Текст книги "История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек"

Автор книги: Екатерина Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

За креслом с высокой спинкой, где она сидела, Надя увидела пианино. То самое пианино, которое предложил ей Клондайк, а на нем его портрет. «Как же я сразу не разглядела!» Фотография была сделана чуть вполоборота, но он смотрел прямо. Живые блестящие глаза его улыбались ей. «Единственная в мире улыбка, какой уже не может быть больше для меня ни у кого». Надя взяла фотографию в руки и прикоснулась губами к милому лицу. Как будто фотограф запечатлел его, спросив: «Что же ты ожидаешь от жизни?» А он ответил: «Счастья». Надя поставила фотографию обратно на пианино и села на свое место. Душа ее была переполнена мучительной и тягостной скорбью. Нечаянно ей пришлось заглянуть в чужую жизнь, где таилось плохо спрятанное горе. «Конечно же не из лучших побуждений жестокий и низкий человек отравил душу Клондайка, «открыв ему глаза» на отчима. В любом случае, была это правда или клевета, поступок подлый», – мысленно возмутилась она.

Было слышно, как где-то совсем рядом разговаривала Тамара Анатольевна с мужем. Слов она не разбирала, да и не прислушивалась. Она думала о своем. «Вот почему он тогда так горько сказал о ней: «красивая во вред себе». Красивая, ничего не скажешь: высокая, стройная, подтянутая, с девичьей талией и целым овином прекрасных светло-пепельных волос, с серебром на висках. С удивительно благородными чертами нежного лица. Красавица, несмотря на свои сорок семь лет.

– Извините, Надя, я оставила вас одну! – сказала, возвращаясь, Тамара Анатольевна.

– Я уже ухожу, мне пора! – заторопилась Надя.

– Подождите, скоро обедать будем, – и, понизив голос, шепотом сказала: – Андрей Алексеевич с вами познакомиться хотел!

– Вы не могли бы мне… хоть самую маленькую, – тут губы Надины задрожали, задергались и она никак не могла произнести «фотографию».

– К сожалению, у меня остались только детские, да вот эта, – она указала на ту, что стояла на пианино, – а любительские Галя потаскала.

– Галя?

– Да, сводная сестра Саши, дочь Андрея от первого брака. Саша сказал мне, поете вы замечательно, как теперь?

– В консерваторию буду поступать.

– Ах, даже так? – удивилась она. – Желаю удачи… Не плачьте, не надо, вы молодая, свободная, еще полюбите, выйдете замуж, дети будут…

– Нет, нет, никогда! Никогда такого в моей жизни не будет! – воскликнула Надя, вытирая ненужные здесь слезы.

– Я тоже так думала однажды…

– Тамара! Я готов! – сказал Андрей Алексеевич, приоткрыв дверь. – У тебя гости!

«Чего притворяться, он же знает, что я здесь!» – неприязненно подумала Надя.

– Зайди, Андрюша! – сказала Тамара Анатольевна, – у меня Надя с Воркуты. Сашина невеста!

– Здравствуйте, Надя! – важно и медленно проговорил он, не подавая ей руки. – Значит, вы будете воркутинская знакомая Саши?

– Я не знакомая, я его невеста. Жаль, если он не нашел нужным вам сказать об этом, – чувствуя себя уязвленной, обиделась Надя. Она прекрасно поняла, как захотел унизить ее этот седой, плотный полковник с глазами, точно оловянные пуговицы, так похожий лицом и осанкой на генерала Деревянко.

– Нет, нет, он говорил нам, он даже с Воркуты переводиться не захотел, – живо возразила Тамара Анатольевна.

– Вот и свалял дурака! – сурово осадил ее Андрей Алексеевич, – Сейчас был бы жив!

Бес одолел Надю, хлестнув ее по лицу так, что щеки ее запылали, а глаза от бешенства сразу высохли.

– Он и там был бы жив, когда бы наше добренькое правительство не выпустило на волю убийц и воров!

– Ну! Зачем же вы так? Вам же тоже повезло попасть под амнистию, – широко и добродушно улыбнулся он.

– Ошибаетесь! – ядовито поправила его Надя. – Я освободилась по пересмотру, за неимением состава преступления, подчистую! – и направилась к двери.

– И вы ошибаетесь! Саша погиб от руки вольнонаемного, и правительство наше тут ни при чем!

– Как? – резко повернулась к нему Надя.

– Я сказал, вольнонаемного! – Он отвернулся от Нади, не желая больше продолжать разговор. – Томочка, как там насчет обеда? – спросил и вышел из комнаты.

– Я провожу вас, – сказала Тамара Анатольевна, прикладывая кружевной платок к глазам.

Когда за Надей закрылась дверь, она остановилась на площадке, подошла к перилам и взглянула вниз. Голова ее кружилась, Щеки пылали, глаза ломило, и вся она была как бы разобрана по частям. Она прислонилась к перилам, чувствуя потребность постоять, собраться с мыслями. «Я шла утешить мать, опасаясь быть затопленной слезами, но эта женщина подкована несчастьями на все «четыре копыта», как говорили в лагере, не хуже моего, а, пожалуй, и побольше». Внезапно дверь квартиры отворилась и темноглазая девушка, сводная сестра Клондайка, торопливо вышла на лестничную клетку.

– Вы еще здесь! – обрадовалась она. – Хорошо! Меня мама послала вернуть вам деньги.

– Я не возьму! – пряча руки за спину, решительно сказала Надя.

– Как же?

– Вы пойдете к Саше на могилу, купите ему цветы, пожалуйста!

– На все деньги?

– На все! – сказала Надя и побежала вниз по лестнице.

– Постойте! Подождите! – крикнула ей с верхней площадки Галя.

Надя остановилась: «Что ей еще надо!» Она устала, сказалась бессонная ночь, и очень хотелось что-либо пожевать.

– Мама велела вас вернуть к обеду…

– Спасибо, я найду, где поесть, – резко обрезала ее Надя в полной уверенности, что Галя обидится и уйдет.

– Я так и думала! Я даже ей сказала! – оживилась Галя ничуть не в обиде. – Хотите, я вас провожу! – предложила она.

– Вас ждут к обеду!

– Ничего! Не умрут с тоски! – засмеялась она и придержала ногой тяжелую парадную дверь на улицу, давая пройти Наде первой. Приветливая улыбка, непосредственность и простота, с которой Галя обратилась к ней, не могли оставить Надю равнодушной, нельзя было не ответить на дружелюбный призыв и она тоже улыбнулась, впервые прямо взглянув Гале в лицо. Чуть полноватое, еще по-детски округлое личико и небольшие, блестящие, как у зверька, темные глазки понравились Наде.

– Здесь на Невском, совсем недалеко, отличное кафе! Зайдем? – предложила Галя будто давней знакомой. При слове «кафе» у Нади засосало под ложечкой, есть захотелось нестерпимо.

– Не могу! – со вздохом сказала она. – Мне еще на вокзал за билетом надо… и вообще, я бы лучше на кладбище сходила к Саше.

– Ой, что вы, я ни за что не найду этого кладбища, оно новое, далеко, мы туда на машине ехали. Мать знает, а я нет!

Прекрасная, широкая улица, куда они вышли, называлась «Невский проспект». Очень знакомое Наде название, еще со школы. Помнилось, что-то связанное со знаменитыми людьми. «Кафе Норд», – прочитала она, когда Галя подвела ее к дому со ступеньками вниз. Народу было немного, помещение небольшое и скромное. «Много не истрачу», – решила про себя Надя, усаживаясь за столик у окна.

– Знаешь, я тебя почему-то другой представляла, – сказала Галя, быстро переходя на «ты».

– Какой же?

– Более красивой! Сашка уж так тебя расхваливал матери, просто распинался! – весело рассмеялась она. – Не то что красивее, а более стильной, модной! Сейчас короткие волосы в моде, такие гривы никто не носит!

Надя хотела ответить, что не любит стандартов, быть «как все». Она артистка! Но к их столику подошла с блокнотом в руках щегольская официантка в белоснежном переднике и такой же наколке на светлых кудряшках, и, Галя, как заправский завсегдатай, скомандовала:

– Сбитые сливки с меренгами, черный кофе, торт «Север»! – потом опять повернулась к Наде и стала бесцеремонно рассматривать ее.

– Ты здесь не была?

– Я вообще первый раз в Ленинграде.

– Специально к матери приехала?

– Деньги вернуть и узнать, где похоронили…

– Приезжай на будущий год. Памятник готов будет, все нормально. А сейчас там! – она сморщила короткий плоский носик и махнула рукой.

– Я хотела у вашей мамы фотографию Сашину попросить, она сказала, они все у вас, я уж и не стала…

– Были у меня, но все подружки растащили… Мать тебе про фотографии сказала, да? Они до сих пор думают, что я с Сашкой лямурничала! – хитро засмеялась она.

– Ошиблись? – пытливо насторожилась Надя, чувствуя, как важно было для нее то, что скажет сейчас Галя.

– Конечно! Дело прошлое, совсем не то!

Надя промолчала. Сказать ей было нечего, а спросить хотелось. Но Галю и расспрашивать не приходилось, она с удовольствием продолжала.

– У меня в то время «жгучий» роман был с одним морячком. Он в загранку ходил, всегда мне что-нибудь притаскивал, одних нейлонов по две дюжины! Красивый мужик! Одевался с иголочки, стиляга! На гитаре играл, пел обалденно!

– Ну и как?

– А так! Влипла я с ним, а когда узнала, он в рейсе был. Бегала по подругам, не знала, что делать, матери сказала, попросила ее, как человека, помочь мне, а она все отцу выложила. Нарочно, чтоб ему доказать, какая я плохая, а сыночек у нее хороший! Я это сразу усекла! Хорошо, что не сказала ей, с кем.

Официантка поставила заказ и попросила рассчитаться. Кафе закрывалось на обед. Надя с готовностью потянулась к сумке…

– Нет, не надо, я сама! – остановила ее Галя и взяла счет. «55 рублей! – Надя едва сдержалась, чтоб не вскрикнуть. – Подумать только! За что дерут такие деньги!» Но, когда Галя кинула на стол сто рублей и не взяла сдачу, Наде стало не по себе от такой расточительности. Теперь она была уверена: Галя, придя домой, скажет, что вернула ей деньги. Когда официантка отошла, Галя перегнулась через стол, понизила голос до шепота и продолжала:

– Отец тогда в ГеБе работал. Я думала, он меня убьет или с живой шкуру спустит: так орал! Все допытывался: кто? с кем я?

– А вы?

– Молчала, как мертвая! Я знала: скажу, значит, моего Ленечку с заграничных рейсов снимут и на Дальний Восток или в Главсевморпуть отправят. Я слегка только намекнула на Сашку. Он Сашку любил, в свое училище после армии устроил, я и подумала, ничего ему не будет, ничего не сделает.

Надя никогда не пила черного кофе. Густой, как деготь, напиток показался ей горьким и невкусным. В войну по карточкам на сахарные талоны давали «какавеллу». Но ее старались не брать. Еще был кофе «Желудевый», – «радость свиней», – называла его тетя Маня и такой же овсяный кофе «Здоровье». Но эти аристократические напитки простые люди старались избегать, заменяя хотя бы липовым чаем или из брусничных листьев на худой конец. Галя отстранила от себя пустую вазочку и принялась за торт.

– А папа сделал? – Надя впилась в нее глазами и затаила дыханье в ожидании ответа.

– Неужели не сделал? Сразу после училища на дальний Север через своих приятелей отправил…

– А Тамара Анатольевна знала?

– Конечно знала! Да что она? Пустое место! Отец ей сказал: «Пусть проветрится, остынет немного, горячий чрезмерно. На пользу ему пойдет».

– И даже после этого вы смолчали? – оторопевшим голосом спросила Надя. Так бесстыже говорить о себе, ей еще не приходилось слышать, если только от блатнячек!

– Ты нашего папочку не знаешь!

– Вашего не знаю, но подобных встречала много, – сумрачно сказала Надя, чувствуя на себе тяжесть беса. – Значит, вы предпочли, чтоб шкуру спустили с него!

– Мне тогда все равно было, я свою спасала…

– А Саша? Он знал?

– Нет! Откуда! Я с отца слово взяла, чтоб он не распространялся, а иначе я бы ему не сказала. Не убил бы он меня, побоялся! – весело закончила она, довольная собой.

– Здорово, лихо придумано! Ничего не скажешь!

Бледная от бессильного гнева Надя поднялась со стула, но вдруг выдержка изменила ей. – Будьте вы все прокляты! – с ненавистью прошептала она и быстро направилась к выходу.

«Скорее, скорее домой! Забыть! Вычеркнуть из памяти, как и не было! Постараться не думать о том, что пустая, глупая девчонка с лягушачьей мордой оболгала чистого, хорошего парня, папочка, обиженный за свое необузданное чадо, отправил пасынка «сторожевым псом», а мамочка, овца, не удосужилась выяснить истину, так боялась потерять своего солдафона».

В гневе Надя припустилась стремительным шагом, сама не зная куда. Нужно было срочно попасть на вокзал.

– Скажите, как мне попасть на вокзал? – остановила она пожилую, интеллигентного вида женщину, «Старожилка», – подумалось ей.

– Какого вокзала, душечка? – спросила женщина.

– Мне в Москву надо!

– «Московский»! Можно на троллейбусе одну остановку, а лучше пешочком, ножки молодые! – приветливо ответила она.

– Спасибо! – прошептала оттаявшая от такой неожиданной ласки Надя и пошла пешком. На этот раз она, постояв недолго в очереди, купила билет, и кассирша, вежливая, молодая женщина тоже с шестимесячной завивкой «Папуас», уважила ее просьбу и выдала билет на нижнее место. Большие башенные часы показывали четыре часа, когда, положив в сумку билет, она отправилась побродить по городу. До отхода поезда оставалась масса времени. Около столовой она остановилась, вспомнив, что сбитые сливки с меренгами и торт были вкусные, но почему-то голода не утолили и хорошо бы съесть что-либо более существенное. В Пассаже она купила себе и всей бригаде по паре чулок, капрон с черной пяткой. В Москве таких не достанешь, да и времени не будет. В парфюмерном отделе стояли малиновые коробочки с духами «Белая сирень», те самые, которые она нашла в день своих именин на колченогом столике. Удержаться не было сил, пришлось купить, несмотря на цену: сорок пять рублей. Аня советовала зайти в Эрмитаж и обязательно посмотреть крейсер «Аврору» на Неве. У Эрмитажа протянулась такая очередь, казалось, до самой ночи не попадешь, но проходили быстро, и уже через полчаса она стояла в зале, оторопевшая и ослепленная его роскошью и великолепием. Часа через полтора она вышла из Эрмитажа и сказала себе: «Спасибо тебе, Клондайк! Это ты, сделал мне такой царский подарок. Когда бы еще я могла увидеть все это богатство, если б не приехала к тебе, в твой любимый город».

Крейсер посмотрела, но ей показалось, что в кино он более впечатляет, а тут ненатуральный какой-то. Наверное, нужно было его смотреть перед Эрмитажем. Кончилось тем, что забралась на Исаакиевский собор и посмотрела панораму Ленинграда. Потом тихо побрела к вокзалу. Купила два пирожка с мясом, журнал «Огонек» и села в зале ожидания ожидать свою «Стрелу». Настроение было отвратительное. «Не надо мне было ехать, глупость сделала». Теперь к одной великой скорби и жалости – гибели Клондайка прибавилась еще одна – его поруганная юность. Что-то пошлое и некрасивое виделось Наде во всей истории, что рассказала ей его сводная сестра, похожая на черноглазую лягушку. Горький осадок досады и презренья остался у нее от посещения семьи Клондайка. «Я никогда не приду больше в этот дом, и мне уже не суждено будет узнать, где захоронен он, но память о нем не исчезнет из моего сердца, и я не устану повторять: «Господи, упокой душу его!».

– Надежда Николаевна! Вот ты где, а я тебя ищу! – Весело скаля зубы, к ней направился Вадим. Надя вздрогнула от неожиданности и не сразу узнала его.

– Почему вы меня ищете? Что случилось?

– Вы мне лишние деньги за билет дали, целых восемь рублей.

– Пустяки какие! Не стоило беспокоиться!

– А если серьезно, я из-за денег не побежал бы, но мне просто хотелось проводить вас и проверить заодно, правду ли мне сказали. Обычно девушки случайным знакомым всегда врут!

– Ну, это вам просто не повезло с девушками.

До отправления оставалось минут двадцать, и они еще погуляли по платформе.

– Откуда ты такая, Надежда? – спросил Вадим. – Грустная и загадочная, как сфинкс! Скажи, ты замужем?

– Я просила вас называть меня на «вы», мне так удобнее! – напомнила ему мягко и вежливо Надя.

– Удобнее отделиться великой китайской стеной! Понял! – он вошел с ней в купе и уселся на ее место.

– Я, пожалуй, поеду с вами, не возражаете?

– Хватит шутить, скоро отправление!

– Тогда говорите, где я вас найду в Москве, адрес, телефон. Семейное положение можете умолчать, мне без разницы.

Надя, чтоб отвязаться, оторвала от последней страницы «Огонька» клочок и записала телефон общаги.

– Фамилия ваша или мужа?

Нахальный и развязный юноша несколько развеселил ее своей напористостью, отвлек от грустных дум. Она дала ему свой телефон в полной уверенности, что он тут же бросит клочок бумаги в урну. Поезд тронулся, а Вадим все шел рядом с вагоном, посылая ей воздушный поцелуй, но сердце Нади не дрогнуло, не забилось быстрее. Оно было сковано ледяной корой безразличия. Для нее существовал только один, а его больше не было. Попутчиками оказались двое пожилых людей, третий подсел где-то совсем ночью. Но Надя не слышала, она спала крепко, без снов, до самой Москвы.

«ВОРОБЬИНАЯ СВОБОДА МНЕ ДАНА, ЧТОБ ПЕТЬ!»

Исцели мне душу Царь Небесный,

Ледяным покоем нелюбви…

Анна Ахматова.

Дальше потянулись дни до такой степени однообразные, что вспоминать о них было нечего. Работа, обеденный перерыв, общага. Были, правда, и драки, и скандалы на почве ревности или пропаж между обитателями. Иногда массовые походы в кино, но редко. Сказывалась усталость рабочего дня. А в выходные дни стирка, баня. Иногда Наде начинало казаться, что жизнь ее ничем не отличается от «той» «там», на Севере, а, пожалуй, еще и скуднее. Там была сырая, холодная столовая, иногда превращавшаяся в сцену, музыка, концерты и даже постановки, пусть смешные и жалкие, но веселые. А какие люди попадались! Интересные, умные, талантливые. Они умели смеяться даже над своими несчастьями. И не было этих опустошающих душу разговоров о деньгах, выпивках, гулянках, о мужчинах, абортах, о том, что купил, где достал.

И все же это была хоть «воробьиная», но свобода. Появились книги из районной библиотеки, которые радостно заполняли серятину однообразных вечеров. К ним-то и пристрастилась Надя. В наследство от Клондайка ей досталась любовь к стихам. Стихи и книги, никогда ранее не интересовавшие ее, неожиданно стали незаменимыми друзьями, почти как хлеб насущный. В них она с волненьем узнавала знакомые слова романсов, удивляясь их красоте, и с грустью думала, как мало ей пришлось говорить с ним о прекрасных, возвышающих душу стихах, потому что понятия о них не имела тогда, а все больше о житейских мелочах, время от времени посматривая в окно хлеборезки, не ворвется ли опер, или Гусь, или шмоналки с Павианом.

Зато теперь можно было купить билет и поехать в отпуск, чего Надя никогда не знала, в Сочи, в Гагры, куда направилась Лысая с мужем, и вообще не прийти домой ночевать, никто не запретит.

Иди, куда глаза глядят, а куда они глядят? Глядеть было не на кого, и не хотелось. Однако, несмотря на непобедимую тоску, грызущую душу, тело ее наливалось спелым соком молодости. Сытная, без всяких излишеств пища и спокойный образ жизни делали свое. И однажды она достала свою абрикосовую блузку, где «тяп-ляп» была пришита пуговица, оторванная «с мясом», и не могла застегнуть ее на груди, к большому огорчению. Если б ей было отпущено хоть чуть больше тщеславия, то, наверное, увидела бы, как оборачивались, глядя ей вслед, молодые люди и нескромно провожали взглядами ее высокую, стройную фигуру.

Наконец, как-то в субботу Надя осуществила свою давнюю мечту и вырвалась на улицу Герцена в нотный магазин, что рядом с консерваторией. Магазин изменился с тех пор, как она покупала здесь «Жаворонка» Глинки. Помещение как бы расширилось, в просторном зале появился блестящий новенький рояль. Несколько человек у прилавка рассматривали стопку нот. Надя тоже подошла, но это было не то, что ей нужно: органные, скрипичные, фортепьянные, для духовых инструментов.

– Вы что хотели? – спросила пожилая вежливая продавщица.

– Мне для пенья.

– Пожалуйста, вон к тому прилавку.

Долго, с наслаждением Надя рылась в нотах, перекладывая аккуратно стопочку. Потом купила сборник романсов Чайковского и Булахова. Зачем? – и сама не знала. Просто так, когда-нибудь понадобятся.

– Девушка с персидскими глазами, вы еще и поете? – услышала она над самым своим ухом приятный баритон. Она подняла голову – около прилавка, рядом с ней, стоял высокий, уже не первой молодости мужчина. Надя была в умиротворенном настроении и не захотела «послать» его, а сказала, чуть улыбнувшись:

– Да! – и направилась к выходу.

– Где можно вас послушать? – продолжал ей вслед «приятный баритон».

Она быстро вышла на улицу, баритон за ней.

– Нигде! Я готовлюсь в консерваторию, – и направилась мимо памятника Чайковскому к Манежной.

– В консерваторию? Ну да, конечно! Мне следовало догадаться, вы еще так молоды, – с восхищеньем произнес он. – А знаете, я могу вам составить протекцию.

Надя резко повернулась к нему: «Уже пора «посылать», – и холодно сказала:

– Если я не попаду в консерваторию за свой голос, тогда мне лучше работать на стройке!

Незнакомец весело и, казалось, от души рассмеялся.

– Ах, девушка, милые персидские глазки! Как мало вы знаете, что такое путь артиста!

– А вы знаете?

– Знаю, деточка! Потому что сам имею честь им быть!

Надя сбавила шаг и задиристый тон.

– Вы поете? – мигом насторожилась она.

– Нет, я артист драмы, и даже заслуженный. Моя фамилия Токарев. Валерий Токарев. Я артист Московской филармонии, – сказал он не без гордости, явно наслаждаясь Надиным замешательством. – Сейчас я готовлю новую программу, буду читать Гомера.

– Гомер? «Только Терсит, еще долго бранился, болтливый без меры!» – вспомнила Надя и весело засмеялась.

Баритон оживился: – О, это место потрясающее! Я сам, когда читаю, едва сдерживаюсь, чтоб не рассмеяться! Но вы, вы-то откуда знаете о Терсите? Вот что удивительно!

Они уже дошли до угла, где кончалась улица Герцена, и свернули на Моховую.

– Я очень тороплюсь, – сказала Надя, решив по-хорошему избавиться от своего спутника.

– Вы убегаете от меня, как быстроногая газель, и я не узнаю вашего имени, – кокетливо играя глазами, под которыми уже хорошо обозначились мешочки, проворковал «красивый баритон», – а я так мечтал послушать вас.

– До этого еще долго, мне нужен хороший преподаватель, – откровенно призналась Надя.

– Есть ручка, карандаш? – деловито спросил он.

– Ни того, ни другого, ничего!

– О Боже! Чем же вы записываете телефоны своих поклонников? – лукаво блеснув глазами, воскликнул он.

– Даже не стараюсь запомнить их имена! – в ответ ему так же улыбнулась она, опустив глаза «овечкой».

– Тогда придется мне, – он достал из кармана пиджака очень красивую ручку с золотым пером и таким же золотым колпачком,

– Говорите ваш телефон…

– Мне это неудобно.

– Грозный муж?

– Ах, если бы! А то злой отец! – с удовольствием соврала Надя.

– Ну что с вами делать? Хорошо! Записываю телефон преподавательницы, кстати, она живет здесь рядом. Мы только что прошли ее переулок. Брюсовский – напротив консерватории.

«Брюсовский, Брюсовский!» – напрягая память, старалась вспомнить она, когда и где слышала это название, но не вспомнила.

– Так как же вас зовут все же?

– Надежда Николаевна! Я…

– Какая прелесть! Надежда! Обожаю русские имена – Вера, Надежда, Любовь. Я сразу назначаю вам свиданье. Буду ждать вас у входа в консерваторию в шесть тридцать. Будьте точны, не опаздывайте! – совсем по-хозяйски, словно она уже дала свое согласие, распорядился заслуженный артист. – И помните: точность – вежливость королей. Так не забудьте, сегодня в половине седьмого.

– Обязательно! – и улыбнулась ему своей самой очаровательной улыбкой – «овечкой», чуть прикрыв глаза длиннющими ресницами, но, отойдя несколько шагов, сказала вслух, поморщив нос:

– В следующий раз!

Она спешила в Большой мосторг купить подарки. В последних числах сентября у бригады предполагался загул. У двух девушек Верочек, у одной Любы, у Нади-маленькой и у нее именины – 30-е сентября. Когда-то в этот день там, в Заполярье, уже вьюжила пурга и она, тогда еще зечка, обнаружила на одноногом столе подарок. Берегла, прятала и все равно забрали во время шмона, а ее отправили в карцер, но ненадолго. Работать было некому. Забастовала пекарня, Валя, и даже трусливая многострадальная Антонина Коза, сказалась больной. У вахты Клондайк напустил на себя строгий вид и, запрятав улыбку в глубину своих голубых глаз, назвал ее «ушкуйницей». – «Кто это «ушкуйница»? Хорошо это или плохо?

– «Ушкуйница»? – спросила Маевская. – Как бы тебе короче объяснить? – Но короче не получилось, и Надя с восторгом выслушала некую лекцию по истории об ушкуйницах. Оказалось, вроде речных пираток-женщин.

Решено было собраться вскладчину у одной из Верочек. Совсем недавно она вышла замуж за веселого, бесшабашного гуляку, электросварщика, с лукавыми, нерусскими глазами.

Степан Матвеевич добился им однокомнатной квартиры, чем привел всю бригаду в состояние крайнего возбуждения. Целую неделю девушки рвались на работе, перевыполняя норму чуть ли не в полтора раза.

Только шестеро из бригады жили в «собственных» квартирах. Остальные «остро нуждались». Остро нуждалась и Надя, и хоть работала не хуже других, а, пожалуй, и получше, но недавно, и рассчитывать на такое счастье ей не приходилось. На очереди первой была бригадир Аня. Где-то в Рязанской области, в поселке Шилово у нее осталась на материнских руках маленькая дочь. Аня была без ума от своей малышки, не могла говорить о ней без слез и львиную долю своей неплохой зарплаты отсылала домой, в Шилово.

Вечером в маленькой пустой квартире собрались отпраздновать именинниц, а заодно и новоселье.

– Мебель купим после, – деловито объясняла Вера всем своим гостям, – а то напьются, стулья переломают, как у… – и тут она пускалась рассказывать, что ее соседи по лестничной клетке так «гуляли», – хрустальные фужеры с балкона покидали, а новый дорогой сервиз почти весь переколотили и в мусоропровод сбросили. Народу набилось «до черта и больше», как сказала Аня. Было шумно и весело, и даже Надя, обычно молчаливая и серьезная, смеялась от души, чего не случалось с ней с давних пор. Пришел ненадолго Степан Матвеевич, поздравил именинниц и новоселов, потом отозвал к окошку Надю и спросил:

– Ну как?

– Ничего! Спасибо!

– Замуж собираешься?

– Что вы!

– А чего? Долго ли? Потом лицо его стало серьезным, построжало. – Это ты верно, учиться тебе надо! И привет тебе от Филимона Матвеевича!

– Как он? – живо спросила обрадованная Надя.

– Был проездом из отпуска. Майора получил, брюшко отращивает!

– Ну, до брюшка ему еще далеко! – пошутила она, вспомнив объемистый живот полковника Тарасова. Стол ломился от нехитрых закусок. – Ешьте, ешьте! – подбадривала всех Верочка. – Винегрету целый таз наворочали.

Основную закуску составляла колбаса трех сортов, целый отряд селедок с луком, обильно политых подсолнечным маслом. Соленые огурцы и помидоры из деревни привезла Аня и огромную бадью квашеной капусты. Были еще соленые грибы, но мало. Ведро вареной картошки было встречено громовым «Ура!». Спиртного тоже оказалось маловато, и то больше по мужчинам разошлось. Надя свой стакан быстро и незаметно перелила соседу, а себе налила какой-то минералки. Рядом с ней, справа, сидел молодой широкоплечий крепыш с загорелым лицом, очевидно, шофер, потому что пахло от него смесью одеколона «Шипр» и бензина, а под короткими ногтями чернели полоски неотмытого мазута. Первое время, проявляя неумеренную симпатию к ней, он норовил под столом положить свою руку Наде на колени, но, получив несколько звучных шлепков, а руки у нее были не по-женски сильные, обиделся, повернулся к ней спиной и стал обсуждать с соседом текущие международные события. По мере того, как пустела бутылка, подвинутая им к своей тарелке, он возбуждался все более и наконец взорвался и завопил:

– Да рука бы моя не дрогнула, не только Берию расстрелять, а и всех, кто там остался. Дайте мне Анку с «максимом»! – После такого выпада он обессилено шлепнулся обратно на свое место и махнул целых полстакана залпом себе в рот.

Надя похолодела: «Берия… самый главный после того, дьявол во плоти! А этот парень не боится, перепил, должно, а завтра, может… Как девушки пели «там»:

 
Я хулил его по пьянке,
А проснулся на Лубянке.
Феля, Феликс дорогой,
Отпусти меня домой!
 

– Чего это он? – шепотом спросила через стол Надя.

– А! У мужиков только и разговору о врагах народа. Уж сообщили, что расстреляли его, а они все не угомонятся!

– Кого? – еще тише спросила Надя, – кого расстреляли? – Да ты что, с луны свалилась? – уже громко, во всю комнату крикнула Аня. – Берия расстреляли, вот кого! Село-деревня!

Но Надя даже не обиделась, до такой степени была поражена. Ей припомнился ажиотаж у газетных киосков, обрывочные фразы по радио: «Наймит иностранных разведок», «народный гнев» и еще какие-то громкие трескучие слова о врагах, к которым она давно привыкла и не проявила любопытства. «Подумаешь! Одним врагом больше, одним меньше, какая разница?» Если б она тогда прислушалась! Глаза ее на «мокром месте», наверное, высохли бы тотчас. Ей сразу расхотелось сидеть здесь, она незаметно прошла между курильщиками в прихожей и понеслась в общагу. Найти нужную газету, прочитать и убедиться. Еще хотелось узнать: как же теперь с лагерями? Должны начать выпускать! Не могут же, уничтожив хозяина, оставить его хозяйство нетронутым!

– Тут тебя целый вечер паренек симпатичный дожидался, – встретила Надю Алена, хозяйка общаги. – Телефон взял, звонить будет. Я ему сказала, что поздно будешь!

– Какой хоть из себя? – спросила Надя, теряясь в догадках. «Вадим, наверное», – без всякого интереса и радости подумала она, и, только успела раздеться, как в дверь постучали и Алена позвала:

– Иди, опять пришел этот парнишка, тебя спрашивает.

Надя наскоро накинула пальто, вышла на улицу и при свете фонаря над дверью подъезда увидела мужчину.

– Вы меня спрашивали?

– Надя! Не узнаешь?

– Валек! – вскрикнула она. – Валек! Откуда ты?

– Здравствуй! С Воркуты я, уж три дня как в Москве, все тебя разыскивал!

– Здравствуй, Валек! Нашел меня, а как? – искренне обрадовалась ему Надя.

– Пойдем посидим куда-нибудь, я все тебе по порядку расскажу.

– Сейчас, только сумку возьму!

Надя забежала к себе, схватила из-под подушки сумку и выбежала обратно.

– Ночевать придешь? – крикнула ей вслед Зойка.

– Приду!

Такси поймали по-быстрому. Надя не ездила на такси, только в Калуге, и озабоченно следила за счетчиком, который стрекотал «как бешеный». Валек знал Москву лучше нее. Он уверенно скомандовал шоферу:

– Давай, шеф, к Никитским воротам, со стороны бульваров, там к шашлычной.

Народу было не очень много, час поздний, и два места сразу нашлось. Официант в форменной тужурке, грязной и заляпанной каким-то соусом, долго шнырял мимо, но они и не торопились.

– Рассказывай! Что, где, как?

– Работаю, видишь, живу в общежитии. Из Малаховки уехала…

– Я думал, тебя в Большом театре искать придется, а ты что же? Не поешь?

– Буду, Валек, обязательно буду! В Большом петь – поучиться мне лет пять-шесть.

– Так долго? Состаришься…

– Ты лучше о себе рассказывай. Мобилизовался или в отпуск? – поторопилась переменить тему Надя, считая, что говорить с Вальком о пении – пустая трата времени, когда есть вопросы поважнее.