Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод восемнадцатый: Осторожно, сафари!
Март четвертого года войны.
Полтора часа сна в активе. Башку рвет, аж на глаза давит. Мозги, чтоб их – в кисель. По телу – тяжесть. Но зверюга гонит, пусть организм и в жестком распаде. Когда силы падают, включается характер – так уж вдолбили.
– Хайса, – кидаю сухо на входе.
И с тухлой рожей тулю к шкафчику.
Раннее утро. Первый лед. Все в сборах. А в раздевалке, как на базаре перед закрытием – шум, грязь, междоусобицы.
– Поднять щиты за Верховного! – горланит Китаец, прерывая свою обычную рубку с Пимой.
Никаких щитов у нас, ясен черт, нет. Выражение образное – не про действия, а про готовность. Но стая вскидывает к потолку кулаки и что есть мочи орет:
– ДРА-КО-НЫ!!!
Тяну рот в левый верхний угол и поднимаю свой молот. Чисто для проформы. Настроя особо нет.
Открываю дверцу шкафчика, и кисель из мозгов простреливает.
А.Г.Н.И.Я.
Рубит глухо. Как в низкопробном экшене с запаздывающим звуком. Но ощутимо – трындец. Нервы щемит, аж башкой дергаю. Те, естественно, сходятся в клинче и выдают короткое замыкание.
Виной всему фотки на внутренней стороне дверцы.
Фотки, в ад ее, Филатовой.
Десятки штук. Самым, блин, крупным планом. Торгуя личиком, гадина то лыбится, то подмигивает, то смеется, то «целует», то агрится, то закатывает глаза, то хмурится, то умиляется… Полный, чтоб ее, каталог эмоций.
Под глянцем значится косая надпись:
Тебе так идет проигрывать 😍 Благословляю 😘
♛твоя королева
Меня, к чертям, корежит и подколбашивает. По торсу лавиной сходит пламя. В висках молотит. Рука тянется, чтобы сорвать макулатуру… Свист и улюлюканье команды останавливают.
– Ого, Нечай! – заряжает Рацкевич. – С чего вдруг Королева тебе так наследила?
– Прорвало, как на стероидах! – валит Пахомов.
– А может, на гормонах, – предполагает Яббаров с вяленой интригой.
– Вот это я понимаю шуры-муры!
– Из-за сорванной свиданки все? Или… – вкидывает Набиев.
Я резко гаркаю:
– Похрен.
Игноря снимки, словно в самом деле ни черта для меня не значат, проверяю барахло. Коньки, щитки, налокотники, нагрудник, набедренка, шлем – все прощупываю. А термуху, памятуя, как Филатова любит перцовый спрей, еще и обнюхиваю. В вечной войне с гадиной я, блин, такой подозрительный, что даже сплю внимательно. Хотя в моей спальне физически Немезида еще не появлялась. Снует сугубо как фантом, врываясь в сновидения.
Сказать бы, что с вещами порядок, но, е-мае, нос забивает запах ее духов.
– Зараза, – давлю сквозь зубы, понимая, что Филатова спецом залила ими весь мой шмот.
Да гори оно! Упаковываюсь.
А пока, покрываясь пузырями ошизеть какого бешеного «равнодушия», лезу в экипу, сознание услужливо подсовывает кадры вчерашнего вечера.
Стерва выработала против меня настолько непрошибаемый иммунитет, что не напрягает ее жить под моей лупой. До фени! Побоку, что я читаю все переписки и мониторю активность в сети. Ведет себя так, будто меня, моего мнения и моего к ней отношения не существует в природе.
Только я не плуг[23]23
Здесь: плуг – то же, что тормоз.
[Закрыть]. Мутки Филатовой терпеть не стану.
Это она наложила вето на отношения на весь период войны. Она, мать вашу, узаконила некую, чтоб ее, власть друг над другом.
Я – по уму и по достоинству – все соблюдаю.
А Немезида – что?.. Соглашается на свиданку с каким-то фуфелом.
Чердак сносит еще на стадии чтения их переписки. А уж когда влетаю в это долбаное кафе и вижу парочку за столом – подрывает изнутри.
Какое триединство? Не слышал!
ШАХ-ША-РА-РАХ!
И мое агрессивное тело идет ожогами, язвами, коррозией, разломами. Сила такая, что самый крепкий металл не выдержал бы. Сетчатку отслаивает – цвета выгорают и плывут. В наложенном красном фильтре одно послание: «Разрушить все!».
Такого со мной еще не бывало. Никогда.
Кровь – битум. А сами вены местами разодраны. Мышцы сводит и выкручивает – взрывные волны идут и идут, без пауз. Сердце обращается зверем. Той аномальной тварью, что способна и готова уничтожить весь этот долбаный мир.
Алло, здравомыслие! Алло! Вне зоны доступа!
Пять секунд себе даю, исключительно чтобы вернуть зрение.
Прыщавый фуфел – в рубашечке, с поджатой под горло вишневой бабочкой – бурно жестикулируя, взахлеб точит какую-то тему, аж слюни летят. Филатова же – адская стерва! – мимо него смотрит. Моргая в режиме гипнотического слоумо, жадно ловит искры моего подпала. Глаза блестят, дыхание сбито, щеки горят… Но ей ни черта не страшно. Она в экстазе. Завороженно отслеживает каждый мой шаг. Энергия меняется. И чем ближе я к ней, тем яростнее в бешеный смерч затягивает тот самый мир, который я собираюсь уничтожить.
– Колонизация Марса – это уже не фантастика. Реально. Друг моего дяди работает в одном крутом, строго конфиденциальном проекте. Они уже тестируют ракеты. Еще год, максимум два – и люди будут жить на другой планете. Я те отвечаю. Там построят купола, системы жизнеобеспечения, улучшат почву…
Колонизировать Марс оно жаждет. Собачий бред. Марс – пыль. Прибрать к рукам Филатову – вот это миссия. И выполнить ее я ему, ясен черт, не дам.
Влупив бычьим взглядом чмырю между глаз, отгружаю, кивая на дверь:
– Выйдем.
– Нечаев, – тянет Немезида с тем остервенелым жаром, от которого у меня горит проводка, повреждается нервная система, и валит по жилам тремор. – Это уж точно лишнее. Успокойся.
Смотрю на нее, и сердце, которое сейчас в облике зверя, срывается с цепи.
А.Г.Н.И.Я.
Впервые в жизни охота зацитировать любимого Филатовой Шекспира. И не «Ромео и Джульетту». Нет.
«Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Молись скорей!»
Но нет. Не делаю.
Не в моем духе – раз. Держу марку, будто на глубинном мне до лампы – два.
– Ты нарушила правила. Снести прыщавому пол-лица – ни хрена не лишнее. И нефиг меня теперь успокаивать, – все, что выдаю.
Резко. Грубо. Составами по слогам.
Филатова не дергается. Ни черта не злится. Сидит с ровной спинкой и довольным личиком. Хоть убей, весь этот аттракцион ее! Всемирный день ее королевского величества!
– Это твой парень? – мямлит фуфел, нервно поправляя бабочку.
Немезида закатывает глаза.
Чтоб ее…
Вероломное женское начало!
– Боже упаси, – шелестит гадина.
Врезаясь в меня взглядом, еще и зараженную бешенством улыбку подкидывает. Отражаю, приглашая заглянуть в свою пустоту.
Моральной расчлененке не бывать!
– Боже упаси, – повторяет для надежности. Прикладывается губами к трубочке, всасывает фруктово-молочный коктейль, без спешки глотает и добивает: – На этого осла у меня не хватит овса.
Да чтоб ее!
Чтоб!
Не медля, тащу фуфела на выход. Во дворик. За угол. Там в коротком кулачном замесе по-быстрому доношу: к Филатовой хода нет.
– Еще раз рядом увижу, отлетишь в космос раньше, чем дотестят ракеты, – бросаю валяющемуся на плитке напоследок.
Сплевываю.
Возвращаюсь в зал и сажусь напротив Немезиды.
На костяшках кровь. Может, еще где. У людей вокруг глаза квадратные. А этой – хоть бы что. Смотрит на меня, словно все, на хрен, по ее сценарию пошло.
– Ну и мразина ты, Нечаев, – прописывает без осуждения.
Под ее тоном кроется другое. Что именно – черт знает. Но прошибает насквозь.
– Мне напомнить, как ты Мильку макнула в сортир? – хриплю в расходе, не замечая официанта, который опасливо пристраивает на стол пиццу.
– Это другое, болван! Совсем ни о чем! Меня бесила конкретно она! А вот ты… – прищуриваясь, готовится нанести удар. – Ты ревнуешь, Нечаев! Ревнуешь, как дурак! Это де-факто!
– Чего? Тебя ревную? Тебя? Корона настолько жмет, что мозги в тазобедренную локацию скатились? Мне идинахово, Филатова! Просто есть правила. Это де-юре!
– Иди ты к черту!!!
Она пытается встать. Я хватаю за запястье и рывком возвращаю за стол.
– Жри. Зря принесли, что ли? Я заплачу. Серьги тебе идут, – наваливаю, блин, абсолютно бессвязно.
Немезида склоняет голову набок и улыбается.
– Полюбовался? Теперь: смотался!
И сама свинтила.
Я уж удерживать не стал. Белый день все же. Без того немало проблем себе навалил.
А не спал, потому что она писала. Бесила своим бредом.
Агния Филатова: Нечаев…
Вкидает и пропадает.
Я мог бы не реагировать. Мог бы.
Нет. Не мог.
Егор Нечаев: Мрази на связи.
Агния Филатова: Почему ты меня так ревнуешь?
Я, блин, чуть волосы на себе не рву. Захлопнув к чертям учебник, в который до этого пытался втыкать, с яростным боем за грудиной вылетаю из-за письменного стола.
Егор Нечаев: Я. НЕ. РЕВНУЮ.
Она особо не задерживается. Сразу печатать ответ берется. Но для меня время тянется. Пока смотрю на бегающий карандаш, кровяное давление в башке превращается в цунами.
Агния Филатова: Ты провожал меня! Ехал за троллейбусом! Я видела!
У меня аж пальцы немеют. За ними и остальное. Полный, чтоб его, паралич.
Егор Нечаев: И при чем тут РЕВНОСТЬ? Темнело.
Агния Филатова: И? Тебе не пофиг, что со мной будет?
Егор Нечаев: Представь себе. Меня, в отличие от тебя, воспитывали ЧЕЛОВЕКОМ. Понимаю, тебе до меня людей видеть не доводилось. Поэтому так трудно принять.
Агния Филатова: Ты достал строить благородного!
Агния Филатова: ЧЕЛОВЕЧИЩЕ! А зачем же ты парня избил???
Егор Нечаев: За дело.
Еще с час срались. В какой-то момент Немезида прислала фотку из постели – я от неожиданности аж прозрел. А она, заявив, что устала, отчалила спать.
– Слышь, пипидастр[24]24
Пипидастр – метелка для уборки пыли.
[Закрыть], – гасит Яббаров Пиму, выдергивая меня в реальность. – Ты либо к лекарю вали, либо не корчишься мне. На трене будет съемка, а после – смотр. Позорить нефиг!
– Оставь его, – кидаю люто.
Все замолкают. Переглядываются.
Я молча щелкаю шлемом и валю на лед. Стая – следом.
Только начинаем раскатку, энергетика в арене меняется. Чтоб его, мы вроде не в фэнтези, но я отчетливо чувствую, когда Филатова ступает на лед, когда находит меня взглядом, когда, расчеркивая лед, летит в спину. Цепляет рецепторы не хуже цепей.
Оборачиваюсь и…
Вуаля, ля.
Врезается мне в грудь. Врезается и заливается смехом.
А внутри моего организма происходит критический скачок напряжения. Я, черт бы с ним, как трансформатор. С гулом, треском и искрами выдаю ток. Все, блин, дергается и сотрясается.
– Вы прям как собрание сочинений биполярного автора: то хоррор, то комедия, – комментирует вездесущий Яббаров.
– Военные хроники, – отбивает Филатова.
Я в мрачном молчании ухожу в сторону.
Объектив, в который Немезида призывает посмотреть, тоже игнорирую. Делаю вид, что ее здесь нет. Кисель в башке закипает, когда я в напряге пытаюсь понять: какого хрена позволил Филатовой влезть в мою команду под видом штатного корреспондента.
Она, как дикая кошка, метит меня, мои вещи, пространство. А я, блин, все это глотаю, будто кастрированный.
Надо бы замутить свежую комбинацию под нее.
Эпизод девятнадцатый: Непоколебимый инсургент
Май четвертого года войны.
– Библиотеку при текстильной фабрике закрыли! – провозглашаю с возмущением. – Ввиду низкого спроса! Ух-х-х, темные люди! Палачи просвещения! Убийцы культуры! – закатывая глаза, сотрясаю ладонями воздух. – Там столько эксклюзивных книг! Редких, чтоб его! И даже запрещенных изданий! Многие ни в электронке, нигде больше не найти!
– Жалко, – вяло отзывается раскрасневшаяся после бега Истомина и со стоном выуживает из кармана толстовки яблоко. – У меня колет в боку.
Мы на спортплощадке за основным зданием гимназии. Чилим после физры, которая у нашего класса по средам восьмым, блин, уроком.
– Дай мне что-то, – нервно выпрашиваю у подруги.
Та, не моргая, выкатывает ассортимент:
– Батончик, булку или сухарики?
– Запас как на осаду! – поражаюсь я.
– Не люблю быть голодной, – мямлит Настька с полным ртом, едва разборчиво.
– Я тоже, – выдыхаю устало. – Слушать абсолютно беспочвенные подколы Нечаева про мою фигуру заколебало до ужаса! Я не собираюсь доводить себя до анорексии! – разражаюсь небольшой тирадой, стоит только вспомнить о вражеской морде. Снова протяжно перевожу дыхание и, радуясь тому, что мы одни, заправски командую: – Давай батончик.
– Да он специально все… Сама знаешь, – бормочет Ися, не прекращая жевать. Попутно нащупывает в кармане лакомство и протягивает его мне. – Не задвигал бы все эти гадости, а, к примеру, лебезил, как остальные мальчики, ты бы его и не заметила.
«И да, и нет…» – думаю я, в кипящем раздражении разворачивая шуршащую этикетку.
«Все-таки… Чисто визуально… Допустим… На гребаных Нечаевых невозможно не обратить внимания…» – констатирую и вспыхиваю, будто сама себе пощечину влепила.
В горле образуется ком. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. И чуть ниже – за грудиной – тоже давит. Вгрызаюсь в батончик, лишь бы быстрее протолкнуть.
– М-мм… Кокосовый… Мой любимый… – гундошу с набитым ртом не краше Иси.
Вкусно, аж мурашки по коже бегут. От сладости же! Ну да, конечно, исключительно из-за нее!
– Я обожала их отдел художественной литературы, – возвращается к начатой мной теме Настя. Я же не сразу врубаясь, заторможенно моргаю. Несколько секунд во взорванном глюкозой мозгу царит чистое непонимание. – Граф Жоффрей де Пейрак был моей первой любовью.
– Ты как будто уже с ним прощаешься, – негодую, раздувая щеки. – А говорила, что «век ему верна» будешь.
– Ну нет… Не прощаюсь…
Я запихиваю в рот остатки батончика и, обхватив лицо подруги руками, тарахчу в нетерпении:
– Настя! На-а-астя! Давай проберемся вечером в эту библиотеку и укроем от утилизации хотя бы самое ценное!
Истомина давится яблоком.
– В смысле?
– В коромысле! Заберем любимые книги, Ися. Не тупи.
– Филатова! Ты сошла с ума? Это же воровство!
– О, горе мне! – вытягиваю драматично. Отстраняюсь и, приложив ко лбу тыльную сторону ладони, прикрываю глаза. Через мгновение одно веко все же приподнимаю. Покосившись на подругу, врубаюсь в торг: – Ну какое воровство, милая? Это спасение! Если мы будем бездействовать, ни в чем не повинные книги пустят на макулатуру! Их превратят в туалетную бумагу, ты это понимаешь? – крутанувшись, снова в воздухе руками трясу. – Я – не вор, ясно? Я – Робин Гуд! Или даже мать Тереза! Жанна д’Арк, в конце концов! Иду против системы!
– Мать Тереза???
Настька ржет, аж кусочками яблока плюется. Я отмахиваюсь и, упирая руки в сползающие по бедрам спортивные штаны, самую величественную позу принимаю.
– Именно так! А еще я – Цезарь. Veni,vidi,vici[25]25
Veni, vidi, vici (лат.) – Пришел, увидел, победил.
[Закрыть]. И сама Клеопатра! Всесторонне одаренная! Пойду и спасу эти книги! Ты со мной?
Хохот Иси стихает. Она резко становится серьезной. Щеки алеют, но это уже не последствия пробежки. Смущаясь, неловко отмахивается от несуществующих насекомых.
– Аг-г-г… Агния… – выговаривает с трудом. – Конкретно сегодня… я… эм… не смогу…
Я прищуриваюсь, скрещиваю руки на груди и, качнув бедрами, толкаю:
– И чем же ты будешь занята?
Плохое предчувствие скребет меня изнутри, словно какая-то, черт возьми, крыса. Но я отвергаю все, пытаясь верить в хорошее.
– Ну… Понимаешь… – Настя цепляется зубами за яблоко, хотя там остался огрызок. – Набиев…
– Набиев? – машинально повторяю я. – При чем здесь этот придурок? – сокрушаясь, взмахиваю руками. – Почему его фамилия звучит в нашем разговоре? Ты же оговорилась, да? – наваливаю, не давая ей ни слова вставить.
Потом столь же резко замолкаю.
Если честно, рассчитываю, что Истомина последует моему примеру. Было бы здорово все это замять.
Но нет же. Настя силится что-то сказать.
– Он… Он… В общем, Агусь, ты не переживай, но… Марат позвал меня вечером в кино…
Интуиция, конечно, редко меня подводит. Однако эта новость… Это даже не подвох. Это настоящий удар.
– Говоришь так, словно всерьез это предложение рассматриваешь! – срываюсь, не веря в происходящее, будто подобное могло бы быть исключительно кошмарным сном.
– Ну да… Рассматриваю. Он не такой, как Нечаев. Другой.
Настя оправдывается. А я задыхаюсь.
– Какой еще другой? Это одна банда! Тебя мама за него на опеку отцу перекинет!
– Да ну, Ага, не утрируй, – частит подруга испуганно. И тут же добавляет: – Ей знать необязательно.
– Ах, вот как… Секретик, значит… – изо всех гребаных сил пытаюсь не заорать. Безуспешно. – Это просто уму непостижимо! Ты соображаешь, куда идешь? Я буду за тебя переживать! Я с ума сойду! Слышишь? У меня «112» застрянет на быстром наборе!
– Агусь… – шепчет Настя крайне взволнованно. И признается, нанося мне еще один удар: – Марат мне очень нравится… Это не ранит тебя? Ну, если я с ним?..
Призраки всех великих личностей разом покидают меня. Хорошо, что Истомина смотрит на свои кеды и не видит моего лица.
– Нет. Не ранит, – выдаю ровно. Но чувствую себя преданной. – Это твой выбор. Делай, как считаешь нужным.
Подруга вздыхает и, разулыбавшись, вскидывает глаза.
– Давай в библиотеку пойдем завтра? – предлагает, горя воодушевлением, которое явно не с книгами связано. – А сегодня… Если что-то пойдет не так, я тебя наберу.
– Ладно. Как знаешь.
Разворачиваюсь и пилю к зданию гимназии.
– Ну, Агусь… – зовет Ися в попытках догнать. – Ты же не обиделась?
Еще раз десять этот вопрос задает. И я десять раз из гордости заверяю: «Нет». Но внутри за каждым таким разом болит нестерпимо.
Как она могла меня на него променять? В голове не укладывается.
Вечером, облачившись во все черное и кинув за плечи рюкзак, в который намерена трамбовать нужные книги, выхожу из дома и марширую к воротам той самой библиотеки.
Во дворике темно.
Фонари, что раньше заливали аллеи мягким золотым сиянием, вычерчивали тени от кованых скамеек, озаряли массивные вековые каштаны и подсвечивали гордо вздымавшееся здание в неоготическом стиле с его высокими арочными окнами и каменными выступами – ныне погашены.
Все окутано мраком. Кажется, будто это прекрасное место накрыли невидимым саваном, чтобы без особых усилий вырезать его из общей архитектуры города. Сердце сжимается от досады, горечи и ярого протеста. А вместе с этим… Есть желание отказаться от затеи. По позвоночнику ползет холодок. Мне банально страшно. Но я поджимаю губы и продолжаю шагать.
Из упрямства. Из злости. Из извечного стремления доказать – себе и всем вокруг – что я в силах справиться. С любой тьмой. С любым врагом. Абсолютно со всем. Самостоятельно.
Мне никто не нужен. Никто.
– Ну что ж… – усмехаюсь хрипло. – На костер так на костер.
Поднявшись на крыльцо, быстро сдуваюсь – ржавый замок, каким бы хлипким он ни выглядел, на мои, ставшие за годы войны почти профессиональными, манипуляции не поддается.
– Черт! – шиплю сквозь зубы.
Отшатываюсь. Делаю несколько шагов назад. С шумным выдохом прохожусь пальцами по волосам. Скольжу по зданию взглядом.
Ищу варианты!
Потому как…
– Я не сдамся! – заявляю так яростно, словно сопротивление оказывает живое существо. – Аполлон одолел Пифона! Геракл – Ладона! Зевс – Тифона! И я, Агния Филатова, тоже справлюсь! – заряжаю, вспоминая чудищ и всяких там драконов.
Спустившись на пару ступеней, прихватываю отколовшийся кусок плитки, на бегу размахиваюсь и со всей дури засаживаю им в окно. Стекло звенит и осыпается осколками.
Браво мне!
Закидываю в здание рюкзак и начинаю входить сама.
– И он еще говорит, будто я толстая… – пыхчу, протискиваясь сквозь прутья железной решетки. – Если головой свое-е-ей умнейше-е-ей не застряну-у-у… Зад вполне… Ну же!.. Ну!.. – выдаю в муках, прикладывая столько усилий, сколько кому-то понадобилось, чтобы в принципе появиться на свет. – Ну-у-у… Мамо-оч-чки… Я!.. Вполне про-о-о-о-о-о-о-охожу!!! – кричу на радостях, когда, наконец, влетаю внутрь.
И пофиг, что падаю на пол.
Вскакиваю, отряхиваю одежду, подбираю рюкзак, включаю фонарик и с некоторыми перебоями в сердце начинаю подъем по винтовой лестнице.
– Мне не страшно… Мне не страшно… – шепчу, как мантру.
Но тело внимает слабо, и мышцы неизбежно приходят в тонус. А с ним рождается и мелкая, чертовски противная дрожь.
– Здесь никого нет. Темнота – это просто отсутствие света. Тишина – не угроза, а часть покоя, – развлекаю себя разговорами, чтобы не было так жутко, ведь идти доводится на самый верх здания. Луч фонарика, скользя по стенам, рисует искаженные тени. Резко отвожу в от них взгляд. И долблю: – Призраков не существует. Иначе бы бабушка пришла отчитать меня за каждый мой «подвиг». За Нечаева – уж точно! За поцелуй с ним! Фу-фу-фу… И не шаги это преследователя – эхо моих собственных! А что до скрипа из каждой щели? Так это потому что зданию сотни лет!
Подъем ощущается как вечность. Голос разума то и дело дает команды: «Вернись! Уйди! Беги!». Но я мужаюсь и продолжаю движение наверх, нарекая лестницу моим личным Эверестом.
И вот – ступени заканчиваются.
Я на вершине.
Сердце бахает так, словно я этот путь пробежала. Но когда я осваиваюсь среди хорошо знакомых стеллажей, ритм все же постепенно выравнивается.
Воздух здесь совсем иной – густой и тяжелый. Пахнет сыростью, старой бумагой, залежами пыли и чем-то таким, что вскружит голову каждому истинному книголюбу.
– «Грезы мадам Вудро», «Пленительный гость», «Небо над океаном», «Философия любви», «Пороки поместья Рейнольдс», «Тайна одной ночи»… – озвучиваю названия, прочесывая по корешкам кончиками пальцев. – «Улыбка за венецианской маской»!
Планировала собрать нужные книги в рюкзак и уйти, но вспышка эмоций так разбередила душу, что я, не удержавшись, открываю одно из произведений и оседаю с ним на пол.
Фонарик в руках подрагивает, когда в запале и с выражением читаю вслух:
– Он коснулся ее ладони, и этот невинный контакт разорвал пространство молниями. Вся их дерзость дрожала в дыхании, когда он, склонившись ближе, заговорил так тихо, что слова стали не звуками, а жаром: «Если ты уйдешь раньше рассвета, я прокляну ночь. Я прокляну себя – за то, что не удержал тебя…».
Закрываю глаза. Осмыслить прочитанное не успеваю. А вот распробовать – да. За грудиной распускается нечто прекрасное – огненный цветок, что обжигает и пьянит.
Задрожав, прикусываю губу и распахиваю глаза, чтобы лихорадочно перевернуть страницу.
И вдруг…
Хлопает дверь.
– Это ветер, – вытягиваю с неким убеждением.
Но фонарик все же выключаю, и пространство тотчас заполняет беспроглядная мгла.
Тишина.
Секунда, две…
А после…
Бодрый шаг. Вальяжное насвистывание. Скрежещущее чирканье зажигалки.
– Если ты уйдешь раньше рассвета, я прокляну ночь… Я прокляну себя…
Я бы охотно поверила, что этот посаженный до хрипоты голос просачивается в нашу реальность из книги. Но, увы… Безошибочно узнаю Нечаева!
