Текст книги "История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек"

Автор книги: Екатерина Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

– Два с лишним года стою на очереди, как строитель-передовик, ишачу, как вол, сами знаете! И вот! – тут она обвела бригаду взглядом, полным ярости и злобы. – Подходит очередь и предлагают квартиру, знаете где?

– Где? Где? – всполошились плиточницы.

– Где контора! Контора переезжает в другой дом, а квартиру отдают нам строителям-очередникам. Видите ль, горящий ордер! На первом этаже, загаженная всеми, кому не лень. И решетки на окнах, как в тюрьме! А?.. За что же мне такое? Маляры отказались, паркетчики на смех подняли! Видите ль, ордер горящий! Да сгори он, этот ордер, совсем! Кому нужно отстоять в очереди и лезть на первый этаж!

Девушки побросали спецовки и собрались вокруг Ани, высказывая сочувствие ей и неодобрение начальству.

– Первый этаж, дверь на улицу день и ночь хлопает!

– Все в окна заглядывают.

– Унитаз заделали хуже, чем на вокзале.

– Вечно живи, как на улице.

– Машины под окнами день и ночь воняют.

– Страшно на первом!

– Всегда первые этажи обворовывают.

– В парадное войти нельзя, вонь стоит, оправляются мужики? Долго еще горячилась и возмущалась вся бригада, переживая, как личное оскорбление, предложение строителям такой квартиры. Внезапно появился Степан Матвеевич. Злые сплетницы поговаривали, что у него с Аней «роман взахлеб», но в этот раз он был решителен и суров.

– Так! – начал он. – Ты, Сидоренко, два года живешь в общежитии, так?

– Не два, а два с половиной, почти три! – живо возразила Аня.

– Тем более! Сейчас ты вне очереди получаешь ордер на хорошую квартиру…

– Хорошая квартира! – завопила возмущенная Аня. – Каталажка какая-то с решетками на окнах.

– Тьфу! Ну и дура! – сплюнул на пол Степан Матвеевич, теряя терпение.

– Прошу не оскорблять! Я вообще могу уйти с вашего участка!

– Так вот, мое последнее слово! Не хочешь, не надо, другие найдутся, а ты жди-пожди еще год!

– Уж лучше еще год перебиться, чем всю жизнь маяться!

– Лучше, лучше! – загудела бригада на разные голоса.

– Значит, оказалось, никому не нужна квартира, лучше общежитие?

Степан Матвеевич зловеще насупил брови и в гневе застегнул доверху пуговицы на спецовке.

– Нужна! Нужна! Только не на первый этаж!

– Не хотите, значит? Не надо! Так перебьетесь. А ты, Анна! Жди, когда в цековский дом высшей категории пригласят жить! – С этими словами он решительно направился к двери, но тут же круто обернулся и подошел к Наде, одиноко стоявшей у окна. В общий спор она не вмешивалась, на очереди не стояла и работала недавно.

– И тебе, Михайлова, не нужна прекрасная однокомнатная квартира?

– Прекрасная, замечательная!

– Булганину или Микояну предложите!

– Квартира хуже сортира! – голосили наперебой девушки. Надя, боясь нарушить негласный договор или, как сказали бы в Воркуте, «саботаж», молчала.

– Ну, говори же! – прикрикнул на нее Степан Матвеевич.

– Нужна! – робко произнесла она. – Только я ведь не на очереди…

– Иди за мной в контору, – приказал Степан Матвеевич и победоносно взглянул на Аню. Та тотчас отвернулась.

Девушки бросились уговаривать Надю не брать ордер, подождать.

– Стоит еще потерпеть немного и можно получить хорошую! Строителям все время понемногу выделяют жилплощадь, – уверяли они Надю.

Но она, сказав «да», уже никогда не отреклась бы от своих слов. Кроме всего, ее совсем не страшила жизнь на первом этаже.

– Ну и дура! – заключила Люба. – Учти – это на всю жизнь.

– Я привыкла жить на низу, – возразила Надя, еще не веря до конца своему счастью. Только Надя-маленькая, которая ходила с ней по городу и часто забегала на этажи, где работала Надя-большая, улыбнулась лукаво и хитро:

– Что вы, девчата! Спорю, года не пройдет, улетит она от нас.

На седьмом небе от радости почувствовала себя Надя, получив ключи от крохотной, изувеченной квартиры. «Бот что значит «общее – ничье», – подумала она. Выщербленный паркет, облупившиеся обои, побитый кафель в санузле и на кухне. И все же это была радость! Можно было запереть дверь и не сказаться дома. Можно было в воскресенье лечь с вечера и проспать до утра, не натягивая на голову одеяло, чтоб не слышать любовных игр Зойки-малярки и не вдыхать курева дешевых папирос «Бокс», или, как их еще называли, «Казбек в трусиках». Не прятать в бюстгальтер ключи от чемодана с нехитрым барахлом, со сберкнижкой. Можно было, наконец, купить свои собственные книги, зная, что их не уведут.

– Что будешь делать в такой разрухе? – спросила Аня.

– Кафель сама поправлю, плитку в ванной комнате заменю, на кухне тоже. Обои, сама знаешь, – пустяк, переклею. Паркетчики обещали кое-где паркет заменить. И все!

– Правильно! Вместо того, чтоб с парнями гулять, весь праздник будешь чужую грязь таскать! Ладно, отремонтируешь, дашь ключ на вечерок! – засмеялась Аня и покраснела, как маков цвет, увидев удивленные глаза Нади.

– Первым делом нужно купить занавески плотные, для ночи, и тюль на день. Тогда нижний этаж потеряет свое пугающее свойство, – посоветовала Надя-маленькая. Она всегда выражала свои мысли витиевато, но точно.

Вечером, после работы обе Нади отправились за покупкой занавесок. Из общаги Алена разрешила взять облупленную кровать.

– Зато матрац новый! – сказала она.

В тот же вечер Надя выкрасила ее в кастрюльно-голубой цвет, – другой краски под рукой не оказалось.

– Ты не вздумай новоселье устраивать, денег трахнешь много, а тебе вон сколько всего надо, – поучала Надя-маленькая, помогая вешать занавески. – Да не думай! Я не зря стараюсь, когда-нибудь пустишь в гости «без хозяев», – с озорной улыбкой сказала она. – У меня тоже «тузик» водится.

– Что это, Надя, ногти у тебя синие? – спросила Елизавета Алексеевна.

Пришлось объяснить, что квартиру получила и красила кровать. Елизавета Алексеевна посмотрела строго, и вдруг лицо ее озарила такая добрая и ласковая улыбка, что Надя почувствовала, как тепло передалось ей, согрело душу. После урока Елизавета Алексеевна попросила Надю задержаться и ушла в другую комнату, но вскоре вернулась с коробкой в руках.

– Вот тебе на новую квартиру, – сказала она, подавая Наде коробку. – Осторожно, не разбей!

Надя растрогалась до слез. Подарок не хотела брать, но Елизавета Алексеевна прикрикнула на нее:

– Бери! Не ломайся! Мне самой подарили, а девать некуда, посуды полно!

Едва дотащив до дома подарок, Надя тут же развязала коробок. Там оказался чайный сервиз «Незабудка».

– Зачем такой дорогой купила? – отругала Аня. – Все равно гости переколотят, нужно подешевле было!

– Подарок это!

– Подарок? – недоверчиво протянула Аня. – Ну, если подарок, тогда… Дареному коню в зубы не смотрят.

Пока шел ремонт, Надя ночевала в общаге. Холостые девушки скинулись в складчину погулять на праздник по пятьдесят рублей. Надя отказалась, пожалела денег, да и что интересного? Вечером ее позвали к телефону.

– Кто? – испуганным шепотом спросила она.

– Парень!

«Валек приехал», – решила Надя.

– Что у вас за квартира? Человек сто проживает?

– Поменьше! – ответила Надя, тотчас узнав Вадима.

– Я тебе который раз звоню, всех знакомых и друзей на мелочь обобрал. Как живешь?

– Превосходно! Лучше быть не может!

– Замуж не вышла?

– Кто же превосходно живет замужем? Только в веселом девичестве и счастье.

– Вот я и вижу, что вечерами дома не бываешь.

– В бегах! Объявлена в розыске. Поболтав еще минут пять, Вадим спросил:

– Чего на праздник делаешь?

– Сама еще не знаю, – честно созналась Надя. У нее никогда не было праздников, когда бы совсем нечего делать. Не работать целых два дня.

– Может быть, сходишь со мной в компанию, потанцуем, ребята хорошие.

– Ты хочешь сказать, приличные?

– Выше всех похвал! Одни ученые и академики!

– То-то скукота где!

– Гарантирую, не соскучишься!

– Ну, тогда приглашай!

Пока трудящиеся всей страны ходили с лозунгами, транспарантами и портретами вождей, Надя закончила выносить мусор после ремонта, отдраила полы и, счастливо улыбаясь, полезла в ванну, заведомо зная, что никто не поторопит ее. Сиди себе сколько душе угодно.

В новом красном платье и пальто, Надя сама себе понравилась, что с ней случалось нечасто. «Хоть не блондинка, но все же очень ничего. Пришлось на минутку забежать в общагу, показать новое платье Анне.

– Окосеть можно, какая девушка! Смотри, не ободрали бы где-нибудь в темном переулке, а то придешь, яко наг, яко благ, яко нету ничего! – предупредила Аня. – Ты хоть телефон оставь, куда идешь!

– Я и сама не знаю!

– Ключ от квартиры дай на вечерок, – попросила Зойка-малярка.

– Не давай, не давай, нагадят и не уберут, – шепнула Аня.

Сама она, уже одетая, шла в ресторан тоже с «кем-то», хотя все знали – со Степаном Матвеевичем. Шила в мешке не утаишь. В первый раз Надя видела ее такой красивой. Черное кружевное платье с золотой брошью, губы накрашены, ресницы тоже, аж до бровей достают, лицо слегка попудрила – красавица, да и только! Надя достала помаду и тоже губы накрасила. «Как мартышкам гузно», – вспомнился ей Пятница, когда он ловил на разводе женщин с крашеными губами и заводил их на вахту, чтоб там вытереть им губы вонючей солдатской портянкой, которые сушились тут же, у печки.

Встретились у входа в метро на Маяковской. При ночном освещении Вадим не сразу узнал ее. Стоял, вертелся по сторонам, а Надя подошла сзади.

– Не меня ждете, молодой человек? Он быстро обернулся:

– Надя!

– Надежда Николаевна! – поправила его она. Вадим, не скрывая радостного восхищения, осмотрел ее.

– Точно! Она! Надежда Николаевна!

Было холодно, но сухо, и Надя надела свои новые туфли, однако чувствовала в них себя совсем неуютно, были велики каблуки, к которым она не привыкла, и к тому же слегка тесноваты.

– Куда идем? – спросила она.

– Тут рядом!

«Слава Богу, как-нибудь доковыляю!»

Приход Вадима был встречен радостными воплями. Здесь его знали и, видимо, любили. Мужчины подходили, знакомились с Надей, называя себя, девушки критически оценивали быстрыми взглядами, но были приветливы и оживлены. Надя тоже исподтишка изучала их туалеты, побрякушки и очень короткие стрижки. Одна из них была знакома, ее ленинградская попутчица, но та не проявила особой радости при виде Нади, а, окинув ее слегка насмешливым взглядом, капризно промяукала:

– Вадик! А где же Лена?

– Была Лена, да вся вышла, – не очень любезно ответил Вадим, дав понять, что считает вопрос исчерпанным. Но девушка продолжала наседать на него.

– А как же она? Будет скучать?

– Не суетитесь, она при деле и утешилась! – недовольно отрезал Вадим и повернулся к Наде, подавая ей стул к столу, где уже шла оживленная кормежка. Вадим прицелился налить ей в стакан вина.

– Или водку? – спросил он.

– Не хлопочи, Вадим, я не пью!

– Как, совсем ничего? – разочарованно протянул он.

– Вот так, совсем ничего, кроме воды и чая, – улыбнулась ему Надя.

– Удивлен!

Впрочем, он был внимательным кавалером и не давал ее тарелке пустовать. Еда была отменная, и Надя с удовольствием пристроилась к какому-то вкусному месиву под названием «сациви». В соседней комнате, как сигнал воздушной тревоги, сиреной взвыл магнитофон, и девушки, опережая друг друга, опрокидывая стулья, помчались с возгласами:

– Танцевать! Танцевать!

Откровенно прижимаясь к своим кавалерам и виляя бедрами, они показались Наде верхом неприличия. Потом темп музыки убыстрился и все пары запрыгали, задирая ноги, как молодые лягушата в Малаховском озере. Особенно смешными выглядели мужчины. «Козлы, да и только!».

– Пойдем? – предложил Вадим.

Наде хотелось сказать: «Не с ума я спятила – семисотрублевые туфли калечить и чтоб меня за все места хватали», но побоялась прослыть старомодной, сказала:

– Подожди, попозже.

У стены, как раз за ее спиной, она давно, еще как только вошла в комнату, заметила пианино, а на нем раскидана целая куча нот. Ноты были Надиной «слабостью». Стоило ей увидеть их где-нибудь, как сразу же возникала охота посмотреть. А какие? И если для голоса, то для какого?

– Как ты думаешь, если я посмотрю ноты, ничего? – спросила она Вадима.

– Ноты? – удивился он. – На кой черт тебе они? Смотри, конечно!

Надя подошла к пианино и взяла в руки «Сборник для колоратурного сопрано» Катульской. На страницах пометки. Кто-то пел «Жаворонка», только не ее, с которого она начинала Глинки, это был другой Жаворонок, композитора Беттинелли. Среди гостей она обратила внимание на одного молодого человека. Он, как показалось вначале, чем-то напомнил ей Клондайка. Взглянув на него повнимательней, она убедилась, что не ошиблась, и загрустила. Тоже голубые глаза и, чуть светлее Клондайковых волнистые волосы. Как будто похожи, а в то же время нет! У Клондайка лицо «с милостью Божьей», со «славянской грустинкой глаза», – сказала как-то Антонина. А у этого хоть и милое лицо, да попроще, поскуластее, и сам он плотнее, коренастая фигура, пониже ростом. Все проще, второй сорт, но все равно хорош собой. В глазах и в помине нет грусти. В подвижном лице один задор и веселье. Видно, что грустить ему не о чем. Благополучен! Девушки так и заливаются смехом от каждой его реплики. И все у него так натурально, так естественно, безо всякой рисовки. Очень симпатичный парень. «Володя», – назвал он себя, подавая ей руку, когда знакомился, и чуть дольше положенного задержал ее руку в своей и, может быть, чуть ласковее, чем требовала простая вежливость, с теплой улыбкой заглянул ей в глаза. Но всем им до Саши Тарасова далеко, и рядом не поставишь! Он тоже несколько раз заглядывался на Надю. Она почувствовала его заинтересованный, полный симпатии взгляд, но не смутилась, не взволновалась. Приятно, когда на тебя обратил внимание общий любимец, но и все на этом.

Теперь, когда она узнала безрадостную судьбу Клондайка, ей часто приходило на ум, как не права и не справедлива была она, называя его «овчаркой», «сторожевым псом», и с неприязнью вспоминала его красавицу мать, с отвращением – Галю с лягушачьим ртом и с ненавистью – отчима, полковника, получившего лычки не за оборону Ленинграда, а за пополнение ленинградских тюрем зеками. Настоящего пса, без подделки.

Хозяин дома, круглолицый коротышка Гриша, с черными, живыми глазками, увидев Надю у пианино, тут же подскочил к ней:

– Вы играете? – Он с готовностью приоткрыл крышку над клавиатурой.

– Нет, к сожалению, нет!

– Почему к сожалению? Я лично считаю, что при теперешней технике учиться игре на фортепиано – абсурд! Пустая трата времени! Лучше послушать хорошую запись с какой-нибудь знаменитостью, чем самому тыкать пальцем «Чижик-пыжик»! Не согласны?

– Ну, уж если совсем нет таланта, – с сомнением оказала Надя.

– Талант – понятие растяжимое! – и уже протянул к ней пухлые короткие ручки. – Идемте танцевать!

– Талант, Гришефишенька, это как деньги, – вмешалась бойкая, очень модная девушка Маша, которую Надя окрестила «крысюгой», за острый нос и чрезмерно смелое платье, а больше за то, что Маша все время висла на шее у Володи, пока тот не ушел курить на лестничную площадку.

– Если есть, то есть, а нет, так нет, и взаймы никто не даст! – довольная своей шуткой, улыбнулась Маша и потащила упирающегося Гришу танцевать в другую комнату. Там уже погасили свет, зажгли свечи и музыка была приглушенной и томной.

«Какие они все бойкие, говорливые, так и сыплют остротами, цитатами, анекдотами друг перед другом. Не скупятся на неприличные слова, совсем как наши малярки, «хабалки», – оказала бы про них Аня».

– Вам скучно?! – услышала около себя Надя. Сзади, заглядывая ей через плечо, улыбаясь, стоял Володя.

– Нет, нисколько! Почему же?

– Мне так показалось.

– Я впервые вижу всех… В незнакомой компании…

– Ну, Вадима-то вы знаете…

– Постольку поскольку, второй раз вижу.

– Будто? Хотите вина?

– Нет, спасибо!

– Тогда я вам принесу апельсин!

– Пожалуйста, не надо! – взмолилась Надя. Ей не хотелось, чтоб он уходил. Пусть бы еще постоял около нее, чтоб можно было отыскать в его лице любимые черты, сравнить с «тем».

У него была не совсем обычная манера спрашивать – чуть наклонив голову к плечу и заглядывая прямо в глаза, как бы стараясь поймать взгляд собеседника. Будто хотел спросить: «Правду говоришь?»

– Ничего вы не хотите! Такого быть не может! Все же какое-нибудь желание у вас есть?

Он оказался совсем рядом, и Надя увидела вблизи его глаза. «Голубые? Да! В мохнатых ресницах? Да! Красивые? Да! Лукавые, насмешливые? Да! Но ничего нет похожего на прекрасные глаза Клондайка. Требовательный вопрос избалованного вниманием кумира». Как любила Надя «щелкать по носу» таких самоуверенных хлыщей! «Пижонишка!»

– Есть у меня желание, – сказала, понизив голос, она и одарила его самой лучезарной своей улыбкой. Уж постаралась!

– Поделитесь секретом, не томите душу! – с легкой иронией попросил он.

– По секрету скажу, – шепнула ему на ухо Надя. – Хочу домой!

Володя был явно озадачен, такого он никак не ожидал и даже слегка обиделся:

– Так в чем же дело? Скажу Вадиму, он проводит вас.

Надя едва успела поймать его за рукав:

– Нет, нет! Прошу вас, пожалуйста, не делайте этого! Ему весело, зачем портить человеку вечер?

Володя осторожно снял ее руку со своего рукава и задержал в своей. Заметив на ее пальце кольцо, он уже без улыбки, вкрадчиво, спросил:

– Окольцованная?

– Обрученная! – таинственно прошептала Надя.

– Пойдемте танцевать! – внезапно повеселев, сказал он, все еще не выпуская ее руки из своей.

– Я не умею!

– Не верю! Это отговорка!

– Правда! – чистосердечно призналась Надя.

– Быть этого не может! Вы же с цыганской кровью, а все цыганки прирожденные танцовщицы.

– Я давно покинула свой табор! – рассмеялась Надя.

– Идемте, я научу вас, это очень легко!

– Мне трудно даются ритуальные пляски дикарей! Володя понимающе засмеялся и отпустил наконец ее руку.

– Вы хотите уйти! – вздохнул он с притворным огорчением. – Хорошо же! Чего хочет женщина, того хочет сам Бог. Едемте я отвезу вас!

– Неудобно, наверное? – стараясь скрыть радость, неуверенно возразила Надя.

– Пустяки! Уйдем по-английски, не прощаясь. Ну как?

Надя заколебалась.

– Ведь вы сюда больше никогда не придете! Правильно я угадал?

– Как знать! А вдруг?

– Держу пари, никогда!

– Почему вы так уверены?

– Биологическая несовместимость, видовая нескрещиваемость!

Надя понятия не имела, что это такое. «Надо будет спросить у библиотекаря».

Подавая ей пальто, он слегка дольше, чем того требовалось, задержал свои руки на ее плечах. Надо было чуть шагнуть вперед – и руки его сами упали бы с ее плеч, но она этого не сделала. Почему? Она и сама не знала. Туфли на ней новые, поэтому, нисколько не стесняясь, она прошла по лестнице вперед, предоставляя своему спутнику полюбоваться своими стройными ногами. У подъезда она остановилась, и застегнув пальто на пуговицы, подняла воротник.

– Сюда! – сказал Володя, указывая на машину у подъезда.

Надя приуныла. «Да! Этот мальчик не для нашей девочки! Ему не больше двадцати шести-семи лет, а уже машина… а может, он шофером на казенной, как Валек? Вроде не похож!»

– Вы и машины не любите? – спросил Володя, усаживаясь с ней рядом.

«Мог спросить чего-нибудь поумнее…» – разочарованно подумала Надя, но, не желая обидеть его, так любезно согласившегося отвезти ее домой, сказала:

– Я мало ездила, еще и полюбить не успела.

– Хотите прокатиться? – Куда?

– Куда хотите!

– Если только ненадолго, – неуверенно сказала Надя.

– Вы не возражаете, если я включу радио и закурю? Как прикажете!

– А вы всегда такой почтительно-смиренный?

– Как? Как вы сказали, почтительно-смиренный? Какая прелесть! Это я-то! – он нашел Надины слова забавными, от души засмеялся и включил радио.

… «Слова Исаковского, исполняет Виктория Иванова», – услышала Надя голос диктора, и дальше такая до боли в сердце знакомая мелодия растеклась по машине.

«Лучше нету того цвета,

Когда яблоня цветет…» – запела невидимая Виктория Иванова молодым и свежим голосом. Совсем так же, как пела когда-то Надя, вглядываясь в темноту зала, а в дверях она видела высокую стройную фигуру. «Как вы пели!» – восхищенно сказал он, называя ее уважительно на «вы».

И вот уже перед ней замелькали отрывки воспоминаний. Так же она ехала в старом грузовичке в тот последний роковой день, а липучие, крупные снежинки кидались навстречу ей и липли на стекле. И она не разглядела, кто лежал на снегу, а сердце ничего не подсказало ей. Поглощенная своими воспоминаниями, она не чувствовала, как слезы градинами катились по ее щекам. Она не вытирала их. Мысли ее были за Полярным кругом, где сейчас уже вовсю бесновалась пурга над зоной кирпичного завода. Они еще оставались там, ее знакомые зечки, и утром, когда москвичи слышали бой кремлевских курантов и гимн во славу партии, они уже стояли на разводе у вахты. И все оставалось такое же, как тогда, но не было ее и старшего лейтенанта Тарасова, которому надели на новый китель погоны капитана уже в гробу. Оказалось, все еще так живо, болезненно, прямо по живому резало.

– Вы так и не ответили мне… – заметил Володя.

Но она и не могла ответить, потому что не слышала его вопроса, а переспросить тоже не могла. Стоило ей открыть рот, как она разрыдалась бы на всю машину, а потому она опустила голову и стала искать в сумке спасительный носовой платок, которого там и в помине не было. Платок, единственный, взятый ею у Клондайка, с его адресом, лежал опять на дне чемодана.

Но Володя – совсем не такой черствый, как ей думалось – уже заподозрил неладное. Он свернул на обочину, остановил машину и включил свет.

– Что с вами? – испуганно спросил он, увидев залитое слезами Надино лицо. – Я обидел вас?

– Нет, что вы! Не обращайте внимания, сейчас пройдет! Извините меня. Отвезите меня домой, пожалуйста!

– Нет уж, нет уж! Пожалуйста! – решительно сказал Володя. – Вы должны мне сказать, о чем плачете? Я буду думать, что обидел вас. Меня будет мучить совесть! – с неожиданным теплом и очень дружелюбно проговорил он.

«Милый, благополучный юноша, разве посмею я рассказать тебе, что выпало на мою долю? Не стану смущать твою душу рассказом о том, что видела и узнала. Не разочарую тебя в твоих надеждах на светлое будущее, обещанное тебе твоей коммунистической партией, в которую ты рвешься вступить или уже вступил. Я буду тихо нести свой крест, не переваливая его ни на чью спину».

Он нетерпеливо хлопнул рукой по рулю. – Я жду!

Надя повернулась к нему лицом и, тяжело вздохнув, сказала:

– Это панихида! Я хороню свою несостоявшуюся любовь.

– И совсем безнадежно? – с участием спросил он. – А как же обручение?

– Обручение состоялось, свадьбы не будет, – сквозь слезы сказала она и попыталась улыбнуться ему.

– Кто же повинен в этом?

– Злой рок! – Надя уже пришла в себя, решив обратить все в шутку. – Прошу вас, поехали, поздно уже.

Проводив ее до подъезда и, видимо, желая сказать приятное, он задумчиво заглянул ей в глаза.

– Слезы портят лицо, а вот ваше нет, наоборот, в мокрых ресницах глаза как звезды. Мы не потеряемся? Дайте ваш телефон!

– У меня новая квартира, телефона еще нет.

– Тогда возьмите мой! – он тут же оторвал клочок бумаги от объявления на подъезде. – Не потеряйте! Я вас все равно найду.

– Зачем? – улыбнулась ему Надя.

– Этого я еще не знаю. Неосознанная необходимость.

После праздников, в первый же рабочий день, Надя, возвращаясь с работы, замедлила шаг у телефонной будки.

«Позвонить или нет? Нет! Не для меня этот паренек с машиной в стильных узких брючках. Всяк сверчок знай свой шесток», – и прошла мимо, пустив по ветру бумажку с телефоном.

Дома ей пришло в голову проверить свои финансовые дела, и, как ни скромно вела она свое хозяйство, все время приходилось тянуть со сберкнижки. Тысяча двести рублей за уроки в месяц – это было больше, чем ее зарплата. В новую квартиру, хочешь, не хочешь, пришлось купить в комиссионном на Арбате

старинную, очень красивую мебель: стол, четыре стула с резным ореховым шкафом, без стекол. Стекла в тот же день ей вставили стекольщики. Старую, немодную мебель, продавали за бесценок. Богатые москвичи обставляли свои квартиры мебелью в стиле «модерн», на простых тонких ножках, лишенную всяческих украшений. Во дворах, на помойках, можно было найти брошенные старинные буфеты и гардеробы, которые уже не принимались на комиссию в магазины. Там же, на Арбате, продавались «трофейные» вещи, вывезенные из Германии. Великолепные картины, авторов которых не всегда могли определить искусствоведы. Фарфоровые и хрустальные безделушки заполонили полки комиссионок.

– Барахла много, а денег у людей мало, – глубокомысленно изрекла Надя-маленькая, помогая Наде-большой разгружать мебель, и тут же посоветовала: – Выбрось кровать и купи себе тахту, когда нет отдельной спальни, кровать в одну комнату не ставят!

– А сколько она стоит? – осторожно спросила Надя на всякий случай.

– Сколько бы ни стоила! Думаю, что можно рублей за пятьсот не первой свежести купить, – уверенно произнесла Надя-маленькая.

На следующий же день утром она встретила у входа в контору Надю-большую и сообщила «радостную» весть.

– Договаривайся с шоферами, пусть постелют в кузов брезент, едем за тахтой.

– Сколько стоит? – испуганно спросила Надя-большая.

– Новая такая на все восемьсот потянет, но я договорилась за триста пятьдесят.

«Свой» шофер, со стройки, не постыдился заломить пятьдесят рублей, но зато помог затащить в квартиру и поставить на место. Тахта была вполне приличная, а голубую кровать отволокли на помойку.

– Ну, вот! Теперь и мужичков приглашать не стыдно! – заявила Надя-маленькая.

– Некого мне! Без мужичков тошно!

– Поэтому и тошно, что одна!

После ее ухода Надя подсчитала убытки и пришла к выводу, что денег ей хватит до будущих вступительных экзаменов в консерваторию, а дальше думать нечего, что будет, то будет. В крайнем случае можно продать кольцо.

– Там парень какой-то твой адрес спрашивает, – сказала утром Аня.

– Не давай, не давай, ни в коем случае1

– А я уже дала!

– Зачем же! Не нужны мне никакие парни!

Вечером она прилаживала новый оранжевый абажур с кистями, купленный в Большом мосторге за сто семьдесят пять рублей. Дешевых уже не было. За дешевыми нужно было ехать с утра, а она могла только после работы. Надя уже ввернула лампу и хотела спрыгнуть со стола, где устроилась, поставив стул на стол, когда в дверь постучали. Звонка еще не было. Приходившие барабанили кулаками.

– Сейчас открою! – крикнула она и спрыгнула со стола на пол. Она никого не ждала, но все же успела снять по дороге к двери передник и косынку с головы.

– Выйди, пожалуйста! Разговор есть, – сказал хмуро Вадим, когда она распахнула дверь. Надя почувствовала себя несколько виноватой за «английское» исчезновение. Быстро накинув пуховый платок и пальто, она вышла на улицу.

– Так не поступают, Надя! Это, знаешь, как называется? – гневно спросил Вадим.

– Почему же? Это уход по-английски, не прощаясь.

– По-английски! – возмущенно воскликнул Вадим. – Ты же пришла со мной!

– Мне не хотелось беспокоить тебя, ты был так занят с хорошенькой девушкой, а мне было так скучно! – с насмешкой произнесла она.

– Скучно? Чем же тебе показались скучными девушки с нашего курса?

– Наверное, потому что они с твоего курса, а я со стройки. Это называется «биологическая несовместимость». А потом они так вращали бедрами в темноте при свечах, а я так не умею! – трогательно улыбнулась ему Надя. – Уж ты извини!

– Однако ты не нашла несовместимым Володю, а он тоже пришел не один!

– Это его забота! А мне так хотелось избавить тебя от проводов в такой отдаленный район Москвы. Видишь, ты этого совсем не оценил! И не могла же я отказаться от машины, подумай!

Вадим быстро сообразил, что взял неправильный тон, и все его упреки разлетаются о ее иронию и явные насмешки.

– Надюша! Ты себе не представляешь, кто этот Володя! – Вадим взял Надю за руку, – Тебе известна фамилия Субботин?

– Первый раз слышу! Кто он, певец?

– Вот видишь? Это один из наших ведущих ученых.

– Ну и что? Какое мне дело до него! – начиная мерзнуть и раздражаться, злобно оказала Надя.

– Так Володька его единственный сын!

– И все? Только что сын?

– Он и сам заканчивает аспирантуру и будет работать у отца. Его пасет для себя Маша, внучка…

Но Надя резко оборвала его:

– Да какое мне дело до всех их! Оставь меня в покое, мне неинтересно, у кого какой отец, дедушка, бабушка и внучки!

Вадим предпринял последнюю попытку убедить ее в тщетности ее притязаний:

– Глупая! Он бросит тебя! У него таких, как ты…

Он из лучших побуждений покривил душой, изобразив друга неким донжуаном, хоть никаких оснований для этого не имел, однако, наблюдал не раз, что слабый пол питал определенную склонность к Володе, возможно не только из-за его обаятельной внешности, но также и ореола отцовской известности в ученом мире.

Надя нетерпеливо дернулась и даже топнула ногой.

– Ступай Вадим, ради всех святых! Мне завтра рано вставать! – сказала она, устало зевая.

– Знаешь что? – вскипел рассерженный не на шутку Вадим. – Твое самомнение превыше твоих возможностей!

– О, Боже! Да уйдешь ты, наконец! – теряя терпение, с досадой крикнула Надя, повернулась и ушла в подъезд.

Полный обиды и гнева, Вадим ушел.

И в самом деле, какая-то плиточница строительной бригады, простая работяжка, которую он необдуманно ввел в компанию своих друзей – «золотой молодежи», нагло посмела пренебречь им, вообразив себе, что может соперничать с внучкой самого…! Отвергнуть его, будущего архитектора! Утешало одно: как она пожалеет потом. Но будет поздно!

Больше он Надю не беспокоил, не звонил, и вообще, «выбыл в неизвестном направлении», как сообщалось из лагерей о выбывших на этап.

«На этом все! Отныне никаких гулянок, вечеринок и прочих забав, – решила Надя. – Строгий режим, голос должен звучать свежо, без малейших признаков усталости». Кроме того, придирчивая и строгая Елизавета Алексеевна требовала, чтоб Надя всегда была в форме не только для пения, но и своим внешним видом.

«Ты артистка и должна не только сама знать об этом, ты должна быть образцом культуры во всех смыслах этого слова». Попробуй, будь образцом, таская ящики с плиткой и бадьи с раствором!

Труднее всего было держать в порядке руки. От цемента и постоянных работ с мокрыми тряпками, которыми затиралась и мылась плитка, руки покрывались цыпками, кожа трескалась и саднила. Надя-маленькая, Аня и еще три-четыре плиточницы работали в резиновых перчатках, предварительно смазывая руки обильно кремом. Получив от своей сварливой преподавательницы нагоняй, Надя на следующий день забежала в аптеку и купила сразу несколько пар резиновых перчаток и крем «Метаморфоза, самый дешевый, какой был. После некоторых неудач она приспособилась работать в них. Перчаток хватало не более как на неделю, что тоже увеличивало статью расходов, зато не стыдно было пойти в парикмахерскую и сделать маникюр.