Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"

Автор книги: Елена Тодорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Эпизод сорок девятый: Беспощадная экстраполяция

Сколько раз за прошедшие пять лет я бежала к ждущему меня после уроков Нечаеву? Тысячи. Но так, как сегодня, не дождавшись звонка, напрочь лишенная какой-либо бдительности, буквально сломя голову, я несусь впервые.

Огибаю здание гимназии, когда начинает вибрировать мобильный.

Мама.

Даже смотреть не нужно, чтобы убедиться. Знаю, что она стоит у окна. Да что там она?.. Не одна же! К стеклам сейчас, как минимум взглядами, липнет половина крыла. На всех плевать.

Нечаев не снимает шлем. Не могу видеть его лица. Но когда эта машина поворачивает голову и смотрит на меня из непроглядной темноты своего визора, прошивает такими разрядами, что из самой впечатлительной части моего тела – то есть, сердца – валит дым.

Я задыхаюсь.

Понимая, что банально не смогу говорить, чтобы как-то справиться с аномалией внутренних процессов, приседаю. Со стороны кажется, что просто подтягиваю гетры, на самом же деле – кусаю щеку изнутри и делаю резкий глубокий вдох.

Выпрямляясь, уже совсем в другом темпе к Нечаеву движусь. Расчетливо медленно. Шаг от бедра, и те в плавную раскачку. Почти как на показе. Жаль, несу на себе не какое-то эксклюзивное платье, а надоевший школьный шмот.

На Егоре, к слову, черный спортивный костюм. В его школе еще не началась подготовка к гостестам. Дезертировал, как я понимаю, прямиком с физры.

«Лучший!» – резюмирую ненароком.

И, хвала Богу, мысленно.

Пусть глаз его не вижу, замечаю, как, глядя на меня, вдавливает кроссовки в асфальт и, сливая какое-никакое волнение, дергает бедрами по сиденью. Незначительно, но сдвигается назад. Прочищает горло. Думаю, что-то сказать собирается. Оказывается, проталкивает ком. Не здороваясь, подает шлем с кошачьими ушками, который появился без каких-либо объяснений сразу после того, как Ян передал из Германии этот мотоцикл. Так же молча заводит мотор.

Я натягиваю шлем. Сажусь сзади. Уже привычно нащупывая пальчиками колотящееся под литыми грудными мышцами Дракона сердце, прижимаюсь.

– Агния!

Это уже папа из какого-то окна горланит. Успеваю махнуть на прощание, прежде чем Нечаев срывает байк с места, и вся эта душная возня остается позади.

Глажу монстра. Прижимаюсь крепче. Ловлю идущие по его мускулам тугие вибрации. Покрываюсь мурашками. Счастливо вздыхаю. И, пристроив покрытую шлемом головушку на широченной спине, прикрываю в тихом блаженстве глаза.

Уверовав в то, что впереди нас с Нечаевым ждет решающий разговор, не без мандража, но пытаюсь копить силы. А пока коплю, вспоминаю недавний разговор с Мадиной. Именно он по итогу толкнул на провокацию.

Вдруг упустила что-то важное?..

Настойчиво жму на звонок, пока дверь квартиры не открывается, являя моему взбудораженному взору Андросову. Поймав в фокус ее живот, слегка прозреваю.

Он стал больше? Куда еще?

Если бы не знала, как появляются дети, подумала бы, что дающая новую жизнь должна ради этого лопнуть.

Может, ребенок не один? Разве может он занимать столько места? Бывает ли такое, что дети рождаются пятилетними?

– Что происходит? – бормочет Мадина, потирая глаза и поясницу одновременно. – Почему ты насилуешь мой дверной звонок?

Взмахнув рукой, шустро шагаю через порог, едва предоставляется такая возможность. Скидываю лоферы и припадаю спиной к стене, чтобы отдышаться.

Но, не имея возможности больше держать все в себе, с горечью выпаливаю:

– Я в отчаянии!

Взгляд Мади проясняется. А в следующую секунду даже заостряется. Она пристально всматривается в мое лицо.

Поймав что-то необычное, дикое и нетерпеливое, шепчет:

– Тихо-тихо…

И проводит меня на кухню.

– У тебя же есть опыт? – стартую, едва старшая подруга дает добро. – Мне срочно нужен совет! Иначе я просто сойду с ума!

Чувствую, как сразу же трясти начинает. Если крышей не поеду, то взорвусь! Однозначно!

– Опыт в чем?

– В отношениях с парнями!

Мадина морщится.

– Ма-хорошая, – протягивает в характерной манере, – я на сносях. У меня тренировочные схватки большую часть гребаных суток, геморрой с перепелиное яйцо и подтекающие воды. Я туго соображаю. Даже суп из пакета не всегда в состоянии запарить. Мой организм надо мной тупо стебется. А ты ждешь от меня советов касательно парней? Я их, если честно, сейчас всех не перевариваю. А твой Усманов и в лучшие годы симпатии не вызывал.

– Господи, Мадя… – психую я. Выхаживая по кухне, трясу руками. – Соберись, пожалуйста. Ты моя последняя надежда. Дело не в Усманове.

На лице подруги стынет замешательство.

– В ком же?..

Разблокировав телефон, выкидываю руку в воздух, чтобы продемонстрировать фото.

– Смотри. Вот он. По нему нужен совет.

Андросова присвистывает.

– Королевский выбор! Я б ему дала второй раз, если б первый попросил, – впаривает со всей откровенностью, напоминая, наконец, «старую» Мадину. Потом, правда, сразу ойкает и хватается за низ живота. – Черт. Ну теоретически. Уже не в этой жизни, – бормочет, используя странную технику дыхания. – Падажи! – шарахает, задыхаясь. – Это же… Нечаев?!

Выражение лица у нее при этом, как в меме с подписью «WTF».

– Один из них, – шепчу я.

– Боже, почему он?! Вот же ж жопа! – сокрушается по полной. И, естественно, думает о чувствах пострадавшей от Нечаевых сестры: – Юния в курсе, что ты в него влюблена?

Я вскипаю. По законам физики, конечно. Не биологии. Критическая масса достигнута – и все, меня несет, хоть я и не осознаю, что именно послужило детонатором.

– Нет! Юния не знает! И не должна узнать! То есть, я в него не влюблена! Вовсе нет! Но мне надо, чтобы Егор Нечаев влюбился в меня! Позарез надо! Чтобы он от любви ко мне по стенам стекал! Стекал и прилипал, потому что сладкий весь от любви этой, как сиропчик! Чтобы из него романтические признания лезли, а он заткнуться не мог! Чтобы его корчило, как героя турецкого сериала! Или просто как от протухшей шаурмы! Чтобы поклонялся мне, как Королеве! В общем, обуздать его хочу – такого зверя! Взять верх! Над ним! Не поддающимся никому на свете! – строчу на одном дыхании, словно из автомата. И только под конец на всю глубину драмы растягиваю: – Понимае-е-ешь???

– Ну ты, конечно, Агусь… – брякает Мадина со смесью интонаций, из которых я вычленяю лишь скепсис. – Собрала в себе лучшие качества: сногсшибательную красоту, гениальный ум, невероятную токсичность и чувство юмора на грани мордобоя.

Сглатываю, и продвинутый таким образом ком проваливается в желудок камнем.

– Хочешь сказать, меня трудно полюбить? – отстреливаюсь по привычке, оборонительно.

– Вовсе нет, – вздыхает Мадина. – Но зачем тебе его ломать?

Ишь, запереживала! За кого!

– Потому что он ломает меня! Беспощадно! А я не сдамся! Я не проиграю!

– В каком смысле ломает? – уточняет настороженно.

– Воюет со мной! Пять лет! – кричу и снова трясу руками.

Андросова резко выпрямляется. Кажется, подбираясь, даже живот втягивает. Смотрит так, словно я сказала что-то вроде: «Он тычет в меня ножом».

– Господи, Аги… Ты меня пугаешь! Что значит «воюет»? – допытывается, подаваясь вперед. – Он что, издевается? Запугивает? Унижает? Причиняет вред? Что???

Тут я теряюсь. Как объяснить? Это ведь нереально сложно!

– Вызывает килотонны негативных эмоций!

– Я не понимаю! Говори ты конкретнее!

– Преследует, критикует, высмеивает, дразнит, читает морали, контролирует, приказывает… Да много чего делает! Только не целует! Не обнимает! Придурковатый самец! Он меня бесит! Он и его гребаная выдержка! Я же знаю, что нравлюсь ему! Нравлюсь до безумия! Хочу, чтобы сорвался!

– Воу-воу, – выдает Мадя. – Да тут прям пожар! Мания! Что дальше? Апокалипсис? Придержи-ка ты лошадей, девочка.

Я бы устыдилась, но слишком зациклена.

– Ты мне поможешь?

– Для начала успокойся, – говорит, усаживая меня на стул и наливая воды. Пододвигая стакан, продолжает увещевание: – Ты на пределе. Хочешь дойти до психоза, так ничего и не добившись? Разрывать эти отношения, как я понимаю, ты не хочешь?

Я делаю большой жадный глоток.

И долблю:

– Только после победы!

Мадина качает головой.

– Откуда столько рвения? – удивляется открыто. Впрочем, сразу же закрывает вопрос: – Ладно. Забей. Расскажи мне, как ваши отношения выглядят сейчас.

Я делаю еще один глоток. Внутри, реально, будто пожар лютует. Никак не загасить. Но чуть успокоиться удается. Следующий час я в сжатых подробностях пересказываю последние полгода.

– Поняла, – протягивает Мадя, покусывая губы. – Так. Значит, слушай сюда, моя огненная. Да, ты ему нравишься. До потери человеческого облика. Тут однозначно. Но для таких, как Нечаев, это недопустимо. В него намертво впаяны определенные принципы. Он ими никогда не поступится. Ты хочешь взять верх? Он заточен на то же. Силой ты его не одолеешь. Он упрямый, как бетонный столб. Не целует и не обнимает не потому, что не хочет. Потому что для него важен контроль. Самоощущение. Пока он не почувствует, что ты отступаешь, что даешь пространство для его мужского эго, что рядом с тобой можно занять привычную для него главную позицию, он не сдвинется. Отступи, и он сам попрет. Чуть-чуть дистанции, ма-хорошая.

Это звучит чертовски логично.

Но…

– Ты предлагаешь мне прогнуться? Под него? Что за бред?! Я же не могу ради Нечаева превратиться в добрую милую дурочку!

– Холодную милую дурочку. А не можешь – забудь.

Я правда не могла. Но и забыть, как сказала Мадина, тоже. Поэтому и пошла вразнос, выдавая блог за блогом. Пусть пошевеливается. Последний шанс ему. А нет… Тогда уж в абсолютный холод уйду.

Эпизод пятидесятый: Критическое давление

– У каждого приличного человека должно быть музыкальное образование, – слова папы.

– Недавно наткнулась на исследование, в котором говорилось, что люди, занимающиеся музыкой, показывают более высокую устойчивость к стрессу. Ну и не стоит забывать, что слуховой дефицит – фактор риска для деменции, так что тренировка этого канала мозга – своего рода профилактика, – слова мамы.

Вспоминаю этот чес, как только оказываемся рядом с музыкальной школой, которую я месяц назад успешно окончила, а Нечаев – просто бросил. Да, эта часть жизни позади, но мы ездим в старый район ради кафе, где за последние полгода привыкли обедать.

Всегда немного неловко, что Каролина Натановна машет нам из окна, едва Егорыныч глушит мотор. Я, как обычно, делаю вид, что не вижу ее, а вот чешуйчатый, стянув шлем, отбивает честь. Игнорирую этот обмен, хоть и байтит, когда кто-либо уводит фокус внимания Нечаева. Пусть и ненадолго. Гудят все нервы, пока, соскочив с мотоцикла, не встаю перед ним, возвращая себе полный контроль над его вниманием.

Грациозно разглаживая форму, с хищной нежностью скольжу затяжным взглядом по врагу – пока еще непобедимому и неподвластному, но уже вот-вот падущему передо мной.

От предвкушения, азарта и нетерпения прямо-таки потряхивает. С трудом держусь, чтобы не ускорить события.

Егорыныч меня тоже с повышенным, буквально голодным интересом рассматривает. Хам редкостный! Не шифруется ведь, несмотря на те самые принципы, которые он, что очевидно, поклялся носить и пропагандировать вместе со своей заповедной фамилией.

Только я примиряюсь с заливающими тело лихорадочными волнами, этот поразительный скот, выкатив кривоватую ухмылку, ляпает:

– Что на тебе за башмаки? И правда бабкины хранишь и лелеешь?

К подобному я не готова. Не после публикаций.

«Все, чего я хочу – бы. Обнять бы. Поцеловать бы. Прижаться бы…»

Он же не собирается делать вид, что не читал? Что ничего не происходит? Что не ради того, чтобы объясниться, задолго до конца уроков приехал?

Грудь сдавливает. И тут же, почти синхронно с этим сдавливанием, за ребрами разворачивается уже знакомая, но никак не поддающаяся контролю, жутко меня измучившая огненная стихия, жадно лижущая языками пламени горло, легкие, ядро солнечного сплетения.

«Раз, два, три…» – считаю толчки учащающегося сердцебиения, пока восприятие не смазывается, и я не сбиваюсь.

– Это Мэри Джейн, дубина. Культовая классика, получившая свое название в честь девочки из комикса, – отпираю, выбирая наиболее привычный для нас тон общения.

Не то чтобы меня реально задевает, что Нечаев в упор не видит ни ненавязчивой красоты, ни сдержанной изысканности, ни вечной актуальности любимых мной туфелек. Широкий носок, низкий каблук, ремешок, пряжка – в них тяжело въехать, если ты полный нуб. Однако сам факт того, что Егорыныч после моих проникновенных текстов подшучивает, поджигает нервы.

На мой выпад он лишь шире улыбается.

– Ок. Мэри Джейн, так Мэри Джейн, – тянет лениво, с тем самым безумно-бесящим меня миксом равнодушия и снисхождения. – Идем, а то я голоден.

Как хорошо все-таки, что его мать – святая женщина – обладает роскошным вкусом, четким чувством стиля и поразительной щедростью. На рождественском карнавале у меня было шикарное платье, подаренное взамен сгоревшего красного. На День святого Валентина – от нее же, но переданные Егором, редкий нишевый парфюм и конфеты из французской кондитерской. На Восьмое марта – кашемировый плед, дизайнерский ежедневник, премиальные свечи и коллекционное издание стихов.

– Ты постоянно голоден. Проглот, – пыхчу, пока он ставит мотоцикл на подножку.

– Мама тоже так говорит, – сообщает с той же беззаботной усмешкой, будто зная, что я сейчас думаю о ней же. – Про нас четверых.

– Воспитание жирафов – нелегкий труд, – отвешиваю, когда он выпрямляется, и мне снова приходится задирать голову, чтобы видеть его лицо.

– Все мой рост покоя не дает?

– Ага. И габариты тоже.

Это вообще не то, о чем я хочу говорить. Но, блин… Я свой семимильный шаг уже сделала! Памятуя слова Мадины, не рискую делать второй.

«Пространство. Ему нужно пространство», – напоминаю себе, когда Нечаев, так и не удосужившись взять меня за руку, на том же чиле идет к входу в кафе. Спрятав лапы в карманы спортивных штанов, небрежно оборачивается. Вот тут не понимаю… Он не просто торопит. Пронизывает густым, тягуче-вязким и трескуче-напряженным взглядом, в котором, пусть на мгновение, но проступает тщательно маскируемый им бардак. Какие-то переживания и даже опасения внутри него все же кипят.

Кипят прямо сейчас.

Собрав пальцы в кулаки, так же решительно перехватываю сбивающееся дыхание и шагаю за ним. Жар, опалив лицо, достигает корней волос.

Господи!

Ну почему он такой сдержанный?! Будто тот самый корвалол, на который я грозилась его подсадить, теперь течет в его венах вместо крови! Это просто невыносимо!

У меня ведь к нему столько вопросов!

– Уже решил, куда поступать будешь? – озвучиваю лишь один из них.

Егор мотает головой.

– Выбираю.

– Между?..

– Разное рассматриваю… Канада, Финляндия, Швейцария…

Я бы присвистнула, если бы не поразивший мой мозг шок.

Так далеко? Зачем?

Нет, я, конечно, понимаю, что он оценивает перспективы, как хоккеист. Хоккеист, родители которого могут себе позволить и Канаду, и Швейцарию.

Но…

Как же я???

– А в Киев не хочешь? – спрашиваю. И сразу же уточняю: – Я там буду.

Во взгляде Егора появляется та самая мрачная тяжесть, которая выползает, как только упоминается Свят. Есть и горечь, потому как чисто по амбициям Киев ему явно мал.

И все же он говорит:

– Приму к сведению.

Нечаев, как и всегда, пропускает меня вперед, придерживая дверь. Это плюс.

И садится строго напротив меня за столом, хотя в выбранном нами зале вместо стульев приличные диванчики. Это жирнющий минус.

«…для него важен контроль…»

Просматривая выученное наизусть меню, в который раз прокручиваю сказанное Мадиной и по итогу убеждаю себя, что Нечаев на голодный желудок самый серьезный разговор в нашей жизни не начнет.

Набираюсь терпения.

Аппетита нет. Заказываю салат с тигровыми креветками и облепиховый чай чисто для порядка. Нечаев же, как обычно, набирает все и сразу: ризотто с морепродуктами, бараний шашлык, запеченные овощи и имбирный лимонад.

Пока ждем, едва не срываюсь. Потому что бесит. Бесит, что он все это время, напрочь игнорируя мое присутствие, копается в дурацком телефоне. По звукам слышу, что смотрит какие-то рилсы. Ну это наглость, разве нет?

– Эй, – окликаю.

И, поймав наконец-таки заслуженный взгляд, показываю язык. Точнее, пирсинг в нем.

Егор замирает. Мгновенно. Инстинктивно и будто бы превентивно. Чтобы не сгореть.

Но…

По застывшему лицу идет рябь, которая и выдает, как его шарахает током. А следом и в глазах происходит короткий энергетический выброс. Вспыхивают уши. И улавливается движение в области шеи. Сглатывает Нечаев несколько раз кряду. Вот это, я понимаю, повышенное слюноотделение! Настоящий потоп. И шашлыка не надо.

Мне от его реакций самой становится то ли голодно, то ли жарко.

– И зачем? – отгружает с претензией, недовольно.

Нет, то, что ему в целом похрен, читается. Но общий накал это ну никак не отменяет. Телефон Егор больше не юзает, экран давно погас.

– Захотелось, – тяну я с улыбочкой.

И снова язык выкатываю. Очень нравится, когда его шмаляет. Боже, я прям тащусь!

– Понятно, – отпускает с тем же демонстративным безразличием.

Только слух режет хрипота.

Смеюсь и снова показываю. До тех пор, пока доблестный Нечаев полностью не краснеет и не уходит в сторону уборных.

Весь кайф от произведенного эффекта испаряется, едва я остаюсь одна.

Да что он выделывается?! Сколько можно ходить вокруг да около? Какое такое пространство? От меня ему оно не должно быть нужно? А если и так… То пусть отвоюет! Такие, как он, коня на скаку останавливают! Стены пробивают, если припечет! Не спрашивая разрешения, берут свое! В чем прикол сторониться меня??? Может, конкретно я не подхожу? Из-за фамилии? Так пусть скажет прямо и катится!

Рвущееся к чертям собачьим терпение вызывает такую сильную ломку, что мои внутренности начинает выворачивать и крутить, словно в долбаной центрифуге.

Так что, когда Егорыныч возвращается, я просто выпаливаю:

– Ты читал мои последние посты?

Эпизод пятьдесят первый: Последний ультиматум

Ну вот и все.

Можно, нельзя… А стрела выпущена. И ее уже не вернуть в колчан.

Когда огненная достигает брони Нечаева, мир сотрясает так, что картинка провисает за темнотой. Через мгновение и один сбитый вздох Егор смотрит все так же прямо, не снижая напряжения. С укором, злостью, вызовом. Но зарницы во мгле его глаз не оставляют сомнений: стрела дошла до живого.

– Читал, – фиксирует без каких-либо увиливаний.

Просто по факту. С тем же нажимом. Заставляя меня, глядя ему в лицо, лихорадочно прокручивать тот самый текст и пытаться понять, как он воспринял то или иное слово.

Только вот ничего понять, как я ни стараюсь, не получается.

По остекленевшей радужке бьют шквалы, но как их интерпретировать?

Я в себе-то не все осознаю. Голову безбожно штормит.

Дыхание переходит в короткие рваные рывки. Застревает в груди. Сдавливает горло. В животе, прямо под ребрами, собирается сосущая пустота, а ниже – так сильно ломит, будто в мышцы воткнули иглы. Ладони становятся горячими и влажными, аж липкими. По всей площади кожи ползут острые и твердые, будто камешки, мурашки. Кровь в точках пульса так клокочет, что кажется, эти места воспаляются до размеров шишек. Сердце с провалами дрифтует и на полной мощности газует, будто задалось целью уничтожить не только меня, но и весь окружающий мир.

Я вся – одна большая зона поражения, которую, кажется, уже не спасти.

Но как не сражаться?

– И?.. – тяну с явным намеком на продолжение. Хватит отмалчиваться. Мне нужна ясность. – Что скажешь?

Уголок губ Нечаева, едва заметно дрогнув, приподнимается.

Чего, блин? Ему смешно?!

– А что я должен сказать?

Это оглушает. Буквально лупит по мозгам. В ушах звон стоит, словно рядом саданули оркестровыми тарелками.

Зачем он так?!

Я ведь вижу, как в его глазах вспыхивает нечто резкое, глубокое, тревожное и невозможно яркое. Как он моргает – гораздо медленнее нормы, словно это банальное действие требует особого контроля. Как у него на шее проступают вены и раздувается синюшная «змейка» на виске, у того самого ока, под которым щемит нерв – значит, его сердце тоже рвануло. Как он стискивает лежащий на столе кулак – костяшки не только белеют, но и превращаются в горбатые пики. Как он прикладывает усилия, чтобы выдержать дыхание, неподвижность, и все равно дергается, с шумом выпускает воздух и, в конце концов, сорвавшись, отворачивается.

Я все еще молчу. С открытым ртом. Оцепеневшая.

Нечаев же… Облизав губы, грызет нижнюю до покраснения. А выпустив, усмехается.

Смотрит на меня и усмехается!

– Глянь, что Бодя прислал… – толкает налегке, но хрипловато.

Скользнув пальцами по экрану, находит нужный файл и разворачивает мобильник ко мне.

На видео крупным планом взят лопнувший белесый кокон, из прорехи которого лезут крошечные пауки. Зум отъезжает, и становится видно: тварей настолько много, что они почти сплошным полотном залепили одну из стеклянных стен террариума.

– Пошла жара, – слышится за кадром довольный и вместе с тем ехидный голос злодея Богдана-интригана. – Уже штук пятьдесят вышло, не меньше. Скоро будет шквал. До двухсот голов. Хах. Армия.

Ага. Ощущение, что эту армию высыпают на меня. Мурашкам места мало! Все так чешется, что хочется драть себя до крови.

Но я все еще сижу. Жду.

Не официанта. Но появляется именно он. С нашим заказом.

Егор убирает телефон. Давая обслуге то самое пространство – какая ирония! – откидывается на спинку дивана и пристает ко мне с дурацким вопросом:

– Ты руки мыла?

Я прищуриваюсь. Смотрю в глаза, на губы Нечаева и чувствую, что в помещении становится страшно душно. Однако я спускаюсь ниже. Притормаживаю, когда взгляд доходит до придерживающих край стола, все еще заметно напряженных крупных ладоней.

Терпение заканчивается вместе с уходящим прочь официантом.

Последняя капля.

Либо эти руки начнут меня обнимать. Либо все, точка.

– Ты собираешься предложить мне отношения? – начинаю самую лютую, масштабную и, несомненно, разрушительную бойню во всей этой чертовой Нечаево-Филатовской войне.

На этот раз Егорыныч не теряется. Он готов. Смеется, едва я озвучиваю вопрос – коротко, одним жестким залпом. Хотя в каждом мускуле лица и тела у него минимум один нерв коротит. Вижу не все. Но накал чувствую. Кажется, в воздухе даже появляется запах горелого.

– А я должен? – гасит, раздувая ноздри.

Моя грудь сдувается. До какой-то странной и, определенно, неполноценной формы, когда физически ощутимой остается лишь центральная часть. Там, где основная кость. Узкая полоска. Именно ее сводит, сдавливает и жжет, как будто в полость плеснули раскаленным ядом, который мало того что обжигает, еще и стремительно активирует свое фатальное действие.

Моргнуть не успеваю, как боль расползается во всему организму. Только за счет нее я его полностью чувствую.

– Ну? – долбит Нечаев. – С чего вдруг тебе, блядь, взбрело в голову, что я обязан? Что могут быть какие-то отношения?.. Я не понимаю, почему ты плачешь?!

Я тоже не понимаю. Не понимаю, что плачу, пока он это не озвучивает.

Медленно, дабы не подавиться собравшейся во рту слюной, сглатываю.

– Потому что мне надоело проигрывать! Хватит! Достало! – заряжаю, не думая о том, что на нас смотрит весь зал. – Ты вообще думал, чем эта война может закончиться? Называешь меня «встречной-поперечной», а сам каждый день под моей школой, в моем телефоне, на всех моих допах, в моей спальне! Пять лет! Пять гребаных лет, Нечаев! Мне все это осточертело, ясно? Я прекращаю! Прекращаю эту войну! Потому что по-настоящему силен не тот, кто бьет до последней капли крови, а тот, кто умеет остановиться первым. Я отменяю все свои слова, все свои угрозы, все обещания… Я выросла, Нечаев! Мне надоело играть в войнушки. Ты можешь продолжать с кем-то другим. А я хочу отношений. Нормальных человеческих отношений! И если ты не готов на этот гребаный шаг, если для тебя это что-то непостижимое, если не устраиваю я и моя фамилия… – останавливаюсь, чтобы хлебнуть воздуха. И со всей скопившейся злой неудовлетворенностью припечатываю: – Вали ты на хрен!!!

– Выбирай выражения, Агния, – рубит Егор ровным и от этого еще более опасным тоном. – Не смей так со мной разговаривать.

Меня хоть и передергивает от того страха, который он вызывает подспудно, но остановиться уже не могу. Как только лавина дрожи сходит, рвусь дальше в бой.

– Это все, что ты мне можешь сказать? Все, что тебя волнует? – усмехаюсь, грациозно стирая со щечек слезы. – Я думала, ты мужчина уже… Восхищалась тобой, – намеренно бью в самое уязвимое место. В его выпестованное гипертрофированное достоинство. – А ты, как оказалось, глупый трусливый мальчишка.

Нечаев вздрагивает, как будто я вбила ему в грудь нож. Подрывается, и спинка дивана, на котором он сидел, бахает в стенку декоративного ограждения. Он наклоняется, упирает ладони в стол и опаляет меня разъяренным взглядом.

– Следи за языком. Я тебе не мальчишка.

Я снова сглатываю и тоже подскакиваю, хоть ноги и отказываются прочно держать.

– Подавись своей войной! Ты ведь не думаешь, что можешь меня потерять? Уедешь, и все? Уезжай! Слышишь, Нечаев? Уезжай!!! Я тоже уеду! В Киев или в Японию… Куда угодно, куда предложат – вообще плевать! Я это сделаю. Сделаю сразу после выпускного, – кричу, пытаясь достучаться. – Если же я нужна, возьми на себя смелость появиться перед моими родителями, перед теми, кто следил за нашей войной на протяжении пяти лет… Приди на мой выпускной с цветами и станцуй со мной вальс! В противном случае я станцую его с другим! Начну встречаться с другим! Мораторий снят! А ты катись к черту! Потому что если ты попытаешься его избить, я приму это как подтверждение твоей мужской несостоятельности! Чертовой неполноценности! Не смей приближаться со своей войной, ты меня понял?! Иначе я пойду к твоему отцу, пойду к Яну!.. С меня хватит! Хватит, Нечаев!!!