Текст книги "Влюбляться запрещено (СИ)"
Автор книги: Елена Тодорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Эпизод двадцать четвертый: Байт, тильт, фаталити
Август четвертого года войны.
Никогда не признаю этого вслух, но слова мозгодера приносят благие плоды. Проработав свои загоны, я не только не вмешиваюсь в отношения Насти с Набиевым, но и проявляю в этом вопросе дружеское участие.
Все лето они не отлипают друг от друга. И не то чтобы происходит хоть что-нибудь выдающееся, однако Исе по кайфу пересказывать детали каждой их встречи. Как он смотрел, что говорил и делал – подобной скрупулезной хроники не найти ни в одной книжке. Ее бы современником во времена фараонов, мы бы точно знали, каким хитроумным способом возвели все эти пирамиды.
– Он вот так мою голову наклонил… Вот так! Пристально посмотрел… А у меня мурашки, знаешь… Даже сейчас, когда тебе рассказываю! В общем, он приковал меня своим взглядом и говорит: «Настя, я тебя люблю…». А-а-а-а-а-а-а-а… Ты слышишь, Ага? Мамочки! Меня вот так вот всю! Сказать ничего не могу! А он наклоняется и целует… Целует, да… Не как обычно, губами… Ну… По-настоящему! Я чуть Богу душу не отдала! Агуся! Боже! Агуся! Слышишь меня? Клянусь!
Я, конечно, слушаю, но чаще всего молча, ибо в такие минуты ее голос становится невероятно раздражающим.
– Марат познакомил меня со своими родителями. Они такие классные! Ага, слышишь? Я не вру. Его мама называет меня принцессой, а папа заметил, что отношения со мной благотворно влияют на их сына. Сам Марат обещал мне, что больше никогда не будет участвовать в пакостях Нечаева. Он так ему и скажет, как только тот вернется из БХЛ[28]28
Здесь: БХЛ – Баварский хоккейный лагерь.
[Закрыть]. Вот увидишь, скажет! Марат мне никогда не врал. Тем более у самого Нечая что-то там наклевывается… Только ты никому, ок? Марат говорит, Нечай с кем-то переписывается, и эта девчонка вроде как серьезно его интересует… Ну, знаешь, парни такое понимают… Вполне возможно, она увлечет его настолько, что он, наконец, выбросит тебя из головы и напрочь забудет про войну. Ты рада?
Я проживаю обжигающий шок, раздирающее разочарование, жгучую тоску и острую боль, но никак не радость. Прикладываю усилия, чтобы вернуться в состояние праздного уныния, а по факту даже с сорвавшимся дыханием не могу совладать.
– Что-то мне нехорошо, – выдавливаю с гримасой вселенских страданий, которые, увы и ах, не связаны с животом, хоть я и прикладываю к нему вспотевшие с какого-то перепугу ладошки. – Наверное, не стоило столько слив есть.
– Бедняжка, – искренне вздыхает моя добросердечная подруга. – Чем я могу тебе помочь?
– Ой, вряд ли можешь, Исик… Думаю, мне лучше остаться одной… – кривлюсь, жирно намекая на предстоящие туалетные дела. – Если ты не обидишься…
– Конечно, нет! – заверяет Настя, поспешно соскакивая с кровати, на которой мы вдвоем сидели. – Попроси у Валерии Ивановны какое-то лекарство… Уголь, может… – ищет методы облегчения моего состояния по ходу того, как собирает вещи. Я едва выдерживаю, чтобы не торопить. И натянуто улыбаюсь, когда подруга прощается у двери. – В общем, выздоравливай.
Как только Истомина выходит, я падаю на кровать и, словно озверевшая, ору в подушку. Ору до тех пор, пока драное нутро не ощущается пустым. Еще четверть минуты колочу кулаками матрас. И, наконец, обессилев, перекатываюсь на спину. Мусоля взглядом потолок, застываю.
«…у самого Нечая что-то там наклевывается…»
«…с кем-то переписывается…»
«…эта девчонка вроде как серьезно его интересует…»
«…парни такое понимают…»
«…она увлечет его…»
«…выбросит тебя из головы…»
«…напрочь забудет про войну…»
Повторы этих обрывков разрывают меня изнутри. А не повторять их я не могу! Меня штормит, будто десятки недугов разом атаковали! В висках стучит. По ребрам режет пилой. Под ними же выжигает огнем. Горло сжимает. Дышу часто и дробно, поверхностно. Кисти дрожат. Еще и это чертово замыкание… Жар, озноб, жар – резко, посекундно сменяется. Голову кружит!
Что за дичь?
Хочется подорваться и бежать, но я вдавлена в матрас, словно во вмятину на асфальте после того, как по мне проехались катком. Только башка и летает. Отдельно от тела.
– Мамочки… – шепчу, когда жгучие слезы переполняют глаза и, проливаясь, скользят по вискам в волосы.
Что за черт???
Сердито стираю влагу. Раз, и будто бы не было. Ничего не было!
Только вот сверху ложится какой-то морок. Темный и очень тяжелый.
Прикусываю губу, пока во рту не появляется привкус металла. Закрываю глаза. Считаю до десяти. До двадцати. До пятидесяти, сотни… Счет постоянно путается, как я ни упорствую. Перебивают те самые обрывки.
«…эта девчонка вроде как серьезно его интересует…»
Кровь в венах окисляется и превращается в подобие уксуса. А на уксусе, чтобы вы понимали, неспособно пахать сердце. Мозг – тем более.
Стремительно приняв сидячее положение, игнорируя перевороты в голове, сыпучую тряску и черные точки в глазах, вскрываю переписку с Нечаевым.
Агния Филатова: Ходят слухи, у тебя что-то там наклевывается.
В том, что я пишу ему, нет ничего предосудительного. Мы довольно часто переписываемся. Это часть войны! И, тем не менее, лицо по цвету сливается с красным лаком на ногтях, когда прижимаю к пылающим щекам ладони и на автомате смотрюсь в зеркало.
Боже… Боже. Боже…
Вы в курсе, что такое синдром беспокойных ног[29]29
Синдром беспокойных ног или болезнь Уиллиса-Экбома – неврологическое расстройство, характеризующееся непреодолимой потребностью двигать ногами из-за неприятных ощущений (жжение, покалывание, тяжесть, ползание мурашек), которые усиливаются в покое, особенно вечером или ночью, и временно облегчаются движением.
[Закрыть]? Я – да: у бабушки был. Так вот этот синдром сейчас охватывает все мое тело! И плевать, что подобное невозможно! Перемещаюсь по кровати – из стороны в сторону. И никак себе места не нахожу.
Сердце, взяв лишнюю тягу уксуса, надрывается и захлебывается. А когда мобильный, наконец, пиликает, едва не лопается.
Егор Нечаев: О чем ты?
Агния Филатова: О,МРАЗЬ!!! Как ты достал меня!!!
Егор Нечаев: Закатила глаза? Полегчало?
Я, и правда, их закатывала. А еще передернулась вся, словно от мерзости.
Чертов урод! Читает меня на расстоянии!
Егор Нечаев: Теперь нормально. Чем достал? Два месяца не пересекались. Что за движ? Пиши по существу, без стихов и ребусов.
Агния Филатова: Доколе? Доколе ты будешь терзать мою душу?
Егор Нечаев: Доселе.
Егор Нечаев: Я ща либо наберу тебя, либо блокну. Ближе к делу, сурчалка.
Ах ты ж, гребаный птеродактиль!
Агния Филатова: ЧТО???
Егор Нечаев: Да блин… Это опечатка, мурчалка.
Егор Нечаев: Что тебя шторит[30]30
Шторит – сленговое выражение, описывающее состояние вроде «накрывает», «колбасит». Когда резко и неприятно «ведет» психику и тело.
[Закрыть]?
Отшвырнув мобильник, пробую включить излюбленную программу выживания – круги по периметру. Прям Раскольников в своей каморке! Правда, я пока никого не убила… Черт возьми! Да я ведь даже с этим простым ритуалом не справляюсь!
Снова хватаюсь за телефон.
Агния Филатова: Ты с кем-то чатишься? Есть планы? Наш мораторий по отношениям в силе?
Егор Нечаев: В силе. Береги пульс.
Я немного успокаиваюсь. Немного.
Выдохнув, прохожусь по комнате. Поправляю снимок у зеркала.
И снова строчу…
Агния Филатова: Где ты сейчас? Кинь фотку.
Егор Нечаев: а-ха-ха, жесткий у тебя тильт[31]31
Тильт – молодежный сленг. Впадать в тильт – значит, терять эмоциональный контроль из-за раздражителя (ревность, злость, проигрыш), начинать действовать импульсивно и криво.
[Закрыть], Филатова…
Я на его насмешки не реагирую. Рассматриваю присланную следом фотографию. На ней Егор, вытянув руку, ловит уставленный едой стол, братьев, родителей и себя, собственно.
Егор Нечаев: Мы у Яна. Бодя клянчит очередного питомца.
Тот самый Бодя, судя по стоп-кадру, отчаянно жестикулирует, приводя аргументы. Еще один сказочный манипулятор! Но я ловлю себя на том, что улыбаюсь.
Тьфу ты!
Егор Нечаев: Все? Успокоилась?
Как ни странно, но меня реально не кроет. Волны все сходят, оставляя мелкую дрожь. Кровь очищается, перестает бурлить. Пузырится только, когда на рожу Егорыныча смотрю.
Он снова вырос, что ли?..
Агния Филатова: Я и не нервничала! Просто люблю определенность. Договор дороже жизни, Нечаев.
Егор Нечаев: Кошка горелая=)
Егор Нечаев: Свою фотку пришлешь?
Агния Филатова: Облезешь!
Изнутри так распирает, что даже дрожь усиливается.
Егор Нечаев: Давай, не жмись.
Еще пару секунд ломаюсь и отправляю. В качестве стратегического военного хода, конечно.
Покусывая подушечки пальцев, жду, пока враг разглядывает.
Егор Нечаев: Фаталити[32]32
Фаталити (от анл. fatality – «гибель», «смерть») – завершающий жестокий прием в серии видеоигр Mortal Kombat и других файтингах, который выполняется над поверженным, находящимся в бессознательном состоянии противником и приводит к его смерти.
[Закрыть].
И я счастливо улыбаюсь.
«Ох… На следующей неделе гад приедет, и начнутся веселенькие дни… Скорей бы…» – прокручиваю неосознанно, плюхаясь на кровать и довольно потягиваясь, как та самая кошка.
Эпизод двадцать пятый: Артефакты мести
Сентябрь четвертого года войны.
К встрече с Нечаевым я готовлюсь с педантичностью инженера, запускающего проект, от которого зависит судьба всего мира. Предвосхищая различного рода вмешательства, закрываюсь в комнате на ключ и вставляю в уши JBL-капельки с дико орущей панк-музыкой.
Адреналин – мое второе имя. Пусть шкалит.
Подрагивая от предвкушения, увлажняю лицо кремом, втираю праймер, фиксирую гелем брови, грунтую кожу век белой подложкой и берусь за поэтапное нанесение трендовых красок. Зажигаю лимонно-зелеными тенями уголок глаза и, плавно сбивая насыщенность, растушевываю примерно на треть. Оттуда пускаю лиловый цвет и завершаю линию, поднимая ее диагональю к виску, фиолетовым. Уплотняю, подчищаю, подчеркиваю и смягчаю – делаю все, чтобы переходы оставались незаметными, а хвост стал острым, как часть геометрической фигуры. И принимаюсь за низ – угол тем же лаймом закрываю, а вот остаток вытягиваю бирюзой. Когда по цветам все играет как надо, кладу длинные черные стрелки. Для большей выразительности той же подводкой прокрашиваю слизистую. Добавляю в уголки блеск. И хватаюсь за тушь. Десятки слоев наношу, чтобы добиться настоящего «вау-эффекта».
– Бомбически нереальная! – заявляю своему отражению, хоть и слышать себя из-за музыки не могу.
Полупрозрачной помадой, за счет особой консистенции и содержащихся в ней мельчайших искринок, придаю губам запредельный объем и восхитительную сочность.
Взмахи кистью под скулами, по периметру лба, под нижней челюстью, вдоль спинки носа – контуринг готов.
С волосами еще дольше вожусь. Расчесываю по всей длине, отделяю у висков полоски и закрепляю зажимами. Оставшуюся массу сбрызгиваю термозащитным мистом и гофрирую прядь за прядью специальной плойкой. Возвращаясь к вискам, заплетаю тугие корнроу и скрепляю кончики прозрачными резиночками. Распушиваю гофре, задуваю у корней лаком, по-быстрому моделирую ото лба до макушки французскую косу и, отступив от зеркала, оцениваю результат.
– Хо-ро-ша, – тяну манерно. И, похлопывая в ладоши, тихонько смеюсь. – Ну-ка… – толкаю и бросаюсь к недавно подаренному платью. Скинув халат, нетерпеливо запрыгиваю в расшитое пайетками черное мини. – Словно чешуя… – замечаю, приглаживая пружинящую юбку.
Еще немножко покрутившись, вдеваю серебряные серьги-лучи, цепляю крупные браслеты и ставлю на корнроу декоративные колечки.
Притопываю, вытягиваюсь и снова вращаюсь.
– Королева! – констатирую довольно. Обуваюсь. Смотрю на свои ноги. Е-е-еще раз на свои ноги смотрю. – Охи-ахи, мы богаты! Чувствую себя такой взрослой! – озвучиваю как на духу, обмахиваясь сумочкой.
Платье, хромовые босоножки на шпильке, клатч, украшения и даже брендовая косметика – подарки Мадины. На днях эта шикарная женщина узнала, что беременна, и мой шкаф резко пополнился безумно крутыми вещами, половина из которых оказалась с бирками.
Разве это не чудо?
Господь, если ты есть… Дай здоровья этой богине, ее мужу и их будущему ребенку! Аминь.
Помолившись, выпархиваю из добровольного заточения.
Скрежет ключа, шаг за порог, и я упираюсь в папу.
Ну, блин… Начинается…
Рот на его раскрасневшемся лице приходит в движение раньше, чем я вытаскиваю наушник.
– Что опять? – фыркаю раздраженно.
– Куда так намазюкалась? Что за вид вообще? Прическа, платье, обувь, штукатурка… Все это. Никуда. Не годится! – высекает, свирепо «дирижируя» собственный концерт указательным пальцем.
– Алексей… – шепчет мама, пытаясь придержать папу за колышущийся раструб рукава халата.
Физически она его, может, и ловит. Даже одергивает, строго сверкая глаза – это профессиональное. Но на речевые функции адаптированного к подобного рода «приструниванию», увы, не влияет.
– Что? – гаркает отец, явно будучи не в себе. – Ты ее видишь? Куда столько блесток? Акварель на лице и «гвозди» эти десятисантиметровые – куда?
– Я иду на дискотеку. Все так будут одеты, – заявляю с вызовом.
Взглядом даю понять, что добровольно они меня обратно в комнату не загонят. И когда папа ожидаемо сдается, закатив глаза, направляюсь к выходу. Шпильки звонко стучат по паркету, сопровождая весь путь неким маршем. Оборачиваться не нужно, чтобы знать, как это кошмарит отца.
Но я все же оборачиваюсь.
Смеряя предков-педагогов унылым взглядом, закидываю в рот три подушечки «Орбит».
– Себя видели? Как старперы. Развивайтесь, – бормочу, разжевывая жвачку. – Пока!
Крутанувшись, отпираю замки и выхожу из квартиры.
Миную два пролета, прежде чем папа приходит в себя и выбегает следом.
– В одиннадцать чтобы была у входа в ДК! – орет, перевешиваясь через перила. Не переставая спускаться, запрокидываю голову, чтобы молча, но красноречиво выразить, что думаю о его комендантском часе и личном конвое. – Ты слышишь меня? – ерепенится, как невменяемый. – Если я приеду, а тебя нет, зайду внутрь! Буду искать! – угрожая, трясет пальцем.
– Поняла! – выплевываю и, ускоряясь, вылетаю из подъезда.
На крыльце притормаживаю. Там же все эти бабки – Комитет Нравов. Как не пройти по оккупированной ими территории, словно по подиуму.
– Вечер, – отвешиваю без всякого «доброго».
«Утро», «День», «Вечер» – таким образом регулярно районных обсуждалок бешу. Пусть попробуют сказать, что я не здороваюсь.
– Боже, Боже… – осуждающе вздыхает та, которая, без всякой иронии, Богуславовна. Перехватив мой взгляд, она, конечно же, улыбается и исправляется: – Красавица какая! – выписывает фальшиво.
– Иисус Христос, – бормочет Виленовна.
Ратиборовна цокает языком и, так же искусственно мурлыча, допрашивает:
– Куда такая разодетая собралась?
– За Кудыкину гору, – выписываю с милейшей улыбкой.
– О-о-о… – выдает Комитет Нравов пораженным хором. – Ишь какая! Язык до Киева доведет! Несчастные родители! – это все уже вразнобой, но мне плевать. Не различаю. – Вырастили беду на свою голову! И не одну!
Я демонстративно затыкаю уши «каплями», надуваю пузырь в пол-лица и, лишь дождавшись, когда он с влажным хлопком лопнет, неторопливо иду к активно машущей с другого конца двора Насте.
«Все люди, как люди, а я – суперзвезда!»[33]33
«SuperSTAR», Светлана Лобода.
[Закрыть] – как нельзя кстати выстреливает, добавляя жару моей и без того огненной уверенности.
Набиеву было велено не высовываться. Так что следящая за всем из окна мама и подбежавший к ней взлохмаченный папа – машу им на прощание – растерянно и, очевидно, с долей зависти таращатся на черный тонированный джип, который якобы Настькиному отцу принадлежит.
– Привет, – здороваюсь с подругой, убирая наушники в клатч. Оцениваю ее образ и резюмирую: – Классно выглядишь!
– Спасибо! Ты была права насчет красного, – отмечает смущенно, указывая на свое платье.
– Я всегда права.
– Угу… Ой, прости… Я же тоже должна сказать… – лепечет, суетливо рассматривая меня. – Ты очень красивая, Аги!
– Правда? – переспрашиваю, вверяя ей свои тайные сомнения. – Не перебор?
– О, нет! Что ты! Ты совершенна!
– Благодарю, – шепчу счастливо.
Настя подмигивает и распахивает для меня заднюю дверь машины.
Ни на какую дискотеку мы, ясное дело, не едем. Набиев катит к дому, там он и другие птеродактили устраивают вечеринку. Компания, конечно, «крышесносная», но Ися просит – значит, я с ней. Заодно проверю, сколько лайков соберет пост с подобного рода тусовок. Родители про блог не знают. Главное – вовремя быть у входа в ДК.
«Встреча с Егорынычем – последнее, что меня беспокоит…» – думаю и содрогаюсь.
Блин, это чисто мандраж.
Что гад выкинет?
И да, обман родаков, чужая тачка, мутный движ – естественно, мне тревожно. Хотя в страхе есть определенный кайф. Разливающийся по телу адреналин прикольно щекочет нервы.
Дорога пролетает, сливаясь в одно неразборчивое пятно. Единственное, что остается в фокусе – накрут по поводу Нечаева. Так что до самого дома Марата у меня сохраняется стабильно высокий пульс.
«Ты пахнешь, как любовь…»[34]34
«Пахнешь как», SOLIDNAYA, SAKXA.
[Закрыть]– гремит, сотрясая воздух, едва Набиев открывает дверь квартиры.
Учитывая, что музыка в его тачке напоминала аудиозапись чьей-то панической атаки, подобное приветствие вызывает нехилое удивление.
А еще…
Уже хорошо взведенная нервная система получает максимальную дозу стимуляции. Удар тока приходится прямо в сердце. И меня накрывает горячими волнами. Дыхание рвется. Живот скручивает. По всему телу вспыхивают очаги жгучей пульсации.
Музыка обрывается, и девичий голос кричит:
– Эй! Верни сейчас же!
– Ни за что! – обрубает Яббаров.
После до нас доносятся визг, топот, еще какая-то возня и… мужской смех.
И меня штурмует армия дикарей-мурашек. Прямиком из Юрского периода. Вы же в курсе, что в те времена все было исполинских размеров? Дам-с… Я пытаюсь их перебить своим экстремально-высоким пульсом, но эти чертовы существа рьяно продолжают множиться.
Провожу рукой по волосам, ловлю дыхание, закусывая губу, и, пропуская Настю с Маратом, начинаю копаться в клатче. Искать там особо нечего, поэтому достаю мобильник. Скольжу по экрану, будто мне срочно нужно что-то проверить.
Папа: Помни: 23:00 у ДК.
На самом деле остужает.
Беру себя в руки.
Аллилуйя.
Расправив плечи, задираю голову и уверенно вплываю в комнату.
Раз. Два. Три.
Не успеваю ни оценить обстановку, ни отметить знакомые лица, как взгляд упирается в уже впаянные в меня глаза Нечаева, и внутри меня что-то взлетает. А это уже не просто марш доисторических мурашек, которые, к слову, невзирая на пыхнувший по моей коже пожар, с тем же бесстрашием устраивают реванш. Это массированная воздушная атака – каждый мало-мальски значимый орган в моем организме обзавелся крыльями и взмыл, вынуждая тело расходиться в объемах, а после еще и адски гореть.
Егор залипает. Моргает, то ли запуская перезагрузку, то ли вызывая эвакуацию для своего внутреннего зверинца. В любом случае все летит в тартарары. К черту. Взгляд скользит по мне, как разгоряченное масло по ледяной статуе – жадно, безудержно, с шипением и дымом.
Губы, ключицы, платье, ноги – едва заметные паузы делает.
Раскачанные плечи идут назад. Кадык двигается. Челюсти каменеют. Скулы заостряются. В глазах неоном среди темноты горит то самое «нравится», которое важнее всех лайков в сети.
И вдруг…
– Йоу, – кидает небрежно.
И обнимает подошедшую к нему расфуфыренную девицу.
Я…
Я будто в каком-то вакуумном пространстве оказываюсь. В чертовой кабине лифта, которая, сорвавшись, летит вниз. И у меня не то что остановить ее возможности нет. Отсутствует кислород. Более того, во всем этом хаосе тряски мои виски, шею, грудь, талию, живот опоясывает раскаленными кольцами с острыми, словно кинжалы, шипами.
Просто…
Просто…
Просто расфуфыренная целует Нечаева.
Помня, что наше поведение обусловлено автоматизмами, пытаюсь понять, что за реакции меня постигают. Рефлексы, инстинкты, паттерны – ничего не подходит. И я, стиснув руки в кулаки, решаю назвать их артефактами мести.
Ты пахнешь, как любовь!
С первого уведомления!
Первого-первого-первого!!!
В голове только ты и я, ты и я, ты и я, ты и я, ты и я, ты и я!!!
Отвоеванная кем-то композиция обрушивается с такой хрипящей силой, размазывая тишину, что моментально оглушает. А я даже не вздрагиваю. Слушаю, словно будильник, находясь где-то вне своего сознания.
Ты и я, ты и я, ты и я, ты и я, ты и я, ты и я, ты и я, ты и я…
Под наркозом, который не включает обезбола.
Эпизод двадцать шестой: Иконоборческий мятеж
Давно перерос эпоху плойки до рассвета. Состояние бодрое. Сознание ясное. Никакие рашеры, кемперы и аваперы[36]36
Держать в дефе – защищать.
[Закрыть] мерещиться не должны. Фигли тогда жизнь шуршит, как долбаный шутер?
А.Г.Н.И.Я.
Она, чтоб ее, и тот самый стрелок, за один взгляд высаживающий весь магазин. И база, которую моя психика, за каким-то чертом, берется держать в дефе[36]36
Держать в дефе – защищать.
[Закрыть].
Я, блин, реально на измене. Дышу угрозой.
Как иначе?
Шары, под которыми так не хватает фонарей, липнут к Филатовой, словно она центр тяжести.
Гребаные твари.
Пушат и пушат. Как петухи с отрубленными головами, вокруг Немезиды мечутся. А она еще куражится по полной – дерзко, без какого-либо стеснения кайфуя от музыки и от себя самой, танцует.
ФПС[37]37
ФПС – частота кадров, то есть сколько кадров в секунду выводит игра/видео. Чем ниже ФПС, тем более дерганной и «рваной» кажется картинка. Просадка ФПС – временное падение этой частоты из-за нагрузки.
[Закрыть] просел до слайд-шоу, едва она вошла в комнату. И сейчас, спустя полчаса, никак не выравнивается. Картинку рвет и зернит. Звук, что за годы войны, привычно и допустимо запаздывает.
Я не скучал по ней. Просто думал часто.
«Кхе-кхе…» – мысленно, потому что внутри кто-то давится.
Думал о родинке у Филатовой на шее… Вдруг исчезнет? Об изгибе ее губ… Вдруг смягчится и поплывет? О впадинке над ключицами… Вдруг сгладится? О ее длиннющих волосах… Вдруг отрежет? О ее крупных кошачьих глазах… Вдруг смотрит на какого-то долбоящера? О ее руках… Вдруг кого-то коснутся?
Блин, да много о чем думал!
Все два месяца. Шестьдесят три дня. Стер мозги до волдырей.
Не хватало.
Кхе-кхе…
Не хватало ее.
Здесь и сейчас доступность – видеть, слышать, контролировать – накладывается на взращенную годами потребность и обострившиеся за месяцы дефициты.
Вот поэтому и шторит так, что сердце душится.
Только поэтому.
Плотность воздуха растет. Сгущается до состояния пара. Он становится тяжелым и вязким. Кислород в этой смеси, ясное дело, присутствует, но его не хватает: то ли формула искажена, то ли в принципе по объемам мизер. Раздувая ноздри, каждый новый вдох через нехилое сопротивление беру. Фазы дыхания сокращаются. Идут на скорость, лишь бы насытиться до того, как Немезида в очередной раз примет мой пережаренный взгляд, и дрожащее пространство рубанет электричеством.
Ощущаю ее аромат. Он везде. На Лерке, которая после пары ничего не значащих поцелуев приклеилась к моему боку – тоже. Помимо этого пахнет гарью. Реально кажется, будто что-то дымит.
Что?
У меня каждый волос по стойке смирно. По всему периметру. Еще и шевелится эта пашня, как трава на ветру. На порывах урагана «Агния». Потому как клятая гадина, продолжая гипнотически двигаться, держит контакт.
Дернув головой вбок, раздраженно тяну рукой вырез футболки, которая из-за лихорадки ощущается лишней. Под грудными, по прессу и между лопатками липнет, потому что там пот. Хорошо, ткань черная – без лишнего палева. Только пальцы настырной Митрохиной собирают бисер на висках, затылке и, чтоб его, за ушами, которые пылают почти так же люто, как зона межреберья.
Ч.Е.Р.Т.О.В.А.А.Г.Н.И.Я.
Миссия, которая изначально задумывалась как #туда_и_обратно, превратилась в #дорогу_в_один_конец. Зашел и не вышел. Четыре года петляю.
Чтоб его… К черту эту икону!
Музыка басит. Немезида флексит[38]38
Флексить – выпендриваться с целью привлечь внимание и вызвать восхищение или зависть.
[Закрыть]. А Лерка зудит на ухо, пытаясь перебить помехи:
– Не спросишь, как первый день в универе прошел?
Мы на связи все лето. Сначала морозился, по-свински пресекая любые попытки затащить себя в переписку. А потом подумал, подумал… И включился. Мотивация, естественно, тоже была ублюдочной. Решил, что это общение поможет отвлечься от навязчивой тяги скроллить Филатову и строчить ей очередную мутотень. Что по итогу? Настолько оскотинился, что, вися на линии с Леркой, параллельно шарился по сеткам Немезиды. Да и в чат, если начистоту, чаще всего сливал то, что предназначалось стерве, которая забила все мозги.
Подонок. В курсе.
В голове бомбит от злости на себя, и все равно падаю ниже.
Прям при девчонке, которой сам дал ложные сигналы, залипаю на другой. Залипаю настолько, что не отрываю взгляд, даже когда Митрохина задает вопросы. Пинг увеличен. Связь лагает. Смыслы приходят с задержкой.
– Как твой первый день в универе? – словно робот, выдаю то, что должен, не пытаясь затихарить, куда утекает внимание.
В голове совсем другие вопросы роятся.
Филатова ревновала, когда предъявляла насчет переписки? Или мне показалось? Что это было? Ее явно колбасило! Если ревновала, почему так спокойна сейчас? Где реакция? Она уже должна была снести мне голову! Завалить прям при толпе, не считаясь со свидетелями. Их всех бестия бы тоже грохнула.
Что за игнор, алё???
Я зря, что ли, скатился под плинтус? Зря разрываюсь между страхом за Митрохину и нежеланием прогибаться под Филатову? Зря, чтоб его, запутался?
Впервые ведь ловлю такой узел.
Мысли уходят в нокаут и не поднимаются. О чистоте стремлений и вовсе выводы сделать трудно.
Хотел, чтобы Немезида бросилась, выдав какие-то… какие-то… какие-то, на хрен, чувства! Не то чтобы они мне очень нужны. Вовсе нет. Но было бы неплохо получить чуть больше власти над Филатовой. Я бы не тянул до последнего. Вовремя ее обезвредил бы, не позволив причинить Лерке вред. Все ведь, в самом деле, несерьезно. Скорее назло.
Черт возьми, настолько несерьезно, что пропускаю ее трепню транзитом.
– Слушай, в универе классно. Буфет, конечно, отстой. Вместо кофе какая-то бурда, а кондитерка вся резиновая. Но сам корпус стильный. Спотов для селфи тьма! Еще и свет удачный. Преподы молодые. Сами шутят, и наши приколы понимают. Разрешают поржать. А вот староста – ходячий кринж. Первый день, а он уже чат создал и тучу сообщений с пометкой «ВАЖНО!» набросал. Я еще не открывала… О, да, куратор тоже стремная. Вайба ноль. В общем, никакая. Наверное, худший вариант со всего ВУЗа… Но че уж?..
Филатова застывает – отмечаю этот факт, не соображая, что прежде чем это случилось, оборвалась музыка. Уже когда прыгает свет – от разноцветных бликов в полумраке до приглушенного синего – на инстинкте подбираюсь. Кубики пресса, словно пластины робота-трансформера, поочередно смещаются вглубь. Мышцы тотчас наливаются болью. Но это пофиг. Терпимо. За вдохами слежу. С последним, приняв взгляд Немезиды, грудь ломает раскатами, будто за ребрами гром гремит.
Сердце на полную катушку спамит.
Нет, блин. На пару катушек.
Китаец, собирая внимание, пафосно стучит вилкой по стакану.
– Дамы и господа! – гундосит с фальшивым английским акцентом. – Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста.
На хате аншлаг. Теряю мелкую мурчалку из виду, как только народ, посмеиваясь и переговариваясь, начинает перемещаться к столу. Оторвав задницу от подоконника, без промедления бросаюсь искать.
Долбаное ОКР на почве Филатовой.
Врезаюсь в плывущее скопище и давлю, по-хамски распихивая, пока не нахожу. В грудак через глотку вбивается ржавый полуметровый кол. Благо говорить нужды нет. Увидев меня, Немезида с форсом уходит за толпой.
Один черт, за столом друг напротив друга оказываемся.
Тут-то все и раскручивается.
Пока другие, включая Митрохину, набивают животы, Немезида, выждав вступления ради пару минут, берется за «культурную» партию. Посыл оной ужасен и неподражаем, ведь стерва-виртуоз задействует исключительно черные клавиши.
Смотрит на Лерку в упор, пока та, споткнувшись раз-другой, не реагирует.
– Что-то не так? – толкает потерянно.
Филатова улыбается. Но улыбка эта будто из хоррора на старте мочилова.
– Платье у тебя броское.
– Спасибо…
– Это из каталога вторсырья? – интересуется гадина, не снимая улыбки.
– Уймись, – жестко отсекаю я, перехватывая ее чумной взгляд.
Чертова А.Г.Н.И.Я. на меня силы не тратит. Всадив промеж глаз пару мощных импульсов, молча возвращается к Лерке.
Та как раз растерянно шепчет:
– Что, прости?
– Избирательней надо быть, милочка. При отсутствии вкуса, даже если на бирке Габбана, легко оскандалиться.
– Заткнись. Иначе я тебя заткну, – чеканю, теряя какое-либо хладнокровие.
Она с красноречивым вызовом и той же, черт возьми, улыбкой, принимает мой свирепый взгляд.
– Да кто ты такая? – выпаливает Митрохина, ввязываясь в разыгранную партию. Психуя из-за откровенного игнора со стороны Филатовой, еще и по столу ладонью трескает. – Куда смотришь? Это мой парень!
Чтоб его…
Проглатываю, дабы не делать ситуацию хуже. Один черт, Немезида бросается в атаку, как акула, учуявшая кровь. Впрочем, без суеты. С той же ленцой. Словно такими, как Митрохина, она между основными приемами пищи прочищает зубы.
– Утю-тю, ля… – дразнит Лерку, посмеиваясь. И даже сейчас, когда она максимально мерзкая, этот проклятый смех звучит как часть искусства. Наделил же Бог! – Твоему выбору есть зоологического объяснение. Это животное будит в тебе низменные инстинкты.
– Агния, – давлю угрожающе.
Но она, ясен пень, продолжает.
– Погоди, дорогой. Сначала барашкам сено.
– Это я барашка? Ты меня овцой назвала? – горланит Лерка, подскакивая. Я тоже встаю. На автомате. Чтобы в случае чего придержать. Филатова же даже позы не меняет. – Сейчас мой парень тебе впаяет! И за животное! И за овцу!
– Этот твой парень, помани я его пальцем, бросит тебя здесь и сейчас, – выписывает дьяволица, полыхая глазищами. В моей башке что-то раскалывается, и по площади расходится убийственный звон. Сердце же, нанизываясь на тот самый фантомный кол, пульсируя, выдает не удары, а какие-то натужные сухие щелчки. – Хоть хирургическими нитками его к себе пришивай, парой вам не стать. Ищи другие варианты. Но для начала почитай книжки. С тобой скучно разговаривать. И да, жрать как не в себя тоже прекращай – Габбана трещит, когда напрягаешь диафрагму.
Серия сердечных рывков заканчивается четким страйком, и меня, чтоб его, выбивает.
– Довольно! – рявкаю разъяренно. Только после этого Филатова подрывается. Очевидно, чтобы уйти. Не даю ей сделать это самостоятельно. – Сюда! Быстро! – крою с хрипом воздух.
Обогнув стол, грубо хватаю за локоть и тащу из комнаты на выход.
