взглядами Ломоносову, как это обычно бывает с Филатовой, пока не запомню каждую сраную деталь ее облика.
Дерьмо.
– Точно нет? – удерживая зрительный контакт, мягко веду в флирт. – Если что-то где-то и мелькнет, обещаю не смотреть.
Мое «мягко» вызывает у нее жар и срыв дыхания.
– Знаю, что тебе можно доверять. Но я вряд ли смогу получить удовольствие… Следовательно, буду только мешать. Лучше вас с Эллой поснимаю. Кстати, спасибо, что идешь с ней. Ты очень внимательный.
– Ерунда, – отбиваю я, подхватывая малыху на руки. – Мне самому по приколу. Мы клево проводим время. Скажи, Эбс?
– Угу.
Я еще не знаю, что получится с Эмилией. Это вторая наша встреча в настоящем времени. Все еще без статуса. Даже идти вместе на выпускной ей пока не предлагал. Еще думаю.
Дело не в решающем, как выразился Яббаров, ударе. И не в необходимости подвести черту.
«Ты разве не видишь? Королева торчит от тебя! Требует отношений? Так заведи. С кем-то другим. Поставь ее на место! А следом жирную точку!»
Нет, дело не в этом. Я не думаю, что она заинтересована в чем-то помимо победы надо мной.
Просто жду какой-то искры. Внутреннего толчка.
Отношения с Эмилией – не гарантированный откат к стабильности. Я достаточно зрел, чтобы понимать, что люди не взаимозаменяемы. Что извне нутро не починить.
Ума не приложу, почему Милька не вставляет меня так, как вставляла пять лет назад. Не вставляет хоть как.
Сжав зубы, несу Эбс к модульному комплексу. И в реале классно провожу следующий час, гоняя с белкой и присоединившейся к нам шпане по лабиринтам, горкам, трубам и бассейну с шариками.
Эмилия не участвует, но периодически подходит к нам. Делает фотки и снимает видео.
– Ты бы справился с работой аниматором, – замечает с улыбкой.
– С чем бы я ни справился, – хмыкаю, подмигивая.
– Это точно. Я бы, как минимум, боялась где-нибудь застрять. А уж с твоими габаритами… – срываясь, пунцовеет.
– Там слон пролезет.
Знаю, кто бы не упустил шанса поспорить. Отыграл бы мою шутку со всем своим остроумием на раз: «Слон, может, и пролезет. А вот твое ЧСВ[48]48
ЧСВ – чувство собственной важности.
[Закрыть] – вряд ли». Но Милька, естественно, подобного не делает. Только смеется.
После детского комплекса мы идем в кино. На мультфильм, вестимо. С Эллой же. Заняв кресло между мной и сестрой, она с самым завороженным видом следит за приключениями каких-то троллей.
– Тебе там удобно? – шепчет Милька. Я поворачиваю голову и отмечаю, что даже в полумраке ее глаза светятся теплой женственностью, добротой и открытой симпатией. – Не тесно? У меня тут вроде побольше места. Хочешь, поменяемся?
– Нет. Норм. Тебе не холодно? Дать плед?
– Нет. Все хорошо. Спасибо за беспокойство.
– И тебе.
Обменявшись этими репликами, устремляем взгляды на экран.
Я пытаюсь вникнуть.
Пять минут, десять… Может, двадцать.
Говорю себе, что только проверю время и верну телефон в карман.
Часы на руке просто существуют.
Достаю мобильный, смотрю на циферблат и цепляю краем глаза уведомления.
Хроники Агнии:
Порой только увидев, как счастлив без тебя человек, которого ты считала важным, осознаешь свою истинную ценность для него…
Один пуш, и внутри меня накаляется вся проводка нервной системы. Накаляется, уплотняется и, шваркая, устраивает такое светопреставление, что оболочка, должно быть, становится прозрачной, как чертова лампа Ильича. Меня, блядь, самого слепит.
Ебаный фейерверк.
