Текст книги "Голубая свастика (СИ)"

Автор книги: Елена Другая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Но это было не все, расстрел не прекратился. Следующей вытащили женщину средних лет, которая вчера хозяйничала на кухне и накормила Равиля пусть скудным, но ужином. С ней поступили точно так же: поставили на колени и убили выстрелом в голову.

От ужаса Равиль облился холодным потом. Неужели их всех по очереди сейчас перестреляют? Разве они виноваты в смерти коменданта? Он вспомнил, что Стефан как-то упоминал о местной традиции уничтожать всех личных слуг в случае гибели офицера или же его перевода на другое место службы. Значит, так тому и быть…

Он вдруг перестал чувствовать свое тело и слышать всякие звуки, панический страх сменился полной покорностью судьбе. Юноша просто стоял и ждал своей очереди, погрузившись в прострацию. Убитые люди падали один за другим. Ноги его настолько ослабли, что он сам мог упасть в любой момент, а голова кружилась, к горлу подступили рвотные спазмы. Казалось, это происходило бесконечно, хотя на самом деле не более нескольких минут.

После очередного выстрела офицер не отдал приказа вывести следующего узника, а сам приблизился к ним, очевидно, чтобы рассмотреть лучше, так как был подслеповат.

Из двенадцати их осталось шестеро – Равиль, еще один молодой мужчина несколько старше него и четыре девушки.

– Эти могут работать, – пояснил он сопровождавшему его секретарю, демонстрируя окружающим хозяйственный подход к делу. – Мужчин отправьте на строительство химического завода, а женщин определите на работы в лагере.

После этого немец, удовлетворенно хмыкнул, весьма довольный тем, как он продуктивно послужил на благо великого Рейха, резко от них отвернулся и быстрым, деловым шагом направился к машине.

Едва справляясь с дурнотой, Равиль смотрел ему вслед, не веря, что остался жив и все прекратилось. Он был уверен, что никогда, до самого последнего часа, не забудет лицо этого офицера и его голос.

В первый раз за несколько часов юноша позволил себе шевельнуться, переступил с ноги на ногу и вытер рукавом рубахи влажный лоб. Однако рано он расслабился.

К нему неожиданно шагнул один из адъютантов покойного коменданта и без всякого предупреждения нанес по лицу удар прикладом автомата.

Равиль тут же, как учил его Карл, упал на землю и сгруппировался, его вырвало желчью от боли и напряжения, но он постарался сделать так, чтобы это было незаметно: уткнувшись лицом в землю. Следующий удар пришелся по пояснице – немец лягнул его тяжелым ботинком.

– Поднимайся, собака! Что у тебя на ногах?!

А на ногах у Равиля были кожаные ботинки, которые в свое время добыл для него Стефан и, учитывая, что парень должен был состоять в слугах у офицера, разрешил оставить при себе. Равиль как можно быстрее поднялся. Боли он не чувствовал, сейчас это было неважно, главное – выжить.

– Это ботинки, господин адъютант, – почтительно ответил он, поскольку был задан вопрос, иначе бы и рта не раскрыл.

– Немедленно сними их, жид! – получил он приказ.

Равиль наклонился к своим ногам; голова опять закружилась, его подташнивало, и он едва не упал, однако совладал с слабостью, достаточно проворно расшнуровал ботинки, снял их и аккуратно отставил в сторону.

Адъютант зловеще ощерился и, удовлетворившись покорностью, кивнул.

– Пошли, твари! – сказал он, подталкивая прикладом второго парня, который, пока все это происходило, стоял от них на некотором отдалении. – Шевелитесь! Возись тут с вами…

Они вышли за ограду комендантской виллы. Вскоре Равиль понял смысл снятия обуви.

Путь лежал по центральной дороге, засыпанной гравием, и уже через сотню метров юноша изранил ступни, и за ним потянулся кровавый след. Идти было невыносимо больно, однако он, не сбавляя шага, следовал за адъютантом и другим узником, не отставая от них ни на шаг. Шли они очень быстро и наконец свернули на обычную дорогу. Равиль хромал теперь на обе ноги, но раны на ступнях залепила грязь, и кровотечение вроде остановилось.

Наконец они добрались до нужного барака и поступили в распоряжение капо, командовавшего бригадой узников, работающей на стройке. Этот мужчина подробно расспросил у них обоих о том, откуда их привели. Узнав, что ранее они прислуживали офицерам, голос его стал более дружелюбным.

Барак оказался пуст (с утра всех заключенных угнали на работу). Капо сказал, что он остался, чтобы принять новую партию узников. Он провел их за перегородку, где было что-то вроде мини-склада, выдал им обоим полосатую робу, деревянные колодки на ноги с веревочными ремешками, по тонкому одеялу и алюминиевой миске.

Это было все имущество, которым мог обладать узник концлагеря, даже ложка не полагалась. И все же это был не худший вариант. В некоторых бараках не выдавали даже миску. Баланда наливалась в двухлитровый котелок, заключенные делились на группы по четыре человека и прихлебывали из него по очереди. Иногда дело доходило до драки. Обезумев от голода узники вырывали ополовник, чтобы успеть глотнуть побольше и их выбрасывали с очереди награждая свирепыми тумаками. То, что выдали миску, – хороший знак. А вот лишиться ее вдруг оказалось бы большой бедой, поэтому Равиль тут же припрятал ее в карман своей полосатой робы, в которую облачился по приказу капо.

А вот второму парню не повезло – карманы у его робы оказались оторваны. Он обратился с этой проблемой к капо и тут же получил заслуженный удар дубинкой по лицу. Таким образом, теперь он стал выглядеть ненамного краше Равиля. Из разбитого носа хлынула кровь, заливая робу.

– Что тебе еще не нравится? – спросил у него капо, похохатывая. – Или тебе сшить костюмчик на заказ?

Равиль тем временем приладил к своим ногам колодки. Он не представлял, как можно в них ходить, тем более с израненными ступнями. Ни обработать раны, ни перевязать их пока не было никакого шанса, но он решил сделать это при первой же возможности.

Капо отвел их в комнату для умывания, выдал ведра и тряпки и приказал мыть полы в бараке. Набирая воду в ведро, Равиль успел ополоснуть лицо влажной ладонью и сделать пару глотков воды.

Они принялись за уборку. Пока вода была еще не грязная, юноша, пользуясь тем, что надзиратель отвлекся и вышел, поспешно помыл в ведре ноги, не снимая колодок.

– Куда миску дел? – шепотом спросил он у своего напарника.

Но тот ему не ответил, не желая общаться, и демонстративно отвернулся. Равиль сначала удивился, а потом смекнул, в чем дело. Судя по внешности и речи он был немецкой национальности, и разговаривать с евреем считал ниже своего достоинства. Кроме того, он опасался выдать местонахождение своей миски, которую, очевидно, уже успел надежно припрятать. Ну что ж, юноша совсем не огорчился, что его игнорировали, и сосредоточился на мытье.

Монотонная работа успокаивала нервы. В месте с этим шоковое состояние постепенно отступило, и парень ощутил желания плоти, а именно: резко и одновременно захотелось есть, пить и в туалет. Также стала нарастать боль в разбитой прикладом скуле, истерзанных ступнях и пояснице.

Однако человек живет, пока что-то чувствует, пусть даже боль, и эта истина была бесспорна.

В первый день парень еще плохо ориентировался в том, что происходило в бараке. Когда заключенные вернулись, убогое помещение наполнилось гомоном нескольких сотен мужских голосов. Все вышли на построение. Перекличка происходила примерно час и, как говорил Карл, это было еще очень недолго. Наверно, притомившиеся за день на жаре конвойные спешили покончить с делами и скорее отправиться на ужин.

После узников покормили: каждому выдали по куску эрзац-хлеба и по половнику травяного отвара. Равиль, никогда еще в жизни не пробовавший эрзац, механически грыз подсохший и безвкусный кусок и отвар выпил весь, так как пить очень хотелось.

Примерно через час остро встал вопрос о отправлении естественных нужд. Дело было в том, что узников заводили в санитарный блок по пути с работы, и потом, вплоть до самого утра, выходить из барака было категорически запрещено. Но Равиль сегодня не ходил на работу, поэтому и в туалет не попал. Он безумно устал, хотелось спать, ведь наконец предоставилась возможность полежать на нарах, но болезненное давление внизу живота не давало расслабиться.

Он знал, что нужно делать. Страждущие отлить часто объединялись в группу и организовано подходили к капо с соответствующей просьбой. Если тот был в хорошем настроении, мог и разрешить. Но сейчас юноша такой группы не видел. Значит, оставался лишь один выход – использовать собственную миску. Так он и сделал, а наполненную емкость пристроил в уголок между нарами и стеной. Утром содержимое следовало вылить в дырку в санитарном блоке, но ни в коем случае не на землю – за это могли и расстрелять, равно как и за попытку справить нужду в неположенное время и в неположенном месте.

Полежав еще немного, он решился провернуть одно дело. Оторвал кусок рукава от своей робы, обмакнул лоскут в миску, аккуратно отжал и протер израненные ступни. Моча – стерильная жидкость, была надежда, что это хоть немного, но послужит дезинфектором и ускорит заживление ран.

Кроме Равиля, на его нарах спали еще двое мужчин. К появлению новенького они отнеслись враждебно. Еще бы, им же стало теснее.

– Фашистская подстилка! – сквозь зубы, с ненавистью сказал по-русски сосед, тощий мужчина лет сорока, и повернулся спиной.

Самих слов юноша не понял, но о смысле догадаться было не трудно. Итак, конечно, в бараке уже знали, что он прислуживал офицеру СС, и это никого к нему не расположило. Как будто бы он попал в услужение по своей воле и мог выбирать свою судьбу!

Вскоре он забылся тяжелым и беспокойным сном. Подъем в лагере наступал в четыре тридцать утра, и тут же начиналась суматоха. Орали злющие, не выспавшиеся и не до конца протрезвевшие охранники. Помощники капо стаскивали замешкавшихся людей с нар и тут же избивали их дубинками.

Равиль поспешно вскочил. Их выгнали на построение. Мельком юноша заметил, что в бараке осталось несколько трупов. За ночь умерли наиболее изможденные узники. По приказу капо тела вынесли и швырнули на обочину дороги, чтобы потом забрал грузовик, доставляющий мертвых в крематорий.

Умывальник находился тут же, при бараке. Время на умывание трехсот человек – всего несколько минут, поэтому не успел Равиль протиснуться в общей свалке к желобу с водой и зачерпнуть пригоршню, как его тут же оттеснили. Интеллигентность не позволяла отталкивать более слабых, и он отошел в сторону.

А потом наступила большая проблема. Дело было в том, что утренний «кофе» – грязновато-мутную жидкость – доставляли в барак до посещения туалета. А миска Равиля была занята мочой! После «завтрака» следовало положить ее в карман и отправляться в санитарный блок. Оставить ее наполненной в бараке тоже было нельзя – украдут или нарочно спрячут.

Все получали кофе, а Равиль стоял в полной растерянности со своей миской, не зная, что теперь делать, и понимая, что остался без утреннего пайка.

В это время к нему, противно улыбаясь, подошел один из охранников, совсем молодой немец, наверно, младше самого Равиля. Он заглянул к нему в миску и расцвел еще больше, будто от счастья.

– Пей, жидовский пес! – с тихим смешком приказал ему немец. – Пей до дна!

Равиль не заставил просить себя дважды. Он тут же поднес миску к губам и несколькими крупными глотками выпил. Немец расхохотался. Даже слезу смахнул, настолько ему стало весело.

– Вкусно? Вот ты и позавтракал. Приятного аппетита.

Напевая под нос песенку, охранник отошел в сторону. Кто-то из узников тоже смеялся, а другой сказал, подойдя к Равилю сзади, почти вплотную:

– Надо было ему в морду плеснуть!

Равиль усмехнулся. Нашелся герой, хорошо советовать, плеснул бы сам! Несмотря ни на что, он вдруг почувствовал некоторое облегчение: проблема была решена, а уж собственной мочой еще никто не отравился, ничего смертельного.

Посещение санитарного блока произвело на него гнетущее впечатление. Это был длинный барак, на полу в цементных панелях были проделаны дырки. Их загнали туда и буквально через минуту заорали, что пора выходить. Юноша с трудом нашел свободное «очко» и едва успел опорожниться, как пришлось спешить на улицу.

Там их построили в колонну по шесть человек, и они отправились за пределы лагеря на работу.

Огромные страдания юноше причиняла боль в ступнях. За ночь ранки подсохли. А что толку? Их тут же натерли деревянные колодки, которые стали мокрыми от крови и скользкими. Он невероятно мучился и боялся упасть.

Видя, что он хромает, другие узники озабоченные лишь своей судьбой тут же оттеснили его на фланг колонны, как было принято поступать с самыми слабыми. Правда, через некоторое время кровотечение прекратилось, ноги, поднимающие пыль, подсохли, и, невзирая на боль, он смог выровнять шаг.

Химический завод располагался в пятнадцати километрах от концлагеря, до него было два с половиной часа ходьбы. Как рассказывал Стефан, строительство его было бесконечным, поскольку данный объект почти без перерыва бомбили союзники России – англичане. Почти ежедневно над Освенцимом и Биркенау пролетали их самолеты.

Знало ли английское командование об ужасах, которые творились в концлагере? Почему ни разу за всю войну ни одна бомба не упала на крематорий, уничтожающий людей? На это никто не мог дать ответа.

Полным надежды взглядом, узники смотрели в небо в ожидании чуда, но ничего не менялось – летчики пролетали мимо и сбрасывали груз именно на химический завод. И каждое утро туда опять гнали колонны заключенных, чтобы восстановить разрушенное за ночь.

В тайных беседах Стефан высказывал версию, что завод строился специально, чтобы оттягивать на себя авиационные силы противника, что казалось вполне справедливым. Нужно же англичанам, имеющим самолеты, что-то бомбить, доказывая этим советской державе союзничество! Великий Рейх решил эту проблему. Так или иначе, строительство завода шло уже несколько лет и полным ходом, используя рабский труд несчастных и умирающих от истощения людей.

Работа была воистину каторжная. Никакая техника не использовалась, заключенным выдавали лишь самый примитивное снаряжение – лопаты, кирки, ведра, мастерки, тачки для перевоза кирпичей и носилки под раствор.

За ними постоянно следили вооруженные до зубов охранники. Они опасались приближаться к узникам, ведь у тех были в руках инструменты, поэтому любого замешкавшегося или упавшего расстреливали на месте.

Трупы складывались в тачки и доставлялись обратно в лагерь для учета, так как количество узников, вышедших из ворот Биркенау утром и вернувшихся вечером, должно было точно совпадать, и не важно было, мертвые это или живые.

Одна из тачек однажды оказалась переполненной, из нее все время вываливался труп. Тогда охранник приказал Равилю и еще одному узнику нести его на руках. Покойник удивил своим легким весом, на умершем не было жировой прослойки и дуги ребер трагически выпирали из-под рваной робы. Сбрасывая мертвеца к куче таких же несчастных, Равиль подумал, что вскоре превратится в такой же живой труп. Равиль тогда так устал, что, возвращаясь в тот вечер домой, даже завидовал этому мертвому, нашедшему покой.

Рабочий день длился ровно двенадцать часов с двумя перерывами по тридцать минут. Во второй из них привозился обед в огромном баке, состоящий из овощной похлебки на воде.

Равиль быстро смекнул, что если подсуетиться и оказаться в очереди за баландой одним из первых, то оставалось больше времени на отдых. Можно было некоторое время просто сидеть, прикрыв глаза и расслабив изнывающие от боли мускулы. Ноги его, слава Богу, быстро зажили – сказывались молодость и хорошее здоровье. Зато руки теперь сплошь покрывали кровавые волдыри мозолей, но на это он уже не обращал никакого внимания.

Он заметил, что некоторые узники к обеду оставляли кусочек хлеба от вечерней пайки, и тоже стал так делать, разделяя скудную порцию эрзаца на две части.

Вообще, он следовал всем советам, которые получил в свое время от Стефана и Карла: старался держаться в середине колонны или построения, не брезговал никакой едой, работал в среднем темпе, никогда не поднимал глаз на охранников и мгновенно выполнял любой приказ, если таковой поступал.

Во время работы, а чаще всего их бригаду заставляли копать котлован под какой-либо фундамент, он предавался воспоминаниям. Думал, как там его сестричка, жива ли она, выдержит ли все муки, выпавшие на ее долю.

Блок «Канада», где она работала в швейной мастерской, хоть и считался элитным, в него мечтали попасть, но и там можно было погибнуть.

Ребекка рассказывала, как одна девушка случайно неверно сшила наволочку, перепутав лицевую сторону с изнаночной. Капо мастерской это заметила, и бедняжку на сутки лишили еды и воды. И по роковой случайности, именно у нее же на следующий день сломалась игла в швейной машинке! Тогда в назидание другим несчастную девушку вывели во двор и убили, как здесь было принято, выстрелом в голову.

От этих мыслей Равиль леденел от ужаса, но и помочь сестре ничем не мог. Все, что ему оставалось – стараться выжить самому.

Он чувствовал, что начинал слабеть. Изнутри его постоянно грыз голод, от которого кружилась голова. Питания не хватало просто катастрофически. Даже выдаваемый через день к ужину кусочек маргарина не спасал ситуацию и не насыщал.

Не сходившие с рук волдыри давно превратились в грубые бурые корки, которые раз за разом срывало в кровь тяжелой работой.

Все чаще и чаще во время работы он стал думать уже не о Ребекке, и не вспоминать своего офицера Краузе, а о еде.

Однако и о Стефане он все равно не забывал, ведь тот был лучшим, что оставалось у него в жизни. Мысли о нем вселяли надежду. А вдруг приедет? А вдруг найдет и спасет!

Но разум кричал – да сколько можно уже спасать! Смирись, Равиль, если суждено тебе сдохнуть, так от судьбы не уйти.

Особенно тяжелой и выматывающей была вечерняя дорога домой, а потом еще и построение часа на два. Так долго, потому что перед строем наказывали провинившихся за день – избивали или устраивали показательную казнь.

Смерть была везде, ей был пропитан сам воздух. Выжить было бы гораздо тяжелее, если бы не безмолвное покровительство капо их барака. Это было удивительно, это было унизительно, но оставалось фактом.

Во-первых, нары Равиля располагались в нижнем ярусе и близко ко входу, что в летнюю пору давало некоторые преимущества. Здесь потягивало сквознячком, и имелась возможность занять наиболее выгодную позицию при раздаче пищи. Во-вторых, пару раз, в критических ситуациях, Равиля ночью, когда он мучился расстройством желудка, отпускали в туалет. В-третьих, его никогда не избивали, не лишали еды и не запрещали в положенное время мыться.

Пару раз в неделю капо не отправлял Равиля на работу, а оставлял в бараке дежурить и впрягал в хозяйственные дела – заставлял мыть пол или прочищать забившиеся желоба в умывальнике, что было значительной поблажкой.

Равиль не знал точно, чем могло быть вызвано подобное отношение, но, в общем-то, догадывался. Капо был евреем, возможно, парень напоминал ему внешне кого-то из родственников. А может быть, дело в том, что Равиль так и не нашел ни контакта, ни дружеских отношений с другими заключенными. Все узники из их бригады дружно его презирали и ненавидели. Он прислуживал фашисту, и этим было все сказано. Скорее всего, капо, сам работавший на немцев, внутренне был с ним солидарен.

Они никогда не разговаривали, но парень чувствовал молчаливую поддержку и старался все, что ему поручалось, выполнять наилучшим образом.

Кстати, тот немецкий парень, с которым Равиль пришел сюда с виллы коменданта, погиб в первую же неделю. Его просто случайно застрелили во время работы автоматной очередью, заодно с другим узником, который пытался дерзить конвойному, а тому показалось, что с ним осмелились спорить двое.

Равиль потерял счет дням и часам. Ориентироваться во времени он научился по солнцу. Заканчивались одни сутки беспросветной каторги и начинались другие.

А по ночам ему снился офицер Стефан Краузе, и бывало утром он просыпался весь в слезах. Но Равиль уже перестал ждать, это было глупо. Слишком много было в его жизни чудес, которые сотворил для него офицер.

И все же однажды, сделав над собой усилие, он прикинул, сколько времени прошло с того дня, как он сюда попал. Получалось, что примерно три недели. Именно к этому сроку Стефан обещал вернуться.

Равиль вдруг испытал какое-то тревожное чувство, будто в ожидании важных перемен в своей жизни. Одновременно его захватила волна счастья, странным образом смешанная с безудержной тоской. Он так взволновался, что, несмотря на усталость, даже не смог толком заснуть в эту ночь.

Безумно хотелось вырваться из этого ада и вновь стать свободным, вернуться к нормальной жизни. Неужели он так и будет копать котлован и таскать на себе мертвецов, пока сам не упадет на обочине одной из дорог? От чувства беспомощности и от мыслей, что его жизнь больше ничего в этом мире не значила и он никому не нужен, душили жгучие слезы.

Утром его охватили слабость и апатия. Чтобы немного поддержать себя, он съел кусочек хлеба, который оставлял от ужина к обеду. В этот день дорога на работу далась ему особенно тяжело.

Равиль чувствовал, что начал сдавать и морально, и, что было самое страшное, – физически. Как на зло, его поставили на одну из самых тяжелых работ – в паре еще с одним мужчиной возить кирпичи на тачке. Делать это надо было очень быстро, желательно бегом. Он помнил, как один узник случайно опрокинул тачку, не удержав равновесие, и охранники его тут же избили ногами до полусмерти. Назад этот мужчина не смог уйти – умер на земле.

Они с напарником волокли тачку по рыхлому грунту, что делало задачу еще более сложной.

– Стоять! – раздался вдруг знакомый голос. – Вот мы и встретились, проклятый жид.

Парень поднял глаза и оцепенел. Ганс Краузе собственной персоной в паре шагов от него, хищно оскалившись, попыхивал сигареткой.

Равиль понял, что зря он переживал и на что-то надеялся. Теперь его уже ничто не могло спасти…

====== 41. Барак смертников. ======

Равиль отлично помнил, как описала ему сестра барак смертников в Освенциме. Бедная девушка пробыла там два дня и выбралась из него душевно травмированной, хотя с виду физически вполне здоровой, ведь она не успела ослабнуть от голода перед тем, как попасть туда.

Барак смертников в Биркенау отличался тем, что в нем не было нар; узники лежали вповалку на полу из кирпичей, втоптанных в землю. Лишь в конце изнурительного дня, когда он двенадцать часов без еды и питья таскал на себе кирпичи для строительства химического завода, его, по распоряжению коменданта Ганса Краузе, отвели в это место, чтобы умертвить с максимальными мучениями.

Надо сказать, что на этот раз Равиль удивился, что не свалился на обочине. Во всяком случае он не помнил, как дошел до Биркенау под палящим солнцем, полностью обессиленный после изнуряющего рабочего дня.

Ступни ног опять начали кровоточить, все слизистые пересохли от острой жажды. Но всех повели в санитарный блок совершать туалет, а его, по особому приказу Краузе-старшего, отделили и отправили в другое место.

Сначала Ганс хотел его пристрелить на месте, и рука даже сама потянулась к кобуре. Но потом вдруг что-то его остановило, и он отдал приказ их капо. Тот с жалостью взглянул на Равиля и отрапортовал, что все будет выполнено.

– Жаль, парень, – тихо пробормотал он, когда они возвращались в лагерь. – У тебя были неплохие шансы выжить. Я собирался назначить тебя постоянным дежурным по бараку. Ну, а теперь, что сделаешь? В чем ты перешел этому немцу дорогу?

– Перешел, – сдержанно ответил Равиль, понимая, что дальнейший разговор не имел смысла, а потом вдруг проникся признательностью к этому человеку, который по неизвестной причине помогал ему, и шепнул. – Спасибо вам за все!

– Да если бы был толк, – уныло отозвался тот и отошел от парня, раз и навсегда вычеркнув из своей жизни, потому что больше ничем не мог помочь.

И вот это здание, кирпичные стены, железные двери. Весь ужас можно было осознать, лишь оказавшись внутри. Его затолкнули в помещение, и дверь сразу же с лязгом затворилась за спиной. Равиль растерянно огляделся – тела, тела, тела, скелеты, не понятно, кто мертвый, а кто живой…

Но внутри оказалось достаточно шумно. Все, кто были живы, лежали на полу и бредили, ведя бесконечный диалог сами с собой. Одни молились, другие изрыгали самые страшные проклятия, кто-то монотонно пересказывал сам себе (поскольку его никто не слушал) события своей минувшей жизни, остальные стонали, плакали, рыдали или хрипели от недостатка кислорода.

От царившего здесь едкого зловония резало глаза. Самым страшным было то, что пришлось переступить через гору свежих трупов и скелетов, обтянутых кожей, хаотично наваленных у дверей. Совершив это, он замер, не понимая, как ему поступить дальше, ведь на полу не находилось ни единого свободного сантиметра. Казалось, что трупы и живые переплелись и лежали друг на друге.

Неожиданно один из узников резко приподнялся и выкрикнул:

 – Помоги мне!

Равиль невольно метнулся туда. Они с этим человеком вместе подняли за руки и за ноги какое-то усушенное мертвое тело, перенесли к дверям. Парень несколько замешкался, почтительно укладывая покойника, а позвавший его узник поспешно вернулся к освобожденной ячейке площади и занял ее.

Поскольку Равиль не запомнил этого человека из числа других таких же изможденных людей, то сразу потерял. Он осознал, что помог освободить кому-то место, а сам взамен не получил ничего. Как не помянуть совет Стефана – никогда не помогать умирающим, потому что это бесполезно, а заботиться стоит лишь о себе. Но совесть не позволяла следовать этому противоестественному человеческой природе совету!

Под потолком горела одна единственная лампочка, оплетенная в железную сетку, которая тускло освещала находящиеся в предсмертной агонии тела. Он принялся осторожно ступать между ними, пристально всматриваясь, пытаясь понять, куда здесь можно приспособиться, чтобы хоть временно присесть. Бродя по помещению, он постепенно притерпелся к вони, насколько это только было возможно.

– Эй! – неожиданно окликнули его.

Он повернулся в ту сторону.

– Иди сюда! – последовал зов.

Равиль пошел на голос. Около одной стены он обнаружил юношу, который неловко прилег между двумя скелетообразными мертвецами.

– Давай их вместе отодвинем, – предложил он.

Они взялись за дело и перекинули пару трупов один на другой. Таким образом освободилось около полуметра пространства. Равиль быстро сел рядом с парнем и протянул ноги. Все тело его ныло от нечеловеческой усталости. Все остальные страдания в такой степени вдруг накрыли его, что он, погрузившись в них, в первые минуты даже не смог рассмотреть своего соседа.

Некоторое время он, прислонившись спиной к кирпичной стене, дремал под общий гомон, а потом от страшного предсмертного вопля одного из узников вдруг пришел в себя. Ему не хватало воздуха, нестерпимо хотелось пить. Он облизнул пересохшие губы и обнаружил, что сосед его спал, прислонившись лбом к его плечу.

Им оказался совсем молодой парнишка лет шестнадцати, до предела изможденный и синюшный. Впрочем, он сразу же приоткрыл глаза, как только Равиль шевельнулся.

– Возьми, – прошептал он потрескавшимися губами.

И подсунул в руку Равилю консервную банку без крышки. Равиль принял ее и несколько воспрянул духом, потому что его собственную миску отобрали при входе в барак конвойные, сказав, что больше она ему не понадобится.

– Вода… – в бреду продолжал тот. – Вода… Ее приносят в ведре… Смотри…

– Да, хорошо, – кивнул ему Равиль, подставляя плечо так, чтобы тому было удобнее. – Я принесу тебе воды. Держись. А сколько ты уже здесь? Как тебя зовут?

Он хотел немного расшевелить своего соседа беседой и вселить в него хоть какую-то слабую надежду.

– Адам… – пробормотал парень, проигнорировав первый вопрос. – Пить…

Губы его совсем почернели, глаза запали. Равиль не знал, как долго держали в этом бараке людей, но неожиданно ему пришла в голову мысль, что это было место, где морили людей без воды и еды, чтобы они умирали сами. Запирали, и все, пока не умрут…

А потом принесли ведро воды.

Он было дернулся в ту сторону, сжав в кулаке консервную банку, но у дверей, где поставили ведро, возникла такая дикая свалка и драка, что он, опешив, остался на месте, наблюдая за устроенной узниками жесточайшей бойней.

Дело кончилось тем, что никто не попил. В общей драке ведро попросту опрокинули, и десятки узников, в остервенении расталкивая друг друга, бросились слизывать с грязных кирпичей быстро впитывающуюся в землю драгоценную влагу.

– Вода… – через несколько минут прошептал Адам, на миг приоткрыв глаза.

– Да, – сказал ему Равиль, – потерпи. Будет вода, я тебе клянусь. Потерпи! Главное – держись, не умирай!

И неожиданно этот хрупкий юноша, который умирал от жажды, доверчиво прильнув к его плечу, как к последнему оплоту, всколыхнул в нем неистовые чувства. Да что же это такое! В тот момент он полюбил его сильнее, чем любого из тех, кто когда-либо присутствовал в его жизни!

Ведь сам он пил и ел еще сегодня утром! И не мог добыть глоток воды для шестнадцатилетнего парня, который окончательно иссох от обезвоживания? Внутри него все заклокотало от горечи и негодования, он приобнял юношу за плечи, дав себе слово, несмотря на смертельную усталость, не заснуть, чтобы в следующий раз добыть для него воду любой ценой.

Потом он задыхался, бредил, и, не сумев сдержать слово, засыпал, затем просыпался. Он уже потерял счет времени, когда дверь распахнулась вновь. И он в невероятном броске метнулся ползком по земле туда, к этому ведру. Ему каким-то чудом удалось почерпнуть из проливающегося ведра воды и выползти из общей, рвущей друг друга на куски кучи. При этом он плотно прикрывал ладонью консервную банку и не расплескал из нее ни капли.

Поспешно он принялся вливать воду в рот Адама, но у того уже отсутствовал глотательный рефлекс, помощь пришла слишком поздно, и драгоценная вода выливалась из вялых губ паренька.

Но все равно Равиль не хотел сдаваться, он влил ему в рот все до последней капли, а банку спрятал в карман своей куртки.

Прислонив к себе юношу, он задремал. Да нет, на дрему это было не похоже, просто впал в полузабытье.

Мозг в эти страшные часы отказывался спать. Равиль хотел кричать. Как такое могло быть? Что творилось в этом мире, на этой земле, в двадцатом цивилизованном веке, когда по небу летали самолеты, а океаны бороздили подводные лодки, когда уже изобрели и телеграф, и телефон, и радио, и кинематограф!

Почему Бог позволял погибать молодым и сильным людям такой жуткой и нечеловеческой смертью? За что они здесь все расплачивались? И даже если Бога нет, как могли люди так поступать с другими, такими же людьми?!