Текст книги "Грибоедов"

Автор книги: Екатерина Цимбаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Грибоедов имел в ставке графа три важных дела: обменяться ратифицированными договорами с послом шаха – персидский трактат он взял, пренебрегши его отличием от русской редакции, но свой решил отвезти лично; выяснить состояние сношений с Персией – все было замечательно, иранцы соблюдали со всеми русскими официальными лицами самый покорный тон; наконец, уговорить Паскевича двинуть армию на завоевание Батуми, единственного пригодного черноморского порта на всем побережье Кавказа. Граф не имел таких полномочий, но сразу оценил стратегическую и коммерческую важность Батуми и обещал начать подготовку к экспедиции. Уладив все, Грибоедов поспешил назад – не только ради Нины, но и потому, что взял с собой совсем мало вещей, дабы противочумное окуривание не испортило ему сразу весь гардероб.

4 августа к вечеру он вернулся в Тифлис и сразу отправился к Ахвердовым. Но и на этот раз он не успел насладиться счастьем более одного дня. 6 августа он почувствовал приближение лихорадки, с которой намучился в прошлом году. Он немедленно ушел от Нины, сказав в свое оправдание какой-то предлог. Дома он узнал, что и Мальцев слег. Ахалкалаки лежали на высоком нагорье, в зоне холодных дождей и сильных ветров со снежных вершин. Резкая перемена жары на холод сама по себе вредила здоровью, но, главное, вокруг Тифлиса находилось достаточно заболоченных, болезнетворных мест; оттуда и выползала болотная лихорадка, или малярия, как ее называли врачи. В некоторых частях Закавказья она в три-четыре года уничтожала полностью русские гарнизоны. Грибоедов всегда строго соблюдал простые правила: не пил некипяченую и вообще холодную воду, следил за чистотой рук слуг, не говоря о своих. Это уберегало от холеры и даже чумы, но от малярии спасения не имелось. Той ночью Грибоедов пережил самый тяжелый приступ горячки, какой когда-либо его трепал. Из-за военных действий в Тифлисе не осталось ни одного хорошего врача. К нему вызвали доктора Прибеля, тот дал лекарство, но оно не подействовало. Так Грибоедов вынужден был выздоравливать с помощью одной природы и собственных, не совсем еще растраченных молодых сил.

Болотная лихорадка – особая болезнь. Сильнейший жар сменяется сильнейшим ознобом, но весь припадок длится не более нескольких часов; больше организм не выдерживает и либо погибает, либо перебарывает недуг. Потом в течение нескольких суток человек не испытывает никаких симптомов, кроме общей слабости – и снова все повторяется. Так можно болеть без конца. Грибоедов находился в этом состоянии две недели. Если бы он мог перебраться в Россию, в Пятигорск, в Боржоми, он поправился бы вмиг, но у него не было сил сесть верхом и куда-то ехать, а в экипаже по Военно-Грузинской дороге или по дороге в Персию проехать было невозможно – он это уже проверил. Удушающая жара и пыльные бури Тифлиса нисколько не способствовали выздоровлению. Этим летом малярия свирепствовала вовсю. Константин Христофорович Бенкендорф заболел и в две недели скончался. Грибоедов сожалел о нем, как-то не опасаясь той же участи, а Паскевич прямо порадовался смерти человека, к которому относился недоброжелательно. Грибоедов счел долгом послать соболезнования старшему брату Константина Христофоровича, невзирая на то, что дружеская переписка с главой III Отделения могла бы вызвать неодобрение братьев Бестужевых и многих других достойных людей. Он пренебрег этими опасениями, зная, как любил Александр Христофорович своего брата, и желая почтить память умершего.

Сам он мог только лежать, страдать, думать и принимать гостей. Сначала он не хотел, чтобы Нина увидела его, истощенного лихорадкой. Он даже просил Прасковью Николаевну скрывать от нее причины его отсутствия. Но это не могло продолжаться долго: Нина узнала о его болезни и добилась права проводить у него все дни. Он не позволял ей ухаживать за ним, но ее присутствие придавало ему сил. Прежде он всю жизнь говорил с ней по-французски, как того требовал светский этикет. Но после помолвки он перешел на русский – язык его любви, дружбы и творчества. Он предполагал жениться не раньше зимы, когда Паскевич вернется из армии, а сам он – из Персии. Теперь же он начал думать, что нет смысла откладывать свадьбу, лишь бы ему поправиться. Он предложил Прасковье Николаевне подготовить все к бракосочетанию, и Нине стали срочно шить свадебные туалеты.

Принять такое внезапное решение было легче, чем его осуществить. По закону всякий служащий обязан был получить разрешение на брак от непосредственного начальника. Грибоедов должен был бы писать самому Нессельроде. Конечно, вице-канцлер не возразил бы против его женитьбы на грузинской княжне, но на эту переписку ушло бы два месяца. Венчаться вовсе без разрешения было нельзя. Грибоедов попросил Паскевича поддержать его своей властью. Ни один священник не осмелился бы нарушить приказ самого главнокомандующего. Паскевич без раздумий согласился, взяв на себя и извинения перед Нессельроде за превышение полномочий. Генерал был уверен, что по военному времени не вызовет на себя особого негодования. Теоретически государь мог признать свадьбу незаконной, но, бесспорно, он не захотел бы нанести столь жестокого оскорбления родственнику графа Эриванского и самому графу, давшему согласие на бракосочетание.

В отсутствие Нины Грибоедову не давали скучать. Его посещали генерал Сипягин, Аделунг, юные братья Бестужевы, ненадолго воссоединившиеся в Тифлисе, – как всегда, Грибоедов притягивал самых разных людей. Даже доктор Макнил нарочно приехал из Тегерана для свидания с послом России, выставив предлогом проводы жены в Англию. Несмотря на прежние их стычки, Макнил старался установить с Александром Сергеевичем наилучшие отношения, а миссис Макнил нанесла визит Нине.

Больше всего времени у Грибоедова проводил Петр Демьянович Завелейский. В марте они мельком виделись в Петербурге, когда молодой чиновник Министерства финансов только что получил назначение на видный пост гражданского губернатора Тифлиса. Грибоедов почувствовал, что в Грузии они смогут успешно сотрудничать, и сразу решил передать Завелейскому свои заметки о возможностях преобразования экономики Закавказья. Он давно их вынашивал одновременно с собственными коммерческими проектами и теперь, когда посольское звание невыразимо подняло его в глазах закавказцев, собирался действовать. Завелейскому он предложил разделить ответственность и успех.

По приезде в Тифлис он не имел минуты на то, чтобы узнать, как далеко тот продвинулся в обработке полученных бумаг, но предполагал, что недалеко. Разбор финансовых дел Верховного грузинского правительства, вверенных попечению Завелейского, явно не оставлял ни на что другое времени и сил. И вот болезнь, уложив Грибоедова в постель, но сохранив ему ясность рассудка, оказала благодетельное влияние. Он ощущал себя отвратительно беспомощным – и в такой момент! Не свое теперь, а будущее доверившегося ему существа зависело от его трудов. Семейная жизнь пугала неизвестностью. И он рад был возможности поупражнять ум, создавая нечто прежде небывалое и общеполезное. Серьезная работа и поднимала дух, и отвлекала от беспокойных размышлений.

Так, наконец, он вплотную взялся за составление «Записки об учреждении Российско-Закавказской компании» и устава предприятия. Идея целиком принадлежала Грибоедову, но он понимал, что воплотить ее один уже не успевает. Даже и сейчас приходилось что-то диктовать между приступами, что-то Завелейский сам писал по его наметкам. Важно было подать проект Паскевичу на предварительное утверждение до отъезда посольства в Персию. Ясно, что главнокомандующий подпишет проект не читая, но в отсутствие Грибоедова он может с этим затянуть, а ведь еще следует отправить бумаги Компании в Петербург и ждать высочайшего решения. Между тем хотелось бы уже весной начать коммерцию. Завелейский чувствовал необходимость спешки и всемерно помогал, генерал Сипягин, Аделунг, Петр Бестужев изредка присутствовали и слушали, – но осознать гениальную простоту замысла Грибоедова им было нелегко.

«При внимательном рассмотрении Закавказского края каждый удостоверится, что там природа все приготовила для человека; но люди доселе не пользовались природою». В этом никто не возражал. Причиной являлись и бесчисленные войны, терзавшие Грузию много веков, и беспечное хозяйствование дворян вроде Чавчавадзе, и безнадежно отсталое крестьянское землепользование. Страна теперь успокоилась, но разве возможно научить грузин новейшим способам ведения хозяйства? Собеседники Грибоедова просто смеялись! да его будущий тесть оскорбится совету жить не по-княжески, а по-купечески и извлекать выгоды из своих имений! А кто другой возьмет на себя эту неблагодарную миссию? Ведь ни у кого больше нет достаточных средств и даже знаний. Правительство же имеет средства, но не знания; кроме того, идущие из Петербурга деньги очень легко могут попасть не туда, куда предназначались, а попросту в карманы казнокрадов. Недавно пришло 5 миллионов рублей – и где они? Да и что способно принести доход? Конечно, здесь производят великолепные вина, качеством не ниже знаменитых бордоских, – но кому они известны за пределами Грузии? Здесь некогда возделывали сахарный тростник, хлопок, масличные деревья, табак, ценные лекарственные растения – но все теперь заглохло. Французы недавно восстановили шелкопрядильни, но все равно вина, шелк, сахар, табак и прочие тропические культуры Россия за баснословные деньги покупает у Англии. На это тратится ежегодно около 119 миллионов рублей по таможенным росписям, неужели же Закавказье готово начать производство товаров хотя бы на четверть этой суммы? В конце концов, чего ради стараться?

Все эти возражения Грибоедов отмел. Естественно, поднять экономику края разрозненными усилиями частных лиц невозможно. Необходимо соединить в общий состав массу оборотных капиталов, или, лучше сказать, в одно общество достаточное число производителей-капиталистов; учредить Компанию земледельческую, мануфактурную и торговую, которая могла бы заняться добыванием всех тех богатств природы, которых произведение, обрабатывание и усовершенствование, равно и сбыт в самые отдаленнейшие государства, превышает возможности каждого частного лица отдельно. Тогда возникнет монопольная Компания по образцу Ост-Индской или Русско-Американской. Монополии вредят промышленности, если она уже существует, но способствуют ей, если ее нет и в зачатке. Для возможного успеха Компания должна получить полную свободу действий в ближайшие пятьдесят лет; все заброшенные и пустынные земли Закавказья по символической цене, как, кстати, и предусмотрено указом от 8 октября 1821 года; все казенные сады, совсем забытые правительством; ныне турецкий Батуми с правом порто-франко. Работать на землях и фабриках Компании смогут прежде всего привычные к климату армяне; они теперь во множестве переселяются из Персии по условиям Туркманчайского мира, им обеспечены свободы от налогов, но где они найдут наделы земли? Закавказье стонет от их наплыва, Компания же даст им средства к существованию. Если их окажется недостаточно, акционеры смогут покупать крестьян в России, с тем чтобы эти переселенцы и все их потомство получили бы свободу, а через пятьдесят лет, по истечении привилегий Компании, и надел земли. Обработка земель не только оздоровила бы край, ликвидировав малярийные болота, но оздоровила бы всю жизнь Кавказа и Закавказья – если у людей есть важное и выгодное общее дело, это сплачивает их лучше, чем любые правительственные меры. Улучшение хозяйствования повысит доходы края, что всего яснее докажет местному населению благодетельность пребывания под властью России. Наконец, в руках Компании будет сосредоточена вся караванная торговля. Сейчас персидские караваны обычно отклоняются на юг, к портам Персидского залива, где продают восточные товары англичанам. И иранцам, и русским будет взаимно выгодно перенести торговлю на север, что необычайно ускорит ее оборот.

Ошеломленные слушатели попытались возразить Грибоедову, что правительство никогда не передаст Компании такие фантастические, огромные полномочия! не в бреду ли мерещатся ему его планы? Он ожидает от России всемерной охраны экономических прав и таможенных привилегий Компании, военного приращения ее территории, включая завоевание Батуми, проведения дорог, обеспечения безопасности, – словом, попросту предлагает создать государство в государстве и взамен обещает в отдаленном будущем поставку южной продукции на русский рынок! Неужели он надеется, что император откажется от малейшей частички своей власти ради кучки капиталистов во главе с совершенно непригодными лицами? И неужели Грибоедов полностью утратил чувство реальности и знание Востока, которое так недавно блестяще проявил на переговорах, перестал быть самим собой и всерьез готов предложить правительству заведомо неприемлемый, безумно дорогой, совершенно авантюрный, вызывающе дерзкий по отношению к российскому императору проект переустройства Кавказского края? На что он рассчитывает? На авторитет Паскевича при царе? Но не он ли рассказывал, что этот авторитет почти упал из-за неумного и заносчивого поведения генерала после победоносной войны?

Но Грибоедов был уверен в своей правоте, он заранее рассчитывал на успех, он даже закупил в Петербурге труды по экономике, зная, что прочтет их в персидском безделье и употребит на благо Компании. И император, несомненно, согласится поддержать проект, поскольку тот бесспорно обладает характером поистине «позволенным, желаемым и требуемым правительством». Александра Сергеевича несколько беспокоило, что его слушатели и даже его соавтор Завелейский не сразу улавливали суть идеи, но он надеялся, что в написанном виде она станет понятнее.

А она была до крайности проста – ничего не менять! На прежних местах останутся прежние чиновники и военные, назначаемые и сменяемые Петербургом. Деятельностью чиновников будут руководить те же министры, выбранные императором. Поместья останутся в руках тех же дворян-землевладельцев, которые будут вправе хозяйствовать по своему разумению, никому не подчиняясь. Торговля будет вестись теми же армянскими купцами. Военные действия останутся в ведении императора, мир станут заключать его дипломаты. Словом, никому не придется делать ничего, что он не делал бы прежде.

Изменится лишь одно – появятся акции. Их раздадут землевладельцам под залог имений, продадут купцам по какой-то небольшой цене, их получат чиновники всех рангов под «залог» должности. Последнее немаловажно, так как привлечет их внимание к нуждам вверенного им края, чего никогда не бывало: «До сих пор заезжий русский чиновник мечтал только о повышении чина и не заботился о том, что было прежде его, что будет после в том краю, который он посетил на короткое время. Он почитал Тифлис, или какой-либо другой город за Кавказом, местом добровольной ссылки».

Соответственно, помещик, повышая доходность имения внедрением новых культур и орудий; предприниматель, заводящий фабрику на местном сырье; торговец, расширяющий связи; и, наконец, чиновник, обеспечивающий общий порядок и контроль, – все окажутся связанными взаимной выгодой. Со свойственной ему трезвостью мышления и изобретательностью Грибоедов собирался построить всеобщее процветание не на добродетелях, а на пороках людей: «Сперва корысть (ибо в общем деле Компании всякий вкладчик будет видеть частную свою пользу) заохотит многих из них и более познавать, и самим действовать. Таким образом, просвещение появится как средство вспомогательное, подчиненное личным видам; но вскоре непреодолимым своим влиянием завладеет новыми искателями образования, и чувство лености, равнодушия к наукам и искусствам, бесплодное, всему вредящее своелюбие уступят место порывам благороднейшим – страсти к познаниям и стремлению самим быть творцами нравственно улучшенного бытия своего».

Но это упования на будущее. А что получат ныне живущие? Сплоченность Закавказья общими интересами. «Ничто не скрепит так твердо и нераздельно уз, соединяющих россиян с новыми их согражданами по сю сторону Кавказа, как преследование взаимных и общих выгод». Крестьяне на землях Компании избавляются от личных податей и казенных повинностей, но это, разумеется, не означает, что они вовсе ничего не станут платить. Напротив, налоги на каждого жителя даже со временем вырастут, поскольку «если сличим платимое им в казну с тем, что бы он мог вносить легко и безропотно при малейшем улучшении его хозяйства, то увидим, что государственные доходы могут быть впятеро увеличены». Эти налоги стала бы собирать Компания и, уделяя казне определенную плату с десятин, торговых оборотов, таможенных сборов и прочего, остальное оставляла бы себе. Но что значит «себе»? Ведь во главе Компании встанут одновременно четыре президента: главнокомандующий, тифлисский военный губернатор, российский министр внутренних дел и министр финансов, в чьем ведении и находится казна! Не стоит беспокоиться, государство не лишится доходов, они просто останутся внутри края, идя целиком на его нужды, а избыточные средства станут распределяться между акционерами после публикации годовых отчетов английского образца.

Неужели не очевидно, что государь охотно поддержит проект? Самоокупаемость имперских частей его весьма привлекает. Он сохранил «военные поселения», хотя они зарекомендовали себя с наихудшей стороны еще в предыдущее царствование. Его величество жестоко пресек бы любые попытки ограничить его самодержавную власть, чему недавно все были свидетелями, но Компания на нее и не покушается. Она не угрожает и доходам государства, поскольку уменьшение прямых налоговых поступлений в казну должно полностью компенсироваться сокращением расходов на край и Кавказскую армию. Если бы этого не произошло, это означало бы только, что богатое ресурсами Закавказье не в силах само себя обеспечить при тех людях и чиновниках, которые направлены туда императором. В этом случае придется что-то изменить: либо прекратить привилегии Компании и вернуть край в общую структуру империи (что предусмотрено проектом), – либо менять что-то в самой системе управления империей.

Все это прекрасно и убедительно, но неужели держатели акций, по преимуществу грузинские и русские дворяне, впрямь озаботятся увеличением их доходности? Да! Несмотря даже на всеобщее нежелание. Попытка какого-нибудь чиновника нажиться на вредной краю деятельности встретит сопротивление его же собратьев и подчиненных, которые не смогут не узнать о его намерениях снизить их доходы. Нежелание землевладельца улучшить дела в имении будет преодолеваться нажимом его более предприимчивых соседей или чиновников, чьи доходы сокращает его бездеятельность. На Кавказе ведь служат, как правило, безземельные русские дворяне вроде Николая Муравьева. Эти бедные и в достаточной степени решительные люди, конечно, не откажутся иметь в дополнениек жалованью еще и доходы с акций. Оставив службу, они передадут акции преемникам, а сами возвратятся в Россию с нажитыми капиталами, – тем самым и деньги выйдут из Закавказья в остальную часть империи. А что всего важнее, попытка провести грандиозное ограбление края объединенными силами местных чиновников разобьется далекими от их нужд вершителями судеб – петербургскими министрами и самим императором. Вот недавно французский консул разворовал полученные в аренду сады и явно намеревается сбежать. Но уж бегство Николая из страны никак невозможно! В лице своего наместника он станет наилучшим гарантом благополучия дел Компании, так что и из его абсолютной власти можно извлечь некую пользу. Пожалуй, в несамодержавном государстве такой проект был бы менее надежным. Нет сомнений, великий князь Михаил Павлович будет счастлив получить в независимое управление большую территорию, по примеру Константина Павловича, а не надобно забывать, что в его глазах Паскевич остался безупречным!

Небольшой группе просвещенных лиц Грибоедов оставлял только просветительские функции, наподобие иностранных «ученых практических обществ». Они ни в коем случае не встали бы во главе Компании, а только советовали бы земледельцам, где и какие культуры и прочее разумнее приобрести; выпускали бы сельскохозяйственные газеты; выписывали бы лучших специалистов, не давая простора жуликам; основывали бы школы…

Но заработает ли такая система? – Бог весть! оттого-то на приобретение опыта в каждой отрасли хозяйствования и отводится по проекту пятнадцать лет. Во всяком случае, она не причинит вреда! Здесь продолжат жить и работать те же люди, которые жили и работали в этих краях до создания Компании; над ними будут стоять те же власть предержащие; их стремление к наживе или безделью, безответственность и глупость, разгильдяйство и взяточничество останутся при них, – однако их бесконтрольному проявлению будет положен некий предел.

Петр Бестужев восторженно приветствовал новые замыслы человека, который успел стать его кумиром. Юноша считал, что Грибоедов принадлежит к числу тех людей, которые, хоть и не носят короны, предназначены для преобразования мира к лучшему. Грибоедов в ответ выражал сомнения, стоит ли мир изменений: если уж на него самого давят обстоятельства, вынуждая жертвовать творчеством ради службы, то чем же жертвуют ей менее сильные духом?! От этой мысли он приходил в расстройство, но не в отчаяние. Окончательно оформив свой проект, Грибоедов послал сведения о нем братьям Всеволожским, с нарочным от их зятя генерала Сипягина для ускорения доставки письма. Ответ пришел незамедлительно. Не только Александр Всеволожский не испугался масштаба предлагаемой деятельности, не усомнился в ее осуществимости, но Никита – прежний красавец и кутила Никита! – просил найти ему какое-нибудь место при Паскевиче или Сипягине, чтобы он мог лично из Тифлиса контролировать ведение дел. Всеволожские готовы были поддержать Компанию всеми своими свободными деньгами. Просьба Никиты была тотчас исполнена, хотя Паскевич крайне удивился причуде, которая гонит петербургского щеголя и богача в Грузию. 7 сентября Грибоедов отправил свой проект на утверждение Паскевичу.

А до того он женился на Нине. Он очень жалел, что не может попросить Бегичева быть у него на свадьбе, но приезд друга заставил бы отложить ее слишком уж надолго. Грибоедов надеялся, что сможет обвенчаться в перерыве между приступами лихорадки, но 22 августа, в среду, когда Грибов уже одел его к венцу, он внезапно почувствовал начало нового припадка. Это было ужасно – хоть отказывайся, что, конечно, вызвало бы неудовольствие приглашенных и, может быть, навлекло бы на Нину насмешки. Он превозмог себя и поехал в Сионский собор, где собрались самые близкие родственники и знакомые, всего человек пятьдесят. Собрав все свое мужество, которое обычно скрывал под маской небрежной беспечности, сжав зубы, чтобы они не стучали в ознобе, он заставил себя выдержать церемонию. Он перенес весь приступ на ногах, что было настоящим подвигом, но ничего не запомнил из событий того вечера.

Следующие две недели он то болел, то праздновал. Он выслушал хор бесчисленных поздравлений, однако не все выражали полную уверенность в будущем счастье первой красавицы Тифлиса. Те, кто помнил прежнее повесничанье Грибоедова, полагали, что из него просто не может получиться верного мужа. Конечно, прямо молодой чете этого никто не говорил, да Нина и не услышала бы. Она светилась от счастья; Грибоедов же, напротив, чувствовал себя и выглядел очень плохо; ни капли здоровой крови в нем, кажется, не осталось. Тем не менее в пятницу он дал обед с танцами, в воскресенье генерал Сипягин устроил в честь молодоженов бал с фейерверком. Одновременно Мальцев с Аделунгом все подготовили к отъезду, так что посольство могло отправиться в путь в любой момент. Грибоедов задерживался не только из-за болезни и семейных дел. Он велел Амбургеру распространить в Тавризе слух, что посол вовсе не прибудет, если Аббас-мирза не выплатит восьмой курур. По словам Макнила, дипломатический маневр удался; Аббас-мирза выжал из своей казны все, вплоть до алмазных пуговиц своих жен; остальное же обещал дать ценными вещами, вроде ковров и тому подобного. Теперь уже можно было ехать.

9 сентября Грибоедов решил выступать. Его толкал в Персию не только долг, но и любопытство – он узнал о вспыхнувшем на востоке Ирана мятеже знати против шаха, который мог сильно изменить ход дел. Нина очень волновалась, несмотря на присутствие любимого: она впервые покидала родной дом, родной город и ехала в страну, о которой в Тифлисе нельзя было услышать ничего хорошего. Ее мать решила проводить дочь до самой границы, а в Эривани с ними должен был встретиться ее отец. Грибоедов впервые путешествовал по горам Закавказья в женском обществе. Это оказалось сложно: если Нина ездила верхом, то ее мать и служанки не имели привычки к седлу. Пришлось взять четыре коляски, кроме того, из Тифлиса министра с женой провожала до первой станции целая кавалькада всадников, не говоря о слугах и вьючных лошадях. Поезд получился необыкновенно красивым и внушительным, но скорость его оставляла желать очень многого. Впрочем, никто не рвался душой в Персию, кроме Аделунга, мечтавшего поскорее увидеть край своих грез. Он изнывал от нетерпения в Тифлисе и теперь радостно несся вперед. У городского шлагбаума вслед отъезжающим играл полковой оркестр.

Путешествие протекало спокойно. Везде Грибоедова встречали сообразно его высокому статусу и популярности в Закавказье. Уже 10 сентября, по мере того как дорога шла в гору и холодало, он почувствовал себя лучше, а 11-го смог сесть на лошадь. Он с удовольствием показывал Нине места, столь хорошо ему знакомые, которые она и ее мать видели впервые; дам ждали и неизведанные переживания: обед на траве, ночлег в сакле и палатке. Грибоедов как мог облегчал им путь, но сделать можно было немногое. Впрочем, Нина не жаловалась, была по-прежнему весела и беззаботна.

Ее присутствие и радовало, и тревожило Грибоедова. Черные пророчества тифлисских знакомых подействовали на него, и он сам начал задумываться: «А независимость! которой я такой был страстный любитель, исчезла, может быть навсегда, и как ни мило и утешительно делить все с прекрасным, воздушным созданием, но это теперь так светло и отрадно, а впереди как темно! неопределенно!! Всегда ли так будет!!» В эчмиадзинском монастыре, на подступах к Эривани, он взялся было написать о своей женитьбе петербургским друзьям, Жандру и Миклашевич. Нина сидела рядом, смотрела ему в глаза, мешала писать, сердясь, что он уделяет свое время другой женщине, пусть далекой, старой и уродливой, а не ей! Внезапно она вскочила и закружилась по комнате: «Как это все случилось! Где я, что и с кем!! будем век жить, не умрем никогда». Александр улыбнулся – вот доказательство, что ей шестнадцать лет. Миклашевич подождет – он забыл о письме…

18 сентября добрались до Эривани. Навстречу послу выехали разные эриванские ханы, воинские отряды, приветствовавшие его дикой скачкой и показной стрельбой. Это представление напугало не только дам, но и Аделунга, оказавшегося нечаянно в гуще перестрелки. В городе посольство остановилось на несколько дней отдохнуть и пожить по-европейски. Приехал князь Чавчавадзе, радостно приветствуя зятя и дочь, которых не видел очень давно. Ему предшествовал его родственник, который гордо встретил Грибоедовых на самой вершине Базобрала со знаменами павшего Баязета. Ко всему прочему, Чавчавадзе, зная интерес зятя к персидским древностям, сообщил ему, что завоевал множество манускриптов, и Грибоедов взялся переслать их через Паскевича Сенковскому в Петербург. В Эривани Нина рассталась с родителями.

За несколько дней пути Грибоедов успел увидеть столько всяких глупостей и безобразий, что не сдержал возмущения: неужели во всей России никто, кроме него, не способен охватить взглядом все закавказские проблемы и решить их, заботясь не о собственных нуждах, не об узких местных интересах, а о крае в целом?! 23 сентября он стал посылать отношение за отношением Паскевичу и никак не мог исчерпать все вопросы. Он вынужден был – не властью, которой не имел, но убеждениями – изгнать из Эривани персидского чиновника, без всяких полномочий управлявшего бывшим ханством на персидский лад; ему пришлось на основании Туркманчайского договора остановить переход новых русских подданных в Иран, который наносил ущерб интересам России; он потребовал от Паскевича запретить пограничным начальникам напрямую списываться с Аббасом-мирзой – в пору, когда устанавливалась новая граница России, это было прямой изменой; он заставил скорее проводить пограничную линию; разведал причины и ход бунта в Иране; смягчил недовольство русских дипломатов, английских дипломатов, персидских дипломатов…

Но хуже всего оказалось в Нахичевани. У переправы через Аракс, оставляя окончательно Россию, Грибоедов снова отправил Паскевичу письмо об ужасной ситуации в армянских землях. Он с цифрами в руках доказал генералу, что если жители бежали из России в Персию, виною тому были не происки иранских чиновников. Переселение армян из Южного Азербайджана устроили так плохо, что в Нахичеванской области в разных ее частях на каждых двух старожилов приходилось не менее одного переселенца. Естественно, край не мог выдержать такого наплыва людей, которым требовались жилье, питание и которые, к негодованию местных, по трактату освобождались от налогов на шесть лет. Грибоедов представил генералу точнейшие сведения и потребовал, чтобы до зимы часть семейств вывели к северу, где их готовы принять, где им есть работа; в противном случае новые провинции России окажутся на грани голодного бунта.

В Нахичевани его обступили беки и султаны, справедливо ропща на разные притеснения и требуя немедленной помощи. Отговориться было нечем. Положение в области никак не относилось к сфере прямых обязанностей посла в Персии, но Грибоедов понимал, что здесь любого начальника считают представителем власти, который вправе распределять все блага и удовлетворять все просьбы. Он почел лучшим отвести в сторону двух самых влиятельных вельмож и с выражением наибольшего доверия разъяснить им, что нынешнее положение случайно и скоропреходяще, что все будет исправлено и что им надлежит, по их обязанности, распространять в народе доверие к правительству. Отличие, оказанное им, подействовало замечательно; они тотчас почувствовали себя выше прочих и добросовестно принялись успокаивать нижестоящих. Однако Грибоедов решительно просил Паскевича устранить беспорядки, перестать назначать русских прапорщиков на место мусульманских судей («…у беков и ханов мы власть отнимаем, а в замену даем народу запутанность чужих законов»). Необходимо вернуться к правилам, которые он установил полтора года назад для Азербайджана и которые столь хорошо себя зарекомендовали. И ко всему прочему, не забывать тех, кто оказал большую помощь в предыдущую войну. Эксан-хан помог овладеть Аббас-абадом, но ни он, ни его престарелый родственник не получили знаков внимания от главнокомандующего, а хорошо бы хоть старику назначить пенсию, что произвело бы в крае выгодное для правительства впечатление, ведь иногда присылка халата с почетным русским чиновником более действует, чем присутствие войска, строгие наказания и прочие принудительные меры. Но почему все эти вопросы должен решать Грибоедов? Он не жаловался, но недоумевал. Он привык к хаосу. Но в Польше, в театре или в министерстве хаос был менее опасен, чем в Закавказье, где он накладывался на хаос местной жизни.