Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод третий: Переменчивость мечты
Май первого года войны.
Послеполуденная дрема. В распахнутом окне, словно в раме, пейзаж неунывающего южного города – фонтан, сквер, великолепие оперного театра, влекущее тепло.
Внутри класса тишина. На задних партах реально кто-то спит. Остальные же, включая меня, нежатся в пленительном мороке, который создает для нас завораживающий голос Виктории Сергеевны.
Подавшись к пробивающимся сквозь пышную листву клена солнечным лучам, я в почтительном благоговении прикрываю глаза. Жду дразнящего дуновения врывающегося с улицы ласкового ветерка. Он не задерживается. Миг, и кожу осыпает мурашками. Внутри же приятнейшим образом разливается тепло.
Ах, как все-таки хорошо! Чудесно как!
Подперев рукой подбородок, с улыбкой предаюсь очарованию этого прекрасного забвения.
– Обратите внимание, как гениально автор играет с чувствами читателя, – взывает Виктория Сергеевна деликатно, не нарушая волшебства момента. Она лишь первые сцены пьесы читает, а я уже вижу ту самую Средневековую Верону – каменную и монументальную, торговую и оживленную, аристократическую и знатную. Далее, по мере растущего в повествовании напряжения, проникновенный голос учительницы добавляет живописным изображениям необходимых для существования деталей, звуков, красок, запахов, движений, эмоций. Застывшие кадры обретают жизнь. – Шекспир описывает чудесное мгновение, в котором двум юным душам, вопреки навязанной их семьями ненависти, дано увидеть чистоту друг друга.
В моих мечтах Ромео имеет определенную внешность. Он выглядит точь-в-точь как Святослав Усманов.
Свят… Святик…
Ох, как же кружит голову запретная любовь!
Сначала парень сестры, а после некоторых событий и вовсе – враг всей моей семьи. Ну разве может это быть обычным совпадением? Вы видите эти параллели? Я влюблена в него, а он – в меня. Иначе тот поцелуй в холодном декабре не был бы таким крепким.
– Не знал я, что такое красота, покуда не увидел этой ночи, – выдерживая паузы, Виктория Сергеевна выхватывает лучшие фрагменты из произведения Шекспира. Я знаю эти строки наизусть. Двигая губами, беззвучно повторяю за педагогом: —Святая, если позволишь, то рукой я к грубой ласке приложусь, как к храму.
Ах, ну до чего же изумительно! Скорей бы отвечать! У меня на тему «Ромео и Джульетты» потрясающая речь заготовлена… С зимних каникул этого дня ждала!
Закинув ногу на ногу, беспечно болтаю в воздухе стопой.
– Автор знакомит нас с прекраснейшим из чувств – любовью, – подчеркивает Виктория Сергеевна. Я мысленно поддерживаю. – О, Ромео, Ромео! Зачем ты Ромео? Отрекись от отца, иль, если можешь, меня возьми к себе, отказом мне свое имя искупив… – цитирует учительница далее, тем самым как нельзя лучше описывая нашу со Святославом Усмановым историю. – В этой сцене Шекспир заставляет нас верить в то, что сила этих чувств способна преодолеть все, ведь Ромео отвечает Джульетте: Я клялся светом этой тайной ночи, что для тебя я больше не Монтекки. Твое имя стало мне важней, чем род.
Да-да-да, мы со Святом важнее того, что натворил его отец. Никаких изъянов я в фамилии Усманова, в отличие от своих родных, не вижу. Есть только Он.
Красивый. Внимательный. Заботливый. Дружелюбный. Веселый. Надежный. Благородный.
Настанет день, и я для него тоже стану значимее всех. Это предрешено.
– И все же на протяжении всего повествования мы ощущаем обреченность, – отмечает Виктория Сергеевна.
«Отчасти», – соглашаюсь с ней я.
– Несчастье висит над героями как собравшаяся в небе гроза. Этой грозе суждено обрушиться – сомнений нет.
Меня это не страшит.
Потому как в ожидании трагедии есть своя магия.
Красота. Гордость. Величие.
– Возьмите мои губы, печальные поцелуи, и навеки пусть останется этот яд на устах… – декламирует Виктория Сергеевна далее.
Я со всей искренностью драматично вздыхаю.
О, я проживаю этот эпизод со всей мощью выраженных Шекспиром эмоций. Внутри меня будто концерт симфонической музыки разворачивается. Жертвенность, грусть, боль, нежность, страх, гнев, безысходность, любовь, принятие – невероятно яркие чувства охватывают душу. Сворачивают ее и, как говорится, разворачивают.
Я уже где-то очень высоко. Парю над этим жалким грешным миром.
И вдруг…
В мир моих восхитительных грез каким-то возмутительным образом врывается нехарактерный Средневековой Вероне рев двигателя внутреннего сгорания.
Застигнутое врасплох сердце, резво дернувшись, чуть не вылетает из груди. И все это прежде, чем я успеваю открыть глаза, чтобы впиться злющим взглядом в рычащий у фонтана мотоцикл.
«Н-Е-Ч-А-Е-В!!!» – горланю я сидящему на нем парню мысленно.
Между нами не меньше трехсот метров. Он к гимназии спиной. У меня зрение так себе. Но нет никаких шансов на то, что я не узнаю подонка. И дело не в банальном «высокий, широкоплечий, темноволосый…» Не это выделяет его из толпы, а манера держаться. До беса гордая осанка. Дьявольская уверенность в движениях. Эталонная, будто военная, выправка. Если бы я не знала, кто он, решила бы, что его вырастили на какой-то секретной экспериментальной базе. Вырастили как зверя. Беспощадного воина.
Я ненавижу, когда этот отморозок пролазит в безграничную степь моих фантазий. С ним они становятся мрачными.
Черт. Черт. Черт.
Снова ОН! Снова ОН!
Мне, в отличие от Нечаева, самообладание отказывает. Глубинный крик давно не дарит нужного успокоения. При виде жестокого ублюдка в сознании зреет четкая потребность: вскочить, разорвать ни в чем не повинную тетрадь, опрокинуть парту, затопать ногами и, наконец, проораться в голосину. Последнее, вероятнее всего, с применением самых грязных слов. Его проклятая фамилия и непристойные выражения – идеальный набор. Чтоб его, почти праздничный.
Но…
Увы.
Я не могу себе такого позволить.
Смакую расправу исключительно в мечтах. Сердцебиение нарастает до критических пределов. Моя внутренняя Сукэбан[2]2
Сукэбан – школьница-гангстер, представительница японской молодежной криминальной субкультуры.
[Закрыть] размахивает катаной, пока не сбивается дыхание.
О, да… Да… Да…
Как бы я хотела в реальности пустить Нечаеву кровь!
Возможно, я бы выменяла за эту материализацию все остальные свои грезы.
Пульс с такой оглушающей громкостью грохочет, что я не слышу, как ко мне обращается педагог.
– Аги! – приглушенно шипит Настя, толкая меня в бок.
Совершая судорожный вдох, осознаю, что до этого какое-то время не дышала.
– Да… Виктория Сергеевна… – бормочу поспешно и хрипловато. Щеки пылают, аж кожу щиплет. – Представляя события пьесы, я в буквальном смысле погрузилась в них. «Ромео и Джульетта» – мое любимое произведение. Чтение вызвало доселе неизведанные переживания…
И все. Ступор. Мысль обрывается. Я прикладываю усилия, лихорадочно роюсь в своей голове, но ранее заготовленный монолог не находится. Он, блин, попросту исчез.
Украли. Все украли.
Нет во мне того возвышенного трепета, которым дышала мгновение назад. В животе настоящее кладбище мертвых бабочек.
И все из-за Нечаева!!!
Четыре месяца со дня нашей первой встречи прошло, а этот придурок не оставляет меня в покое ни на день.
Библиотеки, музеи, парки, торговые центры, спортивные площадки, кафе, кружки и секции… Он появляется везде! Даже моим музыкальным классом по скрипке не гнушается. Но это периодически. По извращенному желанию гада. А вот поджидать меня после школы – каждодневная пытка. Обязательная часть нашей войны.
Мне и до прихода в мою жизнь Нечаева было сложно. Сложно оставаться собой, когда вместо короны дорисовали рога. Хотя мама утверждала, что я себе надумала, что все по-прежнему любят меня, что восхищаются мной… Я чувствовала, что после разразившегося вокруг нашей семьи скандала обращенные на меня взгляды стали другими. Загоняя себя навязчивыми переживаниями в темноту, чуть не сошла с ума.
И тут ОН… Один из Нечаевых!
Делать вид, что его не существует, не получается. Я привыкла держать марку. Даже если на душе погано, и уверенности в себе совсем нет. Однако, когда рядом возникает Егор Нечаев, вся моя энергия уходит на злость. Меня от нее буквально колотит! Естественно, что в таком состоянии все разумные мысли выносит из головы. Чтобы не совершить ошибку, которая может стоить мне репутации, я цепенею и замолкаю, но в душе в этот момент горю.
После драк, которые Нечаев не единожды устраивал у ворот гимназии, все изменилось настолько, что теперь, когда он заявляется, никто другой не рискует находиться рядом со мной.
Вот тебе и доблестные защитники! Мерзкие трусы!
Даже Настька сливается, когда этот беспредельщик увязывается. Говорит, если ее родители увидят с ним, возникнут серьезные проблемы. А у меня, блин, не возникнут?!
Нередко Нечаев следует за мной в транспорт.
О, это я ненавижу больше всего!
После обеда троллейбус всегда забит. Но этому гаду всегда удается затолкать меня на заднюю площадку, чтобы уже там беспрепятственно гнобить.
– Ты такая фальшивка, Немезида. Просто жалкая пустышка, а строишь из себя Бог весь что. Не все на обертку ведутся. Умные видят тебя насквозь.
Голос у Егора Нечаева низкий и слегка хрипловатый, будто слегка посаженный. А еще его голос глубокий и неторопливый. Безжалостный. Проникновенный и въедливый. После этих поездок я долго не могу от него избавиться.
Как и от запаха Нечаева.
Я не знаю, что он приносит… Возможно, бензин или моторное масло. Но это не каждый раз. Что присутствует каждый раз, так это жар, густая острота и едва уловимая терпкость.
У Нечаева грубые, шершавые, нахальные руки.
Никто не смеет меня касаться. Никто. А он… Он смеет. Лезет без спроса к моим кистям, запястьям и даже к лицу. Любое его прикосновение порождает столь рьяное отвращение, что меня начинает мутить. Внутри разворачивается революция. Но я не вырываюсь. Не хочу выглядеть смешно.
– Отстань ты, чертов подонок! Сколько можно?! Тварь. Горилла. Отморозок. Ненавижу!!! – пыхчу я обычно Нечаеву в грудь, глухо дозируя кипящую внутри злость.
Главной, иногда невыполнимой задачей все это время остается не поднимать взгляда. Ведь от его хамских глаз цвета жженого меда становится душно до смерти.
Если мне удается отвернуться, Нечаев все равно не унимается. С гнетущим намерением тяжело прижимается к спине. Я пытаюсь не прогибаться, даже когда кажется, что вот-вот треснет позвоночник. Порой, когда от напряжения семь потов сходит, ищу опору руками. В троллейбусе кругом грязь и пыль, а мне приходится упираться ладонями в окно задней площадки. Нечаев отброс, говорю же: то, накрыв мою кисть своей, едва не ломая кости, агрессивно вдавливает ее в стекло, то льет мне на пальцы газировку.
Я терпеть не могу, когда марают мои вещи. Внутренне это доводит до неистовства. И вот эта мразина… Он постоянно меня пачкает! С января не было ни дня, чтобы я вернулась из школы чистой.
– А че ты такая мелкая, Филатова? Ты не думала о том, чтобы вырасти? Шея болит к тебе горбатиться.
Он действительно наклоняется каждый раз, когда хочет что-то сказать. Я против того пара, которым он обдает мою совершенную ушную раковину. Но… Лучше так, чем кто-то нас услышит. Я же сгребаю в кулаки его одежду, когда подтягиваюсь, чтобы отвечать.
– А че ты такой большой и тупой, Нечаев? Вся энергия уходит на мышцы? На мозги не остается? Свернись калачом и катись-ка ты домой!
К сожалению, его невозможно вывести из себя. Даже самыми отвратительными оскорблениями. Он слишком уверен, чтобы принимать всерьез чье бы то ни было мнение.
В ответ на такие выпады Егор чаще всего молчит. Смотрит прямо в глаза и молчит. И тем самым буквально вынуждает начать изворачиваться, молоть какую-то чушь. С ним мне некомфортно до жути. Особенно когда уголки его губ приподнимаются в улыбке. Ведь в ней нет ничего доброго. Только избыточная жестокость.
– Сестра-то покрасивее тебя будет, Немезида. Ты так… довесок.
Думаете, что в такие моменты мне хочется плакать? О, вы крайне сильно заблуждаетесь! Меня бьет та дрожь, которая грозит однажды перерасти в эпилепсию. По телу носятся не мурашки, а чернобыльские мутанты. И обитают они не только на поверхности моей кожи, но и глубоко внутри тканей. Уверена, они добираются даже до генетического кода.
Ох, как же отчаянно мне порой хочется отхлестать Нечаева по щекам.
Как бы это выглядело со стороны? Катастрофически!
Все, что я могу себе позволить – тихо и подло царапать врага. Забираясь ногтями под футболку. Нижняя часть его спины, должно быть, выглядит как реклама когтеточки. Я воочию не лицезрела, но спустя время шероховатость ощущалась столь явно, что хотелось урчать от потехи.
А что?
Никто не защищает меня, когда гад выкручивает руки. Всем плевать! Эти глупые троллейбусные бабки еще и смотрят осуждающе, словно я по доброй воле с этим австралопитеком контактирую!
Иногда Нечаев наглеет настолько, что лезет ко мне в портфель. И этому я, как и большинству его выходок, не могу препятствовать. Ему все нипочем! Даже если вкапываюсь маникюрчиком и деру его лапу. Он, не мигая, смотрит мне в глаза и терпит. А потом, когда у меня заканчиваются силы, достает все, что вздумает. Чаще всего мои школьные тетради, чтобы что-то там вычитать, перекрутить смысл, указать на ошибки – очередной способ поиздеваться.
– Я отличница! Не тебе меня учить!
– Твой отец директор гимназии. Естественно, ты отличница. Одно уточнение: дутая.
– Что?! Что ты себе думаешь, дубина?! Я разнесу тебя в пух и прах на любом конкурсе!
– Разве что только на конкурсе тщеславия.
– На любом!
– Ты же у зеркала больше времени проводишь, чем за учебниками. Листнул твои соцсети – сплошь убогие танцульки, бестолковое кривляние и кричащее самолюбование… Говорю же, ты – пустышка.
– А ты – бревно неотесанное!
– Звучит получше, чем пустышка.
– Знаешь что… Моя красота для тебя недосягаема!!! В этом все дело? Ты бесишься, потому что тебе со мной не светит!
Грязные глаза Нечаева так грозно блеснули, что я на миг допустила, будто попала точно в цель.
Но потом он заговорил.
– Знаешь что… – отразил с ухмылкой, которая тотчас вызвала безотчетную тревогу. – У меня никогда и мысли не возникало, чтобы причинить боль девчонке. Тебя же, Филатова, я готов удушить и сожрать. Это все. Ничего больше.
Толкнув его в грудь, я тогда вылетела из притормозившего троллейбуса за три остановки от дома.
Почему задело?
Не то чтобы я хотела нравиться Нечаеву… Но как он мог отрицать мою красоту?! Если я не красивая, то зачем вообще это слово нужно? К кому еще его применять?
Понимая, что придурок вновь явился, чтобы перехватить меня на выходе из гимназии, так нервничаю, что раньше времени тошнить начинает.
Черт.
Что мне делать?
Я не могу пожаловаться. Это исключено.
Однажды Нечаевы уже разрушили жизнь моих близких. И говорю я это не для красного словца. Без всякого преувеличения. Отношения между Филатовыми и Нечаевыми не нуждаются в романтической драме. Эта ненависть черна, как ад, и искренна, как рай. Из-за Нечаевых умерла моя бабушка, заболел дедушка, осунулся папа, потухла мама и чуть не ушла на тот свет сестра. Я тоже немало слез пролила. Казалось, что всему конец – счастья больше не будет никогда… Парадокс, но второе дыхание открылось с появлением в моей жизни ненавистного Егора Нечаева. А ведь это его старший брат нас всех довел, когда полез к сестре…
– Агния? – растерянно протягивает Виктория Сергеевна. Суматошно моргая, я с трудом возвращаюсь в реальность. – Очень рада, что книга тебе понравилась, – мягко напоминает о Ромео и Джульетте. Едва ли не впервые учителю приходится помогать мне с ответом наводящими вопросами: – Какой акт пьесы тебя впечатлил больше всего? Наверное, есть любимые цитаты.
– Конечно, – в запале подхватываю я.
И…
С улицы вновь рокот железного зверя доносится. А еще грубые голоса, громкий смех и дурацкий рэп. Абсолютно неосознанно мой взгляд вновь в ту сторону устремляется. Сидя на своем гребаном спортивном мотоцикле, Нечаев, очевидно, забавы ради, накручивает рукоятку газа, наполняя культурный центр не только бешеным ревом, но и клубами дыма.
Что за конченый ублюдок!
Как он смеет управлять транспортным средством с большим объемом двигателя, если по закону еще не имеет на это права? Хотя чему я удивляюсь… Это ведь один из Нечаевых! Закон не для них писан!
– Агния? – повторяет Виктория Сергеевна требовательнее.
Смотрит на меня в удивлении. Ждет ответа.
Любимые цитаты? Кто ж их, черт побери, помнит?
Выпаливаю совсем не то, что планировала:
– Прощать врага – значит убивать.
Эпизод четвертый: Высоконравственность кровной зарубы
Сентябрь первого года войны.
Старт осени, а город уже дышит сыростью. И застывший в классе термоядерный запах краски, который еще в прошлом веке кто-то больно умный признал чертовым знаком свежести, лишь усложняет процесс адаптации к самому отвратному периоду года.
Сезон #изо_дня_в_день_хренотень объявляется открытым.
Торжественную часть, воспользовавшись занятостью родителей, благополучно пропустил. Все эти кринжовые ритуалы, занудные речи, нелепые стишки и стремные песнопения о прелестях школьной жизни в исполнении отборных мамкиных молодцов и умниц еще в первых классах набили оскомину. На тему школы у меня в целом свой взгляд. Если и рвать глотку, то только в обратку – о том, как лучшие годы улетают в трубу. Но для этого тоже нужно повышать мотивацию. Пока что любая творческая активность мне тупо влом.
Отсидеть бы уроки сегодня. А завтра уже тренировки начнутся. В спортивном режиме скрыть прогулы – раз плюнуть.
Вскинув голову, нахожу взглядом находящуюся за первой партой Эмилию. Охота скрасить минуты унылого ожидания – позалипать на красоту. Вот только проблема – не якорит. А летом казалось, скучал. Прокачивал скиллы. Готовился по полной ответственность взять. Сейчас призадумался: а оно мне надо? Ради чего? Эмилия Ломоносова – вариант, конечно, достойный, но и напряга немало.
Кладу в рот спичку. Вращаю языком. На автомате подмигиваю обернувшейся, будто ощутившей мой тягостный взгляд, Мильке.
Сразу после этого отвлекаюсь на телефон.
Мать их всех[3]3
Имя абонента в переписках – это логин человека в мессенджере по типу Telegram. В данном случае «Мать их всех» – ник Миланы Андреевны Нечаевой.
[Закрыть]: Я все еще жду фотоотчет с линейки, сыночка.
Егор Нечаев: Ты должна мне верить на слово, ма.
Мать их всех: Сыночка, ты мой третий ребенок. Посыл улавливаешь?
Я морщусь. Озадаченно потираю пальцами переносицу. Задумчиво потягиваю кольцо в брови. Не то чтобы не понимаю, к чему она клонит. Понимаю, конечно. Обмозговываю тактику противостояния.
Егор Нечаев: Я мужчина, мам. Тебе пора начать считаться с этим статусом.
Свободу Вилли[4]4
Отсылка к фильму «Освободите Вилли».
[Закрыть], ля.
Мать их всех: Вот таких мужчин у меня четыре, да. Голова вся седая.
Егор Нечаев: Не седая ты, эй.
Мать их всех: Только потому, что я регулярно крашусь))
В другой ситуации я бы высмеял то, что она в очередной раз насыпала когтей[5]5
Дед ногтей насыпал – устоявшееся выражение-высмеивание людей, которые используют закрывающуюся круглую скобку в качестве эмодзи-улыбки.
[Закрыть]. Но сейчас не в том положении, чтобы шутить. Да и настроение так себе.
Егор Нечаев: Ты самая красивая женщина на всем белом свете.
Мать их всех: Прогулял все-таки, свинюка ты такая?!
Егор Нечаев: Бинго.
Мать их всех: Сына…
Черт.
Троеточие от мамы хуже любых скобок.
Мать их всех: Я ведь просила о такой простой вещи – поприсутствовать на торжественной линейке. Пассивно, сыночка)) Это же память, дурачок ты! Это на всю жизнь!
На всю жизнь у меня другое.
Егор Нечаев: Прости, мам. Ты отвлекаешь от урока.
Мать их всех: Явишься домой – поговорим.
Это означит только одно – с возвращением стоит повременить.
– Нина Михайловна! Нина Михайловна! – горланит через весь класс сидящий рядом со мной Китаец. – А вы сами-то в Германии были?
– Понимаю, к чему ты клонишь, Яббаров, – клокочет педагогиня с придыханием зарождающегося возмущения. – Нет, не была. Но это не мешает мне знать немецкий в совершенстве.
– У-у-гу-м… – протягивает долбаный нигилист, ставя ее слова под сомнения и тоном, и всем своим, блин, видом. – И все же… Нина Михайловна… Дорогая вы наша… – расписывает со стебом. Со стороны почти невинно все это выглядит, но Петрухина за годы классного руководства изучила нас от и до. Когда еще нет повода для ругани, нечто дурное обычно уже назревает. Неудивительно, что в этот момент у нее начинает дергаться глаз. – Вот Егор Нечаев в Германии все лето провел… – продвигает Яббаров дальше, явно рассчитывая раскрутить эту тему на оставшуюся половину урока. Мрачно смотрю на идиота, но он не реагирует, потому как уже вошел в раж. – Может, пусть Нечаев хотя бы в общих чертах расскажет, как там на самом деле, а?
– Да, пожалуйста! Пожалуйста, Нина Михайловна! – поддерживают его девчонки.
Петрухина в не самом выгодном положении застывает. Обложили.
Я стискиваю челюсти. Напряженно смотрю перед собой. Практически не шевеля губами, сквозь зубы глухо предъявляю Яббарову:
– Ты, чтоб тебя, попутал?
– Да ладно тебе, брат… У старухи от скуки сдохнуть можно. Выручай, – отзывается тот так же тихо.
– Ну что ж… – крякает принявшая неизбежное учиха. – Если в общих чертах, – тут она, естественно, акцентирует жестко, – я не против.
– Вельми благодарствуем, Нина Михайловна! Низкий поклон! – расшаркивается Яббаров. Не меняя тона, обращается и ко мне: – Расскажи же нам, Егор Романыч, как там в Дойчланде?
Я хмурюсь. Раздраженно катаю спичку.
И выдаю:
– Как везде. Что не herr (нем. – господин), то der große (нем. – великий).
Класс разрывается от смеха. Педагогиня багровеет.
– Нечаев, выбирай выражения! – прикрикивает малахольная. – Если не хочешь, конечно, в первый же учебный день отправиться к директору!
Зря она… Перспектива ведь так и манит.
– А че я такого сказал, Нина Михайловна? Все слова приличные. Или у вас все же не лучший уровень владения немецким?
Имеющая серьезные ментальные проблемы старуха мгновенно из себя выходит.
– Не делай из меня дуру, Нечаев! Слова, может, и приличные, но смысл, который ты в них вдохнул, явно похабный.
– А по-моему, вы, Нина Михайловна, додумываете.
– В меру своей распущенности, – довешивает ко всему Яббаров.
– Так, все!!! – вопит Петрухина, треская ладонью по столу. – Вы! Оба! Можете пройти в кабинет директора!
– Можем только скрыться в неизвестном направлении, – отражаю я сухо.
Спокойно поднимаюсь и иду к выходу. Китаец за мной.
– Я буду ходатайствовать, чтобы вас перевели в «Д» класс! Больше вас двоих вести не намерена! – заявляет учиха, пока мы важно пилим к двери.
Класс продолжает развлекаться. Ржут ведь в открытую, потешаясь над выжившей из ума старухой. Одна Милька встревоженно расширяет глаза.
– Увидимся вечером, – подмигиваю, призывая расслабиться.
– Мы не в суде, милейшая, чтобы вы куда-то там ходатайствовали. Да и нет у вас таких полномочий, родная, – выписывает тем временем Яббаров, как истинный сын своего отца – лучшего адвоката нашего города. – Auf Wiedersehen, Frau Petrukhina! Bis zu unseren nächsten «spannenden» Deutschstunden! (нем. – До свидания, фрау Петрухина! До наших «увлекательных» следующих уроков немецкого!) – отдает педагогине честь.
Естественно, ни к какому директору мы не идем. Вырвавшись из школы, зависаем в кафе. После плотного обеда гоняем в бильярд. Остальные присоединяются после уроков. Все, кроме Эмилии. Она не фанат тусовок. Именно это мне в ней больше всего и нравится. Хорошая девочка.
Нас же с Яббаровым, что ни разу не изумительно, в один момент выпирают и из кафе. Со скандалом, конечно.
– Лады, лады, не бузи, Нечай, – утихомиривает меня поймавший дзен благоразумия Китаец. – Хоккейный сезон только начинается. Не стоит так сильно подставляться. Отстранят, лишимся шанса надрать Птицам задницы.
Однокашники в знак солидарности выходят за нами. Без какого-либо сговора, на общей волне позитива движемся шумной толпой в сторону горсада.
– Покажи, че набил! Ну покажи! – подбивают продемонстрировать татуировку, которую сделал в Германии.
Будучи хорошо так на волне, я не то что расстегиваю рубашку… Я ее снимаю.
– Вау! Это дракон? – визжат девчонки.
Я на таких крикливых не заглядываюсь. Но реакция их приятна.
– Нет, блин, купола, – толкаю, посмеиваясь.
Отец меня за эту татуху чуть жизни не лишил. Мама спасла. А по-то-о-ом… Ка-а-ак отхлестала полотенцем. Заявила, что сама в дом мастера пригласит, чтобы этого чертового дракона перерисовали в свинью. Я выдал необходимое раскаяние. Вскоре эмоции притихли, и к родителям пришло смирение.
– Ну не убивать же его в самом деле… Хоть и дурак, каких свет не видел… – выдохнула мама на второй день, целуя меня. – Горе луковое!
– Я гора, ма, – заколотил себя кулаком в грудь. – Гора.
Улыбаясь воспоминаниям, поздно догоняю, что рубашка куда-то исчезла. Оглядываюсь – не нахожу. Забиваю.
Полуголым в горсад вхожу.
А там…
А.Г.Н.И.Я.
С бантами и в форме. Визитка, блин, мощная.
РА-ТА-ТА-ТА-ТА.
Разворачивает торс, как кору резко вымахавшего над другими дерева. Вот оно, истинное «скучал». Оживают внутри и дракон, и свинья. Я, черт возьми, превращаюсь в животину. Адски агрессивного самца.
Аttention, please. Здесь я рулю.
Адреналин и тестостерон – кровь набирает жара. Приливы в мышцы заставляют тело меняться. Плечи распрямляются, позвоночник вытягивается, грудь раздувается – я будто реально становлюсь массивнее. Мощнейшие инстинкты призывают меня к борьбе за территорию.
Уличные музыканты поют «Кукушку», но мое сердце куда громче огня дает. Там, где мгновение назад собиралась тьма, залп за залпом фигачит.
Тыньк! Дз-з-з-з-з-р-р-р-р-р-и-и-инг… – где-то что-то реально разбивается.
Филатова, вздрагивая, прекращает обжиматься с памятником и позировать в принципе. Смотрит в нашу сторону. Узнает меня – радость стерта.
«До свиданьс-ес!» – в чумовых глазах Немезиды вспышка знакомого мне необычайно-изысканного, словно рафинированного, гнева.
Того самого гнева, которого мне, шутка ли, недоставало и в Баварском хоккейном тренировочном лагере, и даже у брата в Берлине.
«А вот и ни фига», – отвечаю ей также многозначительно – взглядом.
А.Г.Н.И.Я. – это прививка от роковых баб. И мне нужна новая доза.
Не беда, что взыгравшее нутро уже бушует вовсю. Пройдет.
У меня по жизни всего три настроения: «похрен», «вообще похрен» и «ну ок, как-то выгребу». Вот сейчас третье врубается. Возвращаю себе самообладание, да не до конца. Просто при переключении режимов табор нервных клеток уходит, блин, в небо.
Выдох-вдох. Беру оставшийся скот под надзор.
Я – душа, разум и тело. Так откуда это ощущение, что душа из меня уже вылетела? Триединство личности нарушено.
Ощущения ощущениями, но я уверенно шагаю к своей цели.
Прорвусь.
В глазах Филатовой появляется страх. Прослеживает мое приближение, будто я реально зверь. Несущийся на нее зверь.
Меня захлестывает жаром. Как и заложено физикой, свисающий с шеи золотой крестик в процессе нагревается сильнее всего – жжет кожу на груди.
Я не психопат, но позволяю себе некую эйфорию, когда Филатова боится. В страхе есть уважение, которого мне от этой дряни не добиться иным путем.
Все ее друзяки свинчивают, прежде чем я достигаю цели. Оно и понятно: никто не желает остаться без морды лица. Просвещенные, чтоб их.
Ну вот стою я перед ней, как перед иконой. Даже Бог бессилен спасать. Думаю, че такого умного после трех месяцев впаять. Дыхание учащается. И я, не выдержав, то ли закашливаюсь, то ли зашкаливаюсь.
– Кх-р-р, – затягиваю грубо. Будто уже нападаю. Приходится заканчивать: – Бу! – с моим голосом реально жутко выходит.
Жесть, но меня, блин, пробивает на какое-то более конкретное взаимодействие с Филатовой.
«Краба» ей не дашь, даже если бы снизошел. Поэтому щипаю. Она, конечно же, отступает. Я со злости всей пятерней впиваюсь. Чтобы не вырвалась, вынужден крепко держать. Пальцы чуть между ребрами не входят. На белой блузке королевы снова останутся следы.
– Ну че, Немезида? Скучала?
В груди с какого-то перепуга пульсирует острая боль. За гранью моего болевого порога. А я ухмыляюсь.
– Сказать по правде, Нечаев, даже не заметила твоего отсутствия, – с улыбочкой топит мелкая стерва. Топит как щенка. Плевать, что я на полторы головы выше и во сто крат сильнее нее. – А ты уезжал, что ли?
Проморгала, значит.
Ничего такого, блин. Но я бы не сказал, что это приятно слышать.
Я же шарился по ее соцсетям. В июне, когда она выкинула фотку в оранжевом сарафане, выцепил из простыни под постом суть – у выскочки интенсивный курс английского. В целом было пофиг, конечно, чем она занимается. Просто бес подталкивал вывести врага на разговор.
А че пустышке напишешь?
How are you, блин? Тупость.
«Прикольные усы» – отбил в комментариях с расчетом, что придет в приват плеваться о тенях, которые я, слепошара, якобы не распознал.
Но Филатова на то и Филатова, что непредсказуема.
Без предупреждения кинула в ЧС. Истеричка.
Так что фотку, где она кошмарится на пляже, я увидел уже с телефона товарища. Сразу так домой – к родному морю – захотелось.
Фигли нет? В лагере реально нудно было. Не только мне.
Следующие месяцы только тем и занимался, что хейтил Филатову с разных аккаунтов. Жалко, согласен. Но остановиться я не мог.
– Не волнуйся, мелочь. Теперь снова каждый день видеться будем.
Взгляд, которым она пронизывает, разливает по моим венам что-то взрывоопасное.
– А кто волнуется, Нечаев? Ты меня по себе не суди.
– Понтуешься, Филатова, а сама дрожишь как котенок.
Девчонки меня постоянно трогают, а эта только царапается. Вот и сейчас, прежде чем разораться, загоняет мне в плечи когти.
– Я тебя не боюсь!
– Боишься, конечно. Я твой худший кошмар, Немезида. Но знаешь, что самое трешовое? Тебе не у кого просить помощи. Все твои друзья тоже трясутся, когда меня видят. Так что кончай выделываться. Включи мозги и подумай, как со мной договориться.
– Я скорее по раскаленным углям пройду и прыгну в вулкан, чем с тобой договариваться буду! – так кричит, что меня чуть не сносит.
Ржу, потому как впервые Филатову такой вижу.
– Погоди, не плачь. Рано.
Черт знает, зачем вытаскиваю из ее портфеля самую яркую тетрадку. А там… «Усманова Агния Алексеевна» – цветными ручками по всем страницам. Какие-то нелепые слова о любви до гроба. Громкие клятвы. Бесплодные фантазии, да такие приторные, что просто кощунство.
Я, конечно, знал, что А.Г.Н.И.Я. – жалкая дура. Но настолько, чтобы втрескаться в парня своей сестры… Это просто за гранью добра и зла. У нее, мать вашу, совсем никаких принципов нет?! Чести и гордости в том числе!
Та жгучая смесь, которую дрянь по фамилии Филатова впрыснула мне в кровь, хлынув потоком по организму, взрывается. И в этой ярости я вдруг скидываю года, превращаясь в настоящего придурка.
– Сегодня мне снова приснился Святик. Наверное, он тоже скучает. Этот сон был потрясающим! Святик смотрел только на меня, как будто понял, наконец, что я особенная.
Филатова что-то визжит и вовсю скачет вокруг меня в попытках отобрать тетрадь своего соплежуйства. Но я без устали уворачиваюсь и без заминок читаю. Самым высоким и издевательским, слегка вибрирующим от гнева голосом.
