Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод двадцать второй: Свободные радикалы
Я понимаю людей.
Могу сказать, как бы в подобной ситуации повели себя Юня или Ися. По багажу знаний из научной и художественной литературы, могу предположить даже, что бы они чувствовали. Могу необходимые реакции сыграть.
Но себя… Себя я в тот миг, когда мы с Нечаевым устанавливаем чересчур тесный и вовсе не воинственный контакт, не понимаю.
Одна его рука на моей спине, вторая – в волосах. Большой палец медленно, будто в неосознанности, скользит по щеке. Лицо, дыхание, твердое тело – все крайне близко.
Черт… Черт же…
Я либо после потери памяти, либо на грани обморока.
Сама себе новая. Чужая. Необъяснимая. Нелогичная.
Мысли странные. Подмечаю не то.
В черных горнах Нечаевских глаз варится железо. Проходящий сквозь них взгляд несет не только жар, но и ошеломительную полноту содержания – какую-то личную историю, оголенные чувства, характер. Железобетонность последнего не глушит проявление до одури будоражащего волнения. Скулы, уши, губы Егора пылают красным. Те самые губы еще и рвано таскают воздух.
Он все-таки долбанул меня головой о землю?
Что за алхимический угар? О чем я думаю? Что происходит?
Никакое внезапное, чтоб его, сатори[27]27
Сатори – состояние просветления или интуитивного постижения своей истинной природы и реальности, которое не выражается словами и выходит за рамки обычного понимания.
[Закрыть] мне это понять не поможет!
У меня ведь даже сердце по-новому бьется. Бахает в каком-то затяжном, отбойном и глубоком, словно бы сакральном ритме.
– Держишься? – выдыхает Нечаев непривычно тихо.
– Да, – толкаю задушенным шепотом, который будто бы призван беречь дикую интимность момента.
И…
Пауза.
Ничего не меняется. Контакт не прерывается.
Пока Егор не выдает следующий вопрос:
– Ты че так смотришь?
Слышу его, и внутри вырастают колючки. Вырастают, электризуются и лезут через кожу наружу, чтобы ранить других.
– Хо-о-оспа-дя… Егорыныч! Что непонятного? Рожу твою уголовную разглядываю! Запоминаю для сводок! – поясняю едко. С той же издевкой даю уточнения: – Лицезреть физиономию, расположенную на высоте двух метров от земли, когда у тебя самой метр шестьдесят три, знаешь ли, доводится нечасто. Как правило, я тебя не вижу, тролль.
Скулы Нечаева каменеют. Но он со скрипом двигает ими, чтобы угрюмо отмахнуться:
– Нет у меня двух метров.
– Сколько есть?
– Метр девяносто, – признается явно неохотно.
– Ошизеть… – шепчу я. – Вот это да!.. Но ты ведь еще растешь. До двадцати еще выше махнешь. Та-а-акой верзила будешь!
Он хмурится. Смотрит исподлобья, явно не понимая, восторгаюсь ли я или, как обычно, стебусь.
– И че? Плохо, что ли? У нас все высокие. Генетическая фишка.
Очень неосмотрительно со стороны Нечаева то и дело напоминать о своей гребаной семейке. Во мне просыпается прикорнувший было бес. Дернувшись, свеженьких тумаков победителю халявной генетики навешиваю.
– А че ты мне здесь чекаешь? Че приехал вообще? Кто тебя звал? Руки убрал! – кричу, чтобы даже касаться больше не смел. Каждую новую попытку все злее пресекаю: – Я сказала, руки убрал!!!
Пресекаю с заминками, то и дело цепенея в каком-то инстинктивном ужасе, который со страхом-то и не связан. Свирепый взгляд Нечаева путает какие-то провода в моем бренном теле. Вот непонятные рефлексы и срабатывают.
– Убрал, – рычит, продолжая бурить мне душу. – Не ори.
– Как не орать?! Настя с Набиевым! – из-за этого едва не плачу. – Вели, чтобы он отстал от нее! – начинаю почти умоляющим тоном. А заканчиваю приказом: – Вели, понял?!
– Ты че гонишь? – чеканит по слогам. С трудом, вероятно, не срывается на ответный крик. Надвигаясь, тычет мне в лоб пальцем. – Рехнулась, на хрен.
– Можешь это сделать или нет? – безобразно истерю я.
– Приди в себя, сказал, – цедит Егор, в очередной раз обдавая парализующей аурой сдерживаемой ярости.
Эта чертова энергия на химическом уровне рвет связи в моем организме – атом за атомом, молекула за молекулой. Пока не рождаются свободные радикалы, подвергающие стрессу все системы.
И все же…
Словно осатаневший фаталист, добиваюсь ответа:
– Да или нет?
Нечаев не отвечает. Раздувая ноздри, молча сверлит взглядом, в котором заряд терпения падает так стремительно, что в какой-то момент, на критических позициях, мне видится мигающий значок батареи и слышится сирена.
Психанув, толкаю его в грудь и разворачиваюсь, чтобы уйти. Только и шага сделать не успеваю, как он хватает за ворот футболки и с треском тащит обратно. Ближе к себе, когда я по сути еще в пути нахожусь, перехватывает, пуская ладони по талии. Фиксируя на месте, крепко сжимает. Нависает и грозно толкается в мой лоб своим – чуть влажным и адски горячим.
– Приди. В. Себя, – вбивает сурово, с рубящими расстановками.
Взгляд, тон, сам голос и эта его поражающая взрослость – все вместе так давит, что у меня от напряжения вспухают вены.
Хочется напомнить, что он младше. Посмеяться. Задеть. Но язык, игнорируя команды, липнет к небу. Судорожно тяну воздух, а заодно и заблудившиеся в нем чрезвычайно устойчивые соединения – бензина, парфюма, сигарет и какой-то телесности. Лихорадочно цепляюсь за плечи Нечаева, соскальзываю ладонями ему на грудь, принимаю мощные удары сердца и вся сжимаюсь.
Сжимаюсь, словно пружина.
Чтоб его!!!
Егорыныч, между тем, резко поддавшись еще ближе, едва не сбивает меня с ног.
– Хочешь, скажу, почему тебя так бомбит? Проблема не в Набиеве. Проблема в том, что у Насти есть отношения, а у тебя – долбаной Королевы – нет. Ты ревнуешь и банально завидуешь.
Сказать, что я в шоке – ни черта не сказать!
Он ведь без всякой анестезии нащупывает, обнажает и беспощадно вырывает воспалившуюся внутри меня червоточинку. Единственным обезболивающим служит тот же жесткий и до странного успокаивающий голос.
Не даю себе за него ухватиться. Нельзя.
Нечаев – первый враг.
– Что за вздор? – смаргивая слезы, яростно толкаю его в грудь. Толкаю до тех пор, пока не отступает. – Думаешь, я хочу хоть с кем-нибудь встречаться? Чушь! Я берегу себя для Святослава Усманова!
В глазах Нечаева, там, где секунду назад мигала остатками терпения батарея, происходит взрыв.
Он не громкий. Не феерический. В рамках взгляда, сознания, духа… Не слишком явный.
Просто чертовски пугающий.
За грудиной все скручивает – так туго и так горячо, что воздух из легких рьяно устремляется наружу. Задушенно выдохнув, со свистом тяну кислород обратно и… начинаю икать. Температурный режим сбивается. Меня потряхивает, хотя нутро в этот же миг, параллельно всему происходящему, калит адреналином.
Нечаев делает шаг. Я на автомате пячусь. Но он ловит за запястье и снова дергает на себя. Я, как пластмассовая, стопорюсь, всеми силами не позволяя стереть дистанцию.
– В каком веке ты живешь? – шипит огнедышащий.
Я невпопад выпаливаю:
– В нашем!
– Забила себе мозги Святом, потому что это безопасно. Твоя любовь к нему – то, о чем можно мечтать для прикрытия. Для гребаного успокоения. Сраная бутафория, чтобы убедить себя, что одиночество – твой выбор. На самом деле нет кандидата, который бы тебя вывез. Ты же, как пантера, Филатова: лихая, норовистая и хищная. У тебя и друзей-то толком нет. Лишь гонор и скрытые комплексы.
– Прекрасно! – рявкаю я. – Все лучше общества шайки долбаных придурков, как у тебя!
– Ты, блин, корону вместо мозгов отрастила! Сидишь теперь в своей башне, воображая, будто выше всех!
– Я и есть выше всех! – продолжаю огрызаться, но голос виляет. – И знаешь почему? Потому что я не трачу себя на всякое говно! Я избирательна! Понятно? Я всегда там, где мне искренне хочется быть!
– Ты, блин, трусишь, – повторяет чертов ублюдок, непрерывно отслеживая мои реакции. – Понимаешь, что стоит людям узнать тебя, все тупо свалят. Бросят тебя. А ты этого не переживешь. Безопаснее спрятаться за фантазиями про Усманова, которого у тебя никогда не будет, чем рискнуть и прожить реальность.
– Да кто ты такой, чтобы мне это предъявлять?! Будет, не будет! Ты знать не можешь!
– На самом деле я до хрена кто в твоей жизни, – вбрасывает Нечаев внушительно. – Если исключить Настю, которая тебе теперь тоже неудобна, я в ней исторически задержался. Сейчас думаю, может, зря… Может, хватит? Может, пора завязывать? Может, эта война не стоит жизни?
Все эти «может»…
Боже…
Они пробирают крепче всяких оскорблений.
– Ну так вперед! Завязывай! – ржу и скрежещу зубами. Попеременно. – Че ты зыришь, в штаны пузыришь?! Думал, я против? Думал, уговаривать стану? Ах, пожалуйста, Егорушка, не бросай меня… Ах… Ах… Ах…Аха-ха-ха… – жалобный скулеж быстро переходит в смех. Откидывая голову, хохочу, как сумасшедшая. Когда вновь фокусирую взгляд на объекте своих неоправданных волнений, вижу, что он от злости аж белеет. – Завязывай, Егорчик, – добиваю с улыбкой. Его передергивает, а меня от шального удовлетворения бросает в жар. – И возвращайся к своей селедке под шубой, – напутствую, смахивая с могучих плеч несуществующие ворсинки.
Прослеживая эти действия, Нечаев хмурится. В очевидном замешательстве не сразу обрабатывает сказанное. Едва встречаемся взглядами, щурится.
– Почему под шубой? – хрипит глухо.
– Потому что она у нее есть.
– Понятно, – вздыхает, осуждающе качая головой. – Снова завистью хлещешь.
– При чем тут зависть, болван? – мигом обижаюсь я. Вспомнив, с чего все началось, сердито отталкиваю. – Все нормальные девочки хотят красиво одеваться! Это абсолютно естественно! – выдав это, ухожу, наконец.
И нет, не к дому.
После всего того, что разбередил во мне Нечаев, нравоучений от родителей точно не выдержу. Вырубив надрывающийся мобильный, забегаю в троллейбус. Мест много. Занимаю ближайшее к водителю и, скрестив на груди руки, закрываю глаза.
В голове шумит. И пульс лупит так, словно мозгом поставлена задача меня уничтожить.
Наверное, не зря.
«Я… Я плохой человек?..» – задаю себе самый страшный вопрос.
Сердце колотится. Тело волна за волной шкалят горячие приливы.
Я ведь, и правда, завидую. Насте и той самой селедке. Да, эта зависть лишена логики. Ведь мне не нравятся их избранники! От слова совсем! Просто одной все же тоскливо. Так же сильно, как красиво одеваться, девочки хотят, чтобы их любили. А если кто-то еще своей нелюбовью вгоняет в минусы – тем более.
Р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р!
Вспомнив Нечаева, едва не плачу.
Он, блин, сказал, что мне с Усмановым не светит, а я тут переживаю, что обо мне думает сам черт!
Неужели я в его глазах настолько жалкая?..
Ненавижу!
И плевать на его мнение! Трижды плевать!
Но сердце так рвется…
– Конечная, – объявляет водитель.
И я, дернувшись, словно угорелая, подрываюсь с сиденья. Бегу. Куда? Сама не знаю. Надо бы перейти дорогу и ехать домой.
Однако…
Вижу чуть в стороне от остановки Нечаева, и план меняется. Радуюсь при виде врага, аж сердце в горло вжимается. Но вида не подаю. Демонстративно отвернувшись, схожу с тротуара и иду к набережной. Минуя усыпанные орущей молодежью лавочки, ловлю в свой адрес свист, пару скабрезных шуточек и мерзкое предложение. Ни на кого не реагирую, потому как зациклена на другом.
«Идет?» – все, что бьется в башке, когда оборачиваюсь.
Сердце тут же срывается. Тянет все жилы. Мышцы попутно ломит. Горло, грудь, живот – пережимает одномоментно. Просто потому что вижу Нечаева.
Кусая губы, ускоряюсь.
«Зачем?.. Волнуется? Что скажет? Снова обидит?»
Кому-то другому уже бы снесла башку! Однозначно!
«Кто-то другой никогда бы не рискнул сказать то, что выдал Нечаев. И сказал он это вовсе не для того, чтобы обидеть. Подумай», – парирует ментальная чувиха вместо того, чтобы вместе со всем организмом бороться с одолевшей меня дрожью.
– Заткнись, – шепчу сердито.
Пробегая мимо точек с едой, чувствую, как стонет желудок.
«Я такая голодная», – отмечаю машинально.
Денег с собой, естественно, нет. Ничего нет.
Оттого так и зябко. Оттого учащается дыхание.
Растирая плечи руками, направляюсь к морю. Прям на каменный бортик сажусь и свешиваю вниз ноги.
– Ну где же он?.. – бормочу себе под нос.
Болтаясь, от скуки без конца оборачиваюсь, пробегаюсь взглядом по снующим по набережной людям, но Нечаева не нахожу.
Он, блин, будто сквозь землю провалился.
«Провалился все же…»
«Или ушел», – умничает чувиха.
Сердце обрывается и… тотчас подскакивает.
«Идет!» – ору мысленно, стоит взгляду выхватить из толпы самого здоровенного, самого нахального, самого красив…
– Эм-м… Кх-кх… – сдавленно кашляю, заливаясь жаром.
И отворачиваюсь. Конечно, отворачиваюсь! Чуть с бортика в море не сваливаюсь, так стараюсь показать свой гнев.
А этот гад…
Присев рядом, протягивает мне пахучую шаурму.
– Держи. Займи руки и рот.
Эпизод двадцать третий: Ванильная мозгодерня
– Больно борзый? – ощетиниваюсь, намереваясь выжать из израненной гадостным Егорынычем психики потенциал для нового сражения. Только вот не выходит. Заряда нет. Вдобавок желудок воет так, словно еды в нем не было неделю. – Еще я с твоих грязных лап не ела! – тарабаню, только чтобы заглушить звук. – Зачем приехал за мной? Накозлил, накосорезил, теперь что?
Ерунда, что эмоционально истощена. Я же воин. Задействую автоматизмы.
Только вот Нечаев, один черт, прислушивается не ко мне, а к моей проклятой физиологии.
– Твои голодные глазищи сигналят, что ты в эти лапы готова вцепиться зубами.
Выдав эту дичь, без всяких церемоний пихает шаурму мне в руку.
– А-а-а, – вскрикиваю несколько наигранно. Тяну время на подумать. – Горячо, горячо… Дуй!
Нечаев тут же наклоняется и, вытянув губы, в самом деле дует. Осознаю, что именно мой вопль и эффект неожиданности заставляют реагировать быстро и практически бездумно. Но ни это осознание, ни мой собственный разум не препятствуют выбросу шальной радости в моем организме и разливу следующего за ней волнения.
Теплый воздух Егорыныч выдыхает или все же прохладный – определить не могу. Когда его густое дыхание овевает подушечки пальцев, которые, будем честны, не успели даже покраснеть, мне приятно по факту. Нутро подтягивается и замирает. А сердце летит под откос. Особенно когда смотрю на губы Нечаева, на его короткие, но жгуче-черные ресницы и… ловлю взгляд из-под них.
Вмиг ослабев, чуть не роняю шаурму. Желудок, ясное дело, тут же на мою безалаберность реагирует – выбрасывает какую-то кислоту и начинает сам себя жрать. С внешней стороны ему помогают бабочки-зомби. Учитывая разросшуюся численность последних, это все похлеще библейского апокалипсиса с саранчой.
Дичь полнейшая, но взгляд Егорыныча меня смущает.
Вспыхивают не только щеки, но все, что ниже лица. Вскоре к жару добавляется какая-то острая, будто бы аллергическая сыпь.
Сердце ноет и валит, ноет и валит, обещая подобной атаки не выдержать.
А Нечаев все смотрит, смотрит…
Подлый тритон!
– Таким способом убить меня решил? – давлю тихо, не замечая, что шепот двоится, пока не улавливаю едва различимое дурацкое эхо.
Что-о-о?.. Что я сказала???
Биохимия в моем организме явно работает против мозга!
К счастью, Нечаев, в вырвавшийся из взбудораженного нутра вопрос, не врубается. А потому не отвечает. Отведя свой горелый драконий взгляд, молча садится рядом со мной и начинает жевать.
О, Боги… Как мне справиться с искушением шаурмой, когда он так вкусно ест?
Желудок, трижды плюнув на мою гордость, урчит, как трактор.
Сглатываю и крайне осторожно перевожу дыхание.
Зараза, как же пахнет! Хоть плачь!
– Я могла бы выбросить твой откат в море, просто море жалко, – выеживаюсь на остатках дерзости.
Нечаев же как смотрел на горизонт, так и смотрит. Не поворачивается. По-разгильдяйски оттянув и приподняв ближайший ко мне уголок губ, сверкая зубами и продолжая жевать, грубо бубнит:
– Ешь, давай.
Именно эта уличная простота меня, как ни странно, и расслабляет.
Эх, была не была…
Нацелившись на свою шаурму, жадно впиваюсь.
– Ум-мм-м… – урчу от удовольствия. Веки падают, прикрывая глаза. Ресницы трепещут. А я все вгрызаюсь, не прекращая мычать: – М-м-м… Как же вкусно!..
Соус ляпает на подбородок – частично подбираю языком, частично пальцем. Прежде чем слизнуть с подушечки, машинально подношу к носу.
Принюхиваюсь и выдаю:
– Такой чесночный… Жуть!
Нечаев хмыкает и смеется. Не так, как раньше. Без издевки и злости. С какой-то трескучей хрипотой. Искренне. Неподдельно.
Меня снова кидает в жар. И на этот раз критический. Клянусь, настолько дурно не было даже во время кори с температурой в сорок градусов. Вот говорят, что эта зараза проявляется и снаружи, и изнутри, а такого внутреннего зуда я точно не припомню.
Просто мой многострадальный мозг в данный момент не только ломаными эмоциями поврежден, но и жиром, солью и глюкозой. Инсулин истерично хлопает дверью, а нейромедиаторы радостно выдергивают шнуры из отсека с логикой и жмут на красную кнопку под грифом «дофамин». Ненависть растворяется, принципы тонут, а та часть нервишек, которая именует себя оппозицией, в блаженном восторге рукоплещут победе нынче созданного триумвирата – варварскому союзу Егорыныча, шаурмы и гормонов.
Поэтому и только поэтому я распахиваю глаза и бросаю взгляд на Нечаева. Бросаю и замираю, не в силах сделать банальнейший вдох. Хорошо, еду прожевать успела. Остается справиться с колючками на щеках и с растягивающей их улыбкой.
Но…
Чтоб его!
Егорыныч, как назло, продолжает смеяться.
– Что? – шиплю, вроде как, с возмущением.
Однако быстро понимаю: двухлетки и то злее звучат.
Несколько долгих секунд мы с Нечаевым смотрим друг на друга, словно впервые видя – лица стынут, а взгляды творят какую-то магию.
– Ты и правда милая, когда настоящая, – хрипит он, качая головой, будто в попытке скинуть окутавший нас морок.
Не сразу соображаю, что именно говорит. На блеске его глаз фокусируюсь.
Он такой… такой… такой притягательный…
– Ах ты… мозгодер… – ругаюсь, выплескивая потрясение. И тут же отворачиваюсь. Вгрызаясь в шаурму, сварливо ворчу: – У нас перемирие, что ли?
– Может, – протягивает Егорыныч без какой-либо определенности.
Глубокое и всеобъемлющее смятение не дает мне покоя. В тех же попытках понять, что с нами происходит, снова смотрю на Нечаева. Одно пересечение взглядами, и нас тут же потряхивает.
Ладно, он…
Со мной что?
Оглядываясь по сторонам, всматриваюсь в лица прохожих, словно кто-то из них способен растолковать.
Ни черта!
– В честь чего? – отбиваю, глядя на Егорыныча.
– Мне откуда знать?
Все, что я понимаю: в его глухом голосе тоже агрессии не нарыть.
– Это временно, – заверяю в некой тревоге. – На один вечер.
– По рукам.
Он просто так это отвешивает, не предпринимая никаких действий. А мне вдруг так хочется к нему прикоснуться, что я сама протягиваю кисть.
Нечаев тупо смотрит на нее. Я бессознательно психую.
А потом…
Он выбрасывает свою шершавую лапу, и моя ладонь, утонув в ней, подвергается жесточайшей шоковой терапии. И суть не в том, что Егор слишком сильно сжимает. Суть в том, как он воздействует – поджаривая и пропуская неизведанные импульсы.
Поспешно выдернув руку, неосознанно ею встряхиваю.
Нечаев, наблюдая за мной, прищуривается.
– Тоже поесть не успел? – спрашиваю, и сама себе не верю.
Все это похоже на бредовый сон.
– Угу.
По ответу Егора более чем очевидно, что он чувствует то же.
Жует, чтобы хоть как-то перебивать неловкость.
– Мои думают, что я курю. Из-за тебя.
– В твоей жизни все проблемы из-за меня, – иронизирует гад.
– Это да, – подтверждаю без колебаний. – Но и в твоей – из-за меня.
Когда смотрю на его профиль, не слышу, но вижу, как он вздыхает.
– Не поспоришь.
– Почему ты отказываешь мне, когда я прошу поговорить с Набиевым?
Вроде как вполне удачно перенастраиваю приказ в просьбу, но Нечаев, один черт, вскидывается. Резко повернув голову, бросает тот взгляд, от которого в моем теле каждую клетку передергивает.
– Потому что ты, Филатова, шибко хитрая. Хочешь и с елки съехать, и жопу не обколоть, – высекает со своей долбаной прямолинейностью, вынуждая меня снова пылать. – Уймись, сказал. Я твои проблемы решать не буду. Говоря о себе, уверяю: я в принципе не тот, чьими руками можно вершить «правосудие». Через меня жар загребать не получится.
С такой непоколебимой твердостью в очередной раз ставит на место, что я не смею рыпаться.
– Замяли, – огрызаюсь для порядка, лишь бы сохранить достоинство.
– Не замяли, – отражает Егор, настойчиво блокируя какие-либо действия с моей стороны. Взглядом в том числе. Таращусь на него, не в силах отвернуться. – Мне эта связь, что бы ты там себе ни фантазировала, никаких преференций не дает. Я не падальщик, чтобы заставлять Набиева пробивать информацию через свою, блин, девчонку. И вообще, раз на то пошло, замечу: мы не вправе лезть в эти отношения. Если рискнешь, будь готова к потере близкого человека, потому как Истомина, судя по всему, вмешательства не потерпит.
Не знаю, какой резон Нечаеву предостерегать меня от необдуманных поступков, но пытаюсь нивелировать.
– Думаешь, я сама не понимаю? – отрезаю с фырканьем, словно он не разложил для меня все по полкам.
– Может, и понимаешь, – долбит Егорыныч, не особо реагируя на мой тон. – Но когда горишь эмоциями, мозг у тебя, бывает, отключается.
– Да что ты? В моей идеальной жизни нет ни одного импульсивного поступка, – вру в запале. Внутренне корежусь от этой лжи, но, тем не менее, усиливаю: – Так и знай.
Нечаев в очередной раз качает головой.
– Неисправимая, – заключает с чертовым сожалением.
– За собой следи!
Он на этот выпад не реагирует. Поднимаясь, протягивает руку.
– Доела? Давай сюда мусор, – требует коротко, без лишних слов. Когда я молча пихаю кулек с остатками шаурмы, следующий приказ выдает: – Сиди здесь.
И уходит.
Я вздыхаю и, покусывая губы, нервно выкручиваю кисти, заставляя хрящи хрустеть. На расстоянии слежу за Егором. А он все это время – за мной. То и дело глазами встречаемся, пока он не возвращается с пакованом свежеиспеченных булок.
– Я такое не ем, – лгу дальше, кидая взглядом между рогаликом с повидлом и бубликом с маком.
– Корми рыб тогда, – находит решение Нечаев.
И я с чистой совестью забираю у него бублик, чтобы, отрывая кусочки, бросать живущей у берега мелюзге и под шумок есть самой.
– Я видела ролик, как люди точно так же кормят черепах, – озвучиваю, наблюдая за тем, как в темных водах Черного моря блестят плавнички и исчезают крохи. – Они такие огромные!
– Ага, – отзывается Егорыныч, преспокойно наминая свою булку.
– Ты видел? – догадываюсь я. – Вживую видел этих черепах?
– Ага.
– А где именно? – от волнения аж подскакиваю, а ему – хоть бы хны! – Много куда летал?
– Вообще-то нет, – выдыхает, застывая. – Пока отец был в тюрьме, мы никуда не ездили. А сейчас – при первой возможности двигаем в Берлин, к Яну.
Меня будто морозом пробирает. А когда Нечаев поворачивается и ошпаривает взглядом, перетряхивает капитально.
– Все. Не рассказывай мне, – выдавливаю, якобы не понимая того, что он и не собирался продолжать. – Что-то мы совсем… Забылись…
Егор молчит.
Я же ломаю бублик и все разом выбрасываю в море. Растираю ладонями плечи.
– Замерзла? – сипит неожиданно.
Стоит услышать это, горло перехватывает спазмом.
– Да, замерзла, – утверждаю то ли с вызовом, то ли с намеком. Когда смотрю в глаза Нечаеву, за грудиной начинает полыхать. Какой уж тут холод?.. И все же я продолжаю врать. – Но ты ведь не обязан меня греть, – припоминаю давний случай. Отправив руки за спину, упираюсь ими в траву. – Да и куртки у тебя сегодня нет.
Он, глядя на меня, просто-напросто моргает, а мне кажется, словно что-то обрушивается сверху. Из-за этого внутри все сжимается, и, поддавшись какой-то дивной щекотке, устраивает бешеные пляски. Несколько раз кряду непроизвольно ежусь и ерзаю.
– Иди сюда, – выдыхает Егор, и в интонации я слышу кое-что новое: тихая, будто вымученная капитуляция и до одури влекущее тепло.
Содрогнувшись, резко подрываюсь на ноги.
– Мне пора домой. Отвези!
И убегаю наперед, чтобы хорошенько проветрить мозги.
