Текст книги "Грибоедов"
Автор книги: Екатерина Цимбаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)
Несмотря на увлекательную застольную беседу и любезность англичан, в их отношении к русским дипломатам сквозила плохо скрытая враждебность и явная настороженность. Грибоедов был к этому готов. Еще в Петербурге он разыскал (и в Грузии, бездействуя от раны, прочел) «Историю Персии» сэра Джона Малколма, трижды возглавлявшего посольства в Персии, введшего в этой стране картофель и много лет служившего в Индии. Никто лучше него не знал британскую политику на Востоке. Из его книги, из наставлений Нессельроде и Ермолова Грибоедов знал, что Индия – важнейшая сфера интересов Англии, «жемчужина в короне» английского короля. Англичане считали Индию своей добычей и не подпускали к ней никаких соперников. В Индию можно было попасть морем – но тут сильнейший в мире британский флот был готов отразить любые поползновения. С суши же Индия была очень удачно закрыта высочайшими Гималаями, недоступным Тибетом, Памиром, Тянь-Шанем и прочими горами со всех сторон – кроме стороны Ирана. Только с запада, от Ирана через Афганистан, сухопутная армия могла легко проникнуть на индийскую территорию, которая оказалась бы почти беззащитной, ибо британские вооруженные силы не представляли никакой силы. Поэтому Персия была важна для англичан не сама по себе, а как заслон на пути в Индию. Она находилась достаточно далеко от Европы, до нее надо было идти через всю Турцию, и со времен Наполеона Франция, единственный реальный противник Англии, не предпринимала подобных попыток и даже отозвала всех своих представителей из Ирана.
Но к 1817 году Россия, прежде спокойно лежавшая за Кавказским хребтом, вдруг перевалила через него, твердо расположилась в Грузии, Армении и даже Азербайджане. Путь на Иран ей преграждала всего лишь река Аракс, не являвшаяся серьезным препятствием. Русская армия была для англичан непобедима. Ведь еще в 1800 году казачий отряд атамана Платова, посланный Павлом I на завоевание Индии, едва не достиг ее, и только своевременная кончина императора, которой очень содействовал английский посланник в Петербурге, остановила этот безумный, неподготовленный, но тем-то и опасный поход. Теперь же Ермолов располагал неизмеримо превосходящими силами, опытом, решительностью и властью по своему усмотрению перекраивать границы на Востоке. Неудивительно, что англичане трепетали за свои владения и видели в миссии Мазаровича не обычное дипломатическое представительство, а агентов и разведчиков русского Кавказского корпуса.
Все это было вполне понятно и не ново. Но Грибоедов, пожив в Персии, понял и другое, чему ни Нессельроде, ни Ермолов не придавали большого значения – министр по своей удаленности от места событий, генерал – по кратковременности своего пребывания в Иране во главе чрезвычайного посольства. Изучение истории, экономики и собственные наблюдения утвердили Грибоедова в мысли, что англичане на Востоке не едины, что они представляют две различные силы, чьи интересы противоположны.
Страна, которую для краткости называли Англией, а официально – Великобританией или Соединенным королевством, делилась на две неравные части. Худшую, относительно немноголюдную, бедную природными ресурсами и ископаемыми составляло то, что расположено на Британских островах (Англия, Шотландия, Уэльс, Ирландия) и все колонии (Канада, Австралия, Южная Африка и разные мелочи). Лучшую – Индия, густонаселенная, богатейшая страна. Во главе Великобритании стоял король, но о нем можно не упоминать, это была чисто номинальная фигура. А в 1819 году его, можно сказать, вовсе не было. Георг III сошел с ума и был отстранен от дел, а регент, будущий Георг IV, занимался только личными делами, в первую очередь установлением новой мужской моды, хотя был уже слишком толстым, чтобы хорошо выглядеть в обтягивающих панталонах и фраке с высокой талией. В 1820 году англичане приветствовали его официальное воцарение, но первым его действием стала попытка развода с полусумасшедшей женой Каролиной. Парламент ему препятствовал (разводы в Англии запрещались при любых обстоятельствах), король настаивал, газеты рисовали карикатуры, народ сердился, и всё успокоилось только со смертью королевы.
Худшая часть британских владений принадлежала парламенту.
Лучшая – Ост-Индской компании.
Ост-Индскую компанию основала в семнадцатом веке группа предприимчивых купцов, получивших монополию на торговлю со странами Востока. Весь восемнадцатый век она процветала, продавала по баснословным ценам индийский чай, пряности, кашмирскую шерсть, выплачивала десять – двенадцать процентов дивидендов кучке акционеров, давала огромные субсидии правительству под мизерные проценты, а парламент в благодарность не покушался на ее привилегии. У власти весь век стояла партия вигов, представлявшая интересы торговцев и легко находившая общий язык с Компанией. Однако народ купцов ненавидел: на постройку своих бесчисленных кораблей они извели все деревья Англии, вырубили самые прекрасные пейзажи, и в конце восемнадцатого века в Британии остались деревья только там, куда не могла добраться Компания: на самом севере Шотландии, в охотничьих заповедниках аристократов да на полотнах живописцев. Конечно, английский военный флот тоже нуждался в лесе, но его деятельность хотя бы приносила ощутимую пользу стране, Компания же существовала для себя самой. Английские контрабандисты считали делом чести тайком ввозить чай и кофе, а все уважающие себя люди считали делом чести покупать контрабандные товары.
В конце восемнадцатого века худой мир между Компанией и Королевством нарушился. К власти ненадолго пришла партия тори, представлявшая интересы богатых землевладельцев, и ее скверное правление вызвало войну за независимость в северо-американских колониях, которые отпали от Англии под именем Соединенных Штатов Америки. Парламент потерял существенную часть своих владений и, естественно, стал с негодованием смотреть на безраздельное господство Компании в Индии. Парламент предложил ей поделиться. В Индии в ту пору произошло грандиозное восстание против англичан, Компания, вынужденная нанять большую армию, но не желавшая снижать дивиденды, влезла в долги и уступила требованиям парламента. Теперь правительство назначало контрольный совет из пяти человек, следивший за деятельностью Компании и отнимавший часть ее доходов.
Этот компромисс не мог сохраняться долго. Ост-Индская компания к началу девятнадцатого века занималась уже не столько посреднической торговлей, монополию на которую подорвали контрабандисты и парламентские акты, сколько просто владела частью территории Индии, выращивала там чай, пряности и прочее, что доставалось ей почти даром благодаря невероятной дешевизне рабочих рук. Эти территории она приобрела не военной силой. Войска у нее не было, но были военачальники. С давних пор она освоила безотказный способ борьбы: предоставляла деньги и офицеров различным индийским правителям для вооружения их армий на европейский лад, потом стравливала их между собой (а многих и стравливать было не нужно), а сама в благодарность за поддержку получала тот или иной кусочек завоеванных победителем земель. Немногочисленная администрация Компании охраняла ее интересы, но не вмешивалась во внутренние дела индийских княжеств. Порой приобретения делались совсем просто. Так, самый удачливый полководец Компании лорд Клайв получил от делийского императора в свою полную и вечную собственность огромные земли вокруг Калькутты. Клайв умер – его владения отошли Компании.
Тактика «разделяй и властвуй» не требовала большого числа европейцев для работы в Индии, но стоила очень дорого в смысле денег. Пока Компания перекидывала средства из сферы посреднической торговли в сферу индийского сельского хозяйства, ее доходы падали и, в сущности, она почти разорилась, хотя могла рассчитывать на огромные прибыли в близком будущем.
Все это совершенно не устраивало парламент. С конца восемнадцатого века Индия привлекала его не чаем и пряностями. В Англии завершалась промышленная революция, фабрики производили бесконечные ярды дешевого и довольно плохого хлопчатобумажного полотна и шерсти и бесконечные пуды чугуна и стали. Сбыть их в Англии и даже в Европе было нереально, снизить выработку – невыгодно. Фабриканты бы получали меньше, меньше бы платили и без того нищим рабочим, и землевладельцы вынуждены были бы снизить цены на хлеб, которые искусственно стояли на очень высоком уровне благодаря торийским «хлебным законам» 1815 года. Эти законы вызывали ярость народа. Первоначально тори надеялись справиться с бунтующими от голода рабочими, просто вешая их за поломки машин и нежелание работать даром, но дождались только пощечины от Байрона:
Тори изгнали Байрона, но борьба рабочих (луддитов) не стихала. И тогда тори всерьез взялись за изменение колониальной политики. Им требовались страны, целиком находившиеся бы в их управлении, чтобы отправлять туда недовольных английской жизнью; бедные, потому что богатые народы не захотели бы покупать фабричные товары; мирные, потому что война сокращает количество покупателей. Индия с ее многомиллионным полунищим населением казалась идеальным рынком сбыта. Она была жизненно нужна Британии. Интересы Компании, провоцировавшей междоусобицы, и Королевства, желавшего порядка, совершенно разошлись. Парламент не мог просто ликвидировать Компанию, поскольку почти весь английский торговый флот и все индийские территории находились в ее частной собственности. Приходилось действовать постепенно.
Эта борьба самым непосредственным образом отражалась на положении в Иране. Генри Уиллок представлял парламент и стремился ослабить Персию войнами с Россией, завоевать без большого кровопролития и превратить в рынок для английских промышленников. Доктор Кормик и полковник Монтис представляли Компанию и хотели дружбы с Ираном, который бы добровольно и небезвозмездно защищал индийские владения от любых соседей. Парламент опирался на поддержку военного флота, Компания – на систему подкупов. Объединяло их одно – желание удержать Россию по ту сторону Аракса. Им не приходило в голову, что Индия не интересует Россию, которая получала задешево отличный чай из Китая и не нуждалась в сбыте своих промышленных изделий. Они так привыкли считать Индию источником неисчерпаемых богатств, что не сомневались в ее привлекательности для всех без исключения.
Тайные распри британцев ускользали от внимания Ермолова и Мазаровича. Для них англичане всегда оставались англичанами, исконными врагами на Востоке, действовавшими здесь против России даже тогда, когда в Европе они состояли в союзе с ней. Но Грибоедов подумал, что, если бы удалось сыграть на противоположности интересов двух групп англичан, это могло бы принести пользу российской дипломатии, хотя пока он не представлял себе, какую именно.
Проведя в Тавризе всего несколько дней, русская миссия отправилась в Тегеран представляться шаху, хотя это было простой вежливостью. Дорога была заснеженной, но довольно легкой, порой даже приятной: вокруг громоздились белые и красные утесы, сады и удобные деревни, встречалась тьма путешественников, верблюдов и ослов. Конечно, порой лошадь еле спускалась, скользя, по круче, а сверху вдруг просвистывал свалившийся тюк (если не другая лошадь), но то ли уже было! Грибоедов любовался красотой природы, чего прежде никогда в жизни не делал, – она отвлекала его от мрачных раздумий о судьбе и крае, куда его занесло. Пятый день пути дипломаты проблуждали в тумане по узким Ущельям, заваленным глубоким снегом, и только глухой ночью разыскали замок, где полагалось ночевать. На десятый день они попали наконец под дождь, снег исчез, и больше они его не видели. Стало веселее, дорога ровнее, Грибоедов с Амбургером устроили скачки наперегонки и благодаря этому рано достигли Казбина, древней столицы поэтов и ученых, хранившей остатки былого великолепия. Хозяин дома, где они остановились, жаловался на каджаров, и вообще, они встречали повсюду довольно радушный прием, не из-под палки: здесь были рады русским.
Последние переходы походили на прогулку, горы остались слева, а справа, у подножия Эльбруса, показался Тегеран, окруженный стенами с башнями. Они въехали в город через ворота, выложенные изразцами, проехали по широкой чистой улице, вроде бульвара, потом свернули в крытую улицу, пересекли несколько площадей, усеянных народом, и оказались перед домом русского посольства. Снаружи он напоминал не то монастырь, не то тюрьму. Одноэтажное строение с плоской кровлей, целиком сделанное из необожженного кирпича, узенькие окошки под самой крышей; внутри несколько дворов, в центре одного из них – крохотный бассейнчик, и повсюду розовые кусты (роз, конечно, еще не было); обстановка внутри самая простая – ковры и подушки на полу, какие-то столики, больше ничего.
9 марта, в Навруз (мусульманский Новый год) члены миссии в сопровождении церемониймейстера отправились на торжественный прием к шаху. Город бурлил по случаю праздника, стреляли пушки, во дворе шахской резиденции суетились разодетые в шелка сановники. Мазаровича со свитой ввели в тронный зал, украшенный для освежения воздуха двумя бассейнами с водометами. Русских дипломатов усадили на помост, подали шербет, раздались три залпа фальконет, и появился шах в богатом убранстве, со своеобразным, ни на что не похожим головным убором, длиннейшей бородой – и с лорнетом. Последний раз Грибоедов видел лорнеты в петербургском театре и едва не рассмеялся его совершенной неуместности на шахе, а Амлих, не сдержавшись, пробормотал какое-то замечание, но сразу же умолк, одернутый хозяином. Больше всего Александра поразила борода правителя. Зазвучали молитвы, стихи, трубы, представления, музыка, снова стихи – конца не было приему. Варварские мелодии утомили Грибоедова, он их уже слышал накануне, всю ночь, весь день и ожидал услышать следующей ночью.
Мазарович рассчитывал пробыть в Тегеране очень недолго, но шах не отпускал его. Пребывание при шахе, конечно, было почетно, но политически бесполезно, и русские дипломаты не сомневались, что их удерживают в столице по наущению англичан, стремившихся удалить их от Аббаса-мирзы. В братьях Мазаровича сказалось венецианское воспитание, и они принялись ходить по базарам, скупая груды товаров, чтобы перепродать в России. Сам посланник избегал такого недостойного русского поверенного в делах поведения, но и не одергивал братьев, надеясь на их будущие барыши. Амбургер считал их торгашество позором и бесился, тем более что не знал, куда себя деть от скуки.
Грибоедов отправил в петербургскую французскую газету «Constitutionel» отчет о приеме у шаха и подыскал себе пищу для ума: он учил языки. В первое время по приезде он находился в растерянности: каджары изъяснялись на тюркском языке, близком азербайджанскому и турецкому, персы говорили на фарси, а поэты и ученые (каждый перс – поэт или любитель стихов) предпочитали арабский. Какой же язык важнее? Письменность всех трех языков была одинаковой, арабской, но в прочем они не имели никакого сходства, кроме многочисленных заимствований друг у друга. Он попробовал начать все три языка, но тотчас понял, что персидский из них самый легкий грамматически и по произношению, и отдал ему все силы: он смог бы тогда разговаривать с простыми людьми, а с правителями все равно приличнее было вести переговоры через переводчика (не говоря о том, что Аббас-мирза немного знал русский).
Учение занимало большую часть его времени. Раза три, пока стояла умеренная погода, он поездил по окрестностям Тегерана, видел развалины древних городов, но в апреле жара выгнала всех из города, и миссия перекочевала вслед за шахом на Султанейскую равнину, провела месяц Рамазан (пост) в Казбине, потом забралась в горы и там застряла, поскольку «дальше ехать или на месте остановиться казалось одинаково скучным, но последнее менее тягостно», – объяснил Грибоедов в письме к Катенину. Он изредка получал вести от друзей, Катенин присылал ему литературные новинки и свои переводы. Сам Александр ничего не мог писать: жара и бесконечные переезды угнетали, и читать написанное было бы некому – сослуживцы все были нерусские. В начале мая Осип Мазарович отправился в Россию торговать; здоровье и нервы Амбургера сдали, и он уехал в Тифлис отдохнуть.
Грибоедов оставался, сам удивляясь своей выносливости. Вокруг не было ни русских, ни вообще европейцев. Среди персиян он не мог найти друзей, но пользовался у них большим уважением, чем Мазарович. Во-первых, он был благородного происхождения и имел длинную родословную; во-вторых, он учился в университете, получил ученую степень, знал греческую философию; в-третьих, он писал стихи. Именно в таком порядке располагались три важнейшие добродетели персидского мира: родовитость, ученость, поэтический дар. Иранцы ценили их превыше всего, а Мазарович не мог ими похвалиться. Притом Грибоедов был умен, красноречив, держался гордо и с достоинством и был бы не прочь завести себе усы и гарем. Чего же боле? Все его качества не приносили никакой ощутимой пользы, кроме любезности поэтов и вельмож, но могли пригодиться впоследствии. Он хотел надеяться на лучшее, без этой надежды он не нашел бы сил выносить одиночество. Когда он представлял себе череду лет, которые должен будет провести вдали от друзей, от театра, ему становилось непередаваемо горько.
В конце августа остатки русской миссии под палящим зноем добрались, наконец, до Тавриза и смогли приступить к выполнению своих прямых обязанностей. К этому времени у Грибоедова с Мазаровичем сложились отношения, далекие от отношений начальника с подчиненным. На Мазаровиче лежали все хозяйственные заботы об устройстве русской миссии: он добывал деньги, предметы обстановки, нанимал рабочих для расширения дома – это он умел прекрасно. Он же выполнял представительские функции, то есть отправлялся с необходимыми визитами, принимал гостей, давал обеды, ходатайствовал по различным просьбам, переписывался с Нессельроде и иностранными коллегами – это он делал недостаточно хорошо, часто унижая, по мнению Грибоедова, достоинство России, ведя себя слишком умеренно и робко в отношениях с персидскими министрами.
Грибоедов занимался практической деятельностью: вел действительно важные переговоры и добивался соблюдения Персией условий Гюлистанского мира 1813 года, ради чего, собственно, и прислали русскую миссию.
Среди важнейших для России условий мира, кроме территориальных приращений и выплаты контрибуции, был возврат русских пленных солдат и дезертиров, составлявших в Персии знаменитый «русский батальон» бехадыран (богатырей). Русские солдаты представляли собой самую боеспособную часть иранской армии, что-то вроде личной гвардии Аббаса-мирзы, находившуюся в привилегированном положении. Наследный принц рассчитывал на русских в будущих междоусобицах с братьями, англичане подчеркнуто их уважали в пику России, русское правительство стремилось добиться их расформирования, поскольку существование батальона оказывало вредное воздействие на Кавказский корпус и на авторитет России в странах Востока. Генерал Ермолов пытался во время своего посольства договориться о выводе русских солдат, но его остановили бесчисленные трудности предстоящего пути: ведь против него были бы и персы, и англичане, и наиболее омусульманившиеся русские, во главе с беглым вахмистром Самсоном Макинцевым, ставшим телохранителем Аббаса-мирзы.
Вернувшись в Тавриз, Грибоедов на следующий же день начал хлопоты о пленных. Их положение привело его в бешенство. Солдатам-дезертирам жилось отлично, но пленные офицеры, захваченные в прошедшей войне и не пожелавшие служить шаху, подвергались неслыханным надругательствам и увечьям. Александр с ужасом узнал о жестоких издевательствах над капитаном Верещагиным, томившимся в плену с самого 1804 года. Помочь ему было уже нечем, но судьбу прочих еще можно было изменить. «Голову мою положу за несчастных соотечественников», – сказал себе Грибоедов и бросился в отчаянную авантюру.
Встретив на улице нескольких русских солдат (благо их легко было отличить от местных), секретарь посольства и бывший кавалерийский офицер резко высказал им на понятном для них языке, что они подло поступили, изменив присяге и отечеству. Те, слегка опешив, спросили его благородие, ручается ли он, что они не будут наказаны за дезертирство. Грибоедов так же резко ответил, что ручаться не может, что надо разобрать степень их вины, не воевали ли они против России, но что в благоприятном случае он позаботится об их прощении и устройстве на родине. Впечатление от его слов было огромно: никто прежде не говорил с самими перебежчиками, а в глубине души, когда были трезвыми, они тосковали по России и мечтали вернуться. Страх перед карой там, страх перед карой тут (если поймают при вторичном бегстве) удерживал их; они много пили, заглушая горе, даже в походе часто шли пьяные, и только перед боем их заботливо протрезвляли.
25 августа у дома миссии собралось около семидесяти русских солдат, просивших вывести их в Россию. Грибоедов вышел к ним и велел составить список желающих вернуться, в который оказалось вписано более полутора сотен имен. Тавриз заволновался, англичане засуетились, русский батальон заперли в казармах, среди солдат стали распространять подметные письма, где уверяли в ждущем их в России наказании; вокруг домов русских чиновников расставили караулы, чтобы не допускать к ним соотечественников. Аббас-мирза вызвал к себе Грибоедова с семьюдесятью солдатами, которые подчинялись непосредственно принцу. Первый этап переговоров ничего не дал, но Грибоедов увел солдат к себе в посольство.
30 августа шах-заде вызвал их вторично, четыре чиновника говорили с каждым поодиночке, подкупали, но солдаты, как стеклышко трезвые, не поддавались на уговоры. Только один согласился вернуться на службу к его высочеству, но уже вечером прибежал к миссии, бросился в ноги Грибоедову, просил в куски его изрубить, но принять снова: он, мол, сам не знает, как его попутали и от своих отделили. Аббас-мирза пришел в бешенство, которое излил на Грибоедова.
– Зачем вы не делаете, как другие чиновники русские, которые сюда приезжали? Они мне просто объявляли свои порученности.
– Мы поступаем по трактату, и оттого его вам не объявляем, что вы лучше нас должны его знать: он подписан вашим родителем.
Грибоедов был неколебимо уверен в правоте и оправданности своих действий и так твердо проводил свою линию в переговорах, что Аббасу-мирзе приходилось беспрерывно отступать, лавировать и просто-напросто огрызаться.
Гордый собой, вечером Александр набросал в тетради коротенькую сценку из подлинной дипломатической жизни:
« Наиб-султан(один из титулов Аббаса-мирзы). Видите ли этот водоем? Он полон, и ущерб ему не велик, если разольют из него несколько капель. Так и мои русские для России.
Я.Но если бы эти капли могли желать возвратиться в бассейн, зачем им мешать?
Наиб-султан. Я не мешаю русским возвратиться в отечество.
Я.Я это очень вижу; между тем их запирают, мучат, до нас не допускают.
Наиб-султан. Что им у вас делать? Пусть мне скажут, и я желающих возвращу вам.
Я. Может быть, ваше высочество так чувствуете, но ваши окружающие совсем иначе: они и тех, которые уже у нас во власти, снова приманивают в свои сети, обещают золото, подкидывают письма.
Наиб-султан. Неправда; вы бунтуете мой народ, а у меня все поступают порядочно.
Я.Угодно вашему высочеству видеть? Я подметные письма ваших чиновников имею при себе.
Наиб-султан. Это не тайна; это было сделано по моему приказанию.
Я.Очень жаль. Я думал, что так было делано без вашего ведения. Впрочем, вы нами недовольны за нашу неправду: где, какая, в чем она? Удостойте объявить.
Наиб-султан. Вы даете деньги, нашептываете всякие небылицы.
Я. Спросите, дали ли мы хоть червонец этим людям: нашептывать же им ни под каким видом не можем, потому что во всех переулках, примыкающих к нашим квартирам, расставлены караулы, которые нас взаперти держат и не только нашептывать, но и громко ни с кем не дают говорить.
Наиб-султан. Зачем же вы не делаете, как англичане? Они тихи, смирны. Я ими очень доволен.
Я. Англичане нам не пример и никто не пример. Поверенный в делах желает действовать так, чтобы вы были им довольны, но главное, чтобы быть правым перед нашим законным государем-императором».
Грибоедов одержал победу: не только первым семидесяти солдатам, но всем, пожелавшим уйти, было это дозволено, и Аббас-мирза, делая хорошую мину, посоветовал солдатам верою и правдой служить русскому государю. Грибоедов, однако, не дал ему возможности принять вид покровителя солдат, указав на важный пробел в его к ним отношении:
– Чрезвычайно приятно видеть, как вы, Наиб-султан, об их участи заботитесь, – съязвил он. – Ваше высочество, конечно, не знаете, что их уже за давнее время не удовольствовали жалованьем в вашей службе, и, верно, прикажете выдать столько, сколько им следует.
– Нет, нет, нет, – забормотал принц. – За что это? Если бы они меня не покидали, продолжали служить, это было бы другое дело.
– Я думал, что за прошедшую службу ваше высочество не захотите их лишать платы, – продолжал настаивать Грибоедов, не сомневаясь, впрочем, в отказе.
– Пусть Мазарович дает, они теперь его, – опрометчиво заявил Аббас-мирза и тем дал Грибоедову возможность нанести завершающий удар:
– Да, у него в руках будущая их участь. Впрочем, и за прошлое время, коли вы отказываетесь, поверенный в делах заплатит им ваш долг.
Александр потребовал привести всех, согласно поданному списку, и принц позвал Самсона Макинцева, заведовавшего делами «русского батальона». Грибоедов при виде его вспылил, объявил, что стыдно наследнику престола держать этого шельму при себе и еще стыднее показывать его благородному русскому офицеру. Что сказал бы Аббас-мирза, если бы к нему прислали для переговоров беглого армянина?
– Он мой ньюкер, – ответил тот, возможно, сознавая справедливость упрека (персы тонко чувствовали этикет).
– Хоть будь он вашим генералом, для меня он подлец, каналья, и я не должен его видеть, – гневно отрезал Грибоедов.
Тон его сделался совсем не дипломатическим, Аббас-мирза тоже рассердился, они открыто разругались, принц отказался иметь дело с русским секретарем – на том они расстались.
Грибоедов не раскаивался в своей дерзости. Он полагал, вслед за Ермоловым, что с персами следует держаться твердо, что вежливых речей они не понимают. За ним была сила русского оружия, нанесшего недавно поражение иранцам и способного нанести его столько раз, сколько потребуется. Он это понимал и знал, что персы это тоже понимают. Одни англичане придерживались в чужих странах всех их обычаев, полагая, что полная покорность повседневным традициям поможет им захватить власть над умами туземцев. (Впрочем, надо отдать британцам должное: в их приверженности восточным ритуалам было меньше расчетливости, чем искренней увлеченности. Те, кто предпочитал сырые туманы, угольные смоги и унылое однообразие английской жизни, долго на Востоке не задерживались или просто не выживали. Но многие чиновники влюблялись в своеобразное очарование Азии и, даже возвратясь в Англию, до конца дней окружали себя пестрыми коврами, кальянами, индийскими редкостями, азиатскими слугами и поварами, выписывали восточные лакомства и благовония, строили дома по колониальному образцу, а изредка даже одевались в чалмы и бурнусы. Англичан не любили на Востоке – за что бы и любить? – но их ненавидели бы гораздо сильнее, если бы они сами не любили Восток.)
* * *
Э, да это интрига, а не политика!
Бомарше.
4 сентября Грибоедов выступил с отрядом в сто пятьдесят девять человек из Тавриза, 3 октября пришел в Тифлис. Этот месяц стал одним из самых трудных в его жизни. Ему никогда прежде не приходилось нести ответственность за других людей. Он вел не обычное воинское соединение: солдаты были разоружены, а он не имел права их потерять. Смысл происходящего заключался именно в том, чтобы живыми и довольными привести их в Россию, как бы он сам и прочее начальство ни относились к перебежчикам. Задачей же англичан и персов было помешать ему, но не силой (это не произвело бы благоприятного впечатления в Закавказье), а исподволь, хитростью. Мехмендарь (сопровождающий при иностранцах) Махмед-бек старался создавать ему как можно больше препятствий. Уже на второй день похода Грибоедов получил едва треть обещанных припасов, мехмендар отговорился скудостью селения, где они ночевали, и пообещал золотые горы в селе Маранд. Грибоедов умолк и купил еду на свои деньги. Поднявшись до рассвета, он попрощался с переводчиком Шемиром, поспешил с проводником догнать отряд, но, несомненно, нарочно был отправлен не той дорогой и только полдня спустя разыскал своих. За это время мехмендар бросил в пути одного больного, услал багаж далеко вперед, разогнал всех вьючных животных. Александр чуть его не убил, приказал солдатам впредь не разбредаться и, несмотря на очень тяжелые каменистые спуски и подъемы, привел их целыми в Маранд. Здесь пришлось стать на отдых на лишний день, чего Грибоедов не хотел, но видел, что солдаты совсем разбиты усталостью. Припасов не выдали вовсе, и опять он все купил сам. Он не позволял своим людям срывать бесплатно ни одной дыни или арбуза с бесконечных окружавших их бахчей, но охотно платил за них, чтобы они могли освежиться в жару.
При выходе из Маранда отряд был окружен персами, с окрестных гор в русских швыряли камни, трех человек зашибли. Оружия у солдат не было, Грибоедов приказал запеть для поднятия духа и прорываться вперед. Так, под звуки полузабытых дезертирами «Во поле дороженька», «Как за рекой слободушка», они преодолели враждебные окрестности.
– Спевались ли вы в батальоне? – спросил Грибоедов идущего рядом солдата.
– Какие, ваше благородие, песни? Бывало, пьяные без голоса, трезвые об России тужат.
В бытность свою в Польше Александр не участвовал в настоящих походах и очень мало общался с рядовыми. К тому же там его окружали кавалеристы. Здесь же он возглавлял пеший переход безоружного, полубольного, привыкшего к пьянству, недисциплинированного сброда, но чувствовал себя способным выполнить задачу, перед которой отступил сам Ермолов. Он твердой рукой вел свой караван, поощряя песни и сказки.
Хуже всего пришлось в Нахичевани. Срок действия фирмана Аббаса-мирзы, обеспечивавшего безопасность русского отряда, здесь истек (мехмендар, как потом понял Грибоедов, удлинил путь на три лишних дня, не считая дня отдыха в Маранде). Кельбель-хан, ставленник шаха, не только не выдал припасов и лошадей для больных, но строго-настрого запретил подданным даже продавать их за деньги и дал понять Грибоедову, что возьмет его под арест, если тот поведет себя неправильно. Пока Грибоедов пытался переговорить с ханом, спрятавшимся от него в гареме, его люди разбрелись по базарам, армяне по приказанию хана постарались их опоить, и к вечеру, так и не встретившись с ханом, Александр нашел свой отряд в самом отвратительном состоянии. Трезвых он нарядил в стражу, буйных связал, ночью лично всех проверил, прикинулся еще более рассерженным, чем был на самом деле, и пригрозил, что с завтрашнего дня будет передавать всех, кто хлебнет хоть каплю, связанными в руки персидского правительства, чье расположение к себе они хорошо знают. Он ясно дал понять солдатам, что они в нем нуждаются, а он, собственно, не имеет к ним серьезного интереса и не несет ни малейшей ответственности за их сохранность. Он напоминал сам себе Наполеона, действовавшего подобным образом на французский законодательный корпус. Его наполеонада привела людей в разум, и больше он с ними трудностей не имел.
