Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод восьмой: Кинопарад легенд
Ноябрь второго года войны.
Солнце ушло в закат около часа назад – не такое уж значимое событие, согласен. Особенно с учетом личных ощущений, которые твердят, будто оно не поднималось с прошлой недели. Лучей я не видел – вот в чем загвоздка. Но что важно конкретно сейчас – город укрыла темнота.
Труба зовет в атаку.
– Что за дурацкие кепки? – гундосит простывший Пима, пока обходим здание. – Более убогих костюмов ты не нашел?
– Во бара-а-ан, – сипло тянет в ответ Китаец. Перехватив козырек той самой кепки пальцами, стреляет нудиле по лбу. Заботливо поправляя головной убор обратно, ехидно просвещает: – Это восьмиклинка, Хлеб. Культовая вещь, е-мае!
Пима, естественно, в долгу не остается.
Долбанув Яббарова кулаком в грудь, возмущенно рыкает:
– Я Глеб.
– Один фиг, звезда! Кстати, мне жуть как понравилась твоя секунда славы на Теле5: «А тренировки у нас тяжелые!».
– Отвянь ты с этим интервью, – бухтит Пимченко. – У меня была температура! А ты при трезвом уме ничего умнее, чем: «Спасибо всем красивым девочкам, которые за нас болеют!», не придумал! – передергивает злобно.
– Это называется – работа с аудиторией, голова!
– Это называется дискриминация! Но вернемся к костюмам. Вот это вот #пальто_чтоб_не_нагнул_никто ничуть не лучше твоих восьмиклинок! – мотыляя распахнутыми полами, подкидывает в диком танцевальном движении тазом.
А может, диким оно видится из-за странного, крайне старомодного пошива брюк.
– Хах, я будто деда прадеда раздел, – лениво вставляет Набиев.
– Так, слушайте сюда, недалекие, – резко собирает внимание группы Китаец. – Тема вечера «Кинопарад легенд». Наша команда одета в стиле сериала «Острые козырьки». Это английские гангстеры из двадцатых годов прошлого века. Я на фига вам видео скидывал? Как правдоподобно вести себя собираетесь?
– А нам там «Оскар», что ли, обещали? – язвит Пима.
– Ой, ты… Не остряк, а гнида, даже завалявшейся пальмовой ветви не заработал бы. Нет недостатка хуже, чем упертая человеческая дремучесть. Вместо того чтобы устранять пробелы образования, оно, недоразвитое, но жутко вонючее, всех в чигиря затащит! Так вот, уважаемые господа, – акцентирует обращение ко всем, помпезно поправляя лацканы собственного пальто, – в следующий раз сами себе костюмы искать будете. Я умываю руки.
– Не ной ты, как девчонка, которой забыли написать: «Доброе, блин, утро!», – басит Рацкевич.
– Да не, Китаец не девчонка, – возражает Пахомыч, разбавляя заварушку хохотом. – Это он в роль гангстера прошлого века вжился, вот и запел на возвышенном.
– Возвышенном? Ты гребаный кусок дерьма, я достаю свой Маузер! – переигрывает цирк сам Яббаров.
– Заткнитесь все, к чертям собачьим, – гаркаю, в конце концов, я. – Устроили тут, на хрен, выездной детский сад!
Обогнув угол здания, машинально оцениваю периметр. На территории технической зоны гимназии ни души. Только туман стелется. Погода словно стыкуется: мороз крепчает, но влажность все еще остается высокой. Из-за этого контраста подошвы липнут к асфальту.
– Я бы посоветовал, Нечай, выправить брюки из берцев – в то время так не носили.
– Оставь свой совет себе, Яббар.
– Понял. Не вопрос.
– Лучше подумайте, как не облажаться, – говорю, сотрясая воздух не только словами, но и монтировкой, которую держу в руке.
– Если ты из-за того, что произошло год назад, Егор… – заводит Яббаров старую песню. – Так ты написал, что припугнуть Филатову хочешь. Мы с поставленной задачей справились.
– Будем честны, Никита: мы выглядели как конченые лохи, неспособные справиться с девчонкой, которая по размеру едва ли больше клюшки.
– Ты просто не мог видеть, как она через поля удирала. А я вот наблюдал, – замечает Пахомыч с выразительной осторожностью.
Именно она и бесит. Скриплю зубами.
– Сегодня нас шестеро, если что… – подкидывает Глебыч. – А тогда было только четверо.
Яббаров, естественно, не задерживается с реакцией:
– Ой, с тобой-то, Пима, успех точно гарантирован!
– Иди на фиг, сказал!
– Продолжите сраться, я вас сам раскидаю, – предупреждаю их я. – Задрали.
Воцаряется тишина.
Вой свирепствующего по территории ветра едва ли не единственным мощным звуком остается. Хлещет по щекам, будто отвешивая лещи от того, кто смотрит сверху и пытается по-отечески остудить.
Господь, не оставь меня. Прости, спаси и сохрани.
Горящий над нужной дверью фонарь как будто добро дает. Во всяком случае, манит, заглушая глас разума протяжным жужжанием лампы.
– А где бабуля? – хохмит Яббаров в последнюю секунду.
– Я за нее! – тут же откликается Рацкевич.
Смерив этих двоих тяжелым взглядом, срываю монтировкой замок. Первым шагаю в прокопченную темноту. Отложив в сторону инвентарь, включаю фонарик. Едва мазнув светом по огромным угольным котлам, пускаю длинный луч по уходящим вглубь помещения трубам.
– Накось выкуси, – выдыхает Яббаров.
Остальные присвистывают.
– Походу, в эту котельную не ступала нога человека с момента модернизации центрального газового отопления. Проще говоря, те, кто здесь бывали, давно мертвы.
– И к чему ты это говоришь? – пресекает разглагольствования Китайца Пима.
– К тому, что здесь здорово сохранилась атмосфера. А учитывая то, как с течением времени канувшие в века эпохи становятся мейнстримом, в это место смело можно водить экскурсии.
По пути к внутреннему выходу из котельной тема развивается.
– Зачем мы здесь? – обрываю пустой треп, когда приходит время освежить план.
– Чтобы показать говнозистам, что такое настоящее веселье, – чеканит Набиев вяло.
Я киваю.
– Пахомыч, ты отвечаешь за музыку и медиа, помнишь?
– Да, конечно. Все с собой.
Снова киваю.
– Яббаров, твоя миссия?
– Уволочь Агнию на танец и при всем честном народе короновать. Ой, ля, простите, – бьет в извинениях идиотские поклоны, – засосать.
В третий раз киваю. Поджимая губы, стискиваю челюсти.
– Рацкевич? – поддаю чуть резче.
– На мне пожарная система.
Четвертый кивок.
– Пима?
– Я отвлекаю дежурный научный состав.
– Отлично, – толкаю я вместе с пятым кивком.
Пока двигаемся вдоль труб, с улицы еще слышится завывание ветра. Но когда минуем двери и выходим в буферную зону, все наружные звуки стихают. На смену им приходят отголоски доносящейся из бального зала музыки.
Напряженный взгляд ловит свет в конце коридора. В фонарике больше нет необходимости, прячу его в карман пальто.
Не сговариваясь, надвигаем козырьки кепок ниже и ускоряем шаг.
Стилизованный ритм трека странным образом совпадает с ходом моего сердца. Сила на протяжении долгого времени сохраняется в одном диапазоне, но звук с каждым ударом становится объемнее, будто барабанщик в какой-то момент выливает на установку воду. Понятия не имею, какая жидкость в моем чертовом организме ее заменяет, создавая подобный эффект, но факт в том, что он есть.
Вдох. Выдох.
За прошедший год мы с Агнией Филатовой сделали друг другу немало гадостей. Продолжая видеться каждый день после школы или на одном из ее допов, все чаще лезли в другие аспекты жизней друг друга. Во все, блину, щели. Только бы побольнее задеть.
С Эмилией практически сразу же порвать пришлось. После того, как Филатова приперлась в секцию Ломоносовой по волейболу, настроила против нее команду и в один из дней окунула головой в унитаз, выбора у меня как бы не было. Я не мог защищать Мильку двадцать четыре часа в сутки, не мог тормознуть сошедшую с рельсов А.Г.Н.И.Ю., не мог убить ее и не мог, черт возьми, оставить ее, как она сама того требовала, в покое.
– Ты перестала бояться чужого мнения? Разве статус суки не пугал тебя?
– Лучше быть сукой, чем гребаной жертвой!
– Не трогай, чтоб тебя, Эмилию! Все это только между нами!
– Твоя Эмилия может быть в порядке в двух случаях, Нечаев: а) ты отваливаешь от меня; б) ты отваливаешь от Ломоносовой! Терпеть тебя в своей жизни и слушать, какая у тебя расчудесная добрая девушка, я не собираюсь!
– Ну ты и дрянь, – прорычал я в бешенстве. – Вцепилась в того, кто априори слабее, и рада вершить беспредел!
– А ты со мной не то же самое делаешь?!
– Я не пользуюсь своим физическим преимуществом. А на словах мы на равных.
– М-м-м-м-м… – выдала она какую-то мелодию. – Ошибаешься, Нечаев.
В чем ошибаюсь, тогда так и не допер.
Осознавал, что Филатова просто избалованное дите, что не мне ее исправлять, что на фиг надо вообще… И все равно пролонгировал это сражение.
– Оба неправы, – заключил в какой-то момент мой брат Илья. Он был вторым после Яна, на два года старше меня. Допускаю, что понимал чуть больше, когда подхватил кое-что от плюющейся ядом Филатовой. – Да вы одинаковые! Два говноеда, – накинул лихо, стянув одним узлом. – Мне в принципе побоку, чем вы занимаетесь. Но постарайтесь, чтобы об этой фигне никогда не узнала родня. А то… – запнулся. Внушительно посмотрев на меня, добавил: – Ты знаешь, что будет.
Филатова, конечно же, сразу смекнула. И с тех пор периодически угрожала дойти с жалобой до моих родителей.
– О себе подумай, дура, – попытался остудить ее я, не на шутку забоявшись мысли, что о моих поступках узнает отец.
Какие бы доводы я ни озвучил, он бы сказал, что я веду себя недостойно. И был бы прав. Безусловно. Умом я все это понимал. Но поставить с Филатовой точку не мог.
– Главное, чтобы тебе было хуже, чем мне, Егорыныч. А свое я вытерплю, – выдала стерва с улыбкой.
Она была моим жгучим секретом. Моим тлетворным стыдом. И моим томительным грехом. За то, что я с ней натворил, мне однажды придется ответить. Но уж лучше перед творцом, чем перед отцом.
Часто напоминал матери, мол, я уже готовый мужчина. Однако, как показала жизнь, взросление – это все же постепенный процесс. В чем-то я еще недотягивал. Болтался при сквозняках. Сходил с курса при ураганах. Вспыхивал при пожарах.
Ценности и принципы – это круто. Но есть еще такая непредсказуемая вещь, как психика. Ею я не всегда мог руководить. Филатова часто говорила о химии. Возможно, в том ее вина. Чаще всего все происходило непредсказуемо. Не было шанса поймать момент, когда случался этот перекос. Я думал одно, планировал второе, а в следующий миг уже делал третье, просто потому что терял способность управлять своими эмоциями.
Хуже всего, что А.Г.Н.И.Я. за этот год стала еще шикарнее. Мы росли, развивались – это естественно. Но Филатова, походу, вознамерилась затмить весь этот гребаный мир. Я не считал себя ограниченным куском безмозглой плоти, но не мог выработать закалку против ее красоты. Пока не мог. Все впереди.
Третий этаж.
Бальный зал гимназистов утопает в мягких золотистых бликах.
– Ну и че тут за компот? – грохочет Яббаров, закладывая руки в карманы этих дурацких дутых брюк.
Остальные, как обычно, повторяют.
Привыкая к освещению, так всей шестеркой в дверях и замираем.
Love is blindness, I don’t want to see.
Won't you wrap the night around me?
(Перевод песни «Love is Bliddness»:
Любовь – это ослепление, я не хочу видеть.
Не окутаешь ли меня этой ночью?)
Эта «душераздирающая» композиция раскручивается, набирая обороты. Мы же сохраняем не только неподвижность, но и хладнокровие.
И вдруг опять… Стоит мне увидеть Филатову, психика выходит из строя.
БДЫ-ДЫ-ДЫ-ДЫЩ!
Сердце бахает затяжными, будто с этой секунды у него функции того самого Маузера С96.
На смертоносной А.Г.Н.И.И. корона и платье-торт.
Средневековье, хайса.
– Припозднились мы с коронацией, – разряжает обстановку Яббаров. – Филатова уже одна из Тюдор. Смело.
– Кто бы сомневался, – высекаю я, не отрывая от нее своего горящего взора.
Ее чертов облик – мой новый микрозайм. А я ведь еще по прошлым не рассчитался. В этой жизни в целом столько микро – попробуй только все потяни. Микроизмерение, микроорганизм, микроклимат, микротравма, микроинфаркт… Эта треклятая приставка создает обманчивое восприятие чего-то незначительного. Но по правде последствия есть. И они необратимы.
По технике безопасности мне лучше не двигаться. Но когда я делал то, что лучше? Иду к Филатовой, чтобы в очередной раз показать ей, кто тут профессор, а кто – так, подмастерье.
– Батя в здании, – подмечает Яббаров, скашивая взгляд в сторону отца Королевы – гребаного директора гимназии.
Мельком на ирода смотрю. Подмечаю тот факт, что квадратные плечи усатому-мохнатому нужны, дабы держать щеки, и на том все.
Остальные же разбирают семейку в деталях.
– Такое чепушило, блин, а жена – огнище. Вылитая Джоли! – строчит Пахомыч. – Непонятно, как ему удалось ее охомутать.
– Борода, усы и баки – признак знатного… – выписывает Китаец.
– Да, конечно!
Диджей врубает трек из «Армагеддон», о чем нас информирует постер на большом экране у сцены, и на танцполе вдруг резко заканчиваются места. Вестимо, «Аэросмит» же, а тут, куда ни плюнь, попадешь в тонко чувствующего ценителя классики. Продвижению нашей шестерки наплыв этих возвышенных телес не мешает. Напротив, работает в плюс, удачно прикрывая от глаз администрации.
Администрацию «Острые козырьки» стебать продолжают.
– Глянь на его туфли – блестят, как черепашьи яйца, – подмечает Набиев.
– У черепах есть яйца? – как всегда, искренне удивляется Пима.
– Ох, дубина… – вздыхает Китаец. – Они их откладывают!
– А-а, в этом смысле… Так они вроде не блестят. Я передачу смотрел…
– Да какая, блин, разница!
– Кончай душнить, Хлеб!
– А вы не несите бред!
Спор, хоть и на пониженных тонах идет, но с усиленной артикуляцией. Сворачивается сам собой лишь потому, что мы добираемся до Филатовой.
Смотрю на нее, и в животе что-то рушится.
Это как разбой без боя. Никак не привыкну.
Сегодня особенно сложно. В королевском наряде чертова гадина А.Г.Н.И.Я. безбожно прекрасна.
Кидаю спичку в рот. Да поздно. В груди уже разгорается огонь. Натиску дурной силы подвергается сначала грудная клетка, а после и весь организм.
Когда оказываемся лицом к лицу, Филатова не выглядит ни потрясенной, ни испуганной. Со сдержанной, точно величественной улыбкой склоняет голову чуть набок. Изгибает бровь.
Смотрю в ее глаза и тоже ухмыляюсь.
Недолго.
Вернув лицу суровость, угрожающе надвигаюсь.
– Woof (англ. – Гав), – заряжаю глухо и агрессивно, прямо девчонке в лицо.
Тут намек и на ее отца-пса, и на то, что впереди зверская схватка.
У А.Г.Н.И.И. зрачки как яблоки, потому что круглые, крупные и… плод искушения.
Не надкусанные.
Я – кремень. А остальных – покалечу.
– Что же будет, когда ты, наконец, отстанешь, Нечаев? Может, Земля вращаться перестанет?
– Этого мы никогда не узнаем, – грубо отрезаю я.
Эпизод девятый: Искусство андерграунда
Смотрим друг другу в глаза, пока не стихает саунд «Армагеддона». Филатова включает холодный ум и пытается просчитать мою стратегию. Я всем своим видом даю понять, что хрен ей это удастся.
«Один, два, три, два-два, три…» – считаю мысленно с той же ритмикой.
Прицепилось. Черт знает, почему.
Хотя, пораскинув мозгами, конечно, догадываюсь, что это пароль. Пушка Чехова. Просто я еще не вкуриваю, где этот код пойдет в ход. Все впереди.
Ожидание рождает дрожь. Мелкую. Едва заметную. Но, что отличительно, глубинную.
Чтоб его…
Мы только начали, а мне уже охота взять перерыв.
– Раз уж вы здесь… – выписывает позерша, когда на экране появляется постер из «Храброго сердца». – Пусть один из твоих друзей пригласит на танец мою подругу, – изящным жестом в сторону нервозного вида девчонки указывает. Нервозного и, будем честны, не особо привлекательного. Переминаясь с ноги на ногу, та явно не знает, куда себя приткнуть. По собственному желанию на медляки таких приглашают редко. А уж по щучьему велению всяких там зарвавшихся цариц – еще реже. – У Насти сложный период. Обидите, шкуры сниму.
Открываю рот, чтобы пояснить: ни один из нас ей прислуживать не собирается. А уж вестись на угрозы – и подавно.
– Послушай, Королева… – начинаю бодро, сурово причесывая разгулявшуюся спесь Филатовой.
Но она в этот момент продолжает:
– Месяц назад у Насти погиб брат. А вчера родители объявили о разводе.
И я, прикусив, на фиг, язык, затыкаюсь.
Бредни это или правда – проверить возможности нет. Да и не особо хочется. Грудь сжимается, пока выдерживаю здоровый покерфейс.
– Ты самый симпатичный. По крайней мере, на уголовника не похож, – сообщает Филатова Набиеву. Он, и правда, смазливый, не спорю. Но говорить-то об этом зачем?! Скриплю зубами. – Как тебя зовут?
– Марат, – отбивает тот учтиво.
Не, ну нормально?
Враждебно смотрю на идиота и мысленно передергиваю это его сбивчивое «Марат».
Ничего личного. Только чуток прискорбно, когда #друг_говно_редкостное не вытягивает взятых обязательств.
– Пусть Марат идет.
Первое: Филатова смотрит на меня.
Второе: Это звучит как просьба.
Подкупает, че.
Да и… Ну… История самой Насти в плюс, да.
Во благо, как говорится.
Сдержанным кивком головы даю добро и ею же указываю Набиеву направление.
– Будь вежливым. Она тебе улыбнется, а ты скажи, что ее улыбка способна успокоить вечность[12]12
Отсылка к произведению Ф. Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби».
[Закрыть], – напутствует его Филатова.
Я морщусь. Однако, осознавая, что это всего лишь очередная цитата, которыми так любит швыряться в людей А.Г.Н.И.Я., решаю внимания не заострять.
По факту пора бы уже перейти к действиям, но я сдвигаю сроки до конца трека.
– Пусть дотанцуют, – говорю, когда отходим с пацанами в сторону. – Начинаем сразу после финальных нот. Пима, ты идешь первым.
Но сразу после медляка не получается. Говнозисты устраивают драный конкурс – включают одну из культовых сцен кинематографа и поручают заурядным обывателям ее дублировать. Представленная корявая, абсолютно фальшивая озвучка способна довести нормального человека до экзистенциальных страданий. Ей-богу! Но с другой стороны, хорошо, что микрофон не попадает к нам, иначе мы со своей тягой к импровизации вылетели бы с «незабываемой» вечеринки раньше, чем развернули бы реальный план действий.
– Господь, поистине пути твои неисповедимы… – протягивает Яббаров, когда после конкурса стартует киновикторина. – Всех раненых в одном месте собрал.
– Не говори так, брат. Не богохульствуй. Господь тут ни при чем, – говорю я сухо, без каких-либо эмоций, не отрывая взгляда от сцены, на которую сползаются команды. Завидев среди них Филатову, необоснованно оживляюсь. На агрессивном кураже обращаюсь к своим «гангстерам»: – Пацаны, запомните. У нас нет права на ошибку, – акцентирую значимо. – Ждем.
Терпеливо наблюдаем за тем, как умники меряются тем, что у одних от природы отсутствует, а у других настолько ничтожно, что лучше бы и не упоминать.
Филатова блистает. А если точнее, каждую бочку затыкает. И в итоге, кто бы сомневался, выходит из этой заунывной схватки победителем. Она и ее команда, которая из-за кислотной активности своего лидера существует лишь номинально. Девчонка в упор не видит других. Не слышит. Не сомневается. Не советуется. Не делегирует. Не отступает.
И по нашему терпению нам воздается. Ведущие заканчивают буффонаду и объявляют следующую музыкальную паузу.
– А через полчаса мы перейдем к главной части нашего вечера – церемонии награждения! – торжественно вещает задорная крикуха, внутренняя тамада которой в эту минуту явно затмила физико-математического сноба. – Напоминаю, что вот такие шикарные статуэтки «Оскара» будут вручены в номинациях: «Лучший костюм», «Лучший фильм вечера», «Лучшая мужская роль», «Лучшая женская роль», «Лучший злодей вечера», «Самый эпичный фейл», «Самый неожиданный сюжетный поворот», «Лучший спецэффект» и «Звез-з-з-зда-а-а-а ве-е-че-е-ра-а-а-а-а-а-а»! Отправляйте свои голоса прямо сейчас! Мы очень ждем ваши реакции!
Отворачиваясь от сцены, выделяю главное:
– У нас полчаса.
Как и договаривались, Пима выступает первым. Едва по залу разливается «Enjoy the Silence» Depeche Mode, металл-версия которой, как выясняется, использовалась в каком-то девчачьем сериале, Глебыч выплывает на танцпол. Это вам, конечно, не туса третьего класса на Титанике, но благодаря тому самому костюму, который Пима ранее зачморил, весьма похожее зрелище. Особенно, когда он подцепляет рыжеволосую девчонку в длинном деревенском платье.
– Что это за прыг-скок? Он в школе народного танца учился? – хохмит Яббаров.
– Да какая разница, – лениво отмахиваюсь я. – Тут главное – результат.
Чередуя короткие прыжки с широкими шагами, Пима успешно выносит рыжую из зала. А уже в коридоре, как и задумывалось, ему «неожиданно становится плохо», и девчонка возвращается за помощью.
Бульдог, Джоли, еще какой-то лысый гном… Спокойно наблюдаем, как троица, бросившись на помощь «бьющемуся в конвульсиях ученику», самоустраняются из помещения. Яббаров через минуту оказывается у двери, закрывает ее на ключ и заливает в замок суперклей. Вторую дверь тем же способом блокирует Рацкевич. Пахомыч расставляет камеры и направляется в сторону диджейского стола. Застыв неподалеку, отыскивает взглядом нас с Набиевым.
Я показываю пальцами двойку и направляюсь к оставшемуся в зале преподу – хилому очкарику, судя по содержательным предупреждениям, которые он своим писклявым голосом поднимает, чертовому учителю музыки.
«The Ending» Papa Roach гремит с такой силой, что сотрясается воздух. Разгоряченные умники танцуют неуклюже, но увлеченно. Никто ни черта не замечает.
Мы с Набиевым затаскиваем очкарика в служебную часть помещения и привязываем к стулу.
– Из какого вы класса? – частит щуплый, задыхаясь от волнения. – Ребята, это совсем не смешно! Вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь!
– Может, да. А может, и нет, – заключаю мрачно.
Я пихаю учителю в рот кляп, а Набиев тут же скрепляет этот ограничитель звука скотчем.
Поправляем одежду и идем обратно в зал.
Нащупываю спичку. Вставляю ее в рот. Жестко стискиваю зубами. Запах серы ударяет в нос. Это дразнит рецепторы. И успокаивает поднимающуюся за грудиной бурю.
Да, я не ангел. Скорее левиафан.
А при ходьбе, когда разлетаются полы долбаного пальто, чувствую себя чертовым графом Дракулой. Особенно, когда местная пехота врубается в неладное и начинает оборачиваться. Поспешно пятясь, жалкие ссыкуны рассредотачиваются по передней части зала.
Филатова остается на месте. Ровно там, где паркет закручивается в центральный узорный круг. Не склоняя головы, она сцепляет перед собой кисти. Те спокойно лежат на пышной юбке платья, даже когда мы с парнями берем ее в окружение.
Ни дать ни взять, королева.
Ну до чего же, чтоб ее, прекрасна… Сводит с ума!
Все вокруг нее серое, невзрачное, скучное. А она – живое и яркое воплощение того, о чем говорят с восхищением, описывая рай. Нечто неземное. Далекое. Недостижимое. Завораживающее. Парализующее все трезвые мечты. Чарующее великолепие, к которому, не нагрешив, нельзя прикоснуться.
Хоть бы моргнула, что ли… Взгляд в самом опасном режиме работает.
Смертоносная А.Г.Н.И.Я. в деле.
Continuous mode. Непрерывный электромагнитный поток.
Мое сердце пропускает удар. Один-единственный. Но кажется, во время этого пробела образуется тромб. И этот тромб словно бомба, которая способна взорваться в любую секунду. Я задерживаю дыхание. Всем нутром цепенею. Вот только вечно физиологические процессы в своем организме я контролировать не могу. Уже через миг внутри меня разгорается мощная перкуссия – удары, хлопки, тряска, шорохи, треск, скрежет, скрип, адская пульсация.
На фоне этого хаоса даже бахающая в зале музыка теряется.
Сердито выдергиваю спичку изо рта. Не глядя, по мере ходьбы, резким движением швыряю на пол. С силой сжимаю челюсти. Но эта попытка бороться с реакциями, которые подобны разбушевавшейся стихии огня, попросту ничтожна. Искроши я хоть все зубы, пожар уже не загасить. Нужны более отчаянные меры. А какие именно, я пока не знаю. Только пытаюсь нащупать. Надеюсь, способ найдется до того, как я сгорю.
Даю Пахомову знак остановить музыку. Но гулкая тишина воцаряется в помещение ненадолго.
– Нечаев, ты совсем с головой не дружишь?!
Не знаю, каким дивным образом извивается язык А.Г.Н.И.И., но в момент ее глухой ярости всегда кажется, будто она стегает по воздуху кнутом.
– А ты, моя радость? – протягиваю без тени улыбки. Да и голосом сплошную жесть выдаю. – В твоей голове ума, конечно, не кот наплакал, а кот насрал. Или пес, – размышляю все так же исключительно серьезно, выдерживая лицо и интонации серийного маньяка. – Твоя мать похожа на кошку, а отец – на бульдога. Никак не пойму, кто у нас ты? Киса? Или все же псина? А может, котопес?
Красота Филатовой рдеет. Алеет, словно воинский стяг.
– Если бы это не испортило мне жизнь, я бы тебя убила!
– Я в курсе, – отражаю с наносной скукой. Сердце в это время тарабанит где-то в глотке. Дабы не дрогнул голос, приходится делать значительные паузы. – У тебя за пазухой камень. Но и у меня он тоже есть.
Только мой еще и за семью печатями.
– Убирайся немедленно.
С тем же равнодушием отмечаю, как расцепляются ее ладони, как они сжимаются в кулаки, как напрягается тело.
Чертовой дрожью отзываюсь.
Злит ведь, что даже в этих движениях Филатова не теряет своей утонченности. Пышные юбки все так же плавно покачиваются. Тугой корсет не сковывает природную мягкость, а лишь подчеркивает благородную грацию. Бурно вздымающаяся грудь не разрушает безупречной гармонии величественного облика. А мерцающие камни в короне и на лифе создают эффект рассеивающегося звездного света. Черт возьми… Да затопай Филатова даже ногами, упади в истерике на пол – это будет выглядеть как часть искусства.
– Нет, Немезида, мы не уйдем. Пришла пора поддать жару.
– Предупреждаю в последний раз, Нечаев… Во-о-он! – ее голос звенит от крика.
Этот звук летит в мою сторону как залп выплескиваемого из канистры бензина. Фах! И пламя из моей груди, достигнув высотных пределов, распространяется по всему телу.
Один шаг к Филатовой.
Стремительный.
Необдуманный.
Инстинктивный.
Хищный.
Чисто бросок.
Один, чтоб его, шаг, и жар отступает от мозга.
Я застываю.
– Ты с чего-то решила, что можешь разрушать чужие отношения и продолжать строить воздушные замки о своих, – отчитываю свирепо. Умом я понимаю, что это, к чертям собачьим, не положительная динамика. Что на адекватный воспитательный процесс и близко не тянет. Что я сам веду себя, как претензионный ублюдок. Что ни одна говённая причина моего поведения не обеляет. Что вот это вот ощущение, будто я в праве, примитивнейшая форма психологической компенсации. Но опять-таки… Отступить я не могу! – Зря ты, Филатова, постишь в своем убогом блоге весь тот гребаный мусор. Он позволяет забраться не только в твою голову, но и кое-куда поглубже… – замечаю с намеренной двусмысленностью. – Цитата на твоей стене гласит: «Всегда помни, что ты был первым, кого я поцеловала…» А твоя собственная приписка: «И будешь единственным!». Серьезно? Настолько дебильно?
– Дебильно или нет, а ты читаешь как манускрипт, – хрипло язвит стерва.
– Ты не пророк, Филатова. И клятвам твоим грош цена. Не будет так, ясно? – высекаю я люто. Еще тверже, с трескучим нажимом, поясняю: – Не будет Усманов единственным мужчиной в твоей судьбе. Прощайся с этой мечтой, радость моя. Прямо сейчас тебя поцелует другой.
Судя по реакциям, которые А.Г.Н.И.Я. выкатывает визуально, мои слова в ее жизни – гром среди ясного неба.
Неужели кучерявый реально так много значит?
Бред и чушь!
– Ни. За. Что. – чеканит она воинственно.
У меня озноб. И у нее, по-видимому, тоже.
– Посмотрим, – рычу я.
В дверь зала в этот момент прилетают множественные удары кулаков. Но, несмотря на грохот, по крепкому полотну и минимальные вибрации не идут.
– Что происходит? Откройте! Агния? Дети? Кто-нибудь! Почему так тихо???
Задроты поглядывают на дверь, но приблизиться не смеют. Вероятно, клей был лишним. Они, на хрен, даже не пытаются.
С ухмылкой даю отмашку врубать музыку.
Веселье начинается.
