Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод двадцатый: Тысячеликий герой
У-у-у… Гребаный Горыныч! Проклятый дирижабль!
Конкретно это его появление – словно вражеского истребителя вторжение. Не вижу. Только слышу. А уже всеми фибрами ощущаю присутствие. Усиленная мраком энергетика, словно чертов вирус, каждую имеющуюся в моем организме клетку обрекает на ад.
Воздушная тревога. Красный уровень опасности.
Я не боюсь.
Но…
БУМ! БУМ! БУМ! БУМ! БУМ!
Сердце весь имеющийся ресурсный потенциал мобилизует. Стягивает в боевую точку – под ребра, как под границу. И обрушивается на эту преграду артиллерийскими залпами.
– Че за тексты? Филатова, ты серьезно? – вопрошает гад. – Да ну на хрен!
Зачем он продолжает говорить? Из-за его голоса в моем теле образуются тромбы. Пульс скачет. Но кровь не проходит. Сердце под собственным натиском захлебывается.
– Пифона одолел Аполлон. Ладона – Геракл. Тифона – Зевс, – расставляет акценты в сказанном ранее.
Ах ты… Р-р-р-р-р-р-р… С самого начала за мной следил!
– Улавливаешь суть, Филатова? Все они были мужчинами. Тебе не справиться.
Снова дискриминация? Долбаный шовинист!
Избыток гнева заставляет меня гореть синим пламенем.
Yе-е-е-а-ch, черт побери… Let’s go!
Подскакиваю на ноги, цепляюсь за полку и забираюсь на верх стеллажа. Потолки в помещении экстремально высокие – с огромным запасом в полный рост стоять позволяют. Осторожничаю только из-за царящей кругом темноты.
Замираю. Напряженно вглядываюсь.
Фах! Нечаев в очередной раз чиркает зажигалкой. Вижу его мощную фигуру, и меня взрывает.
Врубаю фонарик и бросаюсь вперед. Перепрыгивая с полки на полки, стремительно, словно разрывающая тьму комета, несусь к цели. Егорыныч лишь башкой дернуть успевает, а я уже лечу ему на спину. Врезаюсь, и капкан захлопывается – обвиваю ведь руками и ногами.
– Знай, кто тут альфа! – выкрикиваю и вгрызаюсь в шею ублюдка зубами.
Тьму сыплет искрами. Кусать врага – все равно что ухватиться зубами за оголенный провод. Электричеством так шпарит, что телом сотрясаюсь.
– Чтоб тебя! – гаркает Горыныч.
Цепанув лапой меня за бедро, с силой тянет на сторону, пока не стаскивает с себя. Я бы, конечно, могла держаться челюстями до последнего, но во рту и без того слишком много жгучего вкуса Нечаева.
– Филатова, – рыкает гад. Выдавая свое обычное стремление держать все на контроле, сжимает мою шею пятерней и припечатывает к стене. Невольно позволяю ему эти манипуляции. Расслабляюсь, чтобы справиться с той яростной энергией, от которой вибрирует каждое нервное волокно. Под кожей такие молнии носятся, что она не мурашками покрывается, а какими-то дивными буграми. Встающие дыбом волоски в то же мгновение превращаются в какой-то, черт возьми, сосновый бор. – Еще раз меня грызанешь, я тебе башку откушу, – предупреждает с угрозой, второй рукой растирая рану.
Палю фонариком ему в рожу, а потому вижу, как он зол – мгла черных глаз полыхает, брови в сплошную линию сбиты, кривые губы так сжаты, что и даже контура не видно, желваки ходят, подбородок дергается.
Воздух так и трещит.
Ловлю очередную волну агрессивной дрожи. А потом, разомлев в образующемся после нее тягучем расслабляющем сиропе, усмехаюсь.
– Я тебя не только грызть буду, Нечаев. Я с тебя, членистоногий, хитиновый покров сниму, – отбиваю дерзко. – Какого черта ты носишься за мной? Педаль газа запала?
– А ты за мной какого? – парирует встречным вопросом.
Игнорирую, выдерживая единую линию нападения.
– Таков уж закон мирозданья: каждый Нечаев в вечном плену Филатовых сиянья, – выписываю с экстремальным фатовством.
– Еще слово про мою семью, и я тебе глотку прям здесь перегрызу, – давит Горыныч разъяренно.
Я же смеюсь. Не могу иначе. Что бы он ни говорил, именно в его обществе мое величие взлетает до небес.
– Я нравлюсь тебе, Егор? Так ведь? – пробрасываю коварно. С наслаждением. Даже смотреть на него в это мгновение приятно. Снова смеюсь. В груди клокочет! Отлепившись от стены, подаюсь ближе. Чтобы видеть вымахавшего акселерата, игриво загоняю глазки под веки. Он растерян, но следит настороженно. Так настороженно, словно я кобра, которая в любой момент шваркнется, чтобы укусить. Я же хихикаю и прикладываю ладонь к его щеке. Внутри очередные петарды взрываются только от того, что он вздрагивает. – Моя красота ломает твой характер. Лишает тебя воли, – шепчу так тихо, словно колдовство развожу. – Когда ты смотришь на меня, ты так зависаешь, – сообщаю, цокая языком. – Вот беда! – восклицаю. И он выходит из ступора. Как зверь в попытке скинуть удавку, дергает башкой. Едва успеваю закончить: – Твои мозг откатывает до времен палеолита!
– За-а-аткнись, – цедит так свирепо, что меня прошивает током. – Че ты мелешь вообще? Больная?
– Не злись так, пупсик, – сладко мурлычу я. – А то совсем влюбленным выглядишь.
Он реально как дикарь на меня смотрит. В гневе еще и скрипит зубами, и так бурно таскает через ноздри воздух, что меня опаляет жаром.
– Ненормальная, – чеканит глухо, не снимая с меня того самого до неадекватности настойчивого взгляда. – Мы вас ненавидим, ясно? А я тебя – вообще до трясучки. За твой сраный характер.
– Че ты разнылся? Характер ему не такой! На жалость давишь? Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним, – цитируя Шекспира, уже на автомате возвышенный тон выдаю. А после куда более резко рублю: – Не моя роль. Соррян.
– Да заткнись же ты! Бесишь! – рявкает, задыхаясь.
– Ола-ла… Ну признайся, Нечай, без меня твой огонь просто потухнет!
– Мне гореть не по приколу. Я за холодный ум.
– Если ты откопал его, сообщаю: я люблю, когда за мной ухаживают и говорят комплименты.
– Думаешь, я не знаю? Ты такая падкая на лесть, что только жополизов и признаешь. Они охрененно удобные, верно? А я – нет. Поэтому ты взрываешься. Ты меня тоже – до трясучки. Меня, и никого больше, – гасит, не повышая голоса, но так, чтоб его, жестко, что во мне что-то ломается. Возможно, та самая граница. – И да, блин, если ты каким-то чудом и попадешь в мою стаю, альфой тебе не быть. Никогда. Даже рядом не встанешь. Собственностью моей будешь.
– Пошел ты! – вскипаю я. – Динозавр замшелый! Достал со своими патриархальными замашками! В стаю к нему… Пф-ф! Да что мне там делать? Облезлый ящер! Ты звезде не ровня!
– А эта звезда сейчас с нами в одном помещении?
За последнюю издевку даю ему в ухо и отвешиваю:
– Битте (нем. – пожалуйста), мусье (франц. – старая форма «месье»)!
– Ты, блин, мурчалка, – рокочет огнедышащий, заламывая мне руки и припирая обратно к стенке. Бетон морозит спину, а его дыхание горячит лицо. Кривые губы у самой щеки трутся. – Ультануть[26]26
Ультануть – молодежный сленговый глагол, произошедший от игрового термина «ульта» (предельный, окончательный). Означает сделать что-то выдающееся, неожиданное или поразительное.
[Закрыть] хотела? Не получилось, сразу кинулась в истерику? Поехавшая. Сейчас тут будет полиция, – последнее вкидывает, как он умеет, между делом.
У меня в такие моменты мозги клинит.
Толкаюсь изо всех сил, чтобы отодвинуть Нечаева на расстояние и посмотреть ему в глаза.
Врет? Не врет?
– Откуда знаешь? – выдыхаю, фиксируя свет фонаря, как прицел.
На наглой морде, естественно.
Егорыныч морщится и угрюмо качает головой. Чтоб его, он будто горюет, что я безнадежная.
У-у-ух, ненавижу!
– Кража со взломом – это статья, – информирует гнусно-уверенным, пробирающим до костей тоном.
Прям следак, блин…
Да кто его, черт возьми, учил сохранять такое хладнокровие? Как смеет он смотреть так, словно отброс – это я, а не он?!
Скрещиваю руки на груди. Удивительно-инфантильную позу принимаю. Но луч фонаря на Нечаеве удерживаю.
– Я в курсе, – кокетливым шелестом и улыбкой перекрываю волнение.
– И?
Пауза.
Я веду плечами, борясь с дрожью.
Он стискивает челюсти, раздувает ноздри и, направив голову вправо, щелкает шеей. Впивается взглядом. Взывая к моему рассудку, двигает бровями. Под глазом, где шрам, дергается какой-то нерв.
«Один, два, три, четыре, пять…» – начинаю счет до ста.
Пусть посинеет в ожидании.
– Решила, значит, выпускной класс в колонии мотать? Не вопрос. Валяй. Я не встряну.
Разворачивается и уходит.
Именно в этот момент с нижних этажей здания доносится шум: какое-то лязганье, разговоры, скрип раций, шаги.
Мамочки!!!
Моя психика включает режим паники.
Лишь поэтому, сбивая ноги, бегу сначала за рюкзаком, а после… за Нечаевым.
Чтоб его!
Стоя у распахнутого окна, он закрепляет на батарее карабин репшнура.
– Времени в обрез, – констатирует очевидное.
И швыряет мой рюкзак в окно.
Я собираюсь возмутиться и устроить ему адскую взбучку.
Да только не успеваю.
Нечаев сгребает меня, приподнимает и рывком прижимает к себе.
– Обхвати, – командует глухо. – Руками. Ногами, – резко уточняет и резко подбрасывает. Я на автомате выполняю. А он еще и требует: – Крепче.
Меня начинает колотить.
Но выбора нет. Слушаюсь.
– Не вздумай отпускать, поняла? – бьет жаром мне в висок, пока проверяет что-то там.
– Что ты собираешься делать? – шепчу, не тая страха.
Егор не отвечает.
Просто перемахивает через подоконник и срывается вниз.
Мы!!! Господи, Боже мой!!! Мы срываемся вниз!!!
Если в первые секунды со мной происходит что-то очень похожее на обморок – в глазах чернеет, дыхание рвется, тело слабнет… То в последующие, когда по лицу хлещет жалящим кожу ветром, я в полном, черт побери, сознании, ощущаю, как мое сердце ухает вниз. И нет, не в пятки. Оно, блин, уже финиширует лепешкой где-то там, на асфальте.
И я…
Господи…
Я визжу так, что раздирает горло и сводит судорогами мышцы.
А Егорынычу – хоть бы что! Каменный!
До меня, увы, не сразу доходит, что он не только удерживает нас двоих в этом кошмарном падении. Он еще и периодически отталкивается от здания ногами и по факту спускает нас на силе своих рук. Четко, уверенно и спокойно, будто для него подобный альпинизм – не безумие, а обычное дело.
Господи…
Земля приближается так стремительно, что кажется, мы все-таки шмякнемся и размажемся. Но Нечаев каким-то образом гасит скорость и в последний момент просто ставит ноги на асфальт.
Удар, конечно, ощущается. Он пружинит по моему телу, а до этого, вероятно, и по его. Нас сносит немного вбок. Я пошатываюсь и соскальзываю. Но Егор перехватывает и сжимает в железных объятьях, не давая свалиться.
Чувствую, как у него дрожат руки. И невольно прокручиваю: «Третий этаж…».
Третий, чтоб его, этаж! Мы могли убиться!
– Скорее, – хрипит Нечаев, подгоняя.
И я понимаю, что стою на своих двоих… Больше осознать ничего не успеваю. Даже времени перевести дух нет. Егор сжимает мою ладонь и рывком увлекает прочь.
Бежим, задыхаемся и… смеемся.
– Е-ху! – это я уже сидя за спиной Нечаева на мотоцикле выдаю.
Ветер путает волосы, охлаждает кожу, но не успокаивает нашпигованное адреналином сердце. Напротив, разгоняет еще сильнее.
Захлебываясь в каком-то сумасшедшем истерическом счастье, горланю все подряд. А еще хохочу, срываюсь на короткие реплики, пританцовываю и даже ухитряюсь петь.
– Откуда ты знал, что полиция едет? – спрашиваю у Нечаева спустя пару десятков километров, стоя у ближайшего к своему подъезда, когда приходит время прощаться.
Он ухмыляется.
Медлит, рассматривая: от макушки до кончиков ног и обратно.
А потом без каких-либо зазрений совести обрушивает:
– Потому что я сам ее вызвал.
«Ды-ды-ды-ды-ды-ды…» – фигачит мне по нервам.
То ли осы. То ли то самое электричество.
Но я решаю, что на сегодня эмоциональных проявлений достаточно. Скрещиваю руки на груди и с прищуром наблюдаю за тем, как Горыныч, не прекращая скалиться, заводит байк.
– Создал проблему. Порешал, – раскидываю с ледяным спокойствием. – Герой.
– Еще погуляем? – давит гад между смешками.
Подмигивает, проводя сквозь мое тело весь застрявший ток разом.
И, оглушающе прогазовав, уезжает.
Эпизод двадцать первый: Контроверсионный эскапизм
Июнь четвертого года войны.
Они замутили. Настя и Марат. Объявили себя парой.
Это полный тры-ы-ы-ы-ындец.
Агния Филатова: Подогнал свою шестерку, чтобы глубже в мою жизнь залезть? Надеешься, что Настя выдаст что-нибудь личное? Забудь! Не светит! А вот если твой змееуст ранит ее, я вас всех с лица земли сотру!!!
Егор Нечаев: Ты, на хрен, не центр Вселенной. Мир не вокруг тебя вертится.
Агния Филатова: Да что ты? Давно так решил?
После этого сообщения мой мобильный разрывает звонками. Все идут от Нечаева. Совсем оборзел?! Думает, я с ним виснуть на линии буду? Еще чего! Не собираюсь!
Скрестив руки на груди, сердито хожу по комнате. Обдумываю стратегию, пока переведенный в беззвучный режим телефон вибрирует бешенством Егорыныча. Хотя «обдумываю» – это лихо сказано. Сама так киплю, что не успеваю переводить дыхание.
Он снова пишет.
Егор Нечаев: Ты че, блин? Нормальная вообще? Дергаешь меня и сливаешься? Делать нефиг?
Агния Филатова: Мне делать нефиг? Мне? Ты башкой не бился? Мне просто ни разу не по приколу, что один из вас просочился в мою жизнь! Еще меньше мне нравится, как именно он это сделал!
Егор Нечаев: Хватит орать.
Егор Нечаев: Я к тебе или ты ко мне? Тема не для переписки.
Агния Филатова: Еще я к тебе не бегала!
И он, как мужлан, которого я в нем ненавижу, решает.
Егор Нечаев: Ща раскидаю дела. Через пятнашку у тебя.
Мой желудок, поддавшись неоправданной, но тем не менее невообразимо сильной тревоге, принимает решение эвакуироваться. Естественно, без всякой организации. Экстренно и стремительно. Путем катапультирования.
Не знаю, что и куда я глотаю. Движение гортани происходит рефлекторно. И все! Во рту сушь. В голову бросает кровь. А всю меня колотит.
Я не хочу его видеть!
Зачем?
Уж точно не у себя в спальне.
Агния Филатова: Не приходи! Родители не спят.
Враг не отвечает. Тупо исчезает с радаров. На ту самую четверть часа. Я же за это время чуть крышей не еду. Раз пять из комнаты высовываюсь: то в ванную, то на кухню мимо застывшего перед телевизором отца прохожу.
Проверяю окно. Выглядываю. Снова проверяю.
– Зачем закрыла? – прилетает сзади, заставляя вздрогнуть.
Господи… Папа…
Что за привычка подкрадываться? Следопыт, блин!
Пока оборачиваюсь, в висках так бьет, что нервы замыкает.
Папа же, почесывая подбородок, с таким подозрением косится мне за спину, словно я через окно ответы к экзаменационным тестам вышвырнула.
«Черте что!» – возмущаюсь про себя.
С него ведь станется!
Однако мысли отца, как оказывается, позабористее моих предположений будут.
– Курила?
Я захлебываюсь воздухом. И тотчас взрываюсь.
– Совсем из ума выжили?! – выпаливаю, даже не стараясь сдерживать эмоций. Еще и пальцем у виска кручу. Папа багровеет, а собирающаяся слово молвить мама, помешкав, прижимает к губам пальцы. – Что смотрите? Еще идеи будут? Узурпаторы!
Это жесткая пилюля. После нее родители частично обнуляют полученные в психотерапии скиллы.
– А что ты там делала? Что прячешь? От тебя, бывает, пахнет… И мы… Мы переживаем, Агусь… – выдает мама, не очень удачно виляя между природным стремлением командовать и необходимостью быть мягкой.
Эти торги только сильнее драконят.
Ненавижу притворство. Ненавижу, когда люди – пусть и искренне – пытаются быть теми, кем не являются.
– Не настолько от меня «бывает, пахнет», чтобы обвинять в курении! Нет, правда, вы чокнулись? Что врачи говорят?
– Попридержи-ка коней, юная леди! – со строгим тоном врубает мама характер.
Но мне уже плевать.
– Все прекрасно знают, что я табачный дым на дух не переношу! И презираю тех, кто этим дерьмом травится! – выплескиваю, рассекая руками воздух. – Для меня оскорбителен сам факт обвинений, что вы мне предъявляете!
– Дерьмом? Что за лексикон, Ага? Куда ты катишься?
– Ага, выбирай, пожалуйста, выражения!
– Ага, Ага! Ага, Ага!.. Да сколько можно?! Я вам что – пудель для дрессировки?! – предъявляю в пылу. – С дороги! – кричу и рвусь напролом.
– Мы не договорили! – все, что успевает кинуть мне вслед мама.
– И не договорим! Буду в своей комнате! И ко мне не заходить! Ни-ко-му!
Пока в ту самую комнату иду, пятками по паркету так стучу, что у соседей снизу, должно быть, сыплется штукатурка.
– Что случилось? – выдыхает показавшаяся в коридоре Юния.
Ее голос… Он один такой. Добрый, теплый, сердечный. Без всякого притворства. В моменте столько неприкрытой эмпатии выдает, что мой эмоциональный шторм, дрогнув, резко в другую сторону валит. Прямиком на меня.
За грудиной спазм. Диафрагма подскакивает. С формирующимся в горле комом нарастает удушье и подступают к глазам слезы.
– У наших драгоценных родителей спроси! Достали!
– Уф-ф…
Прежде чем захлопнуть дверь, слышу папину неуклюжую шуточку:
– Ее будто итальянцы родили. Ты ни с кем там?..
Ар-р-р-р-р-р-р-р!
Запускаю руки в волосы. Дергаю так, что кожа на голове горит. Миг стою. Задыхаюсь. После начинаю метаться по комнате: то что-то столкну со стола, то подушку в стену запущу.
Слезы сдержать получается. А вот тормознуть икоту – ни фига.
Настя, Нечаев, мама с папой… Да чтоб вас всех!!!
Проживаю адский психологический кризис. Меня, блин, просто на куски рвет. Все внутри горит и беснуется.
Господи…
Резко застываю, когда вибрирует лежащий на тумбочке мобильник.
Правильнее всего было бы включить протокол игнорирования. И я включаю! Но… Уже спустя три секунды его нарушаю.
Егор Нечаев: Ок. Я на футбольной площадке рядом с твоим домом.
Агния Филатова: Мне-то что???
Егор Нечаев: Давай не выеживайся. Это серьезный разговор. Подтягивайся.
Мне бы задуматься, почему я в состоянии рубануть с плеча на диалог с родителями и совершенно не в кондиции сделать то же с вызовом от Нечаева. Но, фишка в том, что я не думаю.
От желудка с прошлого раза что-то осталось. Сейчас скручивает так, что в районе этого жалкого остатка происходит возгорание. А от него уже кидает жаром во все стороны.
Из домашнего костюма не переодеваюсь. Даже в зеркало не смотрюсь. Просто срываюсь с места и лечу.
Мимо доказывающей что-то родителям Юнии.
– Нападение – метод ее защиты. А вот почему она чувствует необходимость защищаться – вопрос к вам.
Мимо самих родителей.
– Агния! – окликает меня мама.
Папа очередным ошарашенным взглядом провожает.
Я притормаживаю, чтобы вскочить в кроссовки. К шортам – не лучшая пара. Важно лишь то, что удобные. С Нечаевым неизвестно, когда придется убегать.
– Да что происходит? Куда ты идешь?
– Предаваться пагубным привычкам! – информирую, прежде чем выскочить на лестничную клетку.
Ступени гремят, когда по ним сбегаю.
Но и внутри меня грохочет.
Ярость. Тревога. Нелепое волнение.
Сердце не ту волну ловит, едва проклятого Егорыныча вижу. Совершает какие-то мертвые петли. И начинает деление. На клоны, которые стайками разбиваются по всему организму.
Фонари! Чертовы фонари!
Все вокруг имеет определенную степень вины. Только не я. Не я.
– Сейчас ты получишь! – горланю по пути к гребаному Нечаеву, наставив на него два пальца, словно это гребаный пистолет.
Несчастный принимает угрозу с некоторой долей растерянности. Явно не рассчитывал, что я настолько зла. Взгляд, которым он, как обычно, от макушки до пят осматривает, стопорится в районе моих коленей, ползет обратно, и, упираясь мне в лицо, оценивает масштаб надвигающегося бедствия.
– В себя приди! – отражает с несвойственной нашему возрасту сдержанностью и той мужской суровостью, которая ему, по ходу дела, досталась от рождения.
Но зад от боковины чертового байка отлепляет.
Предусмотрительно.
Только со мной не поможет.
Беру разгон, словно в объятия подлому чешуйчатому броситься намереваюсь. И у него, вопреки нечеловеческой стойкости, расширяются глаза.
А я? Уже по воздуху бегу.
Какой-то безумный хомяк за грудиной крутит колесо. Колесо, блин, фортуны.
Что Нечаеву прилетит? Что славному выпадет?
Прыжок. Как паук в него впиваюсь. Дергаю за патлы.
Дракон, паук, хомяк… От создателей «В мире животных»!
Колесо, кстати, которое все еще, вроде как по инерции, маслает чеканутый грызун, превращается в вырабатывающую электричество турбину. И пространство, которое нам с Нечаевым приходится делить, трещит, будто поймавший удар от молнии трансформатор. Энергия выходит разрядами. И возвращается под кожу искрами, которые входят и застревают, словно занозы.
– Да чтоб тебя! Уймись! – рычит Егорыныч с хрипом.
Перехватывая мои руки, пытается скинуть с себя. Но я же паук сейчас. Паук во время урагана. Цепляюсь, словно без него меня унесет к чертям на кулички.
Врезаемся в байк, в металлическую сетку, которая служит ограждением футбольного поля… И в конце концов, Нечаев, подло воткнув мне в ребра пальцы, раздирает нас. Визжу, но не от боли. Просто он, с форсом прокрутив в воздухе, опрокидывает головой вниз. «В мире животных» продолжается – висну на руке гориллы, как летучая мышь. Он трясет, будто и с руки меня сбросить намеревается. А я все ору.
Ору неистово!
О волосах, которыми мету траву, даже не думаю. Кровь, что прилила к мозгу, провоцирует другие страхи.
Хоть бы головой в землю не вбил!
– Воткну и оставлю, – угрожает подонок, читая мои мысли. – Может, тогда из тебя что-нибудь вырастет.
– Пусти, идиот! Пусти! А-а-а-а-а!!! Да что за район, блин-а? А? Где все? Убивать будут, никто не подойдет!
– Я же говорил, что людей среди вас нет, – цедит, тряся еще сильнее.
– Да сам ты… Тупой динозавр! Твоих костей так не хватает музею!
– Схлопнись уже! Иначе до утра у меня висеть будешь!
– Я тебе ногу отгрызу!
– Ага, если достанешь.
– Вообще-то я гибкая… – шиплю.
И, активизировав остатки злости, изворачиваюсь, чтобы кинуться на бедро Нечаева. Но он отшагивает и руку со мной уводит дальше. Тогда я, задействовав пресс и все свои силы, иду в размахе в обратную сторону – поднимаюсь, пока сажусь на его лапу. Уже собираюсь снова на него броситься, как он едва не роняет меня на землю.
В следующие секунды с громкими вздохами ловим друг друга всеми возможными способами.
Ловим и замираем в самой неловкой позе.
Чтоб его…
Мы будто обнимаемся. И это отчего-то страшнее, чем падение и все угрозы мира.
