Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод сороковой: Инициация Дракона
Декабрь четвертого года войны.
В восемнадцать ни хрена не меняется. Во всяком случае, одномоментно. Идет повторение того же сценария, который проигрывался год, три, пять, десять лет назад – в полночь второго числа мой аккаунт превращается в свалку дежурного мусора.
Лайкая на автопилоте копипасту открыток, всерьез стопорюсь на закинутых от тех, кто ближе, вайбовых фотках и угарных, порой прям трэшовых видосах.
Ник ЯБ”Бароff: Ну че, старый? С днюхой! Теперь можешь делать все, что и так делал, но легально😂 Жги, Верховный, а мы поддержим!
Пахомыч: Летай, пока не скрипят колени, Дракон! С ДР!
Марат Набиев: Не гребу, че и пожелать… В столице ты уже был 😂
Ник ЯБ”Бароff: И на байке пятьсот километров в мороз жрал 😂
Пахомыч: Ай, маладца 😂
Вадим Рацкевич: АЛЬФА🔥😂
Ник ЯБ”Бароff: КИБОРГ 😂
Марат Набиев: С расширенным функционалом! Нашел. Взял. Конвоировал 😂 Круче только спецназ!
Марат Набиев: В общем, держи темп, Верховный!
Вадим Рацкевич: Живи так, чтобы умереть легендой!
Ник ЯБ”Бароff: Чтоб вечером было нескучно, а утром – стыдно!
Марат Набиев: Пока хард не сгорит!
Ник ЯБ”Бароff: И во веки веков!
Глеб Пимченко: С днюхой, бро! Счастья, здоровья, меньше запар, и чтобы мамка не ругала!
Ник ЯБ”Бароff: Вах, Пима, ты не спишь? Я думал, у тебя режим. Признайся, будильник ставил? Прям базу выдал: счастья, здоровья, мамка… Нам 18! Не 41 и не 14!
Глеб Пимченко: Да, ставил. И мне некогда с тобой сраться. Я дальше спать. Пока.
Ник ЯБ”Бароff: Окунь.
Глеб Пимченко: Китаец, я те все сказал. Отвянь, иначе прям с утра по рогам настреляю. Перед первой тренировкой.
Ник ЯБ”Бароff: Вся суть твоей ограниченности в том, что ты, существо, думаешь, будто у нормальных людей такое же строение черепа, как у тебя. У меня нет рогов, бычара.
Активируюсь, чтобы притушить очередной зачин.
Егор Нечаев: Принял, пацаны. Спасибо.
Ник ЯБ”Бароff: Че, как, Нечай? Разбойница уже поздравила?
И в моей гребаной нервной системе вспыхивает устойчивый очаг возбуждения, напрочь подавляющий любые другие сигналы и выстраивающий поведение всего организма вокруг единственного объекта внимания.
Ф.И.Л.А.Т.О.В.А.
Дело вовсе не в ней. Дело в импульсе, который ввиду многократных повторов закрепился как доминанта.
Из-за него клинит башку. Из-за него по натоптанным тропам форсируют нейроны. Из-за него, в конце концов, происходит возгорание.
Егор Нечаев: Ты о ком?
Не кривлю я душой, когда делаю вид, будто не врубился. Просто считаю, что светить свое уродство – зашквар.
Пока гашу реакции, Китаец успевает и юмор вкинуть, и разложить ответ.
Ник ЯБ”Бароff: О ком, о ком… О бабке на катафалке!
Ник ЯБ”Бароff: Ясен пень, о нашей королеве 😂
Меня тут же кроет жаром. Побоку на проработку. Когда менталку так раскачивает, никакие мантры не вставляют.
Егор Нечаев: С какого она, блядь, стала «нашей»? Разве это не удел одноклеточного шобла? Может, я в коме был, когда вы к ним примкнули?
Ник ЯБ”Бароff: Да не гони, Нечай. Я же с издевкой.
Марат Набиев: Насколько я в курсе, Агния все еще off. Без связи. Мобилы нет. Личный ноут тоже забрали. Вместо него выдали дровину времен динозавров. Так что вряд ли скоро всплывет. Выдыхай, Нечай. Хоть днюху без напряга отгудишь.
Убеждаю себя, что не парит. Никакого праведного гнева и уж тем более сраного разочарования я не чувствую. Штормит сугубо из-за хронического напряжения.
Пахомыч: Я гребу, Филатовы мочат. Чокнутые фрики. Даже мобилы не дали.
Ник ЯБ”Бароff: Семейное гестапо!
Марат Набиев: Ага, жесткач. Уже неделю ее вообще из дома не выпускают. Даже в школу. Типа болеет. Но Настя заходила, грит, хворь только на справках.
Вадим Рацкевич: Лютая дурь. Девке 18!
Я, блядь, дергаюсь и сшибаю локтем подушку. Следующую на пол отправляю уже целенаправленно. Жарко. Перемещаясь по чертовой кровати, впечатываюсь в кожаное изголовье плечами и затылком. С шумом перестраиваю дыхание на такт выше. Вместе с тем, а точнее, наперекор, пытаюсь поймать дзен. Но стоит прочувствовать нагревание материала, срываюсь, чтобы резко тормознуть базар в чате.
Егор Нечаев: Все. Остыли. Все по норам. Завтра ранний подъем. На трене надо выдать максимум. Помните, что нас смотрят с вышки. Вытянем сезон, заберут в лигу.
Ник Яб”Бароff: Поддерживаю и отчаливаю.
Пахомыч: Да, пора на боковую.
Вадим Рацкевич: До завтра, братцы.
Пахомыч: Бывайте.
Марат Набиев: Чус.
Сам с трубой не расстаюсь. Меня, блин, давление лиги не пробивает. Приоритет же ж. Чертова доминанта. Только все онлайны гаснут, лезу в красную зону. Там реально мертво. Никаких признаков жизни.
Только вой шизанутых фанатов.
Карина: Хоть бы сторис кинь, мы волнуемся.
Бездомный: Та, которая топила за искренность и открытость, свалила, не прощаясь. Такая же, как остальные.
Pion+5:Обещала же не пропадать! Слово держать не судьба, не?
Kenzo: Без тебя даже открывать телегу неохота…
Зара: Навела шороху и исчезла.
Оливия: Вернись, умоляю!
N-21:Королева обиделась на мир?
Viktoriya: Не выдержала критики, ушла в депрессуху 😂
Серый: Наверное, парень запретил блогом заниматься. Такая красотка! Я бы тоже ревновал!
Ромашка: Что же нам теперь делать? Как мы без тебя???
Акк-007:Ребят, давайте раскидаем объявление по городским сообществам. Кто-то узнает по фото, даст телефон или адрес.
Чисто больные. И их, что самое главное, тысячи.
Закрыв портал в ад, откупориваю старые медиа. Откупориваю и погружаюсь в огненную невесомость. Мозги топит в жир без шкварок. Если какие-то извилины и остаются, то они тупо дрейфуют по разлившемуся под черепом вареве. Дрейфуют и вязнут, показывая абсолютную, чтоб их, нежизнеспособность.
Вот… Она…
Уголок губ прикушен. Пара прядей прилипла к щеке и к шее под подбородком. Взгляд скошен в сторону. Темная радужка глаз, благодаря ракурсу, кажется выпуклой и прозрачной, как стекло. Под этим куполом не банальная загадка. Все тайны мира.
Я не просто смотрю. Я, мать вашу, раз за разом тону.
Сердцебиение дерганое. На адреналине.
В висках вместо пульса щелчки.
И мысли все битые. Реально, как у недоразвитого. Ни черта связного. Не то что умного.
Тряхнув головой, швыряю телефон на матрас и встаю. Подтягиваю съехавшие треники, но ни худи, ни даже футболку не надеваю. Схватив сигареты, так с голым торсом на балкон и пру. Ноги тоже босые, похрен.
Что тут градусов? Ощущается, как вечная мерзлота.
Проблема в том, что пылающее нутро в норму не приходит, сколько бы ни морозился. Остывает только кожа. Внутри как горело – так горит.
Сделав пару тяг, кладу ладони на ледяные перила.
Не без удовольствия вздрагиваю.
Но позже, пока пробирает, еще глубже в по всем меркам губительное состояние проваливаюсь.
Господи…
Ничего такого я не планировал. Не собирался ее целовать. Даже думать не смел.
Просто довел до дома. Как иначе?
Когда развернулась и обратно пошла, ждал чего угодно, только не того, что вмажет по моей многострадальной роже губами. Поразило в моменте, будто она медуза. И Горгона, и та самая обычная морская. Потому как и ужалило, и окаменел. Застыл, в общем, с задымленной оперативкой, будто вкопанный.
А когда она, исполнив этот подлый трюк, хотела убежать, не думая, рванул следом. За руку взял и дернул на себя, чтобы объяснилась.
Что творит? Зачем?
Увидел эти губы – пышные, яркие, раскрытые, как спелый плод – виновники преступления, и накрыл, будто сдачей. Физически ощутил, как ее и меня жахнуло. Жахнуло так, что затрясло. Клетка на клетку, нерв на нерв – все поползло. Осунулось и наложилось, давая новое, трындец какое устойчивое соединение. Чертову взрывную волну.
«…в килотоннах, мегатоннах… в тротиловом эквиваленте…»
Грудь так расперло, что сам не понял, как в реале не разнесло.
А по сути ведь даже вглубь не двинул.
Не двинул, не потому что внезапно обзавелся умом. А потому что, захапав мякоть губ Филатовой, почувствовал, как она, дернувшись, обмякла. Показалось, что отстегнулась. Отстранился, а она глаза открыла и таращится в полной, сука, прострации, словно и правда эти секунды в отключке провела. Потому и не отбивалась.
А мне как забыть?
Господи…Да прибудет со мной сила духа Твоего…
Сила духа выше силы разрушений.
Делаю еще одну тягу и вроде как относительно выдыхаю. На второй подступают другого рода воспоминания. То, что в моменте ударило не менее жестко, чем чертов недопоцелуй с Филатовой. Мать вашу, аж воздух вышибло. Задело за живое. И, безусловно, засело. Как не изворачиваюсь, выскрести не получается.
«Вижу, что никакой ты не герой. Просто мальчишка, который так и не научился брать ответственность!»
Кто она, к херам, такая, чтобы мне это предъявлять?
Мне. Нечаеву.
Филатова. Редкостная дрянь.
Что она вообще знает про ответственность? Что она знает обо мне?
Верни я свое поведение на социально приемлемые рельсы и выведи свою ресурсность на полную мощь, как бы она запела?
Но я, конечно, не стану.
Из гордости на расширение себя за счет других качеств не пойду.
Кипение головного мозга прерывает тарабанящий стук за спиной.
Вот вроде бы восемнадцать, а обосраться с сигаретой в зубах приходится ровно так же, как и день назад. Говорю же, ни хрена не меняется.
Оглядываясь, обнаруживаю за стеклом лыбу мелкого брата.
– Твою мать… – цежу беззлобно, пока тот открывает дверь и просовывает в щель ногу, половину туловища и, наконец, голову.
– А ты че здесь раздетый стоишь? Я не понял, тебе что, не холодно?
Сочетание потрясения, наглости и некой паники – типичный коктейль эмоций от Боди, но не хохотнуть нельзя.
– Сам куда прешь в пижаме? Вернись.
– Я в жилетке и шерстяных носках.
– Вернись, сказал.
Ноль на массу.
– Я пришел тебя поздравить, – стоит на своем, тупо не слушая, что ему говорят. Все, как обычно. – Фух, только закончил плакат! Думал, уже не успею! Мистер Ужас скинул шкуру. В террариуме грязь и вонища, а он до кучи мускусом на стрессе шибанул. Мама приказала убираться и мыть. Еще его в воде замачивал, – закатывая глаза, качает головой. – Столько времени потерял!
– Хорошо, что не в уксусе. Че за плакат? – выдавливаю, хотя часть мозга так и тащит к Филатовой.
Глаза Боди загораются.
Наблюдая за тем, с каким энтузиазмом он разворачивает еще сырой от краски А3, с горечью думаю, что совсем не ценил вот этот славный возраст, когда девчонки еще не разрывают мозг.
– Круто, правда?
– Ага. Круто, – отвечаю раньше, чем успеваю оценить выведенного густыми мазками кисти мотоциклиста. Знаю, что брательнику плохо даются лица. Тут проблемы нет, потому что скрывает шлем. Ну а положение тела, байка, а также все детали ТЗ в модели 2D выполнены идеально. – Реально круто. Молодец. Спасибо. Повешу на стену.
– Море видел? А брызги? А закат? А линия горизонта? Ля, как четко получилось! И куртка точь-в-точь как у тебя! Я раз десять сверял! – делится, захлебываясь эмоциями, которые, очевидно, чтобы не испортить сюрприз, слишком долго держал. – Руль как повернут, видишь?.. – топит дальше на явном разгоне и вдруг резко прерывается. – Че эт? – спрашивает, указывая пальцем на задний двор.
Оборачиваюсь и тут же выцепляю луч света из темноты.
– Как будто кто-то фонариком светит, – бубню я.
А Бодя орет:
– Это сигнал!
Эпизод сорок первый: Смертельное поздравление
– Один час три минуты ночи. Жилой дом на улице Дачной, сто пять. За периметром только что замечена подозрительная активность. Третий и четвертый сыновья семейства, Егор и Богдан Нечаевы, обладающие непреоборимой склонностью к героизму и уже хорошо известные спасательными операциями с некоторыми побочками, направляются к выходу. Камера включена. Объект зафиксирован. Работаем, – заряжает Бодя голосом Каневского, прилипнув глазом к видоискателю той самой камеры.
Пока он гонял в комнату за аппаратурой, я оделся, спустился вниз и на момент начала «репортажа» реально направляюсь на выход. Но это не значит, что я собираюсь брать его с собой.
Оборачиваясь, четко отмеряю:
– Бодя, камеру вырубил, и в койку.
– Что? Какой «в койку»? А если это преступление века? Ни за что!
И прет дальше, упорно пытаясь натянуть одной рукой дубленку. Шапка криво-косо, но уже на башке сидит.
– Назад, сказал, – давлю я строже.
Мелкий стопорится.
После секундной паузы принимает бессмысленность спора и тут же меняет тактику.
– Ну ты че, брат?.. Не руби с плеча, Романыч. По-братски дай выйти. Я тихий буду, зуб даю, – канючит, не теряя борзоты. – Не, ну не будь зверем. Че ты меня здесь оставишь? Меня же от тревоги порвет. Ну не бросай, а? Я же свой. Вдруг помощь нужна будет? Или алиби? – накидывает варианты полезности. – А может, сви-де-тель… – растягивает заговорщически, дерзко подергивая бровями.
– Не ной. Не поможет.
– Я не ною, я договариваюсь.
– Я все сказал. Ты не идешь, Богдан, – категорично ставлю точку.
Хватаю куртку и с непробиваемым видом тащу ее на плечи.
– Вот так вот, друзья, нежданно-негаданно подъехал разладик, – гасит мелкий пакостник, возвращаясь к своему чертовому эфиру. На мой скошенный хмурый взгляд уже не реагирует. Молотит дальше: – Похоже, Егор Романович знает, куда идет. Возможно, на сделку с совестью. Это свидание? Похищение? Бегство? Переговоры? Тайный обмен? Разведка? Контакт с НЛО?
– Сейчас будет убийство, – рычу, застегивая куртку. – В пределах этого дома.
– Хм… Что именно замышляет, пока неизвестно. Но мы следствие не прекращаем. Обязательно выясним все детали, – долбит со своим фирменным занудством. А стоит мне, вскочив в ботинки, взяться за дверную ручку, значительно усиливая артикуляцию, на скорости бомбит: – Внимание! Объект движется к выходу! Внимание! Он выходит! Оставайтесь с нами, чтобы…
Закрытая, на хрен, дверь отрезает надоедливый гундеж мелкого. Но не слежку. Оглядываясь, с раздражением отмечаю, что крот продолжает съемку через окно.
Твою ж мать…
Ну да, я не Ян. Яна он бы записывать не посмел. Ян для всех – второй отец. Сказал – сделали. Никто не борзеет. Даже Богдан.
Гаденыш.
Трещать перестал. Всматривается не через видоискатель камеры, а просто через стекло. Выражение лица потерянное, глаза расширенные. Весь, блин, в напряге.
Как тут злиться?
Показываю кулак, лишь бы взбодрить.
Швырнув в снег сигарету, которую поджигал буквально на пару тяг, сую кулаки в карманы спортивных штанов и с показной небрежностью шагаю к калитке. Брови движутся в центр переносицы, образуя ощутимую складку, и вся рожа отнюдь не постепенно принимает угрожающий вид. По сути же изо всех сил пытаюсь унять зарождающуюся на затылке дрожь. Унять ее, к слову, не получается. Затрещав, та сходит вниз – между лопаток, по хребту, до самого крестца. Как долбаный ток.
Есть ведь предположения… Сука, надежды и чаяния.
Бред. Не может быть.
Стоп, на хрен. Не думай.
В попытке приглушить внутренние сигналы, цепляюсь за внешние. В конце участка наряженная Бодей махина – мамина гордость – огромная пышная елка. Смотрю на нее, отыскивая знакомые с детства игрушки: треснутый и склеенный Илюхой красный шар, желтый полумесяц, кривую сосульку, пряничный домик, снеговика в шарфе, дракона с клюшкой. Вслушиваюсь в тонкий звон декора, шелест веток и скрип своих шагов.
Давно неиспользуемая калитка, стоит толкнуть, будто стонами заходится. Бьет по ушам этим визгом дико. Ускоряясь, бросаю открытой, чтобы не возиться с ключом.
Оказавшись за тем самым периметром, долго шарю глазами по сектору, хотя сразу цепляю главную фигуру грядущей партии. Создавая искусственный ажиотаж, тяну последнюю паузу перед лобовым.
Потому как…
Только я беру Филатову в фокус, включается до чертиков опостылевшая биполярка. Разгон от бешеной радости, которая заливает по самое горло, до черной ярости – полторы секунды. Перепад такой, что тупо сотрясает. Накрывает этими долбаными качелями. Размазывает. Стержень, который должен держать прямо, уходит в штопор. Вокруг него нервы и мотает. Все остальное – в кашу.
Мать вашу, что она здесь делает?
Какого черта?
– С днем рождения! – провозглашает Немезида, отвечая на мои вопросы.
Я, блин, сплю? Может, нахожусь в бреду? У меня температура сорок?
Улыбаясь, Филатова выглядит как иллюзия. А уж сахарный голосок, которым запрягает, кажется и вовсе синтетическим. Все это невозможно в реале! Но она… Она, блин, шевелится. Шагает мне навстречу. Мой и без того перегретый мозг, пашущий в режиме полной боевой готовности, экстренно врубает ПВО. Все органы чувств настраиваются на нее.
На попытку понять…
Что же здесь, мать вашу, происходит?
– Тебе, – шепчет, вкладывая в руки что-то непонятное. – Это браслет. Взамен твоего испорченного. Захочешь, будешь носить. Мне просто нечем было заняться. Неделю дома просидела, – вроде как обесценивает вложенный труд, но выглядит при этом чересчур неспокойно. Краснеющей. Задыхающейся. Наэлектризованной. Дрожащей. – Почему ты не приходил? Даже не поинтересовался, жива ли? Может, меня убили, нет? – предъявляет шумно и сбивчиво, пока я, не иначе как в попытках осознать реальность, натираю гребаный подарок. Во все глаза на нее смотрю, а она вдруг начинает захлебываться: – Черт… Я… Я… – Ей явно не хватает дыхания больше, чем на один звук. Ровно до тех пор, пока она, психанув, не переключается обратно на браслет. – Он из паракорда. Семь метров. Cobra weave… Эм-м… Это такая техника плетения. Здесь еще латунная бусина, – постукивает по крупной металлической бляхе. – Шестиугольный щит с покрытием под драконью чешую. Вот.
Закончив, снова мне в глаза смотрит. Явно ждет какой-то реакции. Но я, блядь, в той же прострации плаваю. Не могу даже нахренобобиться.
– Сейчас, – выдыхает Филатова.
Отбегает в сторону, приседает к какому-то ящику, чиркает зажигалкой… Я все не туда. Вместо того, чтобы анализировать, отмечаю, что она сегодня в курточке и джинсах.
Обратно бежит, счастливо смеясь. Горит так, что взлетающие одна за другой ракеты салюта и рассыпающиеся в небе разноцветные искры теряются.
– Хочешь меня поцеловать? – выпаливает, едва успевая передо мной затормозить.
Че, блин?..
Я, сука, даже имя свое забываю. Обдает таким кипятком – с головы до ног, что моментально блокируются все системы организма. Аварийные в том числе. Я тупо начинаю весь трястись. Взрывы фигачат по всему полю. Но самый мощный удар, ясное дело, приходится на сердце.
Его, блядь, просто выносит.
Если бы я мог думать, осадил бы Филатову. Но я не могу. А она все ближе. Клятые фейерверки! Их отблеск в ее глазах – гипноз, выключающий волю. Все мои эмоции, все чувства, все ощущения сбиваются в долбаный сумбур. Швыряет от животного страха до дичайшего трепета, пока не нахожу губы Немезиды своими. Контакт, и линия жизни рвется. На чертов миг. Чтобы после дать таким залпом, словно внутри меня разорвало целую Вселенную.
«…в килотоннах, мегатоннах… в тротиловом эквиваленте…»
Я глохну. Я хрипну. Я слепну.
Такой разгон заряженного до самых высоких энергий, достигающих скорости, близкой к скорости света, ощущаю, словно моя Немезида – чертов ускоритель частиц.
Все? Секрет оружия Филатовых раскрыт?
Да плевать мне на них. Плевать на последствия, пусть хоть весь этот мир сгорит.
Веки закрыты, а зарево буквально выжигает глаза.
Жжет. Сука, как же адово жжет.
И вдруг образовавшуюся вокруг нас резонансную тишину пробивает тарахтящий крик:
– А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!
Дергаемся и отталкиваемся друг от друга, словно очередной взрывной волной откинуло.
– ПОЖАР! ПОЖАР! – горланит Бодя на бегу, не выпуская из рук камеру. – ОНА ПОДОЖГЛА НАШУ ЕЛКУ!
Елка… хм… и правда, горит…
С-с-сука! Она горит!
Но самое главное, остатки ракет из ящика продолжают летать. И летают они уже не в небо. А как попало.
– На землю! Всем! – выдаю ревом.
Но это не работает.
Филатова как стояла с открытым ртом, так и стоит. А мелкий продолжает бежать. Схватив первую, силой укладываю.
– Лежи! Не вздумай шевелиться! – приказываю, вдавливая в снег.
– Хорошо, – стонет она рвано.
И я бросаюсь к брату.
– Бодя, блядь… На землю, блядь! СЕЙЧАС!!!
Наконец, до него доходит. Падает вместе со своей камерой.
Без памяти что-то типа «Молодец» роняю и несусь в гараж, чтобы схватить огнетушитель. Когда появляюсь с ним во дворе, из дома высыпают остальные: папа, мама, Илюха.
– Господи… Что здесь происходит? – выдыхает, кутаясь в халат, мама.
Папа же, ожидаемо, включается технически.
– Держись чуть в стороне. Не вдыхай дым. Распыляй, начиная с основания, с боку в бок, – проговаривает так ровно, словно у нас, блин, не угрожающие ничьей жизни учения. – Илья, ты вернись в дом, выдерни пробки.
Салюты уже не летают. Я спокойно подхожу к елке и, следуя рекомендациям отца, задуваю пламя порошком. Оно шипит, но быстро сдает позиции. Несколько мощных рывков, и от маминой гордости остается грязно-рыжий остов с обугленными ветками и обломками игрушек.
– Как это случилось? – спрашивает папа, когда все стихает.
– Это все она! – орет Бодя, размахивая руками. – Филатова!
– Заткнись, – рычу ему я.
Но хер он реагирует. Его чисто разрывает на говно.
– Она выманила Егора из дома! Вон там они стояли, – тычет, гнида, в проем калитки. – У меня все записано, – акцентирует, постукивая пальцем по своей гребаной камере. – Вон там стояли. Она ему что-то нашептывала…«Ля-ля-ля»– типичный девчачий чес! На ухо!
– Бодя, – одергивает мама.
Но говномес не унимается.
– Подожди. Не перебивай, мам. Послушай, послушай, что я скажу… Она его облизывала! Твоего сыночка облизывала! Такая вот бесстыжая!
– Че ты, чучело, мелешь? – свирепею я. – Никто никого не облизывал.
– Ты помолчи сейчас, брат. Помолчи, – тянет гаденыш с чувством явного превосходства. Прежде чем рубануть на весь двор: – Потом они вдвоем целовались!
Еще и содрогается, показывая, как это было отвратительно.
– Хватит, Богдан, – прикрикивает на него мама. – Ты ведешь себя ужасно некрасиво. И по отношению к девушке, и по отношению к брату.
Однако и эта речь не производит никакого эффекта.
– Некрасиво? Она нам елку подожгла! Намеренно! Пироманка, чтоб ее!
– Ля, ты крыса, – отвешиваю я презрительно.
Грубо сплевываю и, ни на кого не глядя, покидаю двор, чтобы нагнать ту самую пироманку.
